Ревунов Виктор. Холмы России

   Подрубленные и подпиленные березы со скрежетом и треском валились на землю. Взвихривалась в взрывучем потоке воздуха листва и падала с затихающим шорохом.
   Митя с напарником, лысым пожилым мужчиной, бывшим бухгалтером, который потратил казенные деньги на пьяные ночки с возлюбленной, не спеша, чтоб отдышаться, перешел к березе возле кустов орешника.
   - Ты, Жигарез, полегче пилой води,- сказал напарник и приложил руку к сердцу.- А то мне еще жить охота.
   Митя, как только подошел к орешникам, почувствовал, как ужас охватил его. В лицо вдруг хлестнули ветви, земля качнулась, толкнула.
   Охранники сразу как-то не поняли, что случилось.
   Жигарев был на хорошем счету, а главное - срок его скоро кончался.
   Один из охранников сидел на сваленной березе, занялся куревом. Другой был поближе к заключенным, наблюдал за их работой.
   - Стой! Стой! - закричал он и выстрелил по кустам, за которыми скрылся Жигарев.
   Тот охранник, который был занят куревом, побежал в кусты и тоже выстрелил с колена выше следа, над которым, вспархивая, расцеплялись ветви.
   Потом он побежал с криком:
   - Стой! Стой!
   Крик был хриплый, задыхающийся и безнадежный...
   Бежал Жигарев.
   Пилку прекратили и сразу поехали в лагерь.
   Из лагеря оповестили начальников ближайших станций и председателей сельсоветов о бегстве заключенного.
   Лагерная охрана кинулась в погоню по свежим следам.
   Напрасно искали Жигарева на далеких от лагеря верстах.
   Он, опомнившись и поняв, что сделал, решил, что расплата за бегство обождет.
   По безлюдной дороге прошел в сторону лагеря и неподалеку от запретной зоны зарылся в ельник. Кто подумает, что он тут, рядом?
   Это была хитрость Мити, расчет: беглец не пойдет к такой опасной для него близости, он должен уходить дальше и дальше, куда-нибудь в глухие места.
   Там и искали со страхом, что вдруг не найдут его.
   Двое охранников должны отвечать. Если бы он им попался!..
   Все это знал Митя, и это прибавляло ему зла против Кирьяна: из-за него, из-за него бежал. Раздул ноздри в припадке бешенства.
   "Погоди, Кирька Стремнов... Дай выберусь".
   Пахло от пригретой травы и ельника землею хутора.
   Но не родное манило его, а звало зло, которое только месть напоит.
   Скорей бы кончался день!
   Тепло смолистой хвои все же тронуло какой-то сокровенный край души. Захотелось в свой лес. Зарыться бы там вот в такой же ельник с какой-нибудь девчопрсой и лежать, жить, жить невидимо, чтоб никто никогда не тронул его наказанием, которое взяло и волю и сурово грозило расплатой за это бегство.
   Сумерки засквозили в полях, а вскоре застелила их непроглядная мгла.
   Митя пошел.
   Казалось, в одну ночь дойдет он до хутора: такое было желание скорей прийти. Но устал. К полуночи едва добрался до железной дороги. Залег тут в кустах во рву.
   Хотелось есть. В голове было сумрачно. Тоска знобила.
   Спал бы сейчас в лагере на своих нарах. Но вспомнил висевший по ночам ватник, который в бреду темнелся тенью Фепп. Вот и сейчас опять, опять ее шепот.
   "Люблю... люблю тебя, Киря. Я твоя, Киря. Вот я",- прошептала и ждет рядом, но теперь вся в прозрачном, что видит он, как плавно извивается ее тело.
   Вгляделся, и смелось видение: туман вьется.
   После полуночи, часу во втором, промчался в сторону Москвы скорый поезд с тусклыми огнями и белыми занавесками в окнах. Там спали люди. Встречи и уют комнат, слова и ласки, особенно теплые после разлуки, ждут их.
   "Почему я такой? - подумал Митя.- Почему? Почему я сижу в канаве? Почему жена с другим, сволочь?
   Почему? Почему я иду так? Почему не простят мне?..
   А если я за все не прощу?" - вдруг все так и закричало в Мите.
   Он сидел сгорбясь, его трясло от холода. Он привалился к земле, хотел согреться.
   Очнулся от грохота. Мчался товарный состав в его сторону.
   Мнтя подбежал к вагонам. Промелькнула одна подножка, другая, а он все не мог решиться. По вот кинулся, вцепился в подножку. Чуть руки не вырвало, ударился коленками, головой. Вполз на узкую тормозную площадку... Поехал! Так скорее доберется. Вот прямо от той ледяной, неподвижной звезды па юг дорога его. Кто ждет его там? Ловля, а то и пуля - хлестнет меж лопаток, если бежать от нее.
   Он сел на пол и прижался спиною к деревянной стене вагона: так было теплее.
   Снилась горячая печь в избе, и всё тревожно кто-то стучал в дверь. Постучит и притихнет. Кто? Снова стук.
   Кто там, в темноте?.. Щеколда поднялась, и сейчас, сейчас дверь откроется. Кто там?
   "Я, сынок".
   Неподвижно и с грустью глядит с порога отец.
   "Ты убил?" - сразу спросил Митя.
   "Спас тебя,- сказали неподвижные глаза его.- Л ты забоялся".
   "Березу, березу твою боюсь".
   Глядит с прощаньем. Вот-вот уйдет, но что-то еще сказать хочет.
   "Что?"-закричал Митя перед какой-то тайной в глазах отца...
   Проснувшись, Митя долго раздумывал над этим сном, и как это бывает, явь постепенно смывала ужас и какую-то правду сна.
   "Топор в нашу жизнь вплелся,- подумал он,- ит него и пропали. Совсем я теперь пропал. Вчера еще не пропал. А теперь все-яма. Ловить будут. Куда я убежал бы от этого? Куда? Всюду найдут. А сбежал от надежды, от надежды сбежал вот в эту ночь".
   Впереди горели огни какой-то большой станции. Состав замедлил ход.
   Митя спрыгнул к, взглянув на ледяную, неподвижную звезду над ним, пошел от нее прямо на юг.
   * * *
   На рассвете, весь мокрый и продрогшин, Митя забрался в сарай с сеном на лесной опушке возле дороги и тут, зарывшись в сено, уснул.
   Проспал он часов до четырех дня.
   День был ненастный и хмурый. По крыше крапал дождь.
   "В такую погоду дома сидеть да вино пить",- подумал Митя. Хотелось есть и курить. Он достал кисет с махоркой и с осторожностью, чтоб не поджечь сено, закурил, но тотчас загасил цигарку.
   У стены сарая кто-то остановился и сел. Запахло дымком махорки.
   Кто-то еще подошел, раздался веселый молодой голос.
   - Сколько грибов!
   - Грибов - хоть возами вози.
   - А не боитесь? Говорят, преступник бежал.
   Разговаривали двое: один - житель деревни Бессоново, другой командированный, шел из этой деревни в поселок.
   - Этот, который бежал, прежде в магазине торговал,- заговорил житель из Бессонова, высокий, худой, в армейском картузе мужчина, часто кашлявший от простуды.-Отсюда верст пятьдесят. Как-то мы на охоту туда ездили. За вином в лавку к нему заходили. Видел я его.
   Он за растрату попал. А вот отец его председателя убил.
   Потрясение такое вышло. Отец председателя убил, сам потом на березе замерз, сын в тюрьме, а жена с такой жизни с объездчиком загуляла. Бежал. Теперь берегись, баба!
   - Из-за такой бабы если бежать, то в обратную сторону верст за тысячу,сказал командированный, с молодым, здоровым лицом мужчина, уже полнеющий от хитрости спокойно пожить и сытно ноесть. Он был в шинели и в кожаной фуражке с большим козырьком. Рядом, у стены, стояло ружье и лежал рюкзак.
   - Какой человек. Иной жизнь свою поуродует, а не простит.
   - Он будет еще прощать или не прощать,- возмутился командированный.Прежде о своей чести думал бы, а не теперь, когда сам негодяй и преступник.
   - Если бы все по рассудку жили. А то еще душа водит.
   - Слабых она водит и оторванных от действительности. Слышал я про это убийство. Тут еще неизвестно, кто убил. Сын или отец? Может, и двое участвовали?
   А потом сынок топор-то и подложил под отца.
   Не дыша, вслушивался в этот разговор Митя.
   - Я таких разговоров не понимаю. И не слышал вас,-сказал житель из Бессонова.
   - Чего испугались?
   И слышал ответ Митя.
   - Чужой бедой не играем, а то своя подойдет.
   Вот они попрощались. Командированный пошел дальше, а мужчина с корзиной грибов - в свою деревню.
   Как только затихло все, Митя вылез из сарая и краем леса, рядом с дорогой, пошел дальше. К ночи он думал прийти в свои леса.
   Он нагнал командированного. За спиной его обвисший рюкзак. В правой руке ружье: взял его поохотиться, когда ехал сюда, а теперь было кстати на случай встречи с преступником.
   Командированный отошел немного. Положил рюкзак и ружье на землю возле дороги, а сам по нужде забрался в кусты. Тут увидел он крутые шляпки белых грибов.
   Снял фуражку и стал собирать их.
   Когда вернулся, ружья и рюкзака не было. Мельком заметил, как кто-то перемахнул через канаву и, как казалось ему, плавно и легко побежал, почти полетел в обратную сторону.
   Митя свернул с дороги в глушину лесную. Гут отложил ружье, быстро развязал рюкзак.
   В рюкзаке хлеб, кусок сала, пачка папирос, готовые ружейные патроны в коробке, колода карт, ^^Д"011 нож, бритва и зеркальце, в которое глянул Митя и не узнал себя: лицо как в репьях, заросло, черно под глазами. Какие они злые, глядят на него с ненавистью.
   Он съел половину куска сала с хлебом. Сало разрывал зубами, слюна с жиром текла по грязным костистым рукам.
   Перед вечером он побрился у ручья, вымылся, оглядел ружье: двуствольное,- зарядил патронами.
   "На Кирьку и одного хватит,- подумал оп и усмехнулся, вспомнив командированного,- Второй бы тебе за язык".
   Поздно вечером он перешел дорогу, пустынно светлевшую среди полей в глухой тьме.
   Шел он с остановками ночь и весь следующий день, обходил селения, стуки и голоса в лесу. Доел сало и оставшуюся корку хлеба. Ноги ныли и подламывались от усталости, но он шел и шел с упорством и с еще большей ненавистью за эти мучения.
   Вечером он увидел огни Щекииа. Теперь надо быть осторожнее.
   Он обошел село за кладбищем с белевшими крестами, подумал: "В такой компании не будут искать".
   Митя скрылся на сеновале во дворе Родиона Петровича. Отсюда решил выйти чуть свет.
   Проснулся он утром и сразу бросился к щели над воротами.
   На дворе мутно. За облаками тонет свинцовым диском солнце, цедит серое ненастье, в котором вдруг протечет серебристая рябь, и опять тускло.
   Митя видел, как вышли из дома трое: Родион Петрович, Юлия и еще одна женщина. Узнал ее: сестра Родиона Петровича. Видел ее и прежде, когда приезжала погостить сюда. Помнил ее в сарафанчике, пропахшую вереском и хвоей, загорелую, в знойной духоте июльского дня перед грозой. Зашла она тогда к нему в магазин н сказала, оглядывая полки с вином, ситцем, книгами, с ботинками и косами, с флаконами одеколона, с коробками конфет:
   - Как тут прохладно!
   Теперь она сказала уходившим по делам брату и Юлии:
   - Я боюсь тут одна.
   - Он еще далеко,- сказал Родион Петрович.
   - А если придет?
   - Конь Стройкова в селе. Значит, и сам где-то здесь,- успокоил сестру Родион Петрович.
   Полина Петровна осталась одна.
   Едва она вошла в дом, как дверь открылась.
   Па пороге стоял Митя. Глаза воспалены, едва стоит от усталости и голода. Плечи обвисли под ватником, засаленным потом, с запахом селедки.
   - Хлеба дай! - сказал Митя и, не дожидаясь, когда опомнится Полина Петровна, вошел па террасу, взял со стола куски хлеба, оставшиеся от завтрака, запихал их в карманы.
   - Это ты? - с испугом спросила Полина Петровна.
   - Да, я вот,- угрюмо, со злым вызовом сказал он.- И молчите. А то только пепел останется от этого дома.
   Он вытащил из кармана ватника коробку со спичками, потряс с угрозой.
   Митя и прежде бывал в этом доме. Он знал, где кладовка, и зашел туда, за дверь в просторных сенях с лесенкой наверх.
   В кладовке висели два окорока сырого копчения, лежал на ларе брус просоленного сала, рядом - кувшин с топленым маслом. В углу-кадушка соленых грибов, кадка поменьше с моченой брусникой, еще кадка с медом.
   Он открыл ларь. Тут сливочное масло в кувшине, бутылки с водкой, начатый кусок сала с чесноком.
   "Жратвы сколько!" - подумал Митя и, достав складной нож, отрезал сала, взял бутылку с водкой, хлеба.
   Все это запихнул в рюкзак и вдруг спохватился, что Полину Петровну одну оставил: могла уйти и поднять тревогу.
   Он быстро вернулся на террасу.
   Полина Петровна неподвижно стояла у стола.
   - Никому! - сказал Митя и, подумав, добавил: - А в общем-то все равно. Долго не задержусь... Где Фенька, дома или у тетки скрывается? - спросил он.
   - Ее нет совсем тут,- ответила Полина Петровна.- Она в Москву уехала.
   - Одна?
   - Одна.
   - Скрылась! Жаль. А Кирька Стремнов где?
   - Митя,- сказала Полина Петровна,- остановись!
   - Где он? - повторил Жигарев, боясь, что не успеет узнать самое важное для него.
   - Киря здесь,-ответила Полина Петровна.- сдечали одну глупость, не сделайте еще более страшную,- сказала она, пытаясь остановить этого человека в его безумии;
   - Молчите! Вам и с подлостью рядом хорошо живется. А я от себя не отпущу Кирькину подлость. Это вы отпускаете, когда чужих жен гнут - не боятся, мерзавцы! Отвечу, а не прощу!
   - Митя, будут ошибки, и будет любовь. Ничего не измените.
   - Мне теперь все равно, хоть сто бед. Пропал все равно.
   Митя выскочил во двор, бросил рюкзак и, шатаясь, пошел в сторону Угры, и только завидел берега ее, раскинул руки, будто хотел обнять,- напоминал он какой-то темный и страшный крест.
   И вдруг упал на берегу, подполз к воде.
   - Милая, утоли! - со слезами сказал он, целуя кремнистые камни и воду.
   Встал и, не раздеваясь, пошел бродом над хмурой бездной отраженного в реке неба, сжимая в правой руке поднятое высоко ружье.
   * * *
   Он спешил на тот берег, на хутор.
   Когда бежал из лагеря, был осторожен, хитро путал следы, а тут гнал напрямую, как раненый зверь, который уже бьется не за жизнь, а бросается на свою погибель в ярости боли и жажды кровавой.
   Митя остановился в лесу напротив двора Стремиовых. Дома ли Кирьян?
   "Дома",- почувствовал он и даже увидел, как мелькнули в окне его лицо, глянул, вроде бы он.
   Митя взвел курки.
   Если бы изобразить беду, то вот такой бы она, кажется, и была: грязная, сгорбленная, прыгала, тряслась и гнулась, приближаясь к окнам.
   Митя ворвался в избу... Вон и Кирька время на ходиках ставит. Оглянулся вдруг.
   Вскинул Митя ружье... Через минуту выйдет он на крыльцо, руки поднимет перед народом:
   "Убил!.. Я убил!.."
   В избе была Гордеевна. Топила печь... Вот она, беда страшная, стоит на пороге. Кинулась Гордеевна, встала перед дулом.
   - Митя, родимый...
   - Отойди! - закричал он,- Стой, Кирька!
   - Митя!
   - Стой, Кирька!
   Мать, мать мечется, сына от смерти закрывает. Упала Гордеевна на колени.
   Прижался спиною к стенке Кирьян... Вот она, смерть Что-то тяжелое глухо ударило в голову Жигарева. Ружье стукнулось об пол, и рядом повалился Митя.
   Через порог переступил Стройков с зажатым в руке револьвером.
   - Тут я тебя и ждал, Жигарев,- сказал Стройков и остановился над поверженным.
   Митя хотел встать, но падал в кровь свою на половицах.
   Он пополз под лавку, в угол, где темно, руку накидывая на голову, как будто хватал темноту, скрывая такое позорище над собой.
   В дверях показалась Полина Петровна. Тяжело дыша, остановилась на пороге.
   "Не успела!" - подумала она.
   * * *
   Слух, что Митю поймали, быстрее огня по соломе, пронесся по хутору.
   В сенях затолпился народ. Заглядывали через дверь.
   страшно было в избе. Кровь за порогом, на полу, который был как сцена, на которой разыгралась и продолжалась еще трагедия.
   Стройков сидел за столом под иконами в грозном блеске отражавшегося от печи огня.
   - Молока я что-то захотел, Гордеевна,- сказал Гордеевна, как и положено хозяйке, раз просит гость, да еще спаситель их, уняла слезы. Поставила перед Сройковым горлач с молоком, положила хлеб.
   Стройков стал наливать молоко в кружку.
   - Подлый ты! Перед матерью сына хотел убить,- сказал Жигареву, не глядя на него: глядел, как наполнялась молоком кружка: не пролилось через край.
   Кирьян с бледным, как холст, лицом все еще стоял у стены: какая жуткая минута пронеслась над ним. Не кошмарный ли сон, что было и что сейчас видит он? Как в этом сне говорили, кричали, мелькали в дверях лица и лезли в окна, люди показывали на него, на Митю, на забрызганный кровью пол.
   Это никогда не забудется - позорное, страшное, сплелось живое, но гадкое, как сплетаются в осень змеи в своих тайнищах под пнем.
   Жалкий, в изорванных ботинках, уткнувшись лицом в пол, лежал Митя под лавкой.
   Полина Петровна обмывала закровевший затылок его.
   Рядом стояла Катя с чистой тряпкой и бутылочкой с иодом. Вошел Ннканор. Он работал в лесу за хутором.
   Туда и прибежали ребятишки:
   - Дядя Никанор! Митя Жигарев чуть вашего Кирьяна не убил. Поймали его....
   Никанор медленно подошел к лежавшему под лавкой Жигареву.
   - Вернулся. Кровью свое возвращение отпраздновал!
   Стройков, пережевывая хлеб, запил молоком и сказал:
   - Сейчас повезем с этого праздника.
   - Пусть Кирька замоет! - крикнул из-за окна чейто женский голос.
   Глянул Стройков на окно. Встал.
   - Ишь, виноватого нашли. Любовно двое сошлись.
   Что же, казнить за это?
   - Без любви и он не бежал бы,- ответил тот же голос.
   - Это разве казнь? За чужую кровь была бы ему казнь с высшей мерой. И не сметь говорить так! Он человека чуть не убил. Мать кричала - не дрогнул, мерзавец. Вяжите его!
   Никита, который еще прежде Никанора пришел сказать, что телега ждет, бросился к Жигареву.
   Вдвоем со Стройковым заломили за спину руки.
   В эту минуту к ним подскочила Анфиса. Ночевала она в эту ночь на хуторе, в избе Фени: Стройкой попросил. Митю хотели на огонек заманить.
   Тихо стояла Анфиса в толпе, притаивая свою радость:
   поймали Митю. Вольная теперь Феня!
   "Рассерчала на меня. Спасибочко еще скажешь",- думала она и, когда стали связывать руки Дмитрию, не удержалась:
   - Дайте-ка я его свяжу, голубчика, своим узлом, неразрывным. Век не развяжется!
   Стройков отстранил Анфису.
   - Иди. Без тебя тут управимся.
   Жигарева подняли и повели.
   Народ толпился у крыльца, в проулке и на дороге, где стояла телега.
   - Ведут! Ведут! - раздались крики, и толпа коловертью двинулась вокруг Жигарева, затолкалась, пошла.
   Он спотыкался и чуть не падал, как-то весь обвисал со склоненной головой. Стройков и Никита с трудом удерживали его.
   - Иди прямо! Ишь шатается. Двенадцать шагов не может пройти,прикрикнул Стройков, бледнея и задыхаясь.
   Митя откинулся. Голова завалилась назад, и от такого напряжения жилы обнажились на его шее с расстегнутой гимнастеркой в пятнах крови.
   Детишки со страхом глядели-ведут преступника:
   как жутко, что он хотел убить Кирьяна, вот этот, окруженный народом, обессилевший, грязный, с замученными глазами человек, и ведут его в тюрьму.
   - Вот так-то людей убивать! - кричал Никита и сильно встряхивал Митю: валился он.
   И все-таки не удержали. Он упал... Так бы и лежать в этой мураве. Жгучий запах крапивы и осенней земли освежил его. Словно крапнула из детства минута, когда он с матерью лежал на одеяле у плетня с зелеными зарослями крапивы, из-под которых дышало прохладой и звенело стрекотом, и он думал, что это стрекочут листья.
   "Спи, сынок, спи",- усталая рука матери сжимала его ручонки, вздрагивала. Может, привиделся ей в млеющем сне ее счастливого лета вот этот день с шумом, с криками и слезами в толпе, через которую ведут ее сына со связанными при всем народе руками, ведут в позоре, и еще крепче сжимала она ручонки.
   "Спи, сынок, спи..."
   Митю свалили в телегу.
   Никита спутал быстрой петлей его ноги и отпихнул, усаживаясь.
   Стройков вскочил в телегу.
   - Разойдись! Разойдись! - закричал он с поднятым над головой револьвером. Высоко стоял над толпой, бледный и страшный, понесся в грозе своей власти и закона.
   Поверженный лежал Митя, прижавшись лбом к гребенке телеги, и глядел на бежавшего рядом с колесом старого своего, без хозяина забродившего по чужим дворам пса.
   * * *
   Затенилась в заботах дней недавняя трагедия. Продуло ветрами хмурь ненастья, и снова в вымытом досиня небе тепло затопилось солнце над калеными в утренней свежести перелесками.
   Глядела осень зорями рябин на дороги, по которым уходили и приходили вести.
   Так дошла весть, что Митю с новым приговором и незабытым старым отправили на шесть лет в лагерь куда-то на запад.
   Что-то будет? А пока спасен, жив, и это перед минувшим кошмаром было счастьем его. Но Митя так не думал. Так думали и говорили на хуторе, верили, что эта история научит Митю... Да и Кнрьяну урок.
   Все дни Кирьян пропадал в лесах. Скитался по своей службе, проверяя обходы лесников. Иногда и дома не ночевал, а где-нибудь в лесной сторожке, среди чужой семьи забывался в ее радостях.
   Чувствовалось, отбивался от двора, где все родное, но не было рядом прежнего.
   С погожим теплом бабьего лета затеплились и надежды на скорую встречу с Феней.
   "Должна вернуться. Вернется",- думал Кирьян и ждал ее.
   В один из таких разогретых солнцем деньков, уже близко к вечеру, Кирьяп возвращался от Порфирия Игнатьевича, обход которого попал в зону стрельбищ, и надо было особо смотреть, чтобы не пожгли лес.
   Перед самым хутором вдруг увидел, как за деревьями мелькнула косынка Фени, и рванулось сердце... Да нет же, нет: рябиновая ветвь так обманула его.
   Он оставил велосипед на дороге и подошел ближ".
   Пусть обман, но только бы взглянуть на эту так похожую на ее косынку ветвь. Вот она, пылает, из-под резных листьев.
   "Киря, перевези",- шепнуло желанно в душе, улыбнулось.
   Так недавно все было, а кажется, целая жизнь прошла, в которую врезалась между ними та половица закровавлепная.
   Все расскажет Полина Петровна. Потрясенная, она уехала на другой же день в Москву.
   Половицу перевернули, а все равно не переступишь ее, не вспомнив, что было. И надо ждать, когда сотрется и в душе тот след, как ждет трава,- не сразу выходит на гарь зелеными былинками.
   "Когда ждешь - дождешься",- верил он, что все-таки она откликнется, позовет ее голос их малинового лета, которое и сейчас хранило по сеновалам и в стогах среди лугов и пряные и горькие запахи трав, и той, может, травы с покоса, где первый раз поцеловал ее в разомлевшем зное, там, под тонкой березкой, где зацвела их любовь...
   Кирьян проехал мимо избы Фени. Дверь заколочена доской, и на окнах доски. Постарела как-то сразу изба, как и люди стареют в своем одиночестве.
   Он свернул с дороги в свой проулок.
   Окно в их избе открыто. На подоконнике-военная фуражка со звездою... Что за гость у них?
   Вошел в избу. Идет к нему, раскинув руки, Федор Невидов.
   - РЗД тебя видеть, Кнря,- сказал он и обнял его.- и вожу сестренку твою.
   Кирьян стал снимать ватник.
   - Как это увозишь?
   Гордеевна пояснила:
   - Жена она теперь его. Расписались. Поздравь их, Киря.
   - Ты уж прости, что тебя не дождались,- сказал Федор.- Время у нас нет сегодня, и ехать надо.
   Кирьян поздравил, поцеловал Федора. К Кате подошел. Хотел сказать: "Что ж ты так быстро?.." Как-то и не верилось, что Катюша, сестренка его, и вдруг жена и сегодня уедет, не будет ее тут.
   - Быстроглазая,- сказал он и поцеловал ее, и сразу отошел к окну, унял слезы.
   - Живем с родными своими, привыкаем, не замечая подчас взгляда ласкового или заботы, и дорожим, жалеем и плачем, когда приходит время прощанья.
   Гордеевна, Катя и мать Федора - Аграфена Ивановна хлопотали у стола и у печи, где жарилась утка и варился в чугуне просоленный окорок.
   Пока готовили к столу, Кирьян и Федор вышли на крыльцо покурить.
   - Как там? - спросил Кирьян про границу.
   - Пройдем чуть,- сказал Федор.
   Они прошли за двор, спустились по тропке к Угре.
   Как в зеленом стекле, отражались красно разъярчепиые и подсолнечно-желтые кусты, из-за которых рубнново вспыхивали листья хмеля. Побурели таволги, поник в своей седине иван-чай.
   - До чего же хорошо у нас! - сказал Федор.
   - Скоро захмурит, не проглянешь.
   - И все равно, впереди такая надежда - весна. Все как будто рождается вновь. Мы летом приедем с Катей.
   Вот уж походим!.. Ты спросил, как там? - Федор стал строже,- Скажу, что видел, что думаю. В войну как-то не верю, не жду. Но война, как смерть, о ней мы знаем, но не знаем, когда придет она. Нам бы лет пять, чтоб стальной стала армия. У нас есть прекрасные танки, но это скорее образцы того, что будет. Верю я, Киря, в гордые слова, что и пяди своей земли не отдадим никому.
   Но надо иметь на всякий случай запас прочности.
   - Ты думаешь, они полезут? - спросил Кирьян, который не представлял в этой тиши, что может быть война; но и тревожился теперь, когда уезжала к границе сестра.
   - Я, Киря, мелкая сошка. И всем рассуждениям моим, может быть, грош цена. С Кремлевских стен виднее, что вдали. Тревоги пока нет, какая была бы перед Грозой.
   - А говоришь ты с тревогой.
   - Я думал, немцы завязнут с Францией, получат там удар. Это надолго или навсегда охладило бы их пыл. Но вышло не так. Соседство с такой армией обязывает держать порох сухим... Да ты не бойся за Катю. Она не одна, а со мной и с армией, которая, что бы ни случилось, а жен наших в обиду не даст... Весною она родит,-сказал Федор.
   - Катюша? - удивился Кирьян.
   Федор засмеялся.
   - Она уж по имени его зовет... Ваня!.. Как письмо от нее получил, сразу рапорт. Дали один только денек с поворотом назад. Но зато вместе. Пора и тебе. Не мое бы дело... Но попытаюсь сказать. Она уехала, и посмотри на это как на разрыв с тобой. Сейчас самое время устроить жизнь свободно, с хорошей девушкой. А с Феней запутаешь себя.
   - Сам знаю. Сам знаю,- повторял Кирьян.- Поумному я, конечно, устроил бы жизнь с другой. По есчь Феня.
   - Чем она тебя так покорила? - с недоумением спросил Федор.
   - Красота ее тянет, Федя!
   - Я вижу, разум тут бессилен, но страшный сигнал уже был тебе! Злоба копится в Жигареве за изуродованную жизнь. Он не простит.