Ревунов Виктор. Холмы России

   6 июня Гитлер окончательно определил дату наступления - 22 июня.
   Через неделю он подтвердил эту дату на большом совещании с докладами командующих группами армий, армиями и танковыми группами о плане операции "Барбаросса"... В своей речи Гитлер сказал о том, что с разгромом России Англия будет принуждена прекратить борьбу.
   За несколько дней до 21 июня командующие армиями и командиры соединений заняли свои места на командных пунктах.
   К этому времени командующий группы армий "Центр", которая должна была нанести главный удар с конечной целью-захватом Москвы, передвинулась со своим штабом в Варшаву.
   Штабы танковых групп Гудериана и Гота находились близ границы, на флангах центральной группировки армий в районе Бреста и Сувалки.
   Условный сигнал "Дортмунд"- приказ, означающий проведение операции, передан.
   Час начала - 3 часа 30 минут двадцать второго июня.
   Последний мирный день.
   Перед вечером на командный пункт дивизии возвращался из штаба армии полковник Рольф Вихерт.
   Он ехал в вездеходе. За ним следовали два мотоциклиста из охраны.
   Дорога шла через сосновый лес, где по закушенным опушкам вздымались стволы наведенных на восток орудий. Мелькали санитарные палатки. Кое-где на проселках стояли колонны танков.
   Справа, за редким березняком открылась река, поле и лес на той стороне, закат, как бронзовая чеканка, лежал на вершинах деревьев.
   Вихерт остановил автомобиль и вышел. Снял фуражку с седеющей головы, высокий, стройный, с офицерской выправкой, жестоко отточенной еще в юные годы унтерами кайзеровской армии.
   Он прошел на край березняка, к обрыву, который возвышался над заболоченной поймой в густых камышах.
   А там, дальше, вон от тех лоз над малахитовой гладью реки, начиналась Россия - с луга, окропленного разноцветьем трав, в сиреневых волнившихся копнах кипрея и розовых шиповников.
   Вихерт посмотрел туда, где за далью мрачно зияли леса, на небо, где будто бы к горам и сверкающим византийским соборам тянулись облака заснеженными полями.
   Страна без конца и края. Тревожно и жутко.
   Они начинали поход почти в тот же день, что и Наполеон в свой век - 24 июня он перешел с великой армией Неман. Как и он, Гитлер хотел покончить с Россией в одно лето: сделать то, чего никому еще не удавалось. Она, как отдаленная заря на горизонте Европы, манила и губила в своем огне всех, кто входил в него.
   "Призраки прошлого. Они порождены ошибками в войне. Неужели может быть еще что-то, когда мы все учли?"- подумал Вихерт, стараясь заглушить голос тревоги, той тревоги, которой о будущем смутно предупреждает судьба.
   Он уже хотел идти к машине, но вдруг заметил на.
   той стороне какое-то движение. Быстро поднес к глазам бинокль - и луг, и далекий лес резко приблизились. Он ясно видел идущих у края леса, в тени, трех пограничников с собакой. Удивительным было их спокойствие и строгость, с какой они шли на охрану границы.
   В машине было душно, и Вихерт, усталый от забот и зноя этого томящего дня, расстегнул ворот мундира.
   Над дорогой висела рыжая мгла, тянулась на ту сторону, ^где изрыта колесами и танками пашня в бурьяне.
   о а ней Германия. Как далеко ушли они от родины, уйдут еще дальше...
   Навстречу проносились грузовики, бронетранспортеры, санитарные фургоны. Прогрохотал легкий танк с буквой "и", что значило Гудериан. Вот он и сам. В окне вездехода мелькнуло загорелое маленькое сморщенное личико генерала.
   Он спешил к одному из своих танковых корпусов путь которому на рассвете должна пробить пехота Внхерта.
   Спешил и Вихерт. Через пятнадцать минут совещание в штабе дивизии. Он не должен опоздать. Точность и аккуратность.
   "Без этого время подобно воде, утекающей в песок" - подумал Вихерт.
   Совещание в штабе дивизии было кратким. На большой оперативной карте, развернутой на отдельном столе оыли уточнены ранее поставленные задачи перед каждым полком с общей задачей - в течение первых часов подавить сопротивление противника, сломить его упорство любой ценой.
   В заключение Вихерт сказал стоявшим перед ним командирам:
   Я вновь хочу предостеречь тех, кто недооценивает противника. Русские искусны, храбры и стойки в бою ооины с ними были всегда кровопролитны и остались примером исключительной ожесточенности. Уничтожать не жалея огня. Беспечность, а также самоуверенность могут свести на нет достигнутое. Я буду строг с теми командирами, которые допустят подобное легкомыслие.
   Нас здесь много, мы сильны, как никогда, но путь наш далек.
   После совещания Вихерт пригласил всех поужинать в доме бывшего польского пана, в небольшом зале с высокими дубовыми дверями, на которых остались следы от врезанных когда-то в дерево бронзовых мечей. Они уже на вилле Внхерта в Германии, ждут, когда у хозяина будет время распаковать и другие ящики с картинами, хрусталем, с кубками, на которых в серебре и рубинах тускнело средневековье.
   Раскрыты окна в потемки задичавшего сада.
   Посреди зала - стол, накрытый тяжелой багровой скатертью. Сверкали бокалы рядом с темными толстыми бутылками из французских, итальянских и румынских подвалов, где в замшелых нишах выстаивался, крепчал игристый огонь этих вин. Высилась ваза с яблоками и апельсинами. Лежали тут и ломтики хлеба из польской ржи и пшеницы.
   Вихерт встал и поднял высоко бокал с зеленым рейнвейном.
   - Я хочу пожелать всем успеха в предстоящих сражениях. Когда над Германией была ночь, другим светило солнце, голос фюрера звал нас выйти из тьмы на тот путь, по которому шли рыцари ордена, чтоб германским мечом завоевать германскому плугу землю, а нашей нации _ хлеб насущный. Через несколько часов исторический сигнал возвестит о начале похода. За нашу победу! За великую Германию, за нашего фюрера, господа!
   По залу прошелестело, черный блеск крестов дрогнул на мундирах, и в едином порыве руки взметнулись.
   - Хайль!
   Это сборище знало, как воевать; прошло через высшие классы военной выучки, где горький опыт прошлой войны не учил добру, а освещал дотошной памятью ошибки, чтоб не повторять их в будущем кровопролитии.
   Были подняты бокалы за Вихерта с возгласами о егй доблести. Это приятно ему, но излишние похвалы возбуждают в других ревнивые чувства, а зависть чревата коварством.
   Он сказал в ответ:
   - Господа! Я уверен в каждом из вас. И в том случае, когда ваше будущее в какой-то степени будет зависеть от моего внимания к вашим заслугам, я буду справедлив,- сказал он так, чтоб вселить особое уважение к себе. Если даже такого уважения нет, то заботы каждого о своем будущем заставят ценить его, полковника Вихерта...
   Со двора разъезжались машины и мотоциклы. Слышалея треск моторов и смех.
   - Это был музей, где нам, как за стеклом, показали, что такое ужин.
   - Не болтай! Я успел проглотить кусочек сыра.
   - Но мы выпили. А это намек: закусывай завтра в России.
   - Говорят, девочки там... Француженки - сухой паек по сравнению с ними.
   - У тебя, Мюллер, опыт по этой части.
   - Я предпочитаю эту часть всем частям света.
   Вихерт перед сном прошелся по саду. Завтра тяжелый день, и надо хорошо выспаться - быть бодрым и свежим.
   Звонко пролился звук губной гармошки. Где-то раздался выстрел. Потом песня с выкриками. Все доносилось издали.
   А тут тишина. Пьянило жасмином, сиренью и скошенной травой.
   С треском пронесся мотоцикл по дороге.
   "Неужели решено?"- подумал Вихерт, вдруг не поверив, что это последняя ночь, за которой в глубине континента, в хлебных и золотых землях откроются поля сражений - русские поля, и там, как мираж, далекая Москва с чудом кремлевских соборов.
   Вихерт остановился возле фонтана с высохшим и заросшим травою бассейном. В темноте рядом зашуршало, и из кустов вышел садовник. Он прижимал к сердцу букет роз.
   - Господин полковник! Смею ли сказать, изгнанный и отверженный. Но бог увидел и сжалился. На дороге России кланяюсь вам низко и желаю победы,- и, крестясь, протянул цветы.- Пусть первопрестольная такими же розами встретит вас.
   - О, я слышу отличную речь! Вы русский?- взяв букет, удивился Вихерт.
   Старик закрыл лицо руками и не то засмеялся, не то заплакал, плечи его дрожали.
   А за рекой в этот вечер вроде бы тихо. Завтра воскресенье.
   В высоте пурпурово окрашены закатом кучевые облака - к ясной погоде, по приметам.
   После службы расходились командиры по своим домам.
   На самой окраине городка, под кронами сосен, барак.
   Первые два окошка от угла - Невидовых, комната и кухонька.
   Федор давно дома. Укладывал под стеной дрова в поленницу. Только что наколол, и пахло от березовой коры талым сиегом.
   В комнате раскрыто окно в полисадник. Зазеленели гряды укропа, и лук пустил сочное перо. У огорожи белые зонтики купырей; отступивший лес оставил их здесь рядом с дубком. Кто-то порубил его, и теперь будто в гневе вздымал он корявые, в бородавчатых наростях сучья. Федор еще прошлой осенью засмолил его раны и перевязал старыми бинтами. Бинты кое-где порыжели от сока, но листва прорвалась из почек, крепла зеленью.
   Катя укладывала сына. Спит малыш. Она посмотрела на мужа, когда он тихо вошел, и улыбнулась.
   После родов Катя, казалось, зацвела, как это бывает с каждой женщиной, когда неизбежное минет, и на душе легко, свободно, и еще ярче улыбка.
   Катя в сиреневой кофте, свиты в косу ячменные волосы, а глаза ясны, блестят в них росинки.
   Все это увидел вдруг Федор, когда жена, чуть повернувшись, остановилась перед окном, за которым розово сиял вечереющий воздух, и березы с черным хворостом грачиных гнезд будто уплывали куда-то...
   По дороге провели под конвоем мужчину в распахнутом жилете. Шел он быстро, опустив голову. За спиной скручены руки веревкой.
   Катя знала его. Здешний лесник. Вчера дрова привозил. Помнила, как поднесла ему стакан за труды. Он выпил и засмеялся:
   - Так, говоришь, с Угры, лесникова дочка,- и показалось, что-то злое скрыл за смехом.
   - Лазутчиков прятал,- сказал Федор.- С динамитом пришли, с отравой для колодцев. Один, сволочь, бежал. Так что в лес без меня пока не ходи.
   Федор убрал под подушку пистолет и скрипевший ремень.
   Уже темнело. Но свет никто не зажигает. Крадутся по городку слухи: вот-вот война, здешние людишки оружие достают, грозят расправой.
   Катя хотела закрыть окно. Но Федор остановил.
   - Пусть они боятся, нам это не к лицу. Я, между прочим, имею приз по стрельбе из пистолета. Так что мимо окна пулю не пошлю. А на сон я чуткий.
   Где-то в полях звали с отрешенной грустью перепела;
   "подь-полоть, подь-полоть".
   Млечный Путь мерцает над лесом туманной пучиной.
   вот всполох мигнул, и будто кто-то седой упал на колени перед окном, замахал руками.
   "Уходи... уходи..."
   Катя с ужасом пригляделась. Блестит в росе молодой дубок. И вот снова взмахнул ветками.
   - Феденька, милый.
   Катя прижалась лицом к груди мужа: вот так бы укрыться от тревог, которые всполохами бродили по горизонту, заглядывая сюда, в комнату, и сумрачно, быстро озирали кроватку, где спал малыш, и все падала и полошилась тень дуба за окном.
   Ночь словно озарена светящимся изнутри изумрудом и замшелых кустах свистели, чокали и раскатисто щелкали соловьи, и звуки были прозрачны, сверкали
   Федор не спал. Прохладой с запахом цветущего таоака тянет в комнату, и видно, как в проеме окна матово моросит сырость: тянет от леса туманами в городок.
   Катя рядом, слабо вздрагивает ее рука на груди мужа. Веет белым покоем от лица: спит. Что-то зашептала и улыбнулась. А потом всхлипнула. Раскрыла глаза и вздохнув, порывисто обняла Федора.
   - Утро снилась, Феденька, будто птицей прилетела я на наш двор. Тихо так, темно. А у двери коса стоит. Думаю, кто ж ее так поставил? Хотела в окошко заглянуть.
   А крылья враз отнялись и падаю, дух замирает. Тут и проснулась.
   - А ты вот с Ваняткой-да наяву к своему окошку.
   А я потом, в отпуск. На станции меня встретишь. Чуть свет поезд приходит. В полях гречихой пахнет. Хорошо!
   Поезжай.
   - Без тебя нет. Загорюю там. Хоть на край света, а с тобой.
   - Да ведь и так на краю света нашего. А любовь, как дозорный, какую-то тревогу подает...
   Из ночной глуши, как зеркалом, прорезала зарница.
   Лицо Кати загорелось в туманно-розовом сумраке и сразу прокосило тьмой.
   Кто-то застучал в дверь.
   Федор сунул под подушку руку, сжал пистолет.
   Снова стук.
   - Невидов, ты дома?
   Голос соседа, лейтенанта Баташова.
   - Папироску, что ль? Опять курить бросил,- сказал Федор и поднялся.
   - Немедленно! На площадь через десять минут,- услышал он.
   Когда вышел в коридор, Баташова уже не было.
   Раскрыта дверь на улицу. Печальное, похожее на стон гудение тяжко проныло в воздухе.
   Федор бросился в комнату. Катя подала ему чистую, выглаженную гимнастерку, а старую повесила на спинку стула.
   - Постираю потом,- сказала с грустью.
   Федор одевался, и все казалось ему: что-то забыл, потерял. Быстро защелкнул ремень с пистолетом в кобуре.
   Вот и готов. Взял пилотку, пальцем потер на ней звездочку.
   В кроватке, раскинув ручонки, спал Ванятка. И когда Федор пригнулся поцеловать его, малыш будто бы улыбнулся ему в своих снах.
   Катя, как можно тише, чтоб не слышал муж, с болью в горле проглотила слезы.
   - Я провожу.
   Она почти бежала за ним, так он торопился. Иногда останавливались проститься. Федор крепко брал ее за плечи, и она вздрагивала.
   - Еще вон до того кустика.
   А у кустика отдаляла прощание до ракитки, от ракиткн до столбов. На свой лад погуживали они у дороги тревожными в эту ночь вестями.
   - Катя, гляди, Ванятка один не забушевал бы.
   Катя улыбнулась и опустила голову. Мимо прошел Ьаташов. Молодец и красавец с тонкими смоляными усами. Черные глаза жгучи и дерзки.
   - Знобит, Невидов?..
   Катя глядела на дорогу. Отбелен туманом ее луговой плес. А дальше темнел притихший под звездами лес. Туда и ушла машина, увезла Федора.
   "Что будет?- подумала Катя: и это все жизнь, от которой никуда не скроешься.- Что будет?" - не гадала она, а смирялась с этим прощаньем.
   Катя вошла в комнату и с испугом остановилась.
   В углу, возле окна, стоял мужчина в военном.
   - Кажется, хозяйка?- сказал он.
   - Да... Что вам?
   - Почему дверь открыта? Не для вас сказано: закрывать! Лазутчик скрывается, а у вас все нараспашку. Я из контрразведки,- и он полез в карман, настороженно поглядывал на Катю,- Вот документы!
   Показал какую-то книжечку. Стоял почти невидимый в тени, долго к чему-то прислушивался. С площади доносился шум идущей к границе пехоты и скрежет тормо-.
   зивших машин.
   - Подождем. Может, сюда и заскочит. Место подходящее... Да закройте дверь.
   Катя закрыла дверь.
   - Да кто?
   - Леснику-то этому говорила, что с Угры. Вот и зацепочкэ.
   - Какая еще зацепочка!
   Что-то темнеет на полу.
   - Лазутчик-то - землячок ваш. Ловягин.
   Катя подняла темное с пола. Гимнастерка.
   - Какой Ловягин? Викентий? Да, говорят, будто сдох,- и глянула в руки: гимнастерка грязная, рваная А где же Федина? На спинке стула висела... И поняла почувствовала хмурый взгляд из темноты.
   - Осторожнее!- и тут со стоном выхватил из-за голенища нож и показал на младенца.-Если крикнешь...
   Он сжал кофту на ее груди, потянул.
   На войну твою сволочь вызвали. Уходи. Успеешь.
   А нет - просись к садовнику за рекой. Отец мой - Ловягин. И постираешь...
   Он не договорил. Два отдаленных взрыва донеслись, и сразу над городком, в стороне взмелось зарево.
   - Завертелось... А гимнастерку верну... Встретимся еще, Катерина Невидова.
   Он прыгнул в окно и скрылся.
   Катя, держась за спинку кровати, хотела встать, но ноги ослабли и подломились.
   - Феденька...
   Вихерт проснулся с чувством озноба и тоски, будто ждало его что-то зловещее.
   Еще темно.
   На востоке чуть-чуть рябило, и было похоже, там кропил дождь.
   Ровно в два часа в комнату к Вихерту вошел начальник разведки штаба дивизии майор Дитц, как всегда быстрый, оживленный. На моложавом холеном лице холодноваты глаза и жестоки морщины.
   Когда-то этот шпион в числе иностранных специалистов почти три года прожил в Москве, был знаком с былыми богатыми семейками, в комнатки и квартиры которых, в тайную темнинку, тянул на золото матерый его нюх.
   Дитц доложил о последних донесениях разведки, которые уже не могли ничего изменить.
   - Русских тут мало,- добавил он, когда служебный разговор был закончен.- Если бы мы заманили поближе к границе главные их силы, тогда наша хватка была бы страшной, с хрустом хребта.
   - Хребет в Смоленске.
   - Наполеон, преследуя русских, смертельно устал, и, когда наконец обнял Москву, красотка, уже раздетая, отпихнула его.
   - У нас руки покрепче. И все уже решено. Ты сомневаешься?
   - Я не сомневаюсь только перед мертвыми.
   - Не ворчи, Дитц.
   Они вышли на крыльцо.
   Борозда рассвета с сизыми и зябкими отвалами тянулась по горизонту.
   Прибыл автомобиль с рацией и следом-два посыльных мотоциклиста.
   Адъютант Вихерта положил в машину упакованную палатку и бутылку вина, укрыл в специальный ящик термос с чаем и термос с горячим завтраком. Фотоаппарат в кожаном футляре Вихерт повесил на спинку сиденья рядом с каской.
   Машина в сопровождении мотоциклистов, с черно отливавшими автоматами и касками на ремнях, тронулась на Ш1 одного из полков, где предстояла первая встреча с этой войной.
   Вихерт оглянулся. У калитки стоял садовник под высокой березой ровесницей его изгнания.
   - Сын старика - наш разведчик?
   - Да. Сейчас за рекой,- ответил Дитц.
   За поворотом дороги мелькнули госпитальные палатки, а дальше, на опушке, перед налитым росой лугом,- могильная траншея. Прислонены к деревьям белые кресты: скоро привезут убитых.
   Машина быстро приближалась к бледневшей впереди полосе, которая вдруг отдалилась от кустов,- открылась пустота, обрыв, а за ним далекий теперь туман серебристо светающего неба.
   По краю обрыва, в зарослях орешника, просторный окоп, накрытый маскировочной сетью с ветками и пучками травы.
   Выставлены из-за бруствера рога стереотрубы.
   Это наблюдательный пункт.
   Из окопа в блиндаж ход. Там, в мрачном убежище с перекрытием из толстых неструганых бревен, кричала по телефонам немецкая пунктуальность и вымуштрованная жестокость, и, повинуясь ей, что-то там, где это было надо, передвигалось, останавливалось и готовилось, чтоб как можно хитрее поразить противника.
   Офицеры уже ждали Вихерта, готовые к выполнению его распоряжении, и когда он спустился в окоп, все дрогнуло, приветствуя его.
   Он подошел к брустверу и, чуя лицом дуновение холодного прелого воздуха из низины, оглядел пространство перед собой.
   Вот там, правее, за чащинкамн зарослей, подтопленных росистым лугом, бугор. Туда устремится решающий удар, когда ходом боя силы русских будут скованы в центре, он, Вихерт, сокрушит на этом бугре все живое - откроет дорогу танкам.
   Пойма внизу в сухих кочках, в осоке. Белел из травы водомерный столб, а чуть ниже по течению - выступ луга с ивой на мыске, от которого в сиреневой зыби круто заворачивала река. Там, у переправы, и вон в тех лозах затаилась пехота - слилась с травой, с кустами возле плотов и штурмовых лодок с пулеметами на бортах.
   Прошелестел ветерок, и сразу с кустов посыпались, задробили капли. По склону заворошились лопушистые листья мать-и-мачехи и сникли в дреме.
   Где-то в высоте вдруг зазвенело ясно и нежно: это жаворонок. Было видно, как он падал золотым веретеном.
   Вон уже зажглась в сумрачном зевле лимонно-желтая полоска.
   Трепетали в алмазной росе последние мгновения тишины и мира.
   Еще две минуты.
   "Подь-полоть, подь-полоть",- быстро позвал в полях перепел.
   Еще минута.
   Лица у людей неподвижны и напряженны.
   На той стороне тишина.
   В лощинах медленной поземкой вился пар над ворохами кустов и берез, поникших в задумчивости. А дальше лиловая полоса темнела непроницаемо: там затаились позиции русских, и не то человек стоял в просторе, не то деревце одинокое.
   Еще полминуты.
   На песчаную косу у самой воды сели грачи.
   Все это: и далекий дым над лесом, и с шумом взлетевшие грачи мелькнуло мгновенным кадром в бескрайней панораме белесого рассвета.
   - Господа, великий час наступает!- сдерживая волнение, негромко, жестковатым голосом сказал Вихерт.
   Он смотрел на часы. Как точны они с теми часами, по которым Гитлер в своей ставке даст решающую команду истории?
   Еще несколько бпений секундной стрелки.
   Вот, вот - сейчас.
   И то, что тревожило и страшило, казалось невозмож"
   ньш по своей чудовищности, началось.
   Около пяти миллионов немецких солдат и офицеров одетых, обутых, откормленных и вымытых перед походом в банях, пять миллионов, вооруженных автоматами и винтовками, ножами и пистолетами, пятьдесят тысяч орудий и минометов, отлитых в смраде Рура, около пяти тысяч самолетов, способных затопить огнем и смертью целые города, три тысячи бронированных чудищ все это, готовое убивать, давить, жечь, тронулось на всем протяжении границы.
   Угрюмый, нарастающий гул поднявшихся в воздух самолетов возвестил война началась.
   Самолеты уходили на восток - к Минску и Орше, там раскроются бомбовые люки.
   Вот они, уже далеко, над первыми холмами России, над стогами в ранних лугах, над тихими избами в покое сладкого сна.
   И едва лишь самолеты завалились за горизонт, как в лесном сумраке па немецкой стороне заметались зарницы и раздался грохот - содрогнулась земля в разъяренно ревущем пламени.
   В ушах Вихерта зазвенело, а потом в наступившей вдруг тишине, перед глазами в какой-то желтой мгле высоко заскользили огненные полосы, а под ними поднимались и медленно падали в безмолвии зеленые нити.
   И снова, после мгновенной глухоты, ударило грохотом. Стволы орудий тягуче стонали.
   "Хау-хау",- где-то рядом ревело самоходное орудие.
   "Го-го-го",- вздымался все выше и выше трубный прерывистый глас еще одного крупповского чудища.
   "А-а-ха-ха-ха",- разносились от опушки плотные раскаты залпов.
   За рекой, разгораясь, поднимались три зарева: одно чисто золотилось над краем неба - было вечным восходом, два других - пожарами горевших застав.
   Вот над лесом взметнулось с клубами дыма еще одно зарево - вестник беды, которая вошла в городок.
   Катя выбежала на улицу. На руках завернутый в байковое одеяло сынок.
   В воздухе раскатывался громовой гул. Сдвигались раскаленные пожарами облака, и озеро под ними казалось горящей бездной, над которой метались тени бежавших куда-то людей.
   "Уходи.. уходи",-голос наваждения вдруг ужасом погнал Катю, и она побежала в тот самый миг, когда Над дорогой метнулась тень. Через минуту на том самом месте, где только что стояла она, поднялся^столб пламейи, и все вокруг потонуло во мраке поднятой земли.
   Никогда не слышала Катя, чтоб так неистово кричали люди, с таким леденящим стоном, и среди этих криков особенно были слышны слабые, тонкие голоса:
   - Мама... мамочка!
   Гул нарастал.
   А с ним нарастал и восторг Вихерта.
   "Вот зрелище",- и он подумал, что ради этого неистового восторга стоило создавать оружие, чтоб человек хоть раз в жизни испытал бездны своего страха, ярости и безумия.
   Внизу под красным низвергающимся скрежещущим небом, на красной реке, словно мираж, показались лодки и плоты, и темными потоками пошла бродом пехота.
   А дальше, за лугом, над позициями русских перекатывался шквал, в котором, как в ночи, вспыхивали багровые отсветы.
   Артиллерийские зарницы на той стороне поредели, и гул стал постепенно утихать.
   Над далекими позициями за рекой поднимались в небо черные столбы дыма и медленно сворачивались в гряз"
   ную тучу.
   А еще час назад сладили здесь желтые вороха сурепок.
   Плелись по склонам розовые и белые мережи вьюнков, колосились в сиреневой пыльце овсюги и вейники.
   - Перекурим, политрук,- сказал Баташов. Распечатал голубую с черным всадником в бурке пачку папирос: последнюю вчера в ларьке взял.- Успеем по одной.
   Житья не дадут.
   - И это житье, пока цел.
   Они сидели в командном окопе у вершины холма. Здесь самый край в обороне полка-левый фланг. Правый - хуторок, уже сгоревший. Лишь стояли обугленные и разбитые ветлы, да дышали под ветром груды жара на пепелищах.
   - А-а-а,- отдаленным обвалом донесся оттуда тяжелый протяжный стон атаки: уже вторая.
   Идет бои за хутор.
   Между холмом и хутором - поле, все изрытое окопами, ходами и землянками. С холма видно, как перебегают солдаты к переднему краю - новые готовятся к атаке.
   А убитые засыпаны землей в обвалившихся и разрушенных окопах. Мелькают с красными крестами санитарные сумки. Весь луг в бору выстлан ранеными лежат в бинтах, как под снегом.
   Над лесом, где городок, распаханное дымом небо. Висело солнце, как окровавленное рядно.
   "Подальше в лесок, Катя, пока мы тут разберемся",- из-под каски глядели тревожные глаза Невидова.
   Далеко, по всей черте поля, но с другого его края, где стволы разбитых деревьев были похожи на черные кресты, и здесь, напротив холма, погромыхивая, двигалась со стороны границы темная полоса, как это бывает, когда поднимается из-за горизонта грозовой сумрак.
   Невидову показалось, что в поле появились вдруг избы - целая деревня. Мелькнула за бугорком и исчезла.
   - Глянь!- Баташов подал бинокль Невидову.
   В больших чистых и прозрачных кругах шевелилось и двигалось что-то серое, как в кошмаре, ползли гигантские пауки... Танки!
   Они приближались с глухим урчанием. Шли косяком.