Ревунов Виктор. Холмы России

   - А они не докладают, слухи-то... Она с Митькой веревочкой одной связана. И баба еще такая, тебя не связала печатью в сельсовете. Спасибо надо сказать и поклониться с прощанием... А слухи от Мити. Сам высказал в своем помрачении. И. просил, чтоб вместе с Фенькой его на суд вывели. А там и обвенчали одним приговором да за одной решеточкой повезли на далекую свадьбу.
   - Он это сказал?
   - Ждут, когда в себя придет. Последнее признание будет.
   - Не верю я в это. И что Федор Григорьевич убил, не верю. Темный кто-то, какая-то сволочь! Узнать бы да встретить тут хмурой ночкой,-Кирьян распрямился, взмахнул топором.-Да и концы туда. Вот так. И земля не узнает.
   Топор поранул воду и, косо сносимый быстриной, блеснув лезом из глубины,- исчез.
   Никанор глядел на то место, где затонул топор. Вода всколыхнулась, прорябила пузырями.
   -На дно лег. Так и ты свои мысли туда же, чтоб и бряку не было. А то поглубже и поохладнее дно найдут.
   - Да хоть на дно, а с правдой.
   - Иди... иди...- громче повторил Никанор. - Покоя нам с матерью нет от твоей с Фенькой петли окаянной.
   Никанор стал снимать рубашку:
   - Ты на дно с правдой. А я за топором. Добро не оставлю. Пока не сыщу, домой не явлюсь. Или у тебя Цель специальная: пусть и отец как топор поплавает,- решил еще так и разжалобить сына Никанор.
   - Прости. Думал, что это лишний у нас топор. Три топора в доме.
   - Всем по топору. Мне и тебе -в лес ходить. И матери. Что коснись - по соседям ей бегать прикажешь?
   Лишнего ничего нет.
   - Барахлом весь чердак завален.
   - Новое завелось. Ай плохо! Л чердак расчистим.
   Комнатку устроим. Тебе. Отдельную. А то на сеновалах все бока протер. Как еще Фенька терпит. Мужа, поди, вспоминает. Хоть на мягком спала.
   Кирьян живо разделся и бросился с кладей. В воде раскрыл глаза. Зеленоватая муть вокруг, и дрожали оранжевые блики солнца, а впереди, по низу, полоса чернее ночи: омут.
   Кирьян вынырнул. Засмеялся:
   - Холодина на дне, папаня. И правды там не видать.
   Вся на солнышке греется... Я сейчас в корчи нырну.
   Кирьян набрал воздуха и снова скрылся. Быстро поплыл к черневшей полосе, и вдруг почувствовал, как какая-то сила потянула его... Выбросило далеко от кладеи.
   - Вылезай! - крикнул Никанор.- На чердаке, кажись, вспомнил, есть еще один. Плотницкий. Только обушок сделать.
   - Ржавый какой-нибудь.
   - Без дела и человек ржавеет. Поработаешь - заблестит.
   - Сейчас. Дух вот только наберу.
   Кирьян нырнул в третий раз. На быстрине схватился за корч - свая вроде бы, и прижался к дну, пополз. Студено дышали родники. Увидел топорище. Стояло торчмя в песке. Но не успел схватить.
   - Вылезай, тебе говорят,- донесся голос отца.
   - Не торопись... А вон там, у омута, клади были когда-то? -спросил Кирьян.- Стояки вндать.
   - Это давно. При барине. Дно в омут поползло.
   Кирьян чуть подплыл, примериваясь, как бы поточнее нырнуть-схватиться за корч.
   - Да ляд с ним. И не топор, а так. Им только воду рубить,- махнул рукой Никанор.
   Вода пробурлила и притихла на том месте, где только что был Кирьян; была какое-то мгновение гладкой, как стекло. Но вот опять всколыхнулась, и на поверхности показалась рука с топором, а потом голова сына в темной тине. И этот топор над водой, и лицо в тине чем-то страшным отразились в сердце Никанора.
   Кирьян снизу подал отцу топор. Выбрался на клади.
   Стал одеваться.
   К кладям подошла Гордеевна в темном платочке. На седеющих ее волосах был он тенью вечных материнских печалей. Позвала завтракать.
   - Потом приду,-сказал Кирьян.
   Никанор стал срывать с топора тину, сказал строго:
   - А вострументом не грози. Вострумент для доброго дела откован,-и вдруг в тине что-то, оплело,руку. Потянул. Цепочка, вроде бы с креста сорванная. Испугался, бросал в воду: как бы чужая напасть не пристала.
   Долго мыл руки н а берегу.
   - Не вся правда на солнышке кроется, а чья-то и на дне лежит,- сказал Никанор.- Это мы насквозь видные.
   Он вытер руки мешком, убрал топор и пошел к дому.
   Кирьян, опершись о перекладину, стоял на кладях.
   Поджидал Феню. Она ушла в село, к тетке, еще вчера с вечера. Должна вернуться. Тут пройдет - через клади.
   Неподвижная гладь у берега. Сладко парят кувшинки.
   Над ними дрожат бирюзовыми крыльями стрекозы. А на откосе луговые васильки красно сплелись с травой.
   Такая красота, а нет покоя и счастья из-за этой неразмывной истории. Вот и опять загуляла на воле - по хутору страшным слухом... Что же будет?
   Глянул Кирьян на тропку в полях. Там мелькнула косынка Фени, как будто ветром несло огонь среди ржи.
   Вот и подошла.
   Остановилась перед кладями в какой-то нерешительности, словно боялась ступить на них.
   - Обнови,- сказал ей Кирьян.
   - Не сорвусь? Омут рядом... Слышал, как... меня Дмитрий-то спутал веревкой своей чернее змеи.
   - Наговор и вранье. Кто поверит? И не думай,- хотел Кирьян успокоить ее.
   - Грозой не разбил. Так губить решил.
   - В обиду не дам!
   - Тебе житья со мной нет. Поди, и опостылело?..
   А клади хорошие,- и чуть улыбнулась, решив вызвать радость, хоть на минутку забыться от всего, ступила на заскрипевшую дощину. Тронула перильце. Береста в испарине.
   Он смотрел вслед, как она шла, чуть повернув голову к реке - навстречу течению. От воды отражалось солнце, и видно было, как сквозь пестренькую ткань юбки золотились ноги.
   Он остановил ее в сумраке ольховых кустов, где мята грустила и цветок луговой герани тлел лилово-красным венцом.
   - Клади обновила, а жизнь никак. Вот хочется, как бывает весной вымоешь окна - ясно, чисто в избе.
   В душе бы так! Не побоялся Митя: на какую свадьбу позвал. Умом он почернел. Выгорел. Я дожгла.
   - Не бери на душу. Чужое..
   Он прикосил ее голову к своей груди. От косынки медово пахло ржаной пыльцой.
   - Спрятал бы тебя под рубаху. В сердце! А чуть стукнул, позвал - как из капли расцвела бы передо мной... вот такая.
   Зелено-синим светом блеснули глаза Фени.
   - Всполох ты мой. Приду. Возьмешь в сердце.
   Разошлись до вечера по своим тропкам: все не сходились их пути к одному двору. Жили как на меже возле поля, где таилась, подстерегала их тень Мити с его неугасимой бедой.
   Фепя увидела, как напротив ее двора поднялся с пенька Стройков и, не спеша, сложил газету.
   "Приехал. Началось",- подумала Феня, чувствуя, как в страхе потяжелело на сердце.
   Он медленно подошел.
   - Газету насквозь проглядел, пока тебя ждал.
   - Слышала я. Знаю. Зря газету насквозь проглядывали.
   - Так ведь надо,- сказал он, глядя на сверкающие росинки под плетнем, где кончались их солнечные минуты. В зелени травы зажигались изумрудные, огненные искры.
   Феня пригласила Стройкова в избу.
   - Заходите.
   Он зашел.
   В избе сумрачно от потемневшей печи и постаревших бревенчатых стен. Лишь пол, как новый, вымыт. Раскрыта дверь на другую половину. Там снопом колосилось в окошке солнце.
   Феня прикрыла дверь.
   - Не убивала я.
   Стройков снял фуражку. Сел на лавку перед столом и, опершись локтями, закрыл руками голову так, как будто устал.
   - Заехал, считай, как в гости.
   - Подлое это все, Алексей Иванович.
   - Прежде квасу бы дала, если имеется. А то чего-то жажда сушит,- сказал Стройков и потер грудь, где вроде бы душа изнывала.
   - Может...-намекнула Феня на бутылку, что неприкасаемо хранится почти в каждой избе для нежданного гостя или случая, когда дела без бутылки не слади-шь.
   - Что еще! - с угрозою дрогнул он.
   -Сами же сказали, как в гости заехали,-проговорила Феня и отступилась, поняла, почему строго так отказался:
   "Гость-то за мной приехал".
   Она вышла в сени, где стояла кадочка с квасом. Вытерла слезы. Подумала: может, к Кире бежать? Нет Пропадет и он, как отравится за нее.
   Она поставила перед Стройковым большую железную кружку с квасом.
   - Алексей Иванович, пусть мне язык вырвут если неправду скажу,проговорила Феня и с мольбой открытой в глазах прижала руку к сердцу.- Не убивала" И не еылаясним. Не видела. Наговорил он.
   Стройков медленно, с остановками пил квас.
   - Слушаю,- сказал он Фене, когда она замолчала - Слушаю,- повторил он.
   - Лучше уж спрашивайте для своего секрета А я отвечать буду.
   Она встала у стенки, сжав за спиной руки Налиты слезами глаза.
   - Не веришь, что гостем пришел...- Провел по ремню с револьвером в кобуре.- Выходной у меня Сейчас оы на речке с удочками сидел. А я вот приехал- душа за вас болит. Запряглись в тройку-Дмитрий, Кирька да ты, коренная с колокольцем. На всю округу звон Летите, как в пропасть, а я виноват. Из-за этой вашей канители и вынужден ехать.
   Феня поставила на стол бутылку и стакан, хотела подать и закуску, но Стройков отказался.
   - Оторвет мне голову Глафира, если узнает - он с жадностью глотнул квасу, а бутылку крепко запечатал пробкой.- Это убери. Кирьке останется.
   - Киря не сохнет по ней.
   - Верю. Жалеет тебя... А секрет у меня такой Думаю, как тебя выручить, на случай. Не по вине, а по правде... Сволочь он! Такое на человека наговорить. Сведения есть, помрачение у него, иначе трудно поверить: сам на себя в убийстве показал. Может, опомнится. А может в помрачении и высказался-и так могут предположить. Дело, конечно, долгое. Надо разобраться. .Так это просто не решается.
   - Алексей Иваныч, ведь не было этого. Как же он мог так сказать?
   - Феня прямо поглядела в глаза Стройкову, чтоб поверил, будто от этого взгляда все и решалось.
   - Значит, способен на это,- сказал Стройкой.
   - В нем и жалостное было. Поглядит на меня, в душе защемит с его какой-то тоски. Поникнет. А то весь как пожар бешеный... Лучше не вспоминать.
   - Да ты сядь. Сядь^- Стройков поднялся и подставил к другой стороне стола табуретку.
   Феня села, смирно положив на колени тонкие, какие-то прозрачные руки.
   - Когда ж эта история кончится? - не спрашивала, задумалась перед неизвестностью.
   - Это такая ваша жизнь. Сами заварили.
   - Кто же себе такую жизнь сам-то заваривает?
   - Судьба, значит? Лошадка завезла? А вожжи для чего? Не связывалась бы с Кирькой, сидел бы на этом месте не я, а твой Дмитрий. Уж дома был бы. Но за такие подлые способности туда ему и дорога! Потому и не любила. Вины твоей перед ним нет. Подлец! - выругался Стройков и с яростью отпил из кружки.
   - Вдруг поверят вранью-то его? Что будет, Алексей Иваныч?
   - Вот это уж разговор. Тебя, если смотреть по тому, что высказал, он хоть и запутал, но не совсем. Не соучаствовала в убийстве. Доля твоей вины в сокрытии преступления. Грозил он тебе - ты и скрыла происшедшее.
   - Ведь не было этого,-с отчаяньем сказала Феня.
   - Мы предполагаем. Рассуждения лишь.
   - Алексей Иваныч, да это же и слышать страшно.
   - Слушай!.. Все знать должна. Другое дело, ты подвела к убийству из особых к тому побуждений. Это называется подстрекательство. И тут на тебе статья закона, которая предусматривает преступление, совершенное исполнителем.
   Феня закрыла лицо руками.
   - Вот и все в основном,-сказал Стройков.-Многое в твою пользу. Можешь и вовсе избежать неприятностей.
   - За наговор-то?
   - Не так все .просто..: Наговор какой! Сам в убийстве признался. На себя показал. За это...-он закрыл кружку .рукой.
   Феня поднялась. В гневе красота ее как-то сверкну"
   ла перед Стррйковым - ее глаза, и даже косынка рябиновая, показалось ему, метнулась пламенем.
   - Себя потащил и меня туда же! А если я, Алексей Иваныч, на его ложь без пощады пойду, раз правду нельзя доказать?
   - Правду пока не трогай. До нее далеко. Бывает, и рядом не увидишь. Сама знаешь, как ее с Кирькой-то скрывала. И милуйтесь, раз хорошо. Не мешают.
   - Это особое, Алексей Иванович. Я при всех скажу:
   "Люблю..." И знают давно все. Кому ложь и измена, а по мне - моя воля.
   - А он, Митя, по твоей воле жить не хочет. Не покоряется. Вот и огонь и помрачение.
   - И это особое, Алексей Иванович. Я про другое.
   Если и я без пощады пойду, сказала же?
   - С чем? С вилами?
   - Я и без вил вонжу-тошно станет. Для тумана я во всей этой истории. А в тумане человек один тенью стоит.
   - Какой человек?
   - Л вот будет суд - и скажу.
   - Какой тебе еще суд!
   - Это верно. На суд не пойду. Лучше в омут. Пряуо с новых кладей.
   Стройков по столу стукнул.
   - Дура! Красивая и рассуждаешь умеючи, а дуря!
   - Зато правду докажу. Не убивала! Не видела! И гс от позора бегу, а мутно мне: всякая тварь грязнит, как ей хочется.
   - Я к тебе с добром приехал. Помочь хочу. И не один.
   А ты - в омут. Вот и приезжай в другой раз. Мне или не веришь? Ведь знать-то надо, с чего это он так на себя наговорил? Мелочь какую упустишь-дырочку-весь мешок раструсится.
   - С чего наговорил? Погубить меня хочет. Вот и все.
   Зря голову ломаете.
   - Погубить ценою своей жизни? Не слишком ли?
   - Ему все равно. Жалел он себя, когда казенные прогуливал,- тюрьмой пахло? А когда на Кирю с ружьем шел? А сейчас и вовсе. Жизнь для него-копейка.
   - Кстати; моя Глафира переживает за тебя. Запутала, говорит, бабу. Кончать надо; Мутит он-дна не видно. Л может, запутывает что - скрыть хочет?.. А теперь как на дуду мне скажи, что за человек, о котором ты упомянула?
   - Так ведь как бы хуже наговора не вышло?
   - Зачем тогда грозить, если боишься?.. Что ж, пожалуй, и все. А квас отличный,-сказал Стройкой и поднялся.
   Фепя остановила его.
   - Может, на дорожку?..
   Стройков подумал, согласился.
   - Если что ради выходного,- и опять сел на лавку в углу стола.-Да пробку я там крепко забил.
   - Ничего. Вывернем.
   Феня сильно прижала бутылку к груди и, как в гневе, раздувая ноздри, чуть пригнув голову, потянула пробку, поглядывая с синей горячкой в глазах на Стройкова.
   Сама налила в стакан до краев, и видел Стройков ее открытую выше локтя руку с жарком загорелой кожи.
   "Такую не больно-то бросишь,- подумал он.- Понимаю Митю. Да Кирькино это царство до последней жилочки".
   - Зря не уехала тогда с хутора вместе с Митей. Говорил он мне: "Как на яме изба наша стоит". В спокое и жили бы где-нибудь.
   Стройков осторожно отодвинул стакан.
   - После. Потом,- сказал он шепотом, когда Фенп уже начала свой рассказ.
   - Это после смерти Федора Григорьевича, весной случилось. Надо же было так на себя руки наложить.
   Что-то сошлось в нем... Ненастная какая-то ночь была.
   Ке спала. Лес шумит. Вдруг стук в окно. Поднялась. Сами знаете, к нам и ночью за вином-то приходили. Проезжие, а то и свои, и из села-у кого какая необходимость. Митя завмаг. Всегда у нас целый ящик с вином в сенях стоял. И еще ящик с папиросами и махоркой, мужчины себя не забывают. За беспокойство ночное, конечно, лишнее давали. Сдача там какая, не в счет. Не из-за денег, а просто Митя сочувствие имел к таким.
   Ночью зря человек не пойдет. Крайняя, значит, необходимость заставляет. Это он понимал. Тут свое последнее отдаст... Вот я и поднялась. К окну подхожу. Открываю.
   А за окном, вон там,- Феня показала на крайнее от крыльца окно,-человек стоит, на лице вроде бы холстинка какая-то, как на мертвом. Онемела я. И слышу голос грубый:
   "Федор Григорьевич вернулся?"
   "Нет",- будто во сне отвечаю.
   "Так ведь он сказал, ждать меня будет..."
   Крикнула я. Все качнулось передо мной. Митя выбежал. А за окном-то уж никого нет. Сказала ему. ОЕ! ружье снял и выскочил.
   Вернулся весь мокрый, в грязи. Ружье бросил. Рукой за стенку держится и тяжко так на лавку сел. Долго сидел. Кулаками виски тер, словно что ныло в нем, мучило.
   "Может, померещилось?" - спрашивает.
   "Нет".
   "Или придумала таким манером меня в узде держать?"
   "В какой узде?"
   "А в такой! За этот факт меня по тюрьмам истаскают. Чтоб и звягу не чуял".
   Вот так было.
   Стройков сидел задумавшись. Феня не мешала ему, Вдруг усмехнулся, вроде бы и некстати.
   - Кто ж это был?
   - А вы или забыли, кто так навещал с холстинкойто на лице?
   - Ловягин Викентий?.. Так эта гадина давно в болоте сгнила,-с ненавистью произнес Стройков.-А у вашего окна подшутил кто-то. Мне не сказали. Я за такие шутки научил - век бы помнил... А дальше что?
   - Три ночи Митя с ружьем у окна сидел. Ждал.
   Больше не появлялся.
   - Лопух Митька. Сказать испугался. Поди, и пил со страха? Дома пуще тюрьмы боялся. Безусловно, разговор был бы. Но с чего это он так переживал?
   - Слова-то какие, Алексей Иваныч, человек тот навел. Будто бы знался с ним Федор Григорьевич. А Митя сын. Всякое могли подумать.
   - Наговорят и не то, как вот твой Дмитрий... А это правда, что ты рассказала?-спросил Стройков и взглянул угрюмовато на Феню.
   - Да.
   - Мне одному?
   - Вам только.
   - И молчи пока.
   И снова задумался Стройкой. Тяжело сгорбясь, неподвижно глядел в пол.
   "Чье же это лицо за холстинкой? Неужели Ловягин Викентйй? Жив? И это все дело его рук-и убийство Желавина, и смерть Федора Григорьевича. Или кто-то игру ведет очень хитрую? Кто? И почему на этом доме все сошлось? Не в Федоре ли Григорьевиче вся загвоздка? Мало я знал его. Теперь нет. Можно только предположить. Сразу всего не передумаешь. Время нужно, да и глаз, глаз. Что-то я проглядел опять,- решил он, предчувствуя, что в истории с убийством Желавина он вступал на самую темную и скрытую, но, как казалось ему, верную сторону.- Неужели Ловягин?"
   - А не говорил ли что-либо Федор Григорьевич, чем бы это ночное посещение объяснить?- спросил Стройков.
   - Нет. Не слышала.
   - Хоть слово какое-нибудь. Вспомни. Прошу.
   - Нет. Ничего не было.
   - А почему решила, что для тумана ты в этой истории?
   - Чую я, Алексей Иваныч, что-то неладное.
   - Что?
   - Хоть Митя и наговорил на меня. Бог с ним. Но он не убивал. Не мог это сделать и Федор Григорьевич. Я ведь его хорошо знаю. Такие не убивают: тих и на свету был, не таился. Не мне вам советовать. А огляделись бы как следует. Или так мне из моей проклятой избы кажется?
   - Изба действительно загадочная, я бы сказал. Федор Григорьевич на березе замерз. Митя в тюрьме. А теперь к тебе подбирается... С чего бы это все?
   - Не знаю.
   - Ведь вот сколько про ночное происшествие молчала! Боимся. А потом поздно бывает. Как гниль: завелась-не схватил-другое гибнет, а то и все... Жена Желавина на днях на могилу мужа приезжала. Поминание небольшое устроила. Про тебя говорила. "Троих, говорит, затворила: двое в могиле, третий в тюрьме и четвертому крест ставит". Глафира моя вознегодовала, сразу спровадила ее со скандалом, как и в прошлом году на поминках. И когда уезжала, жена-то Желавина, зашла на кладбище. Странное дело-человек один видел: плюнула на могилу мужа. Огляделась и еще раз плюнула... Что это она?
   - Видимо, из-за ревности за прощлое?, Простить не может.
   - Зачем приехала и поминание устроила? Мелочь, а загадка, и весьма интересная... А какого роста был тот человек? Как одет был?
   - Не разглядела. Ночь была. Да и от страха тогда мне не до его одежки было. А вообще-то высокий. Кепка на нем была. Из-под кепки, на лице эта самая холстинка, ей-богу, Алексей Иваныч, как на мертвом!
   - Мертвые не приходят.
   - А если он тогда из болота выбрался? - и добавила тише:- Митя так предполагал.
   - Молчи пока. И Кирьке не говори. Сам скажу. Надо смотреть очень осторожно. И ты гляди.
   - Страшно, Алексей Иваныч.
   - Не одна ведь, а с Кнрькой... До встречи. Надеюсь - приятной.
   Стройков привязал своего гнедка к телеге, приткнувшейся к риге, разворошил уже обмякшую, волглую траву - подгреб поближе к морде копя; принялся ладонями смахивать пыль с плаща... Ннканор уже стоял на крыльце. Разморенный сном, щурясь, наблюдал за ним.
   - С добрым утром, хозяин! - поднял запыленную руку Стройков.
   - Кому утро, а для кого ночь не кончилась. С чего это вас в такую рань, Алексей Иванович? Случилось что?
   - Никиту мне.
   Никанор насторожился. Огляделся, словно бы искал что-то, запретное... У стены, возле крыльца, стояли торчмя забытые Кирьяном с вечера удочки. В трех шагах от них, поближе к плетню,- ведро... с речной кодой, должно быть, припасенной Кирьяыом па утро; любил парень ополаскиваться пахучей, настоянной па водяных лилиях, куге. и камышах речицен. А за воротами, за лесом, рассвет уже зарумянил край одинокого, над горизонтом, облачка. Справа, над затуманенными лугами, рубиновым кристаллом горела звезда... И Никанора словно бы подпалило что-то-глаза озорно блеснули:
   - Алексей Иванович, да вы, наверно, позабыли уж, как и леща подсекать. Дрыхнет Никита. И такая зорька проклевывается. Банка с червями там...
   -Стройков и сам не понял, как оказался у крыльцав руке держал удочку.
   - Там,-показал Никанор в край избы.-У поленницы. Сам вчера накопал. Полная банка. Черни!.. А Никиту я пришлю. Прозеваться не успеет-будет рядом с вами.
   Озираясь - не видит ли кто? - Строиков вытащил банку.
   - И ведро - ведро прихватите,- догнал его Никанор уже в огороде.
   И только теперь, взявшись за дужку ведра, остановившись, Строиков опомнился:
   - И-ы-эх! Соблазнил, старый черт. И рад. Вот,- вынул он из нагрудного кармана гимнастерки белую, шелковую леску.- С весны ношу. Новенькая. А ты...
   - Во-о-он там-за орешником,-показывал Ннканор к Угре.- Там колода лежит. На нее и садитесь. Там еще и рогатинки у берега, по чнстинке -для удочек. Туда я Никиту пришлю.
   Не успел скрыться Строиков, на своем дворе показался Никита. Позевал, на свет поглядел. Рановато. И еще поспать можно. Ннканор накинул на плечи ватник, нахлобучил картуз, заторопился на улицу. И будто с проулка вынырнул - к Никитиной усадьбе:
   - Чего не спится, сосед?
   - Да вот, звезды считаю...
   - По делу я шел, Никита Васильевич. Какой-то, смотрю, сидит на твоем бережку. Такую рыбину выхватил! Руками ее к земле. А она его - за руки. Как бы не загрызла: тебе ответ держать - твое место.
   И погрызет, жабры ему в горло,- мрачно сказал Никита.- Не лезь на чужое!
   Сои с него как рукой сняло. Тут же выдернул из-под стрехи удочку и, согнувшись задами, по картофельным грядам побежал к Угре.
   Человек сидел на колоде, накрывшись с головой планом, от комаров должно быть, подымливал папироской.
   Никита заходил на него со спины. Выдернул дернину, подкрался и, размахнувшись, огрел его по голове. Дернина развалилась.
   - Я тебе покажу, какие рыбины здесь водятся. Не захочешь и раков с болота.
   Человек встал, сбросил на землю плащ:
   - Ты что это?!
   Перед Никитой стоял Строиков. Никита попятился, оступился в ямку повалился в крапиву.
   - Да ведь я... Алексеи Иванович,-барахтался он в крапиве, обжигаясь.-Я думал это... как ее... лось.
   -Ло-о-ось! Это в плаще-то?!-стряхивая землю с галифе и отплевываясь, уточнил Строиков.
   - А может, где и на рога подцепил, плащ-то. Заповеднили их, так они шастают теперь и по хуторам.
   - Встречается, и с удочкой шастают?
   Никита выбрался из крапивы:
   - А как дрессированный. Вон в цирке видел: медведь вилочкой макароны кушает.
   - Ладно, садись, циркач,- уже незлобливо, чертыхаясь и на Никанора, предложил Строиков.-Дрессированный. Надо же!..
   Осторожно, подальше от Стройкова, Никита сел на колоду, тотчас же принялся разматывать удочку.
   - Только не дыши так... Аж свистит в ноздрях. Дрессировщик.
   - От радости, Алексей Иванович. Вместе половим.
   - От злости. Жмот! Так ударил. Правду люди-то говорят...
   Это было рыбное место Никиты. Его все знали на хуторе. Но попробуй, сядь кто. Узнает Никита - а бригадиру в колхозе не трудно найти, к чему можно придраться,- и трудодень срежет, не остановится. Знали в Нивяном эту бешеную слабость Никиты и не связывались с ним. Угра велика. И ребятишкам наказывали: не ходи к колоде - не лезь в чужое! Говорили, что в воде там косы торчат, и нора змеиная под берегом, и какая-то волосатая рожа со дна блажится... Да Никита и сам сторожил зорко заповедный свой бочажок.
   - Так вот где она, твоя вотчина,- ворчал, больше для острастки, Строиков, потирая голову, шею.- Жмот.
   - Да и про вас говорят, Алексей Иванович, не гневайтесь: до чужого курева как дорветесь, хоть весь кисет отдавай.
   - Искуриваю много. А до магазинов далеко бывает.
   С вами не закуришь? Так вот...- Строиков поменял червяка и забросил поплавок подальше от берега.- Это место-то твое, что ж, единоличное? Как у барина, что ль?
   - Здесь даже плетень могу поставить. Я на своем приусадебном участке срезал-этим местом восполнил.
   И ко всему прочему, рыба здесь на мой кровный трудодень подкармливается. Ячмень, ржица, горох. Вы-птице... на курятинку, значит; а я сюда несу - леща нагуливаю. А на готовое, сами знаете, всегда охотничков много.
   Стройков выхватил окуня.
   - Хорош, стервец! - Полюбовался им и бросил в ведро.
   Не успел закинуть, опять горбастый.
   Ведро Стройкова полнилось уловом. У Никиты только пескарь клюнул, да и тот, уже над водой, сорвался.
   Закурим, что ль, Алексеи Иванович? - предложил он.
   - Погоди.
   - Посидим, подымим,- настаивал Никита, вынимая коробок из-под ландрина.-Махорочка-то моршанская.
   У пас и за полтинник не купишь.
   - Я на рыбалке не курю. Трещит, проклятая: рыбу распугивает.
   Никита со вздохом подтянул свой поплавок к поплавку Стройкова.
   - Не путай,- сказал Стройков.
   - Так течение ведет, Алексей Иванович. Я тут всегда на одну удочку ловлю.
   На том берегу смородиной красной зрела заря. Рыба вдруг перестала клевать. Лишь пескари да ерши изредка окунали поплавки.
   - Распугал. Трещишь тут своей моршанекой.
   - Здесь яма, Алексей Иванович. Не слышит она.
   - Значит, языком распугал.
   - Она нашего языка не понимает. Пошла на плес погулять. Скоро вернется. Ее здесь, как в бочке. Вилкой бери. А что пугать ее стал кто-то, это точно. Не услежу вот никак... жабры ему в горло.
   - Может, тот самый... босиком который, в рваной рубашке?
   - Это кто же?
   Желавин... Ты слух пустил? - И Стройнов с-уемешкой глянул на Никиту.До чего дошел!