Ревунов Виктор. Холмы России

   В сумрачной синеве - хвоя с зацепившимися сепинкамп над дорогой. Дорога выбирала места посветлее, уходила от Угры с теснившими ее зарослями ольхи.
   Туда сворачивала другая, сенокосная дорога с ровными следами колес в траве. За ольхами-луга, и в самом углу их - дальняя пуня чернеет над береговой кручей.
   На эту дорогу Никанор и свернул. Он пришел раньше Стройкова. Сел неподалеку от пуни на впревшую в землю березу, скрытую грядой вереска с кистями лиловых и розовых цветов. Пчелы, прилетевшие с хуторских ульев, уже вились тут.
   "Приедет зря",- подумал Никанор о Стройкове. не жалея, что нечего ему сказать. Кто знает что про Желавина? А кто знает, тот не скажет.
   Трудно было поверить, что Федор Григорьевич убил.
   А если и Митю подозревают, то эта тень ближе к нему, чем к отцу. Это главное Никанор уловил в разговорах.
   Но об этом он не хотел говорить Стройкову, потому что и Митю не мог представить убийцей.
   Покуривал и думал так Никанор. Поглядывал и на пуню: что-то тянуло к пей взор. И вдруг заметил, что в траве к пуне протоптан след и лозовые прутья над воротами, где проем для воздуха, расплетены с края, видно, кто-то ходил сюда. Кому бы это ходить тут?
   Никапор подошел ближе. У бревенчатых ворот с засовом земля со следом. Поднявшись, Никанор встал на засов и заглянул через проем в пуню. Прямо напротив в сене разрыта яма. Что-то краснеется с края... Косынка!
   Очень зчакомая. Одна такая рябиновая косынка на хуторе.
   "Вот она, Фенька, где логово себе устроила",- подумал Никанор. И не так было важно, с кем устроила, а что она еще вчера сидела за нх столом так тихо, и уважительна была со всеми, и вот, оказывается, какой стыд тут творила.
   Все и жизни бывает, и люди творят этот стыд, срываясь в измену, но как-то идет это стороной, когда и ждать от человека нечего. А в ней было н красивое, и гордое, и честное. Вера, что она такая, оказалась обманом, который нс возмущал, а угнетал потерей. Не найдешь теперь в встречном ее поклоне, с улыбкой той веры.
   Покажется и улыбка опасной, особенно когда сын в доме. И его, чего доброго, заведет в свою яму, где и Федор Григорьевич мертвяком лежит, и Митя с тюремной судьбою, и сама Фсня с ними в этой яме, и Желавин...
   Желавин там.
   Так все представилось вдруг Никаиору в тревоге за сына и за свой дом. И эта тревога усилилась сейчас вспомнившимся криком Анфисы на гульбище:
   "Как сокол с соколицей... Как сокол с соколицей"!
   И только теперь Никанор подумал:
   "С кем?.. Только бы нс Кирька".
   Из-за кустов со стороны берега верхом показался Стройков.
   Поставил коня в тень пуни. Поздоровался с Никанором.
   - Голова с праздников не болит? - весело спросил Стройков.
   - Уж и забыл про эти праздники.
   - Что так?
   - А чего без дела про них вспоминать?
   - Тоже верно. Ждать нх хорошо.
   - А вам по праздникам самая работа...
   - У вас тихо всегда. Правда, сейчас громко... Какие новости, Никанор Матвеевич? - спросил Стройков. Угостил Никанора папироской и себе достал из помявшейся красно-желтой пачки. Папиросы дорогие, с золотыми буквами на мундштуке.
   - "Пушки",- прочитал Никанор и, заложив папироску за ухо, достал кисет с махоркой.- Ваши, Алексей Иванович, "Пушки", а у меня - вырки глаз,засмеялся Никанор.-Чего люди не придумают!.. А новостей особенно никаких.
   - Про не особенные скажи.
   - Как сказать? Кто что знает? А кто знает, тот не скажет.
   - Кто же помалкивает?
   - Так ведь это каждого не просортируешь... Да говорят, Митя сам признался, что Федор Григорьевич убил.
   - А что по этому поводу народ говорит? Это очень важно. Какое-нибудь одно словцо, бывает, одно словцо, а чашу-то весом и склонит окончательно.
   - Есть такие, что просто вовсе не верят, что Федор Григорьевич убил.
   - Кто же это? Мне важно - кто. Что за человек?
   - Только вы уж не путайте его, Алексей Иванович.
   - Как боимся за правду покой потерять. А ведь правда. Зовем ее, когда себе нужно. А это и не мне нужно, а всем вывести убийцу. Так кто же не верит, что Федор Григорьевич убил?
   - Себряков Родион Петрович. Очень горячо возражал.
   - Кому?
   - Никите Мазлюгину.
   - А что Мазлюгин говорил?
   - Сказал, что сын родной, Митя, признался: отец, мол, убил. А Родион Петрович сказал, что красота души Федора Григорьевича свидетельница его, что он не убивал.
   - Так и сказал?
   - Да.
   - Интересно. Да красоту-то не вызовешь. И от умиления это все. Человек уважаемый, безусловно, Родион Петрович. Но как бы тебе сказать? Он жизнь с уютного бочка видит, А она вон какая, и с убийствами бывает.
   Череп трупа, а из черепа мох пророс. Тут не до умиления.
   - Добр Родион Петрович и образован...- Хотел еще сказать Никанор, что доброта ближе к человеку, а значит, и видит лучше человека-то, но Стройков перебил его:
   - А что ты, Никанор Матвеевич, думаешь?
   - Коли вы сами не уверены, так и бросьте все это.
   - Убийцу оставить?
   - А если вы пз-за этого убийцы невинного погубите и сами, как убийца, станете?
   - Я не тороплюсь. Только пока собираю. Чую, чтото должно быть, и рядом где-то. Глядит на меня, а не вижу.
   - Вот, вот,- подхватил Никанор.- Может, кто другой глядит. Он-то видит вас, а вы нет. А приблизишься - он из тени и выйдет, как к Желавину вышел.
   Стройков постучал по кобуре.
   - И встряхнуться не успеет.
   - А как вы не успеете?
   Но Стройков уже не слушал его.
   "А приблизишься - он из тени и выйдет, как к Желавину вышел",повторились ему вдруг слова Никанора. "Вот как выманить можно,- сразу сообразил Стройков и задумался.- Федор Григорьевич не выйдет уже.
   А Митя? Митя закрыт. Или кто еще?"
   Стройков поднялся, и в этот момент показалось ему, как за кустом мелькнуло что-то белое.
   - Идет кто-то,- сказал Стройков и живо махнул на другую сторону от березы, залег за грядой вереска. Лег рядом и Никанор.
   Конь похрупывал траву по ту сторону пупи, в росистой тени, которая обдавала прохладой уже согретый солнцем вереск с дурманно-терпким и лиловым дымком цветов.
   Показалась Феня.
   Конечно, как и догадался Никанор, за своей потерей пришла.
   Феня быстро забралась в пуню и вскоре вылезла оттуда с косынкой, которой не спеша повязала голову и пошла в сторону хутора лугом.
   - С кем это она тут ошибку жизни исправляет? - поинтересовался Стройков.
   - Не знаю. Хуже ошибка бы не вышла.
   - Хуже не будет. Ученая теперь. Вот жена твоему Кирьке... А что? Мигом сосватаю и в крестные пойду.
   - У нее муж есть.
   - Какой это, к черту, муж!
   Примолкли Никанор и Стройков, заглядевшись в сторону Фени.
   Она шла через луг. В скошенном просторе его цвела одиноким цветком ее косынка.
   В этот день Кирьян был в лесничестве. Перед вечером возвращался на хутор и на повороте к мосту встретил Анфису.
   - Здравствуй, Кирюша. Давно не виделись-то как!
   - С самих праздников, день тому назад.
   - Прости. Забылась, забылась. Знать, время мое шибко идет. У кого стрелочка на одном часе стоит, а моя крутит.
   Кирьян слез с велосипеда, который недавно купил у начальника почты. Денег, правда, только половину отдал, а на остальные расписку оставил с обещанием погасить долгов два месяца из своих получек.
   - Садись, прокачу,- сказал Кирьян Анфисе.
   - Меня пока свои ноги катают,- сказала она и крепко переступила ногами.-И ждать не устают. Час уж стою. Видела, как ты с Родионом Петровичем остановился. А мне очень тебя видеть надо.
   Она поманила его в сторону от дороги. Тут справа и слева по рву сплелись лозинники, уже уставшие за лето от зноя и от бремени плетучих вьюнков, взворошпиались под ветром серой изнанкой.
   - Ты сядь, сядь, милый, посиди. Людей обгоняем, а жизнь нет.
   Кирьян сел на край рва. Анфиса - напротив, лицом к займищу, над простором которого проплывали в свою даль белые дымы облаков.
   - Спросить я хочу, Киря. Слух идет. Любовь, говорят, у вас с Феней, такая любовь, что и косой не порвать. Правда или нет?
   - Насчет косы не знаю, нс пробовал, а придумывать не хочу.
   - Как есть, ты скажи, признайся.
   - А зачем это? - насторожила Кирьяна настойчивость Анфисы.
   - Так как же? Кто у нее? Одна я. Беспокоюсь. Да и чужому-то не сказала бы, что знаю.
   - Веришь, что не чужой?
   - Верю, что не обманешь.
   - Так говори, не бойся.
   - Правда, значит?.. Сокол ты ясный,- с растроганностью сказала Анфиса.Все я тебе сейчас скажу.
   Только сядь ты на мое место, а я на твое. Глядеть я в эту даль не могу.
   Они пересели. Теперь перед Кирьяиом простор займища в зеленой отаве с хрустальным, как на грани, отливом вдали.
   - Как гляну я в эту даль, так и чудится - Феня там,- заговорила Анфиса.- Идет куда-то она, не оглянется: с обидами на все или задумалась, что и забыла оглянуться, проститься да сказать: "Тетя, милая, спасибо тебе. Выходила ты меня, вынянчила",
   "Не надо мне твоего спасибо. Будь ты счастлива".
   А не оглянулась, заспешила. Туча с неба нашла и грозою сверкнула.
   "Стой! Спрячься!"
   А спрятаться и некуда; поле вокруг чистое.
   "Не эта гроза страшна мне, тетя".
   "А какая гроза еще есть?"
   "Митькина..."
   "Так иадсмейся над ним... Надсмеися! Знаешь ведь про него что-то. Сама говорила, что знаешь что-то про него".
   Кирьян перебил ее.
   - Что знает?
   - Если любит, скажет тебе...
   Кирьян не дослушал Анфису: и так вес понял. Прорвался с велосипедом через кусты.
   Анфиса видела, как ветки, рассыпая листву, сомкнулись за ним.
   Она рукой закрыла глаза, как бы опомнившись. Что будет теперь? Поднялась и медленно пошла по краю луга к селу, все больше задумываясь, что она наморочила, и вдруг, остановилась.
   "Что я наделала!"-с испугом спохватилась Анфиса, когда подумала, что Феня, может, потому и молчала, боялась путать еще чью-то совесть, сама молчанием отводила от себя судьбу Митину, что так и надо было ей молчать.
   Анфиса побежала по дороге: хотела остановить Кирьяпа... Поздно, не остановишь уже... Но вот глаза ее с дурманипкой улыбнулись.
   Она поглядела в далекую сторону, где за проволокой ждал свою свободу Митя.
   "Запутаю я тебя не такой проволочкой, погоди".
   * * *
   Кирьян поставил велосипед за своей пуней и сразу заспешил к Фене.
   Подошел к ней не с улицы, где гомонил народ, а со двора - в калитку.
   Двор в сухой, черной, занавоженной земле, с проросшей крапивой и малиной у дощатой огорожи, как и все хуторские дворы, похож на сторожевую крепость, и даже бойницы есть - окошки в стенах хлевов.
   Феня доила корову под навесом. Сидела на скамеечке, согнувшись перед крутым животом коровы.
   - Что ты?-завидев Кирьяна, удивилась и обрадовалась Феня, когда он подошел к ней и сел на старую колоду у стены.
   - Додаивай. Потом скажу.
   Руки Фени, открытые до локтей, легко и плавно скользили по соскам, которые она слегка тянула, сжимая их, и казалось, из кулаков ее вырывались упругие струи, шипевшие и взбурлявшне пену в ведре с молоком.
   - Часа не дождался?-поглядывая на Кирьяна, с улыбкой укорила она его.
   Он никогда не видел, как она доит. Это тяжелая работа - отдоить корову: ломит в спине, устают пальцы. И не всегда спокойна корова, особенно когда саднит мошка.
   Может ударить ногой и по ведру с молоком, и в лицо хозяйке, которая вся там, у сосков, гнется. И нельзя спешить, злиться: животное за свое дневное трудное хождение па пастбище ждет ласку. Только за ласку отдает все, наполняя ведро и облегчаясь от своей ноши, и спокойно уходит в прохладный сумрак хлева к сену.
   Хозяйка, которая зла и криклива в семье, перед коровой уважительно стихает. Иначе наплачешься потом: корова не даст всего молока, будет дика и недоверчива, даже злобна за боль и обиды. Про такую корову говорят:
   сдурслая. Такой ее делают сами люди, забывая, что корова труженица, кормит и поит людей, наполняя кувшины и чаши их молоком.
   Корова пила воду из корыта, сыто и довольно посапывая, прислушивалась к голосу хозяйки. И чувствовала ласку рук, отпускавших соски так вовремя, что молоко свободно и обильно струилось, с нежным щекотанием избавляя вымя от ноющей тяжести.
   Отдоив корову, Феня побаловала ее: дала ей кусок хлеба с солью, который она взяла влажными губами из рук хозяйки, обдав ее теплом дыхания с запахом парного молока и свежего сока травы.
   Феня проводила корову в хлев и, вернувшись к ведру с молоком,спросила Кирьяна:
   - Ты что-то хотел сказать?
   Кирьян очнулся, как от наваждения, которое нашло на пего, и от тишины двора, и от ровно прерывающегося шипенья молока, и от хозяйки, руки которой будто что-то перебирали неторопливо, а плечи и все тело плывуче покачивалось, неподвижны были лишь бедра в литой посадке.
   - Делай свое дело,- сказал Кирьян: не хотелось прерывать это для обоих счастливое чувство. Так бы и могло быть, если бы они жили вместе в своем дворе со звоном вечерних забот и были бы, как сейчас, одни.
   В сенях Феня стала процеживать молоко: лила его из подойника через ситечко над ведром, и от льющегося молока по лицу снегово волнился свет.
   Кирьян подошел и обнял ее, поправил косынку и вдруг зарылся под нее губами в жниво волос.
   - Что ты хотел сказать? - спросила она в эту минуту: тяготило ее недосказанное. Хотела скорее, хоть раз дома, окунуться в вечерок счастья, которое постерегут до зари крепко закрытые ворота и двери.
   - Честное слово, не хочу и говорить про это. Тетку твою встретил. Вот уж фантазерка! Всякой чертовщины наговорила. И между прочим понял я, будто ты что-то про Митю знаешь.- И Кирьян добавил хмуровато:- Очень такое для него неприятное.
   - Наоборот. Для меня неприятное может быть. А для него это уже и не надо. Вроде бы отошло от него... И не хочу говорить. Не хочу!- вдруг загорячилась Феня.- Хоть вечерок покоя. Покоя, чуть покоя, Киря. Я начинаю понимать, что такое счастье: это покой вокруг души. Печь сберегает огонь. А покой - жар души и свет, ее солнце, без него жизнь - кострище остывшее, ненастье. У нас нег покоя. Мы тратим свое солнце, потому что боимся людей. Разметем его страхом, солнце-то наше в душе неприкрытое.
   Кирьян схватил ее за руки.
   - Так выйдем сейчас вместе. Пошли!.. Пошли!
   - Не горячись. Обожди. Эю пока лучше: не беда ведь.
   - И не будет беды!
   - Так слушан, что я знаю про Мчтю.^. Молчала, потому что не хотела мутить тебя всей этой грязью. Да и не решила. Сама хотела решить... Когда уходил Федор Григорьевич в тот последний свой день, зпмой, сказал он мне: "Как /Келавина убитым найдут, спасение Мнти под березой смотри..." Испугалась я. Спрашиваю его: "Что говорите вы, Федор Григорьевич? Какая береза?"- "Узнаешь скоро".
   И ушел. Не знала я, что больше не придет он, замерзнет.
   Зима была. А весной я пошла поглядеть к этой березе.
   Трава уже зазеленелась. А в одном месте земля голая, в шаге от ствола проваленная, как что схороненное там...
   Жутко стало. Побежала я. Думала сразу и сказать все Мите. Но так и не сказала. Боялась чего-то. Да и мне он, Федор Григорьевич, слова-то свои сказал, а не ему. Значит, не хотел, чтоб он знал.
   А когда Желавина нашли. Стройкой ко мне приезжал.
   Про Митю и Федора Григорьевича спрашивал. Я и тут не сказала, что Федор Григорьевич мне завещал. Обождать решила.
   - Дальше что?- шепотом спросил Кнрьян.
   - Обождать решила.
   - Твое дело сказать, раз просил.
   - Боюсь я.
   - Чего?
   - Затаскают меня, Киря.
   - Пустое ты говоришь. Сейчас же надо сказать Стройкову.
   - Постой, Киря.
   Но он уже не слушал ее.
   Она выбежала за ним на крыльцо.
   - Не ходи пока. Постой. Не надо.
   - Почему? Чего ты боишься? Это надо сейчас же сказать. Чем дальше, тем хуже для тебя, если узнают.
   - Боюсь я.
   - Чего, говори?
   - А что там? Если глянуть, что там?
   - Нельзя.
   - Ненавижу его! За одно слово его - "убью" - ненавижу. Ненавижу, а не решилась. Вырыть бы да в омут!
   Потом пожалею, что не решилась. Да так мне и надо. Так и надо. Нет покоя, и не будет теперь до конца. Иди. А я свое решу.
   - Что ты, Феня!
   - Знать, надо не сгореть тому месту... Иди! Иди,- сказала она со слезами, в которых и отчаяние было и какая-то угроза сверкнула.
   * * *
   Строчков в этот вечер задержался на хуторе.
   По пути домой заехал к Стремновым. Квасу попил. Хозяева поужинать уговорили. Не отказался.
   Пока поужинали, стемнело, хоть и не поздний был час.
   На небе стали собираться тучи, а от леса, с вершин сосен, заугрюмило тяжелым шумом.
   - Переночевали бы у нас. А то куда по такой глухоте поедете?- сказал Никанор.
   - Да и правда, Алексеи Иванович, переночевали бы,- поддержала мужа Гордеевна.
   - С удовольствием. Люблю ваш дом. Но жена тревожиться будет. Не предупредил. Поеду.
   Никанор подвел коня к крыльцу, где Стройков прощался с Гордеевной и Катей.
   - Ты когда на свадьбу позовешь?- сказал Стройков Кате, будто и с упреком, что не звала его.
   - Пусть еще погуляет,- ответила за дочь Гордеевна.
   - На все свой звонок, Гордеевна. А это звонок особый. Прозвенит - и прощай.
   Стройков вскочил на коня, который как-то боком, криво пошел к дороге.
   - Счастливо доехать!
   - До свидания!- крикнул Стройков и хотел было пустить коня, но в проулке показался Кирьян.
   - На минутку вас, Алексей Иванович. Дело очень важное,- сказал он.
   Стройков пригнулся с коня и выслушал Кирьяна.
   - А мне не сказала!- раздувая ноздри, с яростью проговорил Стройков.
   - Боялась она.
   - Разговоры потом... Никанор Матвеевич, собирайтесь, и ты, Кирьян. Да Никиту Мазлюгина позовите. Пусть сюда живо! Да с тележкой пусть,-распорядился Стройкой.
   Катя побежала за Никитой.
   Кирьян отсел Стройкова в сторону.
   - Не прошу и не грожу, а отвяжите аы Фсио ог этой истории. Она могла бы ничего не сказать. Но сказала, как просили ее. Это исполнила-и чиста. Надо пооеречь чистоту, а нс грязнить ее.
   - Ты что это так за нее беспокоишься?
   - За человека беспокоюсь. Что же ей всю жязпь маягься?
   - Ты кому-нибудь говорил, что знала оиа.-
   - Нет.
   - Вот и не поднимай панику. Неизвестно, ч-ю.
   Перед проулком на дороге остановилась тележка, спрыгнул Никита. Зашел па другую сторону. Подправлял упряжь и глядел в проулок.
   - Лопату не забудь и фонарь . Л ружье не обязательно,- слышался голос Стройкова.
   - Ружье в лесу, да еще в темном, не помешает,- ответил Никанор.
   На дорогу выехал Стройков.
   - Что так долго?-спросил он Никиту.
   - Да ведь конь-то не в своем дворе, Алексей Иванович!- Оглядевшись, шепотом спросил:- Или на охоту собрались?
   - На охоту.
   - Хорошо, я и ружье прихватил.
   Никита достал из-под сепа ружье и положил его на более видное место.
   Никанор и Кирьян сели в тележку. Никита устроился впереди и, когда Стройков тронулся, хлестнул коня.
   Девчата и парни, гулявшие за хутором на дороге, разбежались от крика Стройкова:
   - Сторонись!.. Сторонись!
   Он проскакал, а за ним прогрохотала тележка.
   Что-то случилось?
   Тележка тряслась и подпрыгивала.
   - Потише, а то все внутренности оборке:-,- сказал Никите Никанор, крепко державшийся за гребенку тележки.
   - Ничего. Смягчай на собственных пружинах.
   - Хорошо у кого они есть, свои пружины, а то один мослы остались!
   - На мослах еще лучше, Никапор Матвеевич: крепче сидеть будешь, пе сползешь... Куда 7:е едем?- спросил Никита.
   - Кто ее знает? По делу куда-то.
   Помолчав, Никита сказал:
   - Сколько переполохов всяких на свете, и все от человека.
   - Какой же примерно от нас с тобой переполох?
   - Мы с тобой травка мелкая. Подняли - и едем. Спали бы сейчас.
   Стройкоз поехал тише, остановился. Остановилась и тележка.
   Впереди - береза. Бледнелась какая-то тень. Закачалась и метнулась куда-то. Но вот снова прокралась из темноты и притаилась.
   Так в видениях ночных метались тени ветией на отсвечивающейся от звезд березе.
   - Слезай!-дал команду Стройков.
   Зажгли фонарь.
   Трава, как кровь в темноте, чернела под березой.
   Стройков сказал, что все вокруг березы раскопать надо: что-то должно быть тут.
   - Или клад какой?- спросил Никита.
   - Может, н клад, не знаю.
   - А вдруг как Митя деньги тут свои припрятал?
   - Какие еще деньги?- со злостью проговорил Стройков.
   - Разговоры идут всякие, будто он деньги вовсе и не пропрш, а схоронил их для будущей жизни,- пояснил Никита.- Вот бы заранее знать, что здесь. Хитры и умны все, а на простенькое ни у кого догадки нет.
   - Взял бы?- спросил Стройков с презрением в голосе.
   - Разве не соблазн, Алексей Иванович?
   - Этот соблазн знаешь как называется?
   - Так ведь я же предполагаю, мечта вроде бы, и то не моя, а от слухов разных играет. А насчет соблазна - это уж всякий дрогнет перед деньгами-то. Всякий! А другого осудит - совесть свою показать. А попадись чужая рублевка под каблук-на следу не оставит. Тем более тысяча - с землей ее выскребет, с грязью.
   - Помолчи!- остановил Никиту Стройков.
   - Молчу, но дух замирает, ей-богу, Алексей Иванович.
   Никанор с осторожностью стал вскапывать землю от ствола. А Никита разламывал пласты и растирал их в руках до корешков и мелких комочков.
   - Вот жадность!- удивился Стройков.
   - А как он все деньги в драгоценный камень - в бриллиантик обратил? Бумага-то преет. А камень сто лет пролежит, и все цена ему. Стараюсь, как бы между пальцев не капнул.
   Лопата со скрежетом ткнулась во что-то.
   Кирьян ближе к земле поднес фонарь. Стройков оттолкнул Никиту, который руками полез под лопату.
   Никанор осторожно подрезал дернину и слегка отвернул ее.
   Стройков ощупал в глубине теплую парную землю - стронул что-то тяжелое... Выдрал заплетенный корнями топор... Колун!.. Быстро пучком травы смел землю и ржавчину.
   На лопасти топора клеймо, три буквы: "Ж. Ф. Г."- Жигарев Федор Григорьевич.
   Так вот какая тут тайна хранилась!
   Стройков тяжело поднялся, даже как-то качнулся, держа на ладонях перед собой колун.
   - Значит, тут, сволочь, зарыл и сам сдох,- выругался Стройков.- Вырыто при свидетелях. Все видели? Все видели? Подпишетесь потом. Вот и все... Вот и все,- повторил он уже для себя, что дело окончено: убийца Федор Григорьевич Жигарев. В ожидании кары не выдержал и покончил с собой - так теперь можно было объяснить гибель его, смертную его обнимку с березой, которой и избавился от всех мук своих и от позора суда, оставил тут и улику на себя в предвидении этой спасительной для сына ночи.
   Вот и пришел конец всем толкам, догадкам и слухам.
   "Фене спасибо надо сказать",- подумал Стройков. Он еще раз оглядел страшный топор, клеймо на котором долго, с пристальностью словно бы озирал фонарь,- приблизился к лезвию, увидел зарубку и отшатнулся.
   ГЛАВА III
   В сентябре полили дожди. Хлестало и моросило с беспросветно хмурого неба. Залило огороды, где на грядах набухшие влагой кренились сахарно-белые кочаны капусты. Из леса, как из бочки, пахло квасным духом преющей листвы.
   Неистова была глухая горечь осин в дождливую эту пору.
   Угра замутилась, поднялась - вышла из берегов, затопила кусты и клади, которые тряслись в мятущейся воде.
   Лодки оттащили на косогор, ближе к дворам, чтоб не унесло.
   В один из этих дней Гордеевна зашла в баньку на своем задворье.
   В сенях баньки с раскрытой дверью и маленьким оконцем Никанор подплетал старый норот: хотел сразу же, как сойдет разлив, поставить норот на сеже; может, и напрет рыба по мутной воде.
   Гордеевна прикрыла дверь, и в баньке сразу потемнело, лишь смутно слезилось в дожде оконце, перед которым махал дочерна выспевший репейник.
   - Слышал, отец, что бабы-то говорят?
   Никанор ножом срезал сучок с лозового прута.
   - По такой погоде бабам только и говорить. Делать нечего, да и сырость языки смазывает для п\ щего вращения.
   Гордеевна терпеливо выждала, пока отшутится муж, и сказала со строгостью и тревогой:
   - Говорят вот что: будто Кирька наш с Фенькой стреваются.
   - Языки длинные, да болтовня короткая. Было бы что, не так сказали бы. А то - стреваются...
   - Видели. В дальней пуне и ночуют,- с покорностью перед такой правдой сказала Гордеевна.
   "Так вот оно что!"-вспомнил Никанор про забытую в дальней пуне косынку и отложил нож и прутья.
   - А еще говорят: Митя скоро придет,- продолжала Гордеевна.- Будто бы за хорошую работу раньше отпустят его, вроде как он безвредный совсем. Что ж будет-то, как придет?
   Никанор поднялся с поленьев, па которых сидел.
   - Дома наш?
   - Нет, нет его. Да погоди ты кипеть. Тихо все надо уладить.
   - Митя живо уладит где-нибудь темной ночью. Век будет помнить наш, как чужих жен сбивать. Так и надо!
   И ей, чтоб хвостом не вертела. Одна беда - другую завела. Непутевая! И наш непутевый. Где себе радость нашел! Не смола, что и отлепить можно, счешется. Позор и стыд!
   - Поговори ты с ней, отец,- это было самое важное, что хотела сказать Гордеевна в надежде, что через Феню все как-то можно остановить и уладить.
   Дома Никанор набил кисет покрепче. Не забыл усы перед зеркалом подкрутить. Надел с аккуратностью фуражку.
   - Как к невесте собираешься,- заметила Гордеевна.
   - Невеста или кто, а дело серьезное. Что и сказать ей, не знаю. Может, наш голову ей замутил. А у нее и от прежнего еще не отмутилось. Вот и выходит ей сейчас такой туман, что хоть провалиться.
   - Жалеешь, так сватай.
   - Митя между нами и перед совестью стоит.
   - Ступай, отец. Замети беду эту.
   Никанор, чтоб никто не видел, пошел задворьями, оскальзываясь на тропке, и, как ни старался пройти ровно, рухнул в мокрые малинники, что и фуражка отлетела.
   Поднялся, плюнул.
   "Люди по ровной дороге ходят. А ты вот по малинникам ныряй,- подумал Никанор и погрозил сыну.- А с тобой я еще поговорю... Погово..."- и чуть снова не рухнул.