Ревунов Виктор. Холмы России

   - Нет,- остановил Стройкова Елагин.- Здесь ничего нс найдешь. Надо знать Федора Григорьевича.
   - Н ложь к правде примазывается, и сволочь под друга рядится. Разве не бывает? Не по злодейскому своему характеру, а по слабости своей мог в такой паутинке запутаться Федор Григорьевич.
   - Гадание на кофейной гуще,- сказал Дементнй Федорович.
   - Дай-то бог, по моему гаданию, а не по-другому.
   Этот бандит был всегда рядом с вами в ту пору. Оборотень! Потому и поймать нс могли. В лицо-то его видели, а кто был за холстинкой, не знали. С холстинкой действовал, за ней скрывался. Тоненькая она, холстинка, простая. А тайну сохранила. Метнулся, убил, холстинку снял и пошел рядом со всеми на работу или в погоню за банднтом. Решетом ветер ловили. А после той ночи замер с выжиданием, как в холодном сне задрожал. Холстинкуто перед вами открыл, а убить-сорвалось. Он боялся:
   ну как видели. А когда узнал, что не разглядели, он после такого срыва и страха притих-оставил всем для успокоения сказочку о своей гибели в болоте. Вам бы тогда крикнуть: видел! Вот п глянули бы, кто из своей избы исчез.
   - Да, это мысль,- согласился Елагин,- но уже запоздалая. Хочу спросить после таких рассуждений. Что же он свидетелей или сообщников его преступлений не убрал? Ведь к ним вы и Федора Григорьевича и Желавина причислили. Это прежде всего должен был бы сделать. Их убрать,-сказал Дементий Федорович.
   - Так потому, может, для слуха и исчез. Предоставил сообщникам и свидетелям много возможностей по спасению своей шкуры. Вон и топор в ход пошел. Но есть и еще одно преломление. Остался Желавип и кто-то один неизвестный... Кстати, почему это Ловягин, без чувства своей вины в чем-либо, не навестил родимые края^ Ведь должен был бы навестить. Но его что-то не видели. Ещ"
   одна загадка, или все в одной этой загадке и кроется?
   Донос очень поспешный. Даже порядка нет в изложении:
   с конца начал - поскорее главное сказать: беспокойство чувствуется. Это наводит на мысль: Ловягина Викентия где-то видели или узнали - безвинно живет на свете. Вот и переделка истории Ловягина с подменой лицом неизвестным. Даже разговор, приписываемый вам, не придуман. Не в.;рю. Это был разговор /Келавина с кемто. И замышлено письмо не им.
   - Значит, Желании знал бандита? - уточнил Дементип Федорович.
   - Без сомнения.
   - И убит для сохранения тайны?
   - Хитрости ихней пока нс знаю.
   - Что же, Федор Григорьевич в их компании? Чепуха явная!
   - А он, простите, теперь ни в чьих заботах не нуждается... Не виноват. Так в своей смерти виноват более, не робел бы. А то мимо провалился... Помните, я вам говорил,- напомнил Стройкой Елагину о появлении неизвестного у окна перед Феией.- Если не шутка, то демонстрация факта: убийца, мол, жив. Но какой убийца будет демонстрировать это? Да и вина пала на Федора Григорьевича. А тут расчет, лишний раз подчеркнуть, что убийца жив. Для чего, спрашивается? Чтоб вести следы на неизвестного, куда подальше. Он боится, что его угадают. Следовательно, он где-то рядом. Сволочь жива. Не выползла бы! А вы что замолчали? - обратился Стройков к Родиону Петровичу и подумал, что прежние предположения лесничего теперь могут и пригодиться.- Что про новость скажете?
   Родион Петрович вздохнул от своих раздумий.
   - Признаться, потрясен. Такая страшная легенда и вдруг... сначала.
   - Еще все может быть,-подправил его Стройков.
   - Будем надеяться, до того не дойдет. Согласен с вами в одном. Об остальном не берусь судить, чтоб не вбивать вас с толку. Но в одном согласен. Ловягин должен был побывать здесь. Родные места. Тут, на нашем кладбище, и могила его матери. Их было двое братьев - Викентий и старший Антон. Родом они из дворян захудалых, как говорили тогда. Но благодаря торговле лесом дело их процветало. Лесное хозяйство было поставлено отлично. Своя лесопилка, образцовые лесосеки, куда нельзя было ступить без особого на то разрешения. Дичь отстреливали осенью. Охотникам по глухарю или тетереву - остальное везли на продажу. Брусника, клюква, грибы отправлялись обозами. Была у них н небольшая фа.6- рика но производству игрушек и кухонной утвари. Все расписное, яркое занимало ряды на ярмарках и в магазинах. Построили и льнозавод. Кто не имел земли - шли к ним работать, в полутьму, в пыль от тресты, которая крознла легкие. Да и по избам зимой ткали. Лен зацарил на наших полях. Полотно продавали в Москве. Там был магазин Ловягикых I! портняжная. Летние костюмы из холста, рубашки, шляпы. И мастерицы на шитье были.
   С зари до зари в потемках вышивали сказочные узоры.
   Особой мастерицей была мать Фени. Нитки для ее шитья привозили чуть ли не из Индии. Но и ее нитки, травленные в отварах корней, поражали яркостью. Из нее выжимали все, и ее берегли, как золотую жилу. Она не делала ничего по двору: еду носили чуть ли не с барской кухни.
   Построили светлую избу. Всю жизнь, согнувшись над шитьем, просидела у окна из бельгийского особо прозрачного стекла, одинокая, без детей и мужа. Всех парней гнали от нее и даже били. Время только на ночной сон, и ни минуты на любовь и радость. Им нужно было ее одиночество и даже слезы: любовь и радость только в мечтах, которые становились явью лишь в изумлявшем ее шитье. Вышла замуж только после Октября, уже в годах, а родить-то было нельзя. Она и умерла в родах. Дочери досталось наследство: всполох угнетенной когда-то любви ее матери. Но это уже другое. К чему все это говорю. Усадьба Ловягиных рухнула и в огне, и в гневе людском. Антон с женой и сыном бежали. Что из богатства им удалось увезти, не знаю. Что-то, может, и припрятали в надежде на скорое возвращение... Тогда-то и началась легенда о беспощадной его мести за потерянное и за поругание над могилой матери. Памятник с могилы кто-то снял. Он сейчас лежит сзади чайной в бурьяне.
   Могила заросла и затерялась. Ее можно узнать только по выродившимся кустикам сирени.
   Не было даже креста.
   А потом вдруг я заметил березовый крест на могиле.
   Он был грубый, едва обтесанный. Решил, что это сделал человек сердобольный и набожный.
   - Викентий был,-глухо, с загоревшимися глазами проговорил Стройков.
   - Тогда не знали, что он жив,- уклонился от ответа Родион Петрович, чтоб не утверждать то, что не было ему известно.
   Когда же поставили крест? - спросил Стройков.- После убийства?
   - Да. После.
   Стройков встал и взялся за фуражку. Сейчас тронется в обратный путь. Дорога дальняя, будет время подумать. -
   - Куда же вы? Ночь,- хотел остановить его Родион Петрович.
   - Какая уж ночь! - ответил Стройков и отбросил штору.
   За окном воздух был мутным: уже светало.
   Строикова проводили.
   Он сидел высоко на коне, который чуть боком, упру.
   жисто и сильно, как на быстрине, относил его в туман.
   ^троиков махнул рукой и отпустил поводья.
   Дементий Федорович и Родион Петрович долго глядели на дорогу, еще сумрачную среди леса, но за опушкой, где скрылся Стройков, отсвечивало новым железом далекое поле.
   - Ну, кое-что понял из разговора, Родион?
   в" ~ .^Г ра6 в "Р0""!0", Желавин-то. И такая ярость во лжи и чего им только надобно, таким людям? - сказал Родион Петрович.
   -Я видел их там, таких-то, с холстинкой... на душе.
   С^У у^авят за власть для себя- А Р°ссия давно уж от8"д мы зеленые- и прекрасные... Ты спросил вчера, будет ли воина? Не знаю. Но таким тварям она оыла бы в руку. Такие ждут ее... чтоб ударить в спину.
   * * *
   Рано утром перед домом Родиона Петровича остановилась машина - черная "эмка"
   Вышел шофер.
   бродить"13"1" здесь? военком "Рислал до Вязьмы под.
   Возле машины прощались Шофер уже сидел за рулем и ждал сивт^йТ резкий свет зелени с ^янцем и ветерок, доносившии от реки прохладный запах воды.
   поло^иТв^до^о3^03^^ которая все чего-то забывалпои^я^Ю^0T вышел- убрал в багажник венок лука] принесла Юлия для военкома.
   - Дёме лук не нужен,- сказала Юлия, укладывая для него большой каравай хлеба и кусок сала в просоленной холстине.
   - Как не нужен?-шутливо возразил Дементий Федорович.-А кондёр? Какой же без лука ковдёр? Нет, ты уж заверни мне вон ту,- показал он на огород,вон ту крайнюю грядочку.
   Все засмеялись. Пошутил и шофер.
   - У нас и бумага на завертку найдется.
   - А это вам,-не обидела хозяйка и шофера, и ему положила свернутый шуршастый огненно-золотистый венок.
   Шофер поблагодарил Юлию и спросил:
   - Злой он у вас или сладкий?
   - У нас злой не растет. Только исключительно сладкий,- ответила Юлия.
   - Значит, в хозяйку. Будь земля хоть самая рассыпная, а если хозяйка, простите, ведьма, лук у нее мелкий и злющий.
   - Как вы сразу характер мой угадали,- посмеялась Юлия и, не ожидая ответа, выслушала пространные разъяснения шофера.
   - Я в машине могу ошибиться. Что же касается женского характера, тут уж нет. Тут у меня от совместной жизни с женой-высшие курсы. Считай, без выходных изучаем друг друга. До такой тонкости дошло. Я, например, когда еду домой с получкой, чувствую за десять верст: вышла. Выхожу. Так и есть! Улыбается и спешит ко мне. Конечно, получку ей тут же всю отдаю. Но она с улыбкой - прямо очаровывает,- тихоньхо снимает мою кепку и говорит; "Петя, тебе жарко в твоей кепочке..."
   и несет кепочку домой, крепко так прижимает к груди, чтоб оттуда не вывалилась моя припрятанная пятерка.
   В ботинок спрячу. Так она меня сама дома разует.
   И опять я без своего капитала остаюсь. После таких курсов женскую душу сквозь вижу.
   - А как же насчет пятерок?-спросила Юлия.
   - Так я сейчас четверть получки припрятываю и намекаю ей на мотоцикл с коляской.
   - Может, на денек останешься? - попробовал уговорить Елагина Родион Петрович.- Баньку бы растопил.
   Венички, да с медовым парком. Хорошо! А на станцию на коне проводил бы.
   - В лесники бы к тебе, Родион!
   - В лесах стволы взши-о ведомства.
   Дементий Федорович сорвал веточку с куста полыни.
   Посеребренная зелень резных листьев, привянув, сухим и горьким запахом напомнит об этой тропке. Бережно укрыл веточку в страничках блокнота.
   - Аг[епп51а сатреа1г15,-назвал Родион ПстроЕ полынь по-латынн.
   - Что это значит?
   - Полынь равнинная. Название рода Аг^епизЕа дано вычесть древнегреческой богини Артемиды. Она заботится ооо всем, что живет на земле - в лесах н полях. Благословляет и огонек семьи на счастье. И она же карает тех, кто забывает о ее благословении. Потому и горька эта трава, как чья-то жизнь.
   * * *
   Дементий Федорович попросил остановить машину.
   Поднялся на пологую высотку со скорбным покоем крестов среди редких сосен. Могилы заросли травой. Оград тут не было - для всех одно. Нет и тропок. Кончались они перед этой высоткой, стороной обходили ее: подальше от печального зова стремилась жизнь. Лишь изредка надломленная являлась, кричала и билась под глухие удары земли, и опять наступала тишина. Сеялось ветром семя, скрывая с годами колосистой травой незабывный холм.
   Приютилась к могилам бузина, да земляника вплелась в былье. Расплавленная смола на соснах ладаном пахнет в духоте.
   Вот и могила Федора Григорьевича.
   Поставленный крест провалился с подтаявшей землей в какую-то дыру, над которой с тех пор, как в зыби, тряслась трава, даже когда кругом было тихо. Митя зарыл эту Дыру, земля снова провалилась и тянула в глубину крест.
   Кажется, слышится оттуда не то шёпот, не то стон и плач.
   Нс своя смерть, не угомонится: живет слухами и догадками, является в страхах - ищет потерянную где-то правду о себе.
   "Вот и встретились, Федор. Здравствуй. Что ж, или Дорог для тебя не было, кроме этой? Чего испугался? Может, мое испугало? Или что-то случилось? Но все равно.
   Это ж было, Федор? Можно подумать, перед грязью задрожал. Кто-то виноват, верю. По сам ты внггу продолжил... Прости..."
   Дементий Федорович надел фуражку, поправил крест и услышал, как с шорохом посыпалась земля в дыру. Забилась трава над пустотой.
   На самом дне с шипением, медленно потекло что-то черное.
   "Змея",- отшатнулся Дементий Федорович.
   Он уходил с кладбища с суеверным страхом. В могиле над прахом кощунственно билось живое и гадкое, будто давало какой-то знак живым, что к мертвому запала гадина, таилась во тьме с ожиданием, когда чуть ниже опустится крест, и тогда она, оплетая его, голодная и мотая, выползет в траву.
   * * *
   Проехали по булыжным мостовым Вязьмы, мимо гнилого болотца и покосившихся от ветхости заборов, окруженных пропыленными бурьянами.
   За зеленым уютом садов и огородов-домики с резными и крашеными ставенками за шторками и занавесками хранили лень зноя.
   Затравевшие дворы, гераньки в окнах, глухо закрытые калитки и рядом с ними, у дороги, скамейки под черемухой или сиренью. В этом году сирень щедро цвела, нависала над заборами жемчужными и малиново-голубыми гроздьями.
   Группы солдат с винтовками на вокзальной площади, проезжие ждут пересадку. Многие сдут из Москвы в отпуск-в деревню на сенокосный воздух, к речкам и вольному молоку. Сидят и спят на траве, на скамейках сквера и у вокзала - всюду, где есть тень.
   На площади Елагин вышел из машины. Шофер достзл из багажника гостинец Юлии в дорогу Дементию Федоровичу-сало и каравай хлеба. Каравай сообща запихнули в рюкзак и с трудом стянули узел над выпиравшей горбушкой.
   - Честное слово, щит,-заложив руки под лямкг, поднял перед грудью рюкзак с караваем Дементий Федорович.
   - Да, покрепче щита, как в живот весь войдет,- раздался голос.
   Рядом, улыбаясь, стоял Стройкоз.
   - Ты чего здесь? - удивился Дементий Федорович.
   - В Москву еду. Давно не видел,-ответил шуткой Стройков.
   Елагину помогли надеть рюкзак. Стройков заметил, как покряхтел Дементий Федорович, пошутил:
   - Своя ноша не тянет.
   - Погляжу, как свою понесешь,-ответил Елагин.
   - Все понесем. На всех хватит,- добавил Стройков с усмешкой, как-то вдруг ожесточившей его глаза, будто злостью своей и доволен был, что хватит ноши и тем, кто сроду не носил ее.
   Елагин помахал фуражкой со ступенек вокзала и скрылся в темных и гудящих его недрах.
   Стройков спешил в Москву.
   Вчера, хотя и виду не подал, но новость о Ловягн:)е принял на душу с тягостью: понял - проглядели старое, и что-то не так было в убийстве Желавина и вине Федора Григорьевича. Пришел в отчаянье: все его догадки и поиски оказались на следах ложных или до того запутанных, что и не представлял себе, где же тот затоптанный временем след.
   И вдруг Стройков загорелся. Новость-то о Ловягине попахивала близостью зверя. Чувствовал, как где-то близко таился настороженный и бешеный взгляд его. Нужно было сделать еще шаг или выждать-перехитрить на самом малом, выманить.
   Приближался к зверю опасному и хитрому, и сам был слеп перед ним.
   Но ничто не могло остановить его, и если зверь таился, как думал Стройков, и ждал, то сам охотник был нетерпелив. Внезапность казалась ему более решающей, чем осторожность: зверь мог уйти ц скрыться.
   Вот и спешил Стройков в Москву к жене Желавина кое-что дополнительно узнать V нее из последних деньков ее мужа.
   Ехал по безденежной командировке-за свой счет:
   затею его никто всерьез не принял.
   Москва встретила Стройкова теплым и душным ветерком. Как гигантский рой, погуживал город. Мелькала врезанная в асфальт зелень газонов с цветами. Вдали - золотом блещущие кремлевские соборы...
   "Кажется, приехали".
   А вот и Донской монастырь.
   Стройков подошел к палатке и достал свою неразменную красную тридцатку. Купил плитку шоколада для маленькой дочки Желавина.
   Не спеша шел по улице мимо старых домиков с палисадниками, с сиренью и акациями под окнами. От нагретого за день асфальта и мостовой тепло пахло пылью.
   Несколько минут постоял он перед церковью Донского монастыря. Она была похожа на былинного богатыря, до плеч поднявшегося над стенами, могучего не только на земле, но и в небе, которое пламенеющим полем расстилалось за ним и из которого он выходил, но не приближался, как бы отдаленный веками, напоминал об истории грозного сражения и в своей победе возносил высоко над шлемом крест.
   Жена Желавина Серафима работала дворником.
   Жила в подвале, где предоставлена была ей казенная комнатка с окошком под потолком.
   Стройков медленно спустился по темным ступенькам."
   Вошел в коридор с множеством дверей и тусклой лампой в железной решетке, освещавшей осклизлые, потные стены.
   В коридоре было пустынно, пахло сыростью и жареным луком.
   Вот и дверь - самая крайняя, обитая клеенкой.
   Расправил гимнастерку па груди и под ремнем. Постучал. Никто не ответил ему. Неужели дома нет? Вот досада!
   Постучал сильнее и услышал шорох за дверью.
   - Кто там? - спросил женский голос.
   Он узнал - Серафима.
   - Это я, Стройков,- сказал и осторожно нажал на дверь. Закрыта.
   - Кто? - переспросил голос с испугом.
   - Стройков,-повторил он.-Открой!
   Она открыла. Была в нижней безрукавной кофточке, с большим вырезом на груди. Серафима встала бочком к двери, словно так скрывалась за ней.
   - Или спать легла? - спросил Стройков.
   - Вы, Алексей Иванович? Заходите.
   Она пропустила его, и он вошел в душную тьму, шагнул мимо занавески. За спиной дуновение какое-то прошло, вроде бы кто-то вышел из-за занавески.
   Серафима быстро закрыла на крючок дверь. Засмеялась.
   - Не ослепли в темноте? Сейчас зажгу.
   Под потолком зажглась лампочка, и Стройков увидел на столе у стены недопитую бутылку с воткой, окупкя в пустой консервной банке.
   - Помешал,-сказал он и подумал: кто-то был здгсь п вышел незамеченным: "Здорово провела. Поспешил я",- пожалел он - сделал промашку: непростительно для него. Пропустил человека и даже не заметил.
   Лицо ^^Ф""" был0 бледно. Она следила за взглядом Стройкова, как он медленно озирал комнату.
   - Такому гостю рада,- проговорила Серафима н улыбнулась.-Напугал.
   Она натянула зеленую вязаную рубашку и быстро поправила волосы перед зеркальцем на комоде.
   - Завела, значит,- сказал Стройков, поглядывая на бутылку.
   - Так ведь не старуха, Алексей Иванович. Живоето сласти просит. Ходит один. И на том спасибо, хоть поласкаюсь.
   Я тебя про это не спрашиваю. Твое личное дело.
   - Да садитесь. Что это вы? Или к чужим пришли?
   оемляки,чай.
   Он сел у стены под окном. Напротив - кровать с измятым покрывалом. Справа-перед дверью цветаСтая занавеска отгораживала вроде бы маленькую прихожую.
   "Там был и ушел,-не мог простить себе Стройков что смекалки не хватило, догадки: надобно было, прежде чем войти, занавесочку-то пощупать, так, между прочим, не досадовал бы, что бабенка так простенько провела его. Нарочно, лиса, глаза отвести, чуть не голяная вышла".
   За спиной Стройкова - плетеная кроватка.
   - А где же дочушка? - спросил он.
   - На даче с детским садиком. В Белых столбах. Так без нее скучаю.
   Стройков положил на стол плитку шоколада в яркокрасной с золотыми буквами обертке.
   - Гостинец ей.
   - Спасибо. Сиротку-то пожалели. Папаньки нет. Зато шоколадка красивая.
   - Не угодил, выходит. Вот ведь какая! От всей души хочешь сделать хорошее, а вот - плохо. Да как же я без конфетки-то мог прийти, когда ребенок в доме? Ты пришла бы?
   - Что это вы рассерчали? На все-то внимание обращаете. К сердцу так берете... По делу тут или как? - вкрадчиво спросила Серафима.
   - Решил навестить.
   - Не ждала. Вдруг вспомнили. Да и на поминании разругались. Иль помириться захотели? На что это вам?
   Выходит, дело у вас.
   - Догадлива.
   Она нарезала в тарелочку колбасы и белого хлеба.
   - До чего ж хлеб тут хороший. Сладкий. Ем - нс наемся.
   - И то, гляжу, раздобрела. К лицу тебе,- отметил Стройков.
   Замылась полнотой ее худоба, и изможденное прежде, какое-то несчастное лицо, побелело, но не подобрели глаза.
   - Чего мне, Алексей Иванович. Ем вволю. Работа на свежем воздухе. Мету, газоны поливаю из кишки. Девочку сведу в садпк, я и свободная. В милицию навещусг^.
   Докладаю. Может, вор какой завелся. Мету, поливаю, а все вижу. Какой пьяный дурак прошел, кто бабенку повел, а какая мужу изменяет или одинокая к себе домой водит. Голову-то опустит со стыда, а ведет. Вдруг счастьето стуканет. Нагляделась, что наши там бабы сроду не видели.
   Она налила Стройкову в граненую рюмку и чуть себе.
   - Помянем твоего Астафия,- сказал Стройков, обостряя разговор.
   - Не в укор ли мне?
   - Живи на здоровье. Не касаюсь.
   Она вытерла слезы.
   - Могилка его от меня далекая.
   - Да и на далекую плюнула.
   - Как это плюнула?
   - Обыкновенно. Когда приезжала.
   Серафима рюмку свою отставила.
   - Языки-то какие вредные. Да хоть и плюнула. За отравленную мою жизнь могу!
   - А чего тогда слезами капаешь?
   - Бабье тебе не понять. Что я с дочкой здесь патерпелась. Одна. Люди жизни радуются, а я в подуип.у плачу. А вот человек нашелся. Утешилась и отомстила.
   Лстафий-то за Фенькой увивался. Или ие видела, не билась об стенку-то? Молодую захотел. Да чужая. Получил.
   Вот и плюнула, как в чувство пришла. Если вы все насчет того, то новостей-то у меня никаких нет. Да и забыла.
   А поминать нс хочу.
   - Кто же он? - спросил Стройкой: дал ей ЧУТЬ успокоиться, зная, как криклива бывала ог;а.
   - На одном заводишке работает. Слесарь... А твоя Глафира не плюнула бы? На живых за это плюют. Земля за такое и мертвого не сохраняет.
   - Любила ведь. Л любовь снисходит.
   - Попробуй. Вот ты попробуй! Гляну я, как тебя твоя простит. Отраву эту из себя не вынешь. Заметет, как река песком, а лежать останется... Дай-ка я тво-::и напишу, как ты меня, одинокую, навестил и возле бутылочки мы с тобой вечерком сидели. Что будет, а?
   - Ничего. Я по делу и не с такими сиживал.
   - Не с такими, сиживал... Выходит, я-то дрянь Не заговаривайтесь, Алексей Иванович. А то я метлон-то хорошо научилась владеть. И милиция у меня знакомая Не у себя в районе барин на коне. Тут вы блошка Алсксей Иванович.
   - Ну, будет,- строго сказал Стройков.
   - А не обижайте.
   - Не так сказал. Сама начала.
   Так ведь это бабе какой простительно цепляться а не вам, Алексей Иванович.
   Как лучше меня мужики есть, так и лучше тебя оаоы. Один вкус всем не. пришьешь. А насчет блошки ты орось.
   - Что это вы все грозите и грозите. Не у себя дома Или забылись, Алексей Иванович?
   Стройков чувствовал, как в этом разговоре она нападала, а он уходил от нее, как от какого-то жала, коточым она пыталась уязвить его.
   - Не будем уж счеты сводить,- сказала она и хотела чокнуться для примирения. Но Стройков свою рюмку не взял.
   - Доливками потчуешь,- сказал он из зла к ней с презрением усмехнувшись- И после какой заразы эти допивки, не знаю.
   - Это кто - я зараза?
   - А кто из-за занавески шмыгнул? Ходит, не боится.
   А меня испугался. Может, знакомый, а? Знаю, может?
   Серафима мертвенно побледнела. Поднялась тяжело, достала из шкафчика нераспечатанную бутылку. Поставила перед Стройковым.
   - И так уважить могу.
   - Молчишь. А уважить-то могут, чем и потяжелей, да и тебя. Ответь мне: не приходил ли кто к Астафию накануне? - спросил Стройков о том, что намеревался спросить.
   - Когда приходил?
   - А накануне. Перед концом его. Приезжий какой, возможно?
   - Ты это что, Алексей Иванович? Мерещится тебе.
   Кто приходил?
   - Меня спрашиваешь. А я тебя спрашиваю. Так и ответь. Не меня бойся, я за тебя, за твою дочку. Помнишь, на поминках ты говорила, будто дочке твоей в окне отец показался. Показался? А вдруг он и был?..
   Она поднялась.
   - Вот какое дело у тебя. Жизнь мою костить приехал.
   Чтоб и дочка моя в этом погребе сгнила. Отстань от нас, ирод,- крикнула она и в ту же минуту рванула рубашку на груди.- Терзай, ворон проклятый! Терзай! - еще громче закричала и раскрыла дверь в коридор, где уже стояли люди.
   - Не пожалей, Серафима,- сказал Стройков и вышел под ее крики.
   Шел в каком-то тумане среди говоривших что-то, смеявшихся и грозивших ему людей.
   - Из деревни приехал, от своей бабы к чужой поиочевать! Привык там бесстыжить, и тут охота пришла! - кричала Серафима.- Не задерживайте. Пусть идет, бельма его пьяные. И так попомнит. Письмо еще напишу. Рубашку, видите, он мне порвал силою. За это еще ответит?
   Стройков не помнил, как шел по улице, и все казалось ему, кто-то хотел нагнать его - спешил за ним. Он оглянулся. В тот же миг какой-то человек шагах в двадцати от него остановился. Стройков пошел дальше. И снова услышал, как кто-то заспешил за ним. Он опять оглянулся, и опять-в тот же миг-кто-то затаился в темноте. Стройков шел, не оглядываясь уже, н слышал сзади знакомые шаги со стуком, как будто человек хромал, тяжело ступая, ударял хромой ногой.
   "Вот тварь",- подумал Стройков о Серафиме, что учинила она над ним, и резко повернулся - быстро пошел назад: кто-то вроде бы преследовал его!
   Человек стоял в темноте, качнулся и слился с теш,ю деревьев у забора. Стройков дошел до этих теней. Тут никого не было. Но вот что-то мелькнуло рядом.
   - Стой! - крикнул он и бросился к забору.
   Но и тут никого нет.
   "Мерещится вроде бы",- решил он, вглядываясь в качнувшиеся тени, которые то крались по земле, то бросались в испуге, и что-то сгорбленное выглядывало из-за раскрытой калитки. Чуть-чуть даже виднелось белевшее лицо. Стройков осторожно приблизился... Белел на кустах занесенный ветром обрывок газеты.
   "Вот так, похоже, гоняюсь за тенями в этой истории",- подумал он и о бессмысленности поездки, которая не прибавила ничего нового. Но что-то было... что-то было, да упустил.