Ревунов Виктор. Холмы России

   тяжелый под пах удар его ноги в окованном сапоге или удар кола по крестцу бывали уроками для остальных собак: они видели своего сородича, лежащего в мертвом уродстве среди бурьяна.
   Только сейчас Желавин ударил Мнтиного пса. И забил бы его насмерть, если бы не Митя. Он был поблизости и прпбежал на визг своего пса.
   Желавин схватил вилы, стоявшие у плетня. Это уже предназначалось для защиты от Мити, если напасть вздумает.
   Их разняли с увещеваниями: дело ли так браниться из-за пустяка?
   - Ты у меня сам поползешь, как последняя собака! - крикнул Митя, разгоряченный, с разорванным воротом рубахи.
   - Мой пес твою шваль не трогал,- ответил Желавин и в знак того, что разговор окончен, с нерастраченной злобой всадил вилы в землю.
   - Он трус, твой пес. За собаками прячется на охоте, как ты, сволочь!
   - Погоди,- бледнея мертвенно, пригрозил Желавин.- Ну, погоди,- добавил он так, будто уж и решил участь Мити.
   Когда пришел Елагин, Желании вроде чуть успокоился от этой ссоры.
   - Разреши,- сказал, входя в избу, Дементий Федорович.
   Хозяин показал незваному гостю на лавку.
   - К столу не приглашаю. Без хозяйки. Сам у соседей питаюсь.
   Он отнес дочурку в кроватку за занавеской, что-то ласково пошептал и вышел с не погасшей еще улыбкой.
   Спросил:
   - Зачем пожаловали?
   Тут только подумал Елагин, что не опрометчива ли его решимость сурово поговорить с Желавиным? Здесь своя жизнь, свои заботы и страсти, и не ему, приезжему, судить их.
   - Если из-за собаки, то не советую вступаться. Мой пес и сам рванул бы. И рвал. Его боялись. А теперь постарел... Поди, Жарый,- позвал Желавин.
   Пес поднялся. Был высок, с выгорбленной спиной и спущенными ниже залохмаченных лопаток ребрами.
   Голова узкая, длинная, с плавным возвышением у бровей.
   Мягко ступая, Жарый подошел на зов и вскинул лапы на колени хозяина, поглядывая с ожиданием в его глаза своими, немного навыкате, горячими с черным блеском глазами.
   Желавнн почесал пса за ушами, и тот простонал от радости.
   - Их много, а он один. Вся эта шелудивая мелкота - выродки - давно разорвали бы его. Меня боятся. Он их породил, ушастых и кривоногих уродов. Это русская борзая уже редкость. Увековечена многими нашими писателями, поэтами и художниками. Достаточно читал в бытность. Мой отец здесь на селе учителем работал, давненько, в прежнее время. А я вот не пошел по его стезе. Пробовал... Да речь-то совсем о другом,-будто бы спохватился Желавин.- О своем псе я начал.
   - Собачьи истории меня не интересуют. Я хотел сразу сказать, но вы увлеклись...
   - Да. Как всякий охотник,- согласился Желании.- Вы зачем-то пришли? Насчет собаки я высказал. Что же касается Митьки, то и тут не советую близко принимать к сердцу его плутания.
   - Почему же? - сказал Елагин, давая понять, что это как раз и интересует его.
   - Что ж, поговорим,- подумав, решился Желавнн и, погладив пса, велел ему лечь на место.
   Жарый смирно лег возле порога. Зевнул, оскалил в розовой жаркой пасти гранено-белые зубы.
   - Митя - один из псов, о которых я говорил,- сказал Желавнн, не заметив, как вздрогнул Елагин. Встал и покрепче прихлопнул дверь.- Он много хочет. Мучает жажда быть всем и иметь все, чтоб и жена была в его власти. Да не смейтесь! А то и разговор прерву... Так вот, вся его жизнь уперлась в нее. Боится, подколодная ревность пожирает его, потому-то он никто и ничто. Но очень буйный и подозрительный. И для многих тягостны его слова, а порой и опасны. Она отравила его своей красотой при нраве живом и лукавом. Хрусталь с тонкой музыкой. Так говорю, чтоб понятнее было. Хотя хрусталь только раз в жизни держал в одном панском доме в Польше, куда ворвались неудержимо тучей конницы, и молнией ее были наши клинки. Но это, так сказать, невольные воспоминания.
   - Так,- остановил его Елагин.- Но хрусталь-то чужой. Это не ваше. Митя вас не трогает.
   - Я не трогаю, а говорю, уважаемый,- со злостью сорвался голос Желавина, и загорелое лицо его темно отлило в сумерках.- Перед красотой снимаю шапку. Но коли красота чужая, снимаю тайно в душе. Это чует Жигарев Дмитрий и бесится. Так бывает, и не тайно снимаю - больше его побесить.
   - Зачем же?
   - Я вам сказал все о псах.
   - Откуда ненависть?
   - А он ко мне с любовью?
   - Не трогайте.
   - Он сам прислушивается, когда при виде его жены сердце у меня вздрагивает. Подло, подумаете, говорю?
   Так, честно, у кого оно не вздрагивает при виде красивой бабенки. Если скажете, у вас так не бывает, не поверю. Вранье! Или глаза закрываете, когда она проходит? Глядите. Мельком бывает, как на падучую звезду, а ловите миг. Заметит Митька-вас приревнует. Причины к тому больше. Вон ЕЫ какой! От вас за версту героем пахнет в вашей-то обмундировке. Сама поглядит с дряни-то на такого, как вы.
   - Одежонку с чужого плеча на меня не вешайте,- предупредил Елагин.Грязноватая она.
   - А зачем пожаловали? На меня такую одежонку накинуть? Вот и отвожу руки-то ваши. Припугнуть хотите? Так ведь не боюсь. Меня и не так пугали. А цел.
   На всякие испуги ответы найдутся,-сказал он, и глаза его с мрачной силой застыли на петлицах Елагина.- Правды боитесь. Я и не добиваюсь се от вас. Дайте сказать для полной ясности. Пришли пугать и судить меня?
   - Нет,-ответил Елагин, ие желая вдаваться в подробности для своего оправдания.
   - А вступились за Митьку. Значит, на его сторонепротив меня. Даже такую правду боитесь сказать. Чем же собираетесь увещевать меня? Нечем. Это и сами понимаете. Как же идти так без зла! Хоть покричать-то во всю глотку! Не можете. Это ие ваше. Пришли ЕЕСПОЛННТЬ долг перед своим другом. Вот и не можете кивнуть мне даже при согласии со мной. Боязно друга обидеть. Чем?
   Правдой... Все, кажись, сказал. А частичку какую и притаил.
   Елагин решил, что этого человека надо выслушать до конца, что он не так прост в этой истории с Митей и Феней, что, может, вся эта история-грязный ком, в коюром Желавнн прячет что-то.
   - Вот, вот. Сейчас уловите. Ждете. Как это интересно чужое уловить! А всего лишь частичка притаенная.
   Митя ее красоту как хочет берет и мнет. Она для него, как своя рубашка. А мне недосягаема. Даже притронуться к ней с ласковой мыслью права не имею.
   - Да вы что, влюбились в нее?!-не выдержав, спросил Елагин.
   Желавин встал, потянувшись над столом к Елагину, и Жарый прорычал.
   - Почему бы и нет? Или для этого особое разрешение нужно?
   - Староваты.
   - Ну, стар или еще молод да здоров - тема, скажу вам, не для этого разговора. Тут мое царство!
   - Царь, выходит.
   - Побрехушки! В настоящем,- показал Желавин на сумрачную свою избу,ангел приниженный. И вы пришли подтвердить это строгим голосом. А я есть хочу. Мне еще к соседу надо идти - щец похлебать.
   И вы идите к другу, поужинайте. Пора,-сказал Желавин, чтоб на этом и закончить весь разговор.
   - Так вдруг? Сказали много. Л я еще и разобраться не успел.
   - Пора ужинать. У нас сто раз за стол не садятся.
   Остынут щишки-то,-с ласковой настойчивостью повторил Желавин, в последний раз призывая к прощанию мирному.
   - По кустам предлагаете?
   - Вы строгость свою показать решили?
   - Да. Без задержки. Если бы то, что делаете вы над семьей Жнгаревых, коснулось моей семьи, я вас одним бы разом отучил... для будущей степенности. Дело себе нашли. Балаган устроили с посмешищем над людьми.
   Они жить спокойно хотят.
   - Осторожнее!
   - Не грозите. Что касается вашего царства, то подобному у нас давно шею свернули в известном году.
   Или не поняли еще?
   - Осторожнее. А то и я могу всякую свою мысль к точке подвести.
   - Подводите, пока я не поставил.
   Желавин поднялся - тенью качнулся перед стеной, и сразу же поднялся Жарый, и так как хозяин не остановил его, он, мягко ступая, зашел поджидать Елагина со спины.
   - Собака действительно трусоватая. Со спины заходит,- сказал Елагин.
   - Кровя-то от волка. Его и повадка. Ничего не могу поделать. Вражду почуяла. Так вот, мир вы мои не принимаете. Решили пустое защищать. Пригрозили мне, что свою точку можете поставить. А не знаете о своей строке. И я ткнуть могу. Это очень хотите знать? Не пожалеете? Строгое, о котором все тут твердили, к вам не обернулось бы. Как дух. Сами вызвать изволили... Букетик-то у ловягинской землянки лежит... Вчера годовщинка была со дня кончины его, судьбы страшной. Кто-то положил со светлой памятью от себя. Не было прежде букетов. А с вашим приездом и появился.
   - Вы что?!-проговорил Елагин и встал с гулко стрельнувшим ударом в сердце.
   - А как свяжется ваш приезд с этим букетиком? Слушок-то, его не остановишь, и дойдет он куда нужно. Петлички и состригут. Гимнастерка одна останется. А в ней вы, простите уж,-стриженая овца, как и я. Пристегнул себя к вашему роду для наглядности. Между прочим, занятное дело: воевал и я, а петлички мне не выдали.
   Но это не очень желательная для вас беседа. Живы, здоровы, свой самовар с уютной бабенкой. Есть и в петличках - уже, вижу, вторую шпалу причеканили.
   Вас бы туда, где и по вашей личной воле некоторые ломами сибирские дороги и руды чеканят. Надеюсь, при вашей любви к правде жаловаться не пойдете... А букет очень хороший - васильки и прочее. Говорят, он, усопший-то, очень васильки любил. "Это, говаривал, кусочки синего неба России..." Небо осталось и василька по тощей местами ржице, особенно в этом году, какой-то моровой головней ее ударило. Должно бы и припечалить вас. А вы с радостным винцом приехали. Прощайте...
   Адью,- сказал Желавин и засмеялся грубовато.- Не знавши броду, не суйся в воду... Вы и тогда косо на мой красный шлем поглядывали. Но я глаза не прятал.
   Странно очень, ездили по лескам, а Ловягин- самую власть, военного комиссара и не тронул. Раз это попробовал в ту памятную ночку. Ножик-то Ловягин занес, а... тихонько поговаривать стали насчет вашего счастья.
   Может, изначальное-то сами откроете. Нет, нет, не мне.
   Не интересуюсь. Тому, кто поинтересуется... Адью, гражданин Елагин.
   - Вон она, какая головня-то моровая! Так-то бьешь.
   Не по ржице. А путал разговор. И попался, стервец. Меня боишься, людей? Почему? Или донышко скользкое, а?
   Мразь, значит!
   - Ну, при ребенке-то - тише. Иди. Погуляй.
   - Вот гадина!- сказал Елагин, когда вошел в избу к Федору Григорьевичу.
   Жигаревы сидели за столом - степенно ужинали. Горела лампа в колокольчиковом абажуре из стекла, сквозь которое просвечивал огонек, и было похоже, будто само стекло хранило в себе далекий пламень рдяной осинки.
   Федор Григорьевич подставил табуретку к столу.
   Садись, Федорыч. Садись, милый,- такой лаской он хотел успокоить друга и сам тревожился.- Говорил, не надо ходить.
   Феня подала гостю тарелку с запеченной картошкой, чуть нагнувшись, так, что глаза юной хозяйки зажглись в отсвете лампы, а лицо казалось как в зареве Митя вздрогнул.
   Он сидел напротив, с темнящейся в глазах угрюминкой, которая уже тлела в нем-ждала минуты, чтоб разгореться и охватить всю его душу. Коротко подстриженные волосы. Широкие его глаза глядели и прямо, и как-то таились, приглядывались еще какой-то мыслью, которая долго решала свое, и внезапно резок и быстр бывал взгляд после какого-то решения, или еще что-то последнее, самое главное схватить хотел. Так он резко и быстро взглянул на Елагина, которому озаренное лицо хозяйки показалось сказочным.
   - Вот гадина!-повторил Елагин.-Знаете, на что намекнул? Будто я годовщину со дня гибели Ловягина почтил. Возложил букет у его землянки.
   Федор Григорьевич и Митя встали, готовые и опровергнуть эту ложь, и вступиться за гостя.
   - В уме ли он?- проговорил Федор Григорьевич.- И зачем повторять исподлые эти слова,-добавил он решив, что про такое надо бы помолчать, а не распространять для слуха.
   - Так надо другим знать, что за человек,- ответил Елагин.- И за глотку брать! Совестью его не уймешь.
   - Отойди от него, Федорыч. Брось! Себя только запачкаешь.
   Митя достал из портсигара папироску, сказал:
   - Этой змее никто на голову не наступит. На моем примере видно, прижал-и ничего не поделаешь. Закона нет. Он ведь не убил, не украл. Тогда свой закон исполню перед всем народом. Чтоб неповадно было другим трогать человека и срамить его жизнь бессовестно. А накажут? За такое не стыдно и к стенке пойти, если самое справедливое в жизни исполнил, не дрогнул. Позвала судьба испытать... Человек ты или трусливая мразь! Тогда кайся, мучайся, гнись и молчи, если тебе в глаза плюнут,-глуховатым голосом среди тишины исповедовался Митя.- Вы уезжайте,- очнувшись, сказал он...
   Митя не договорил: пожалеет ли Елагин, что остался тут, или Желавина пожалеет?
   - Мне, Митя,-вздохнул Елагин,-и без твоего совета надо ехать сегодня на ночь. А ты свою теорию забудь начисто.
   Феня возилась с посудой и прислушивалась - переставала греметь тарелками, и раз Федор Григорьевич уловил, как она с ног оглядела Елагпна и остановила быстрый взгляд на его седине, даже чему-то усмехнулась. И вдруг неожиданно для всех сказала:
   - Я скорее вас слажу с Желавпным.
   - Поговори еще, поговори...- погрозил пальцем Федор Григорьевич.
   - Я баба, с меня и спрос другой. Вот назначу ему свиданьице,- громко, со смехом заговорила Феня,- на кладях. Крепко обойму, да под коленочку его - в речку.
   Пусть остудит свою дурную голову. Поплавает в сапогах. А я приговаривать буду: "Что ж ты, дорогой, или так забегался, что и ноги тебя не держат. Выбирай, где поглубже и поспокойнее, а я тебе газетку принесу почитать".
   Смех раздался в избе. Громче всех смеялся Елагин.
   Митя лишь сдержанно улыбался.
   Елагин стал прощаться. Обнял Митю, лицо которого не разогрела улыбка холодновата была, как унылое окошко на осеннем ветру.
   - Желаю счастья. Главное, верьте друг другу. И живите с огоньком, чтоб манило доброе. А злое?.. От огонька зверь стороной уходит.
   - Спасибо, - сказал Митя, - Да робковато это очень, огонек-то,- и с безнадежной силой добавил: - Святое на грязи!
   Митя и Феня вышли на крыльцо проводить гостя.
   И лишь чуть отошел Елагин с Федором Григорьевичем, как услышал вдруг слова Мити:
   - Момент упустил... Чую, все пострадаем.
   Они скрылись в тумане на лугу, где чернели кусты, а чуть выше, над течением тумана, светила луна, как вставленное в лес большое оранжевое стекло.
   Люди шли ей навстречу. А она все уходила от них. Ее уже не было в березняке. Мутнела в поле - опять совсем близко. Это было обманчивое приближение, за которьш скрывались бесконечные версты с неразгаданны.
   ми снами и тайнами в спящей мгле.
   Но кто-то уже перешел в этот день свое, и она с неясными знаками вымеряла на следах непостижимое.
   * * *
   - Можно ждать грозу - следить за тучами, но всегда первый удар ее потрясает, - начал было Дементий Федорович и вдруг на мгновенье забылся: вспомнич друга, которого уже нет, и почувствовал свою вину перед ним-не успел, не уберег, в чем-то не поставил тверзд и за столом его местечко, вон там с угла, было пусто."- 1ак потрясло меня письмо Желавина. Письмо и еще,- спохватился Дементий Федорович, - и еще неожиданнее оыло то, что, собственно, и заставило меня оглянуться на прошлое. Хотя оно и не прояснило ничего. Но пригодно к дальнейшему как доказательство к некоторым нашим упущениям, когда принимаем видимость за правду. Когда мы покупаем вещь, то придирчиво осматриваем ее А вот на явление или факт пристальней посмотреть на хотим. Как, например, это делает золотоискатель: он тщательно промывает породу и вглядывается в лоток с ожиданием желанного блеска из-под стекающей мути.
   Самый невероятный, даже, казалось бы, кощунственный вопрос, подвергающий сомнению содеянное, "бывает, дает поразительно ясный ответ разгадку.
   Но не стану забегать вперед. Буду точен в главном.
   Прежде я прочту вам само письмо. С дозволения переписал его из своего так называемого дела.
   Дементий Федорович достал из кармана гимнастерки сложенный листок и развернул его.
   - Так слушайте. Читаю без высоких в начале его обращений к правосудию.
   "Пишу это письмо с покаянием за долгое сокрытие тайны,-качал читать Дементнй Федорович. -Знач и молчал, чтоб не вставлять свое имя. Без этого не было бы веры моему письму. Молчал по малости своей перед властью этого человека. Ему больше веры, чем мне. И молчал из боязни суда его тайных сообщниковони наказали бы, скрыв следы свои. И молчал в надежде: без меня придет правда. И теперь с покаянием рассказываю.
   Недавнее посещение нашего хутора Дементием Федоровичем Елагиным побудило меня к написанию этого письма. Оно как защита перед ним в разговоре, к которому вынудил меня встречей Елагин. Угрозою в выражениях пытался совратить на путь соучастия в злых умыслах против власти.
   Так сказал он: "Надо быть, как Ловягин. Он снискал славу вечной памяти",- и при произнесении страшного имени перекрестился.
   "Как крестишься без креста?"- спросил я, чтоб изобличить его в пристрастии к вражьей вере.
   Он ответил: "Крест в душе у меня".
   Я сказал, что не слышал от него ничего, и просил:
   пусть отстанет, не ввергает в лишения дите мое и жёпу, и показал на дите свое в колыбельке.
   Он стал пугать: "Хорошо. Но когда ты придешь после, места тебе не будет нигде. За донос в исповеданной мною разговоре убит будешь. И место твоей казни-камень возле болота".
   Мне доподлинно известно,- засвидетельствовать могу личным присутствием и вещественными уликами,- Елагин в забытой ловягинской истории несет секрет неуловимых действий бандита, в его кровавых истреблениях особо важных сторонников власти.
   Раз в лесу в ту пору я видел, как он огляделся и чтото спрятал под деревом, которое растет и сейчас. Нору под ним могу показать.
   Спрятав что-то, он достал из норы бумажку, тут же прочитал и разорвал.
   Когда Елагин ушел, я осторожно проверил, что в норе.
   Там в оторванном рукаве старой рубахи завернуты были нагангые патроны-пачка и примерно две горсти россыпью.
   Я ничего не тронул, боясь вспугнуть мне неизвестное.
   Клочки же разорванной бумажки подобрал.
   Мысль свою сейчас же уйти я остановил желанием увидеть, кто придет за кладкой.
   Притаился в можжевеловых кустах напротив норы в отдалении. По прошествии нескольких часов явился рослый человек в шинели, в картузе. Лицо его было мне неизвестно.
   Он взял патроны. Пачку положил в карман, в другой - патроны россыпью, которыми тут же зарядил свой наган и пошел в направлении болота.
   Я с осторожностью последовал за ним, не теряя его из вида. Когда он вышел к оврагу за болотом, я дальше идти не решился. Как потом выяснилось, в склоне оврага находилась землянка, которую называют ловягинской.
   Вернувшись домой из леса, я встретил Елагина. Он в тот день находился на хуторе. Посмотрел на меня и сказал: "Что ходишь по лесу, может, Ловягин дружок твой, раз ты его не боишься?"
   Я ответил: "Ты больше моего по лесу ходишь. Видно тоже не боишься".
   Он усмехнулся: "Так ведь я с оружием".
   "А тут ни оружия, ни власти. Зачем ему меня зря трогать",- не сдержался я.
   Дома при зажженной лампе склеил па газетном листе клочки, подобранные в лесу. Вышли слова:
   "Смерти захотел".
   Вроде бы на меня эти слова указывали. Охватил меня страх, которого прежде не ведал.
   После мне с Елагиным встречаться не приходилось.
   Он уехал из наших мест. Приезжал лишь изредка в гости. И с каждым его приездом я видел, как оп повышался по службе.
   В последний его приезд, о котором я упомянул выше, он просил меня посидеть и выпить на берегу Я отказался. .У- / "1
   Тогда он сказал, что сам приедет ко мне в гости Я ответил, что жена у меня лежит в больнице и угощения у меня нет, так как сам ничего не готовлю. И вышел У нас с ним такой разговор:
   "Так я не голодный".
   "Значит, голодному и не товарищ".
   "Может, и товарищами станем. Сколько тебе надо чтоб твою драную крышу железом покрыть и чтоб в чугунке у тебя мясо плавало?"
   "Мне чужого ничего не надо".
   "Так что ты от своего имеешь? Не лучше ли чужое чтоб многое иметь?"
   "Разговора такого не понимаю".
   Так ничего не добившись от меня, Елагин ушел Но однажды, при встрече с ним на мосту, он сказал- "Ты меня избегаешь. Между прочим, есть разговор".
   Этот разговор был нестрашнее первого.
   Он сказал: "Ты проверен достаточно. Потому и ищу с тобой встречи".
   "Как проверен?"
   "Ты что, про записку забыл?"
   Удивился я.
   "Так тебе же ее тогда для проверки подбросили. И приглядывали за тобой, в какую сторону пойдешь?"
   "Не мутите честного человека".
   "Какой ты честный, когда знал и молчал!"
   "Теперь не стану молчать".
   "Что тебе говорить, когда ты уже давно решил: жить лучше. В записке тебе есть ответ".
   "От чьей же руки пропаду?"
   "А над тобою две руки. Рука власти и...- он не сказал, но я и так понял: его рука.-Сам понимаешь. Если я пропаду, то и тебя выдам. И прибавлю такое, из-за чего тебя еще раньше моего раздавят".
   Вот и боюсь. Жить страшно стало.
   Простите меня, что молчал.
   А если нет прощения, жену и дите мое виною моей не попрекайте. Пусть на мне моя вина и закончится.
   Астафий Желавин".
   Некоторое время в комнате было тихо.
   Елагин положил письмо на стол. Сперва Стройков взял его, не затем, чтобы проверить, а рука сама потянулась. Потом Родион Петрович, посмотрев, с опаской вернул Дементию Федоровичу.
   - Почерк Желавина, это было проиерсно,- сказал Стройков.
   - А вы не заметили разницы, как говорил он и как письмо написано? Вроде бы с чужих слов,- уточнил свое Елагин.
   - Так ведь и свое слово меняется. Как бывает, иная женщина на базаре кричит, а чуть уступят ей - другой тон,- шуткой попробовал опровергнуть подозрение Елагина Стройков.
   - И все-таки что-то остается. Характером он сильнее этого письма.
   - Ты не забывай,- сказал Родион Петрович,- есть расчет, как лучше прийти к цели. Он подчинял свой характер, подменил силу его некоторой слабостью. Иначе почему же он так долго молчал о свое?. секрете?
   - Что ж, согласимся,-сказал Дсг.;еи1ии Фсдорович,- Положение мое от этого не стало лучше, а после убийства Желавина и совсем ухудшилось: убийцей считали моего сообщника Федора Григорьевича.
   Дело для окончательного решения перешло в руки человека, о котором я мог только мечтать. Это был полковник Лясин.
   Мы работали с ним в этих местах именно в те годы, о которых писал в письме Желавин. Как я уже говорил, время было тревожное. По лесам бродили всякие люди.
   Среди них были и наши, специально посланные работники. Они вылавливали подозрительных. Но главная их цель была -поимка Ловягина. Мы рассчитывали: в поисках сообщников он наткнется на кого-либо из наших людей.
   Руководил всей операцией тогда Лясин.
   Устроили тайник в лесу-нору. О ней и упомянул в письме Желавнн. Через тайник мы снабжали наших людей патронами, съестным. Связь поддерживалась через Федора Григорьевича.
   Однажды он заболел.
   - Под видом охоты к тайнику пошел я, принес требуемые патроны точно в таком количестве, как указал в письме Желавин.
   Лясин оставил мне записку с предостережением не рисковать: "Смерти захотел".
   Действительно, я разорвал записку. Вот эти-то клочки и подобрал Желавин, приложил к своему письму как вещественное доказательство.
   Когда дело попало к Лясину, он разоблачил Желавина как лжеца.
   "Вот как довелось встретиться, Дементий Федорович",- сказал он мне с сочувствием.
   Давно я не испытывал такой близости человеческой и не слышал доброго слова.
   А потом-свобода! На прощание Ляснн сообщил такую подробность. Один из старых и уважаемых работников в случайном разговоре, прослышав о моем деле, где упоминалась фамилия Ловягина, сообщил, что в свое время он лично допрашивал Ловягина. С восемнадцатого года по двадцать первый он жил в одном из районов Сибири. Потом работал бухгалтером на прииске.
   Выходит, Ловягин, которого мы тогда пытались поймать, вовсе и не был в здешних местах, а приписываемне ему преступления не имеют к нему никакого отношения.
   Стройкой поднялся со стула, как-то качнулся.
   - Кто же?
   - Вот точно так спросил и я.
   * * *
   - Клевета на меня и убийство Желавина, возможно, тень, за которой скрывается бандит,-сказал Елагин.
   - Но почему клевета на вас? А почему не на меня, допустим?- спросил Стройков.
   - Замести следы. Тонкое прикосновение к этому враждебных отношений между Жигаревыми и Желавиным. Не прямо тень. А через меня преломленная должна бы навести на мысль о мести за меня со стороны Федора Григорьевича. И вроде бы и Митя мог убить за жену. Преломление довольно сложное и темное. Не уловишь. Это и цель-запутать.
   - Одно из преломлений наводит прямо на Федора Григорьевича,-сказал Стройков.-Убийство Желавина за клевету, как подлеца. К этому подходит и святость Федора Григорьевича. А все твердите, мол, во чистоте своей убить не мог. Как раз и мог. К терзаниям сына от Желавина добавился еще и донос на друга. Не будете отрицать в этом знак преданности дружбе? Иначе почему убит Желавин? Кому это нужно брать на себя такую тяжелую кровь?.. Не он, так кто? Бандит? Кто?-и Стройков тяжело взглянул сперва на Дементия Федоровича, потом на Родиона Петровича, который и слушал, и думал свое.Вот задачка! Вот кто-то задал! И простите, мы пока что лопухи перед ним. А вы, считайте, отделались легким испугом,- сказал Стройков Дементию Федоровичу.- Если бы не ваш друг, случайность с запиской, заодно решали бы задачку с Лоаягиным, раз такового в ту пору здесь не было. В письме сказано и о неизвестном лице, кому вы патроны оставили. Ведь не сказал: Ловягин,-а неизвестный. И вроде бы правда за отсутствием Ловягина. Хитрейшая бумажка, между прочим. И вы в пей, как в мышеловке. Не Ловягин-так неизвестный. Тут точность не преломленная, как вы выражаетесь. Преломление было как раз в том, что Желавпп знал; бандит не Ловягпп. Возможно, знал и больше. Но стоите, стойте,-сказал Стройков,-Л если Желавин знал что-то о Федоре Григорьевиче? Потому и не боялся приставать к ним. Может, бандта и пропустил тогда в ту ночку, а?