Ревунов Виктор. Холмы России

   Довольный своими хитростями, раздевался в небольшой служебной комнатке полковника из уголовного розыска Лясина Ивана Вакуловича - одного из знакомых Дементия Федоровича: еще по истории с холстинкой кз болотном берегу стояли в тревожно шумящем явере под дождиком беспросветным. Показал тогда молодой комиссар Елагин на болото: там пропал Викентий Ловягин, туда по следам загнали бандита - холстинку грязную в траве нашли и стон его предсмертный слышали.
   Стрижами пролетели годы с тех пор, да что-то переметывалось из метельного яверя, поглядывало недобрым глазом, письмом желавинским приблизилось и скрылось, оставив пометину топором - след, утонувший во мху трупной рваниной, а недавно продрался из-под ржавистых корешков, оглоданный червем.
   Жил без семьи Лясин. Работа была его беспокойной спутницей. Любил в праздники посидеть у костра на опушке, спечь в жарких углях картошку, чай в котелке заварить. Небеса, просторы раздольные.
   Среднего роста, сероглазый, залысины в рыжеватых волосах - так, незаметный русский мужичок, в любой артели свойский.
   Николай Ильич совсем вошел в комнату, и Лясин закрыл дверь.
   Комната с одним окном на улицу. За мостовой с трамвайной линией старый арбатский бульвар. Окно было зашторено. Горела лампа на круглом столе.
   - Не хотите ли чайком погреться?-спросил Лясин.
   - Благодарю,- ответил Николай Ильич, усаживаясь на диван. Поставил трость между ног, положил руки на набалдашник.-Чай пью утром и на ночь чашечку. Для сна.
   Лясии сел в кресло у окна. На полу у стены электрическая печка багровела раскаленными кольцами.
   - Мы, Николай Ильич, чего-то одного никак не уловим. Туда-сюда, что-то да не дается. Глухой страх водит неизвестным нам. Не испытывая его, не понимаем и действий. Чувство такое, что скрывается не только от нас. Сдыхают друг от друга. Годы, нервы не выдерживают. Спасения нет. Все еще оттуда, по ту сторону революции. По великому перелому ее все живое с поползшего в пропасть на твердое бросилось. В том числе и такие, как Желавин,- выполз в своем лесочке. Шашку схватил, кожанку надел. Сколько лет на виду скрывался.
   Да каких лет! Прожить мудрено.
   - Отменного здоровья был. Вино не пил. На свежем воздухе, на реке, мечтами и надеждами себя подкреплял.
   - Но чего-то не выдержал. Задрожал и заметался.
   Бросился бы к людям, а с чем? Много знал. За избу сибирскую и признался бы. Но невозможно со своей мерзостью. Понял сам. Вот и вопрос, мог ли он еще и письмо на себя взвалить? Как там, а поживал, не трогали, дочка росла. И вдруг решил дело затеять. Какимто страхом выдавило. От людей ушел, как подлец, дрожал и сползал.
   Николай Ильич склонил голову, будто бы разглядывал свои руки, скрещенные на набалдашнике трости.
   - Судьба, я бы сказал, трагическая. Помню его ловким, сметливым пареньком. Со стороны глядеть, и жизнь интересная: поездки с барином, охота, встречи, наблюдения. Знал он много и в какой-то части свидетель. А с другой стороны - наши подозрения. Куда деваться?
   - Судьба Дементия Федоровича связана с этим мерзавцем.
   Николай Ильич вкрадчиво, как бы смягчая слова Лясина,сказал:
   - Желавин с малых лет личность угнетаемая. Если кто-то мог проявить хоть какую-то самостоятельность, нрав, у Желавина не было и тогда выбора. Барин не прощал отступничества. К тому же раб его как таковой, я уже говорил, много знал, был невольным свидетелем его дел. Моя теща, Татьяна Сергеевна, которой Викентий Романович когда-то помог с покупкой дома, пожелала избавиться: обрела покровителя в лице Додонова.
   Даже этот мошенник, миллионер не мог противостоять ему. Был зверски убит и ограблен.
   - Ловягиным?
   - Викентий Романович и Желавин в день убийства находились далеко, в усадьбе.
   - Почему же ваша теща, Татьяна Сергеевна, изменила прежнему покровителю?
   - Боялась за дочь. Он из всего делал деньги. Кая и мать, дочь была красива. Все превращал в бриллианты. Человеческое существо из грязи и позора, униженное, протягивало ему бриллиант. Оказал сопротивление и я, хотел найти справедливость. Жил почти в нищете.
   Да и в любой момент могли учинить расправу. Он обладал тайной безграничной властью. Додонов с миллионом был убран с его пути. Зная Ловягина, не сомневаюсь.
   Сам не убил, но ход был.
   - И никакого следа? Я спросил об этом потому, что вы говорите уже и о какой-то связи, Николай Ильич.
   Связи с людьми, которые нас интересуют.
   - Преступление не было раскрыто,- начал Николай Ильич.- Держалось ли что-то в секрете полицией, так и прошло, осталось в старом? Утверждать не берусь.
   Хотя может и быть, что копаться в этом деле боялись.
   Убийство заявило о себе как о силе жестокой. В руке ее топор и миллион. Явилось неким духом. Да за кого подставлять лоб? За какую правду? Когда Додонов сам преступал в недозволенное. Втайне я рассматривал это как некий бунт. Мерзость, которую пора было раздавить.
   Одна тварь не могла терпеть другую. Враг - понятие слабоватое, окопное. Не знаешь, кого ты убил. А тут наливалось ядом, проистекло. Существуют общие понятия и факты,-рассуждал Николай Ильич.-Идея, что ль, а потом и факт, воплощение. Идея с фактом порой не совмещаются в душе. Тут, после топора и миллиона, идея забродила сама: "Да, вот так им!" Когда Викептий проезжал по улице, лавочники кланялись. Эффектный, в шапке с красным верхом, сильный. В деда - вожжи руками рвал, купался в ледяной воде. Но иногда, проезжая, казался мне страшным чучелом, словно его привязали и пустили в санях под горку.
   - Но он же не убивал,- перебил Лясин.
   - А вот что-то было хитрое, недоказуемое... Я тогда уже бегал по разным жалобам, зарабатывал на кусок.
   Стал было Николаем Ильичом, но потихоньку сжался в Николку,-Южинский рассмеялся,-с тросточкой, с палочкой, со сбитым каблуком, кое-где подлатанный.
   Но был горд. Бойко писал в газетку об интересном.
   Помню оттепельный вечер. А утром прошел слух. Разрешили мне повертеться и написать. Видел место. Следователи, натрудившись с вечера, закусывали на кух!:с.
   Труп еще лежал. На лбу провал, кровь стекла к уху.
   Глаз был приоткрыт. Будто все видел. У стены дубовый деревенский стол и две лавки. На столе чернильница с крышечкой, ручка с пером да амбарная книг?.. Вот и все.
   - А где хранился миллион?- спросил Лясин.
   - Неизвестно. Были разговоры, что Додонов скупал краденое. Не мелочь, конечно. Золото и бриллианты. Воры сами, известное дело, не ходили, а подсылали с краденым нищих. Спецы. Работу знали. Предварительно условившись, принимал их Додогов с черного хода.
   Без свидетелей, разумеется. Вернее всего, так было и в тот раз. Додонову что-то принесли. Договорились, и он пошел за деньгами. Человек ждал внизу, в ь^ебольших сенях перед лестницей. Лестница вела на площадку.
   Там были две двери. Одна слева в небольшой чулан с разной рухлядью, другая - в прихожую к комнатам на втором этаже. Жил он один, о личной его жизни мало что известно. Додонов ушел за деньгами. Преступники, войдя с улицы, успели подняться по лестнице и спрятаться в чулане. Додонов вернулся и расчитался с ждавшим внизу. В этот момент один из преступников перебрался из чулана в его кабинет. Скрылся за портьерой. На том месте сохранились следы от растаявшего снега. Привратники - двое здоровых мужиков, кормил их хозяин крепко и платил хорошо - находились в комнатке парадного входа. Напротив комнатки лестница, мраморная, с перилами из красного дерева, вела к дверям на второй этаж. Двери не закрывались и ночью, были на виду привратников. Но если смотреть снизу, только передняя часть прихожей вверху попадала в поле зрения. Преступник прошел по невидимой половине в кабинет. Додонов, вернувшись с покупкой, открыл тайник: хотел убрать приобретенную вещицу. Преступник, выйдя из-за портьеры, ударил его топором в затылок и в лоб, по лежавшему уже на полу. После всего взял у убитого ключ от дверного замка с черного хода.
   Открыли замок и вышли. По показаниям привратников, они видели, как хозяин выходил из кабинета к черному ходу и вернулся назад. В комнате, где он был убит, сохранился стойкий запах псины. Условно и прошло по делу как "псиная стая". Ушла бесследно, унесла на загривках миллион.
   Лясин накинул на плечи пальто и, закутавшись, снова сел в кресло.
   - Залихорадило от вашего рассказа, Николай Ильич. Как же он, имея дело с жульем, так опростоволосился?
   - И ступенька особая была на лестнице. Достаточно было наступить, как подавался сигнал тревоги привратникам. Гуртом прошли и не наступили.
   - Гляди, и привратников затаскали?
   - Да, за эту самую ступеньку. Ведь Додонов нарочито не наступал на нее. Стоявший внизу заметил. Через нее и перешли. Главарь стоял внизу, на самой опасной и горячей точке для всего дела. Человек с чувством обостренным - в такие минуты как картежник: когда в горячке, играет чутьем, не помнит. Утром хватится за карман. Нет, не сон, много выиграл. Убийца ударил в затылок топором, а потом в лоб по лежащему на полу.
   Это уж от беспамятства. Как еще бриллианты взял?
   После хворал: тяжелое бесследно не проходит.
   Подтягивали старое, не раскрытое полицией дело - по подсчетам в минуты все-то и произошло. А вскоре, поздно вечером, на пруду топорами были изрублены двое рабочих. За политику, за листовки. Топтали на льду молоденького Демушку Елагина, нахлебался горячего и соленого с кровью. Не с псиной ли стаей, с ее тяжелыми каблуками, с запашком потным познакомился? Уже пихали в прорубь, льдом лицо драло, и накрывали, накрывали. Обхлебывался ледяной водой, и накрывали, накрывали. Выстрел раздался. Отпустили. Скрипучим снежком приблизился кто-то, нагнулся, теплым самогонцем подышал. Желании. Шел он будто бы от "спальни":
   так назывались дома неподалеку от пруда, на горе - ночлежки фабричные. Шел, как говорил, из гостей.
   Услышал он крики и бросился, стал стрелять, заорал:
   "Полиция!.." Утром убитых вытащили баграми из проруби. Народ собрался. В роще и на горах люди стояли.
   А в низинке-то окровавленные. Да будто Викентии в санях промчался, красную шапку его, влетавшую в улицу, видели. Лавочники ручкой ему махали.
   Барин в те дни в усадьбе сидел.
   - Л Желавин приехал накануне. По поручению барина, в трактир, по делу, какие-то бумаги подписать,- все помнил Николай Ильич.
   - Трактир что, ловягинский?
   - Хозяин другой. По договору из ловягинского имения доставлялись продукты: мясо, дичь, клюква зимой для киселей.
   - Сомневаюсь, чтоб барин в "псиную стаю" полез.
   Своего мяса вволю всякого, Николай Ильич. Умел и сам оторвать. Словом-то, барин. Да какой! Вожжи рвал, в ледяной воде купался.
   - Возможно, такой и нужен был. Один, волк. А стая сильнее.
   - Изорвут? Стая-то псиная,- сказал Лясин.
   - На волка и яма бывает. Там и мухи сожрут. Выбора не было.
   - А не заглянуть ли нам в эту яму? Как раз и темно. С ветерком вдруг что и освежит. Чем черт не шутит.
   Бывший додоновский дом светил окнами, разные абажуры в них: голубые, зеленые, оранжевые. Другие люди живут, терялась за годами и история, но что-то иногда поскрипывало, будто хозяин спускался по лестнице в восьмом часу.
   Двое прошли мимо подъезда и свернули за угол во двор, темный, глуховатый. За забором сараи и голубятня, проход рядом. Виднелась крыша, высокий тополь, Дверь с черного хода теперь не закрывалась: жизнь на две улицы. Они вошли. Время будто вернулось назад.
   Тусклая лампочка освещала небольшие сени и деревянную лестницу в каменных стенах. Ступеньки дубовыми плахами круто положены. Наверху площадка, высокие закрытые двери в общий коридор.
   - Вон там,- показал Николай Ильич на небольшую дверь чулана.
   Лясин поднялся по лестнице, раскрыл дверь в коридор и посмотрел. Справа еще лестница, давно уже не мраморная. Внизу ниша - вход. И поворот. Чуть отошел в сторону - ниша скрылась.
   "Все так, да не так",- подумал Лясин.
   Спустился к Николаю Ильичу. Ощупал на двери скобы засовные, ушки кованые для замка. Повернулся и, поблескивая глазами из-под кепки, просчитал ступеньки, так, как будто поднимался по ним: раз, два, три...
   быстрей, быстрей. И вон туда - в чулан... Не пускалось.
   Он снова просчитал ступеньки... быстрей, быстрей. И туда-в чулан. Дверь на себя.
   - Николай Ильич, попробуйте, а я посмотрю,- попросил Лясин.
   Николай Ильич как-то заплясал по ступенькам - все выше и выше, показал тростью на сигнальную, согнул ногу в колене и перешагнул, опять заплясал. Раскрыл дверь чулана - на себя, попятился.
   Лясин ждал внизу минуту, другую. Потом поднялся наверх, приоткрыл дверь чулана. Николай Ильич, задумавшись, сидел на ящике.
   - Не по уму нашему, не по уму,- со вздохом признался поуставший адвокат.- Дверь на себя.
   Если выйти, да еще в полушубке, угол большой выходит.
   Николай Ильич показал, как преступник бы вышел - едва не к краю площадки. Будь так, заметил бы Додонов.
   Уже на улице Лясин спросил:
   - А что сыщики решили?
   Николай Ильич поднял повыше шарф, утепляя горло, шляпу поправил, покренившуюся от ветра.
   - Этого не знаю.
   - Привратники сказали, что видели, как Додонов вышел и вернулся. Два раза видели его, а по сказочке должно быть четыре: пошел открыть, назад за деньгами, вернулся к ждавшему его и опять в кабинет.
   - Вот и никаких следов,- короче отвечал Николай Ильич: горло боялся простудить. Кто за него латынью возгласит за уникших и заблудших?
   - И саквояжик принес с драгоценностями. Все подставил,-будто сам с собой поговаривал Лясин.-Все подставил. А мошенник, да чуть не гений.
   - Всякое бывает. Вы зачем-то просили меня прийти?-спросил Николай Ильич.
   - Вот за этим. Кое-что уточнить хотел. Додонов кого-то сам с черного хода провел в свой кабинет. Возможно, лицо из тайной своей охраны. Опытного сыщика.
   Хорошо дело знал. Он все и запутал.
   Попрощались на уголке.
   Лясин свернул в переулок. Пошевелил плечами. Подмораживало ветром.
   Время вечное! Судить ли его судом или еще как, но все состоится. Подлость выдаст лицо для суда и проклятия.
   Сергей отложил книгу и прислушался. Тихо в квартире, все спят. Горела лампа на столе, отражало стекло зеленую чашу абажура.
   Снова склонился над книгой. Читал записки Юлия Цезаря. Вчера Лазухин занес.
   "Не чердак в нашем доме, а музей",- сказал он и, разглаживая, положил на стол книгу в просырелых пятнах.
   Сергей читал, и поражали его не только события далеких веков, а и ритм, который складывался, как бы отдавался из фраз. Было удивительно: он читал и чувствовал этот ритм, от которого к сказанному прибавлялось величия, как к блеску молнии прибавляют величия ее раскаты.
   "А сам он, построив войско в три линии, вплотную подошел к лагерю врагов. Только тогда германцы уже по необходимости вывели из лагеря свои силы и поставили их по племенам на одинаковом расстоянии друг от друга; это были гаруды, маркаманы, трибоки, вангионы, ниметы, идуссии и свебы. Все свое войско они окружили повозками и телегами, чтобы не оставалось никакой надежды на бегство. На них они посадили женщин, которые простирали руки к уходившим в бой и со слезами молили не предавать их в рабство римлянам..."
   Гут Сергей остановился и представил себе на повозках этих женщин, в шкурах, полунагих. И представил, что и Лия там и она простирает руки. А он, Сергей, среди воинов с мечами и щитами. Волосы у нее распущены, глаза в слезах. И ее заметил вдруг Цезарь. Он в военном плаще, застегнутом на правом плече блестящей застежкой, и в шлеме с гребнем показывает мечом на нее...
   Сергей перевернул страницу. Какой-то листок.
   "Капуста - 1 кад.
   Миколке адвокату - 1 р.
   Дёмке (щи) - 6 тар...."
   На другой стороне письмо:
   "Благодетель наш Антон Романович!
   В тороплениях и заботах, с поклоном к Вам, а также и брату Вашему Викентию Романовичу. Как вы и просили, что-либо о соображениях для пользы выкладывать, выгадывая, как пригоднее что поставить или переставить к толку, что, может, и не так, вам повиднее, но и с вниманием, как оно есть, чтоб не выразилось после, как я не сказал, что и толк пока от одних только щей для фабричных.
   Будь не в обиду, что говорят, как же дело заводить а держать в бедности, без лишней копейки, так и извозчиков на чай не награждаем, чтоб зазывали подходящих двать будут и знать будут, а то..."
   Письмо бывшего хозяина трактира.
   "А это про отца,-долго вглядывался Сергей в коивые буковки.- "Дёмке (щи)-6 тар.". Подходил под.
   росток и просил тарелку щей, в долг. Как же вкусны оывали и горячи по бескрайней стуже!
   "Руки озябнут, да как бы не пролить", - рассказывал - "Миколке адвокату- 1 р.",-прочитал еще раз Сергеи. Николаю Ильичу, значит, рублевку в долг".
   ла дверью на лестнице-шаги и торопливый стук потом звонок.
   Полина Петровна проснулась, накинула халатик почнон стук всегда тревожен.
   Сергей уже открыл дверь. Лия в слезах стояла на пороге.
   - Вечером еще хотела позвонить тебе. А отца взорвало. Его не остановишь. Вот и ушла,-объяснила она свой приход.
   Дома стукнула дверью доченька, да так, что Николая Ильича отбросило.
   - И не вернусь. Не хочу!-заявила она.
   "Надо ждать Николая Ильича. Скандал",-подумала Полина Петровна.
   - Мама постелит тебе. Места вон сколько,- сказал Сергей Лии.-Да и права. Он же подавляет.
   - Два тома наговорил. Всю валерьянку выпили.
   Мама к соседям бегала.
   - Надо спокойнее,-дала совет Полина Петровна.
   Дверь в прихожей не была закрыта, и как-то неожиданно для всех показалась Ирина Алексеевна, держась за сердце, бледная, стертая какая-то. Такие встряски не для нее. Привыкла к покою. А тут и с мужем поссорилась. Прежний покой в дом не вернешь, но так потрясать и бегать ночами - к чему, можно и потише.
   -Отец внизу ждет тебя,-сказала она дочери.- Просил передать: если через пять минут не выйдешь, он уйдет и не вернется в дом.
   Ирина Алексеевна посмотрела на Полину Петровну - просила ее участия.
   Лия подошла ближе к Сергею.
   - Пусть решают сами,-ответила Полина Петровна.
   Ирина Алексеевна уловила движение Фени в комнате. Муж презирал ее: он мог бы быть и помягче с дочерью, но эта женщина... Вон она у окна, так и мигала красотой. И никто уже ничего не говорил, лишь взгляды, каждый в своем - сильнее, быстрее и поразительнее.
   - Не тревожь людей. Уже ночь. Что ты устроила?- сказала Ирина Алексеевна дочери.
   Лия смотрела на Феню. Как угли из-под глухой ночи, о неведомом, о забытом мерцали их взоры.
   - Да всюду одно,- сказала Лия и выбежала на лестницу, и будто задыхалась и падала от темных углов в пролетах.
   Сергей бросился за ней.
   Николай Ильич расхаживал внизу. Он видел, как выбежала дочь и Сергей, нагнав ее, хотел удержать.
   - Не надо. Остановись! Я же люблю тебя,- проговорил он.
   Лия уперлась в его плечи руками, и вдруг что-то провалилось. Он упал на колени.
   - Поверь! Я люблю тебя.
   Клятвы лишь распалили ее: "Вот что получается. Да, вот так!"
   - Ей поклянись!- крикнула она и отбежала.- Вон она ждет,-показала она на окно.
   В стекле образом бледным виднелось лицо Фени.
   Сергей поднялся, с гневом глядел в землю и на Лию - двоился взгляд.
   - Наглоталась отцовской мерзости!
   Николай Ильич оказался перед дочерью, поднял трость.
   - Закон,закон. Не смей!
   Трость отлетела, застучала по асфальту и камням: "вот так... не так... не так... не так",- и подскочив, ударилась об железную ограду, как по струнам звон.
   Вышли из подъезда Ирина Алексеевна и Полина Петровна.
   Лия, закрыв лицо руками, прижалась к стене, плакала. Николай Ильич чуть ли не догнал свою трость, схватил ее, крикнул:
   - Разбойник!
   - Рублевка царская в трактирной бумажке!
   Николай Ильич вознес руки, в высоте покачивалась, пошатывалась перстом трость.
   - Вон!
   Ирина Алексеевна крикнула всем:
   - Боже, боже, что творится!
   Полина Петровна схватила за руки сына.
   - Извинись!
   - Никогда!
   Показала к ногам Николая Ильича:
   - Вон куда!
   - Никогда, мама.
   Лия совсем опомнилась, прозревал перед ней темный двор, деревья и звезды над ними, отец уходящий, Сергей в ненависти, мать, отступавшая от него.
   - Простите меня,-сказала Лия,-простите.
   Она бежала по улице, и заносило ее к ограде. Схватилась за железные прутья.
   Николай Ильич прошел мимо, опустив голову, не видел ничего.
   Ирина Алексеевна подошла к дочери.
   - Стерва Выдрать тебя!
   Не стронувшись с места, стоял Сергей перед своей матерью.
   - Ты не представляешь, что ты сказал. Тебя отец не простил бы за это,повеяло не лаской и теплом в любвм материнской.
   Скрылся и Сергей со двора.
   Ночь бессонная, слезы, трость пошиблениая и судьба поломанная. Никогда теперь не узнать, что было бы.
   Феня все еще стояла у окна.
   Вошла Полина Петровна.
   - Ну, почему так? Хочешь добра - какое уж счастье, просто добра, и не получается. В чем дело?
   Кто мог ответить Полине Петровне.
   - Я виновата,-со вздохом сказала про свое Феня.
   - Здесь не из-за тебя.
   - Так ведь заревновала. Я что, не чувствую? Глазами вот отсюда на меня. Да только дело не в том... Я вам валерьянки накапаю,- заметила Феия, как поникла Полина Петровна.
   - Пойдем в комнату.
   Феня накапала в рюмку из пузырька. Водицы из крана подлила.
   Полина Петровна разделась и легла под одеяло.
   - Вот,- поднесла Феня рюмку.
   - Я не пью ее.
   - Все же. Успокоительное.
   - Поставь. И ложись. Ты что-то хотела сказать.
   Феня подсела к ней на диван.
   - Как увидела я ее тогда на вечерке, интересная такая, у меня с чего-то и мелькнуло: "А вдруг как Киря такую полюбит". Вот поверите! Так глыбью и зашлось на душе. А она не поняла. Решила, что я за Сергея засоперничала. Ну, как понять-то. И глазами-то мы встретились. Я за свое, а она за свое. А только встретились-то на моем чувстве; уж верно, наслушалась про меня, уже и представлялось мне. И сердце у нее не к Сергею. Хочет понять, а не поймет. Сергеи на колени кинулся. А ее не тронуло. Она-то поняла. Когда вот сюда вошла, на меня взглянула. Глаза ее черные так и зажглись. Вы не видели? Один глаз вроде как закосился, не то улыб;(а странная, не то еще что, а лицо будто другое. Что же это так? Она непременно посмотрит, кого я люблю. Случайно или как, но посмотрит. Что и выйдет. Попомните мои слова.
   - Может ли такое быть?- не улавливала ничего в ее словах Полина Петровна - все разное.
   - Такие моменты. И мать, мать ее, глаза у них одинаковые.
   Полина Петровна улыбнулась.
   - Да ложись ты.
   - Я и не переживаю. Все к лучшему или плохому, а того не обойдешь, как тому быть. Быть так быть. А что вздыхать? Зря воздух переводишь,- вдруг рассмеялась она.
   - Кирю ты вспомнила? А Митю? -спросила Полина Петровна.- Хоть что-то.
   - Кто ж знает. Может, что и сидит в сердце, да без ветра не ворохнется. Только уж жить-то с ним после всего нельзя.
   Она сбросила халатик, улеглась.
   - А где же Сергей?- спросила.
   - Пусть прогуляется.
   - Вы за все не переживайте. А почему с добра добра не получается, так не все же по-добру живут,- вот я ответила на вопрос Феня.
   Сергей сидел в каморке друга - бывший трг .{тирный номерок, самый дешевый, с угла, окнами в овражный склон, позаросший вербами. Там же и тропинка к Девятой ямке. Почему так называлась она, никто не знал. Да будто по буграм татар встречали, и было девять ям по Чуре - так ручеек. В песке и поныне, после половодья, вымывались закремневшие наконечники стрел - "чертовы пальцы", их так называли. Место пограничное между окраиной городской и полями, что чуть зайти за пруды, и рожь голубую увидишь, и дальний лес.
   В стене каморки кафельная печь. Стол прежний, на бедрастых ножках, два стула, кровать железная. Обои разными цветочками, да больше васильками.
   Сергей все рассказал другу.
   Пармен подумал, опустив голову. Прошелся по комнате и снова сел на кровать.
   - Что сказать? Битва грандиозная, потери колоссальные, и соседи сохранят о ней память в веках. Все полководцы разошлись пораженные. Но один-то заметил, что перелом наметился в его пользу.
   Сергей усмехнулся.
   - Николай Ильич.
   - Он в этом сражении не более как ефрейтор.
   И что я тебе про него говорил, это он сам в собственном представлении. Ну, что-то есть. А так усердный человек.
   Хорошая память, и благодаря этому много вызубрил. Но ефрейтор стойкий в своем окопе. Его можно уничтожить, но в плен - нет. Отношение к тебе необъяснимо.
   - Из-за отца,- сказал Сергей.
   - Не главное для него. Скорее всего, главного-то и нет. Просто понял: пустое у вас. Доченьку знает, по глазкам, по глазкам. Да и жизнь прожил. Мужик наблюдательный. А с цитатой из записки - напрасно.
   Нельзя!
   Пармен снова прошелся по комнате и, остановившись перед Сергеем, сказал:
   - Было не время для извинений в тот момент, но ты извинись Полина Петровна правильно показала к ногам его. Откуда он знает, что цитата пришла к тебе в голову из записки? Отец сказал? А отец не говорил. Вон что получается. Он за эту рублевку месяц дрова колол.
   Не просто колол, а показывали среди двора.
   эту, Серега, рублевочку прилепили к его спине на всю жизнь. Ты и гляди, с кем он и где он? Унижение свое поняв, в душе стал непобедим. Не холуй! Ты его в минувшем сражении атакой в лоб потряс и смял.
   Сергей встал, слегка отстранил Лазухина.
   - Иди сядь. И за гимнастерку не хватай и пуговицы не верти. Он трость поднял. А если бы ударил? Что же, мне кулаками в ответ? Нет, кулаком бы я его не ударил!