Страница:
- Что делать?
- Отстань от них, уйди. Или я сегодня буду с тобой прощаться, как с другом, который наверняка пропадет.
- Тяжелую же ты гирю поставил!
Услышали голос Кати, звала их к столу.
Они не спешили: о многом еще хотелось поговорить.
Катя ждала их. Перед ней пламенели вдали холодные полосы заката.
"Последний раз отсюда гляжу",- подумала Катя.
Стояла она за двором, высоко на тропке, и в своей белой кофточке была так похожа издали на яблоневый цветок.
* * *
Сели все за стол одной родней.
Не свадьба, а семейный вечер с прощанием.
Наплакалась Гордеевна. Как же это она сегодня с дочкой своей простится?
"Не лущу!" - так н хотелось крикнуть ей.
Аграфена Ивановна насчет слез покрепче была: привыкла уж провожать и встречать Федю.
Но за столом Гордеевна сидела с важностью и строгостью, как и подобает в такой святой час.
Поднялся Пиканор с наполненным стаканом.
- За молодых! Пожелаем им счастья, хлеба вольного II МИОа в их хизни.
Гордеевна и Аграфена Ивановна перекрестились и поклонились иконам с печальными ликами.
Посидели, поговорили за столом и не заметили, как стрелка на ходиках подошла скоро к часу позднего вечера.
Уедут в ночь молодые.
Пора и коня запрягать.
Ннканор пошел на конюшню.
Снова забились слезы в глазах Гордеевны. Вышла она на крыльцо. Темень, небо в тумане далекого Млечного Пути.
Вышла Катя к матери.
- Что ты, мама? Летом с Федей в гости приедем.
Ведь это скоро.
- Доченька, ясная ты моя.
Гордеевна расстегнула на себе кофту, крест свой
сняла.
- Вот крестик мой. На нем молитвы мои на счастье твое в дальней стороне, на чужих дорогах.
Катя склонила голову перед волей матери, готова была принять материнский крест, но все же сказала:
- Муж политрук, а я с крестом.
Никанор подогнал к крыльцу телегу.
В телегу уложили чемодан, два узла с подушками, корзину, где стояли кувшины с медом и топленым маслом.
Гордеевна забежала в избу поглядеть: не забыли ли чего? Так н есть: мешочек с сушеными грибами остался на лавке.
Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.
- Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.
- Я, мама, человек непривередливый. Что есть - давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.
Голодный буду, а ее не потревожу,- сказал Федор на зависть всем женщинам.
Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:
- Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.
"Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волКУ",- подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:
- Подушки оставишь, а спать на чем?
- Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?
- Верно. Но на подушках лучше.
- Как ты скажешь,- согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.
Кнрьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми...
- Прощайте!.. Прощайте... Я так люблю всех вас! - крикнула Катя и заплакала.
Кпрьян хлестнул коня.
- Дочка!.. Доченька!
Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.
Подняли люди Гордеевну.
Никанор довел ее до избы.
- Не горйй, мать. И там родная земля.
А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.
Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.
Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.
* * *
Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, иод сгарой липой.
На рассвете простились.
Кнрьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.
Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.
Он знал, что теперь не скоро увидит их.
Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?
Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.
Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.
Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.
- Вспомнил? - сказал Новосельцев.
- А ты не подглядывай,-шуткой ответил Кнрьян.
- Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.
Кирьян прервал этот разговор.
- Заезжай в гости.
- Приеду поохотиться. А ты местечко там присмотри.
- Рад буду, Ваня. Приезжай. Тетеревов много, отъелись. Летят тяжело.
- Не соблазняй!
Новосельцев пошел домой, а Кирьян к своей телеге.
Вот и уехала сестренка. Далеко теперь. Видит уже она другие луга за новыми верстами.
Примято сено в телеге: как сидели Катя рядом с Федей, так и остались ложинки.
"Ничего, Катюша, свет поглядишь, жизнь узнаешь",- думал Кирьян, пробуя упряжь: чересседельник подтянул и супонь иа хомуте завернул покрепче.
К телеге подошел солдат в шинели, в отчищенных сапогах, высокий и ладный в плечах юноша со свежим загаром на чистом, по-девичьи нежном лице. Взгляд его за напускной суровинкой мягок и доверчив.
Кирьян еще прежде заметил его, когда прощались.
Солдат этот спрыгнул из вагона и с задумчивостью огляделся. Хотел что-то спросить у них, но не посмел в такую минуту мешаться.
Потом он стоял на крыльце станции, курил трубку и глядел, как прощались. Он уже знал, что люди эти изпод Щекина: туда и он добирался.
Теперь он подошел к Кнрьяиу ц сказал:
- Подвези, друг. В Щекино мне.
- А к кому там? - поинтересовался Кирьяи.
- К Себрякову Родиону Петровичу.
- Садись!
Он бросил свой рюкзак в телегу и сел.
- Вот хорошо,- рад был, что так ему повезло.
- Не племянник ли Родиону Петровичу? - спросил Кирьян, подбивая сено, где собирался сесть.
- Племянник. А ты откуда знаешь?
- Так, угадал.
Это был сын Полины Петровны - Сергей Елагшт.
Он возвращался из армии - отслужил свой срок, да по пути, как давно уже мечтал, завернул сюда навестить дядю.
Он знал, мать уже уехала домой. Она писала ему, что в деревне ее не застанет, но Родион Петрович ждет его.
Телега помчалась сперва лугом, а потом по дороге.
В избах еще спали. Трава по проулкам лужена изморозью, оставшейся с ночи, кое-где уже обтаяла и искрилась зеленью. Еще не разбуженные запахи дремали, и воздух был наполнен ветреным дыханием облаков, затуманивших все небо, чуть-чуть трогавшихся с востока, где мз прозрачного сита сеяла розовый свет заря. В золоченые и малиновые радуги лесов чисто, с изумрудным блеском врезались полосы озимей.
Сергей привстал в телеге, будто что-то еще увидел в этой раскрывшейся перед ним красе осенней земли.
- Родное передается. Помню - это самое-самое первое: зеленый край берега и в траве синие цветы. Похожи на незабудки. Но незабудки бирюзовые, и я знаю их, а те-синие. Ворох стеблей, и среди них, как разбрызганные,-^ эти цветы. Помню даже запах. Не самых цветов, а этой травы. Пахла она, как пахнет весной влажная земля. Что за цветы, не знаю. Больше не встречал. Или не узнал их: не теми уже глазами глядел? Или во сне они мне приснились? А дядя Родион говорит, это предки меня встречали.
- Незабудка,- сказал Кирьян.- Бывает болотная незабудка, а эта песчаная. Возле рек растет, у ручьев, где сухая песчаная земля. Приезжай к нам весной - найдем эту твою радостную травку. У меня сестренка насчет цветов специалист. Учитель у них был, влюбленный в травы. Соберет учеников - и пошли по лесам, по лугам. Вот Катюша уж точно сказала бы. Уехала.
- Это ее провожали? - спросил Сергей.
- Да. С мужем на границу поехала.
- Прощаться всегда грустно. Я вот прощался с друзья ?-ч! - уезжать не хотелось.
- Ты где служил? - спросил Кнрьян.
- Последние месяцы в Молдавии. В бывшей Бессарабии. Долины зеленые. Виноградники залиты солнцем. Вино молодое. Красивые девушки. Молдавские и цыганские песни под скрипку, под бубен прямо на улице.
А дороже мне... Ты бывал в Москве?
- В детстве как-то. С отцом ездил медом торговать.
На ярмарке торговали, возле Донского монастыря.
- Так я рядом живу! - воскликнул Сергей.- На Калужской. За монастырем Орловая роща, совсем рядом. Чура там протекает - речонка. Я любил туда после школы. Сперва один, а потом... Вот приеду-I! с ней туда, на наш бугор.
Кирьян взглянул вдруг в глаза Сергею.
- Раз уж такое откровение, земляк, и я кое-что скажу. Сейчас там в квартире у вас живет женщина. Феня ее зовут. Так ты... Передай ей. Если она скоро не приедет, я сам приеду.
* * *
Глухарь взмахнул крыльями и вместе с листвой, сорванной выстрелом, упал на землю.
Родион Петрович и Сергей подбежали к нему. Большой, черный, лежал он в распаханном крыльями брусничнике. Клюв с розовой от крови слюной чуть раскрыт, слабо сжимал рябинку.
Дымок вился из дула ружья Родиона Петровича.
- Такой красавец! - проговорил Сергей и пошел прочь.
Родион Петрович положил глухаря в ягдташ, висевший на боку. Нагнал Сергея.
Они выбрались на опушку. На лугу стояла в огороже копна сена, оставленная на зпму. Луг с загустевшей отавои ровно и чисто отливал зеленым простором. Нескошенный репейник на краю пылал в костре своих забагровевших листьев.
Родион Петрович и Сергей сели под копну отдохнуть.
- За что же все-таки отца посадили, дядя Родион?
Ветер шуршал в сене, проскальзывал седыми струями по отаве.
- Когда устанешь, особенно дорог уют, даже такой,- сказал Родион Петрович, притираясь спиной к сену.
- Я хотел поступить в военное училище - мне отказали...
Было сыро и холодно. В затуманенном небе бледнелись кое-где берестяно-голубые проталины.
- Он враг? - раскуривая трубку, Сергей большим пальцем вдавил огонь.
- Когда его увозили, он крикнул твоей матери: "Передай Сергею, я честен!"
Сергей поднял воротник шинели и привалился к копнс, посмотрел на почерневший палец.
- Тогда надо что-то делать - надо спасать отца, дядя Родион.
- А мы не знаем, за что его посадили, Сережа.
Я только чую - собака зарыта где-то здесь... у нас - на Угре. Боюсь ломиться в бурелом, да еще с завязанными глазами: как бы ему хуже не сделать... да и тебе.
Из березняка вылетел с грохотом и свистом глухариный выводок и рухнул на рябину в подлеске. Птицы, сторожко озираясь, лениво склевывали ягоды. Родион Петрович и Сергей смотрели на птиц.
Часть II
ГЛАВА 1
Прощалась осень с деньками бабьего лета, теплыми, в налитой чистым золотом дымке и жгучими, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав, да вдруг поникла ненастьем.
Мимо Градских больниц шла девушка в модно сшитом пальто, в платке, что украшал ее и согревал,- дочь известного в Москве адвоката Лия Южинская; спешила па вечеринку в квартиру Сергея Елагина.
Он вернулся домой из армии, да, как оказалось, всегото на неделю.
Квартира в новом доме на Калужской.
Собрались друзья, и разгулялась встреча.
На столе вино в прозрачных и темных бутылках, шампанское с развороченным серебром на горлышке, салаты, рубленая сельдь, икра, шашлыки из ресторана. На блюде нарезанный, с ало-красной росою арбуз.
Играл патефон. Раскрыта дверь на балконе, веяло из черноты прохладой и горькою прелью уже опадавших листьев.
Сергей танцевал с Лией. Незабудкового цвета воротничок ее белого платья раскинут, и похоже-выглянула она из бирюзово-голубых лепестков и рада, черные глаза блестят из-за ресниц. Поднявшись на носки, отчего ноги ее в коралловых туфельках кажутся выше и стройнее, кружится с ним, положив руку на его плечо.
Гимнастерку Сергея перекрещивали коричневые ремни портупеи: отцовскую надел.
Лии нравится, что он одет по-военному: ведь люди могли думать, что он был на войне,- ходил в атаки, мог погибнуть, он даже улыбался с какой-то грустью, будто и на самом деле что-то было с ним.
Все сверкало перед Сергеем, все красиво, весь мир пел и кружился в вальсе, и это от Лии такое чудо - с ним она, трепетная, теплая. Дышал ее красотой, пьянился ее близостью, ее глаза перед ним раскрыты, глядят в самую душу, и где-то шепот тихий: "Люблю... люблю..."
Поднять ее и улететь с ней в ту темноту за балконом, где мерцали звезды,-вершины деревьев казались холмами.
Поддавалась его желанию и слегка откидывала голову с красным бантом, пламеневшим в черном крыле се волос.
Взор его опускался к ней. Сейчас, вот сейчас огнем вспыхнут слова: "Люблю тебя".
Лия выбежала на балкон.
Она одна стояла в надземном просторе. Звуки вальса грустили о чьей-то прошедшей любви, и Лии будто вспоминалось, что она так когда-то любила, давно-давно. Со слезами смотрела на аллею внизу, на опустевшую скамейку.
Сергей выскочил на балкон, пометался на площадке и со словами: "Все совершу для тебя!"-вдруг сел на балконную перегородку, перевалился на ту сторону.
Лия вскрикнула.
Все подбежали к двери.
Сергей, держась одной рукой за верхний прут балконной решетки, другой тянулся за листом липы. Крона ее покачивалась вровень с балконом. Лист не давался:
относило ветром. Наконец сорвал - черенок в зубы, и перелез на площадку.
Полина Петровна подошла посмотреть, что за шум.
Сергей протянул лист Лии.
- Тебе!
Она отвернулась.
Сергей покраснел. Держал в растерянности лист.
Выручила Валя Звонцова, блондинка со вздернутым носиком.
Сережа, ты герои! - провозгласила она и взяла лист.
Лия тотчас хотела уйти: "Как он позволил!"
Полина Петровна все заметила. Остановила Лию в прихожей.
Не сейчас, после я поговорю с ним,- удержа
Из комнаты донесся голос Пармена Лазухнна - друга Сергея;
- Зачем через балкон? Когда можно было по лестпице спуститься вниз и набрать листьев в наволочку
Л пике на подушку.
- В цене пуховые,- изрек кто-то.
Лия подошла к Лазухину и поцеловала его. Все рассмеялись: поняли как шутку.
- Оценили! - воскликнул Лазухин.- Мысль оценили.
Пармен Лазухин-студент, будущий физик.
Сегодня на вечер собрался с особой тщательностью:
нагладил костюм, надел белую рубашку, завязал толстым узлом яркий, клюквенного цвета галстук,
Сидел на диване, слушал Сергея, то и дело вытаскивал из маленького брючного кармана часы с цепочкой, нажимал кнопку, и открывалась крышечка на циферблате. Ждал мгновения, когда в прихожей прозвенит звонок и войдет Феня.
После бегства из деревни она жила у Елагиных. Работала в больнице и вечерами ходила на курсы медсестер.
Сергей, попыхивая трубкой, рассказывал, как побывал у границы, видел румынскую землю - долину и красные черепичные крыши среди виноградников.
- Лишь река разделяла нас. Помню, пошел дождь.
Туча одна, а дождь на два разных мира. Как нас встречали молдаванки! Несли цветы, вино. Дорога была в пятнах от вина.
- Они должны быть красивы,- сказал Лазухин.
- Запомнилась одна, с гвоздикой в зубах.
- Киноафиша!
- Да нет. На Лийку похожа.
- Л за балкон метнулся. Она весь свой пыл на ветер.
Теперь дня три хворать будет.
Лазухин прислушался к стукнувшему на лестнице лифту и вдруг бросился в прихожую - чуть не сбил Полину Петровну,- быстро открыл дверь... Она! Белый платок в брызгах, как жемчугом обсыпан.
- Тут праздничное царство, а ты по улицам. Ведь ходила? Признайся. Не хотела идти,- шепнул Лазухин в ее разрумяненное ветром лицо. Феня стянула платок с солнечно раззолоченных волос.
"Вот роскошь-не налюбоваться!"-схватил платок.
На кухне, где, позванивая ложечками, готовили чашки и блюдца к чаю, Полина Петровна познакомила Феню и Лию.
Черные глаза одной и синие другой встретились, поблестели зрачками и разминулись,
Лия повернулась спиной, стала заваривать чай.
- Озябла?-тронула нахоложенную руку Фени Полина Петровна.
- Столько огней!-ответила Феня, оглядывая Лию.
Она, чуя взгляд, приподнялась на носки коралловых туфелек - хотела что-то достать на полке,- ноги стройно потянулись.
"А вдруг как Киря такую полюбит,- обдало жаром Феню, заполошило несусветное.- Что со мной?" - и улыбнулась, досказала, словно пропела, вволю радуясь, голосом:
- Ой, а на дворе рябинами пахнет!
- Есть, есть на столе рябиновая!-Лазухин подхватил Феню под руку, провел в комнату, к столу. Торопливо налил вина в бокалы.
- Что же мы одни? - сказала она.
- Чудеса не в трамвае творятся,- сказал Лазухин и чокнулся с Феней бокалом прикоснулся к донышку ее бокала, заглядывая ей в глаза с какой-то загадкой.
Феня поставила бокал, прислушиваясь к голосу Сергея.
- Лицом к лицу мы и Германия. Англия лишь отбивается. Бомбардировки, затем мощные воздушные и морские десанты, которые немцы перебросят через Ла-Манш, поставят англичан на колени.
- Немцы могли поставить их на колени еще в Дюнкерке,- сказал Желнов, сосед Сергея по дому, и, сняв очки, нервно протер стекла платком.- Значит, немцы не так сильны, или тут скрыта какая-то тайна? - значительно поставил вопрос и надел очки, сверкнул стеклами.
- Без тайн нет политики,- мельком ответил Сергеи и продолжал: - Вот тогда опасное приблизится к нам.
Я-то готов ко всему. За мной, ребята, вперед, в атаку! - на последнем дыхании выкрикнул Сергей и засмеялся, будто он, уже бывалый солдат, давно привык к этой страшной для других команде.
Лазухин поднялся и почувствовал, как Феня посмотрела на него.
- Надо ставить стражу железную вокруг очагов с такою заразой, как война, пока не вымрет, и сжечь с землею то место,-громко заявил он.-Вот задача и цель человеческая!
"Умник-то какой",- подумала Феня.
Лия тихо расставляла на столе чашки, наблюдала за ней.
"Ой, а на дворе рябинами пахнет",- все чудился ее голос; преображая слова в памятную красу рябин на опушке лесной: на даче видела, за лугом, дождем багряным пылали.
- Я солдат, моя философия проста,- отпарировал Сергей тираду Лазухина,дело мое сражаться за Родину, чтоб нас не свалили и нс затоптали!
Полина Петровна поставила на стол торт. Приготовила его сама, промучилась над ним и, когда увидела его на столе, под огнями, нежно покраснела: так он был хорош в изморозных узорах крема, посыпанный дроблеными орехами, как пласт со снегом, среди которого сказочно цвела отлитая из варенья роза.
- Не Дюнкерк им нужен,-не мог успокоиться Сергей.- Россию жаждут...
Полина Петровна с улыбкой посмотрела на сына:
"Вот неугомонный!"
- Сережа!-остановила его. Держала рюмку. Вино гранатово меркло сквозь грань.- Будьте всегда друзьями. Человек сильнее в дружбе.
Зазвонил телефон.
Сергей прошел в соседнюю комнату и снял трубку.
Звонили из дома Южинских.
Лия увидела, как Сергей, подняв руку, позвал ее.
Стоял под большим оранжевым абажуром, собранный, строгий, ремни отливали на груди.
"Мой. Он мой",- шла и думала она, прямо смотрела на него.
- Страж,- негромко сказал он.
- Не смей,- прошептала она.- Я запрещаю.
Отец Лии, Николай Ильич Южинский, и мать, Ирина Алексеевна, ждали дочь: загулялась - уже вечер, пора бы и домой.
Вот и звонили к Елагиным - сказать дочери, что через час они будут ждать ее на Донской, на углу, у булочной.
- Но почему?-возразила Лия.-Будет поздно, меня проводит Сережа.
- Ровно через час,- сказал Николай Ильич и положил трубку.
Николай Ильич, как и всегда вечером после чая, разогревшись крепкой заваркой и насладившись клубничным вареньем, привычно завалился в кресло в своем кабинете и взял газету.
"Как бы это пресечь?-подумал он: встреча дочери с Сергеем Елагиным тревожила его.-А что тут?"-развернул газету, посмотрел сводку немецкого командования о воздушном налете па Англию.
Война шла на другом краю Европы, пока далеко. Уже и привыкли к тому, что немцы захватывали города,- взяли Варшаву, Париж, Амстердам, бомбилипускали какие-то секретные ракеты на Англию. Владычица морей ждала вторжения на свои острова. Во время налетов гибли люди, и немцы похвалялись этим в сводках-в газетах н по радио, в кино показывали, как рушились дома, как Гитлер из самолета, всртанув головой в шлеме, слозно членистоногое, глядел на залитую огнем Варшаву.
Человечество оказалось не на высоте перед творимым злом... Одни пили пиво в барах, другие в бумажных рубахах шли на казнь, палачи рубили головы на деревянных уступах; кто-то скрывался, а кто-то выслеживал, ловил; джазы и марширующие картины оскопляли цивилизацию, разврат целовался и безумствовал; шли пленники в лагерные поля; бриллианты сверкали в заморских витринах, а идол все бормотал, все кричал с алтаря; с запасных путей трогались эшелоны на восток - к границам, поближе к русским березам, к ивам плакучим.
Николай Ильич отложил газету. Законы знал, историю мировую, Цицерона на память читал и знал, что через убийства, закрывая полотнищами со свастикой кровь и трупы, дорвалась до власти преступная шайка, н знал, что в своих тайнах история мрачна и кровава, что страшно человеку в такой среде. Чем он мог помочь?
Он лишь верил в высшее правосудие, историческое, которое какими-то своими путями и ходами является вдруг.
Николай Ильич погасил свет и сказал:
- Ира, нам пора.
Он надел осенний плащ, шляпу, повязал шею белым пуховым шарфом и взял трость с костяным набалдашником. Опершись на нее, постоял, в раздумьях опустив голову.
"Как бы это пресечь?" - снова подумал он, решив начать с внушения, и чувствовал, что противница его не нз послушных, как всякая любовь глуха к доводам, вспыльчива и безрассудна; благословить же не мог; не представлял, что дочь уйдет в чужой дом или в их дом придет мужчина,- все нарушалось, а главное - не хотел Николай Ильич. С таким трудом копилось и пригонялось одно к одному, как выложенные паркетины в полу, каждая занимала свое место в установленном порядке.
Он посмотрел в раскрытую дверь комнаты дочери.
Там было темно. Неужели уйдет или закроется с этим Сергеем? А утром после постели - к столу?
Николаю Ильичу за пятьдесят, плечист и румян от забот о своем здоровье. Не курил, вино не пил, лишь раз в жизни выпил рюмку водки, давно, в ранней юности, на реке, упал на песок, казалось, помирал в мучениях н, выспавшись, с болью и темнотой в голове ходил потом, и с тех пор поражался, как люди вливают в себя такой яд.
Николай Ильич взглянул па часы с золотым браслетом. Секундная стрелка выскочила из-под часовой, запульсировала по кругу с черными строгими римскими цифрами.
- Ира, осталась одна минута.
"Минутой раньше, минутой позже, не все ли равно, когда летят годы",подумала Ирина Алексеевна, повязывая перед зеркалом багровый платок, местами мглившийся н радужно отливавший от каждого движения - старинный, дорогой платок.
Николай Ильич намиого старше жены. Такая разница создавала иллюзию неисчерпаемой молодости: за ним как бы следовало лето - держалась своя одинаково теплая и солнечная погода, а грозы проходили и утихали.
Ничего не жалел, только бы не омрачалось. Давно купил крестьянскую избу на Пахре, пристроил террасу. Глядели окошки в ландышевые березняки со стонами кукушек, опадала листва, мели вьюги, и снова весна желтела подснежниками, а своя погода не менялась.
Люди - боги своей жизни. Такой силой надо пользоваться разумно и благодарно",- вывел для себя мудрый закон Николаи Ильич и внушал другим.
Теперь "боги своей жизни" нагоняли тучки, портили погоду.
- Ира, твоя минута прошла,- с настойчивостью напомнил Николай Ильич.Ты готова?
Она знала, как он был точен: шутила, рассказывая знакомым, как он однажды чихнул, посмотрел на часы и удивился: "Поразительно! В эту минуту я так же чихнул прошлым летом на даче".
Его точность, как тщательно выверенный механизм, в который включал себя,-перерабатывал груды дел.
О нем знали и выше, и туда, когда требовало дело, его механизм безотказно выдавал результат на исписанных мелким почерком страницах, пронумерованных и прошнурованных, с дополнительными листами справок к особо важным пунктам и параграфам.
Он обождал жену за дверью квартиры. Лампа тускло освещала глухие каменные стены, как будто померкла и остановилась навсегда на мрачном, холодном. Слева, в глубине, под низким сводом заколоченная дверь на соседнюю улицу.
По мостовой проехала повозка, а в двери застучало, будто кто-то рвался с той стороны, бил по дубовым доскам.
Николай Ильич вышел из подъезда. Степенно помахивая тростью, походил у своих окон - кабинета и кухни.
Из комнаты жены, в щель между стеной и занавеской, пробивался свет. Замелькал по корешкам книг на полках и погас.
Ирина Алексеевна вышла с изяществом молодой и хорошо одетой женщины, в багровом платке, повязанном так, что чуть затенялась прелесть ее скул и раскосых глаз.
Николай Ильич взял жену под руку, и они пошли под стук его трости, которой он медленно и ритмично взмахивал.
Они жили неподалеку от Калужской - на Житной улице. Когда-то здесь торговали житом - рожью, овсом, ячменем. Потом встала пожарная каланча, дозорный в медной каске озирал дали с огородами, садами, домиками на затравевших улочках, по которым стремниной новой пробивалась Москва в грядущее - в блеске куполов, в звоне благовестном, в фабричных гудках: уходила - матушка, оставляла престол своей юной дочери в алой косынке.
- Отстань от них, уйди. Или я сегодня буду с тобой прощаться, как с другом, который наверняка пропадет.
- Тяжелую же ты гирю поставил!
Услышали голос Кати, звала их к столу.
Они не спешили: о многом еще хотелось поговорить.
Катя ждала их. Перед ней пламенели вдали холодные полосы заката.
"Последний раз отсюда гляжу",- подумала Катя.
Стояла она за двором, высоко на тропке, и в своей белой кофточке была так похожа издали на яблоневый цветок.
* * *
Сели все за стол одной родней.
Не свадьба, а семейный вечер с прощанием.
Наплакалась Гордеевна. Как же это она сегодня с дочкой своей простится?
"Не лущу!" - так н хотелось крикнуть ей.
Аграфена Ивановна насчет слез покрепче была: привыкла уж провожать и встречать Федю.
Но за столом Гордеевна сидела с важностью и строгостью, как и подобает в такой святой час.
Поднялся Пиканор с наполненным стаканом.
- За молодых! Пожелаем им счастья, хлеба вольного II МИОа в их хизни.
Гордеевна и Аграфена Ивановна перекрестились и поклонились иконам с печальными ликами.
Посидели, поговорили за столом и не заметили, как стрелка на ходиках подошла скоро к часу позднего вечера.
Уедут в ночь молодые.
Пора и коня запрягать.
Ннканор пошел на конюшню.
Снова забились слезы в глазах Гордеевны. Вышла она на крыльцо. Темень, небо в тумане далекого Млечного Пути.
Вышла Катя к матери.
- Что ты, мама? Летом с Федей в гости приедем.
Ведь это скоро.
- Доченька, ясная ты моя.
Гордеевна расстегнула на себе кофту, крест свой
сняла.
- Вот крестик мой. На нем молитвы мои на счастье твое в дальней стороне, на чужих дорогах.
Катя склонила голову перед волей матери, готова была принять материнский крест, но все же сказала:
- Муж политрук, а я с крестом.
Никанор подогнал к крыльцу телегу.
В телегу уложили чемодан, два узла с подушками, корзину, где стояли кувшины с медом и топленым маслом.
Гордеевна забежала в избу поглядеть: не забыли ли чего? Так н есть: мешочек с сушеными грибами остался на лавке.
Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.
- Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.
- Я, мама, человек непривередливый. Что есть - давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.
Голодный буду, а ее не потревожу,- сказал Федор на зависть всем женщинам.
Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:
- Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.
"Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волКУ",- подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:
- Подушки оставишь, а спать на чем?
- Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?
- Верно. Но на подушках лучше.
- Как ты скажешь,- согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.
Кнрьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми...
- Прощайте!.. Прощайте... Я так люблю всех вас! - крикнула Катя и заплакала.
Кпрьян хлестнул коня.
- Дочка!.. Доченька!
Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.
Подняли люди Гордеевну.
Никанор довел ее до избы.
- Не горйй, мать. И там родная земля.
А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.
Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.
Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.
* * *
Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, иод сгарой липой.
На рассвете простились.
Кнрьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.
Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.
Он знал, что теперь не скоро увидит их.
Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?
Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.
Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.
Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.
- Вспомнил? - сказал Новосельцев.
- А ты не подглядывай,-шуткой ответил Кнрьян.
- Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.
Кирьян прервал этот разговор.
- Заезжай в гости.
- Приеду поохотиться. А ты местечко там присмотри.
- Рад буду, Ваня. Приезжай. Тетеревов много, отъелись. Летят тяжело.
- Не соблазняй!
Новосельцев пошел домой, а Кирьян к своей телеге.
Вот и уехала сестренка. Далеко теперь. Видит уже она другие луга за новыми верстами.
Примято сено в телеге: как сидели Катя рядом с Федей, так и остались ложинки.
"Ничего, Катюша, свет поглядишь, жизнь узнаешь",- думал Кирьян, пробуя упряжь: чересседельник подтянул и супонь иа хомуте завернул покрепче.
К телеге подошел солдат в шинели, в отчищенных сапогах, высокий и ладный в плечах юноша со свежим загаром на чистом, по-девичьи нежном лице. Взгляд его за напускной суровинкой мягок и доверчив.
Кирьян еще прежде заметил его, когда прощались.
Солдат этот спрыгнул из вагона и с задумчивостью огляделся. Хотел что-то спросить у них, но не посмел в такую минуту мешаться.
Потом он стоял на крыльце станции, курил трубку и глядел, как прощались. Он уже знал, что люди эти изпод Щекина: туда и он добирался.
Теперь он подошел к Кнрьяиу ц сказал:
- Подвези, друг. В Щекино мне.
- А к кому там? - поинтересовался Кирьяи.
- К Себрякову Родиону Петровичу.
- Садись!
Он бросил свой рюкзак в телегу и сел.
- Вот хорошо,- рад был, что так ему повезло.
- Не племянник ли Родиону Петровичу? - спросил Кирьян, подбивая сено, где собирался сесть.
- Племянник. А ты откуда знаешь?
- Так, угадал.
Это был сын Полины Петровны - Сергей Елагшт.
Он возвращался из армии - отслужил свой срок, да по пути, как давно уже мечтал, завернул сюда навестить дядю.
Он знал, мать уже уехала домой. Она писала ему, что в деревне ее не застанет, но Родион Петрович ждет его.
Телега помчалась сперва лугом, а потом по дороге.
В избах еще спали. Трава по проулкам лужена изморозью, оставшейся с ночи, кое-где уже обтаяла и искрилась зеленью. Еще не разбуженные запахи дремали, и воздух был наполнен ветреным дыханием облаков, затуманивших все небо, чуть-чуть трогавшихся с востока, где мз прозрачного сита сеяла розовый свет заря. В золоченые и малиновые радуги лесов чисто, с изумрудным блеском врезались полосы озимей.
Сергей привстал в телеге, будто что-то еще увидел в этой раскрывшейся перед ним красе осенней земли.
- Родное передается. Помню - это самое-самое первое: зеленый край берега и в траве синие цветы. Похожи на незабудки. Но незабудки бирюзовые, и я знаю их, а те-синие. Ворох стеблей, и среди них, как разбрызганные,-^ эти цветы. Помню даже запах. Не самых цветов, а этой травы. Пахла она, как пахнет весной влажная земля. Что за цветы, не знаю. Больше не встречал. Или не узнал их: не теми уже глазами глядел? Или во сне они мне приснились? А дядя Родион говорит, это предки меня встречали.
- Незабудка,- сказал Кирьян.- Бывает болотная незабудка, а эта песчаная. Возле рек растет, у ручьев, где сухая песчаная земля. Приезжай к нам весной - найдем эту твою радостную травку. У меня сестренка насчет цветов специалист. Учитель у них был, влюбленный в травы. Соберет учеников - и пошли по лесам, по лугам. Вот Катюша уж точно сказала бы. Уехала.
- Это ее провожали? - спросил Сергей.
- Да. С мужем на границу поехала.
- Прощаться всегда грустно. Я вот прощался с друзья ?-ч! - уезжать не хотелось.
- Ты где служил? - спросил Кнрьян.
- Последние месяцы в Молдавии. В бывшей Бессарабии. Долины зеленые. Виноградники залиты солнцем. Вино молодое. Красивые девушки. Молдавские и цыганские песни под скрипку, под бубен прямо на улице.
А дороже мне... Ты бывал в Москве?
- В детстве как-то. С отцом ездил медом торговать.
На ярмарке торговали, возле Донского монастыря.
- Так я рядом живу! - воскликнул Сергей.- На Калужской. За монастырем Орловая роща, совсем рядом. Чура там протекает - речонка. Я любил туда после школы. Сперва один, а потом... Вот приеду-I! с ней туда, на наш бугор.
Кирьян взглянул вдруг в глаза Сергею.
- Раз уж такое откровение, земляк, и я кое-что скажу. Сейчас там в квартире у вас живет женщина. Феня ее зовут. Так ты... Передай ей. Если она скоро не приедет, я сам приеду.
* * *
Глухарь взмахнул крыльями и вместе с листвой, сорванной выстрелом, упал на землю.
Родион Петрович и Сергей подбежали к нему. Большой, черный, лежал он в распаханном крыльями брусничнике. Клюв с розовой от крови слюной чуть раскрыт, слабо сжимал рябинку.
Дымок вился из дула ружья Родиона Петровича.
- Такой красавец! - проговорил Сергей и пошел прочь.
Родион Петрович положил глухаря в ягдташ, висевший на боку. Нагнал Сергея.
Они выбрались на опушку. На лугу стояла в огороже копна сена, оставленная на зпму. Луг с загустевшей отавои ровно и чисто отливал зеленым простором. Нескошенный репейник на краю пылал в костре своих забагровевших листьев.
Родион Петрович и Сергей сели под копну отдохнуть.
- За что же все-таки отца посадили, дядя Родион?
Ветер шуршал в сене, проскальзывал седыми струями по отаве.
- Когда устанешь, особенно дорог уют, даже такой,- сказал Родион Петрович, притираясь спиной к сену.
- Я хотел поступить в военное училище - мне отказали...
Было сыро и холодно. В затуманенном небе бледнелись кое-где берестяно-голубые проталины.
- Он враг? - раскуривая трубку, Сергей большим пальцем вдавил огонь.
- Когда его увозили, он крикнул твоей матери: "Передай Сергею, я честен!"
Сергей поднял воротник шинели и привалился к копнс, посмотрел на почерневший палец.
- Тогда надо что-то делать - надо спасать отца, дядя Родион.
- А мы не знаем, за что его посадили, Сережа.
Я только чую - собака зарыта где-то здесь... у нас - на Угре. Боюсь ломиться в бурелом, да еще с завязанными глазами: как бы ему хуже не сделать... да и тебе.
Из березняка вылетел с грохотом и свистом глухариный выводок и рухнул на рябину в подлеске. Птицы, сторожко озираясь, лениво склевывали ягоды. Родион Петрович и Сергей смотрели на птиц.
Часть II
ГЛАВА 1
Прощалась осень с деньками бабьего лета, теплыми, в налитой чистым золотом дымке и жгучими, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав, да вдруг поникла ненастьем.
Мимо Градских больниц шла девушка в модно сшитом пальто, в платке, что украшал ее и согревал,- дочь известного в Москве адвоката Лия Южинская; спешила па вечеринку в квартиру Сергея Елагина.
Он вернулся домой из армии, да, как оказалось, всегото на неделю.
Квартира в новом доме на Калужской.
Собрались друзья, и разгулялась встреча.
На столе вино в прозрачных и темных бутылках, шампанское с развороченным серебром на горлышке, салаты, рубленая сельдь, икра, шашлыки из ресторана. На блюде нарезанный, с ало-красной росою арбуз.
Играл патефон. Раскрыта дверь на балконе, веяло из черноты прохладой и горькою прелью уже опадавших листьев.
Сергей танцевал с Лией. Незабудкового цвета воротничок ее белого платья раскинут, и похоже-выглянула она из бирюзово-голубых лепестков и рада, черные глаза блестят из-за ресниц. Поднявшись на носки, отчего ноги ее в коралловых туфельках кажутся выше и стройнее, кружится с ним, положив руку на его плечо.
Гимнастерку Сергея перекрещивали коричневые ремни портупеи: отцовскую надел.
Лии нравится, что он одет по-военному: ведь люди могли думать, что он был на войне,- ходил в атаки, мог погибнуть, он даже улыбался с какой-то грустью, будто и на самом деле что-то было с ним.
Все сверкало перед Сергеем, все красиво, весь мир пел и кружился в вальсе, и это от Лии такое чудо - с ним она, трепетная, теплая. Дышал ее красотой, пьянился ее близостью, ее глаза перед ним раскрыты, глядят в самую душу, и где-то шепот тихий: "Люблю... люблю..."
Поднять ее и улететь с ней в ту темноту за балконом, где мерцали звезды,-вершины деревьев казались холмами.
Поддавалась его желанию и слегка откидывала голову с красным бантом, пламеневшим в черном крыле се волос.
Взор его опускался к ней. Сейчас, вот сейчас огнем вспыхнут слова: "Люблю тебя".
Лия выбежала на балкон.
Она одна стояла в надземном просторе. Звуки вальса грустили о чьей-то прошедшей любви, и Лии будто вспоминалось, что она так когда-то любила, давно-давно. Со слезами смотрела на аллею внизу, на опустевшую скамейку.
Сергей выскочил на балкон, пометался на площадке и со словами: "Все совершу для тебя!"-вдруг сел на балконную перегородку, перевалился на ту сторону.
Лия вскрикнула.
Все подбежали к двери.
Сергей, держась одной рукой за верхний прут балконной решетки, другой тянулся за листом липы. Крона ее покачивалась вровень с балконом. Лист не давался:
относило ветром. Наконец сорвал - черенок в зубы, и перелез на площадку.
Полина Петровна подошла посмотреть, что за шум.
Сергей протянул лист Лии.
- Тебе!
Она отвернулась.
Сергей покраснел. Держал в растерянности лист.
Выручила Валя Звонцова, блондинка со вздернутым носиком.
Сережа, ты герои! - провозгласила она и взяла лист.
Лия тотчас хотела уйти: "Как он позволил!"
Полина Петровна все заметила. Остановила Лию в прихожей.
Не сейчас, после я поговорю с ним,- удержа
Из комнаты донесся голос Пармена Лазухнна - друга Сергея;
- Зачем через балкон? Когда можно было по лестпице спуститься вниз и набрать листьев в наволочку
Л пике на подушку.
- В цене пуховые,- изрек кто-то.
Лия подошла к Лазухину и поцеловала его. Все рассмеялись: поняли как шутку.
- Оценили! - воскликнул Лазухин.- Мысль оценили.
Пармен Лазухин-студент, будущий физик.
Сегодня на вечер собрался с особой тщательностью:
нагладил костюм, надел белую рубашку, завязал толстым узлом яркий, клюквенного цвета галстук,
Сидел на диване, слушал Сергея, то и дело вытаскивал из маленького брючного кармана часы с цепочкой, нажимал кнопку, и открывалась крышечка на циферблате. Ждал мгновения, когда в прихожей прозвенит звонок и войдет Феня.
После бегства из деревни она жила у Елагиных. Работала в больнице и вечерами ходила на курсы медсестер.
Сергей, попыхивая трубкой, рассказывал, как побывал у границы, видел румынскую землю - долину и красные черепичные крыши среди виноградников.
- Лишь река разделяла нас. Помню, пошел дождь.
Туча одна, а дождь на два разных мира. Как нас встречали молдаванки! Несли цветы, вино. Дорога была в пятнах от вина.
- Они должны быть красивы,- сказал Лазухин.
- Запомнилась одна, с гвоздикой в зубах.
- Киноафиша!
- Да нет. На Лийку похожа.
- Л за балкон метнулся. Она весь свой пыл на ветер.
Теперь дня три хворать будет.
Лазухин прислушался к стукнувшему на лестнице лифту и вдруг бросился в прихожую - чуть не сбил Полину Петровну,- быстро открыл дверь... Она! Белый платок в брызгах, как жемчугом обсыпан.
- Тут праздничное царство, а ты по улицам. Ведь ходила? Признайся. Не хотела идти,- шепнул Лазухин в ее разрумяненное ветром лицо. Феня стянула платок с солнечно раззолоченных волос.
"Вот роскошь-не налюбоваться!"-схватил платок.
На кухне, где, позванивая ложечками, готовили чашки и блюдца к чаю, Полина Петровна познакомила Феню и Лию.
Черные глаза одной и синие другой встретились, поблестели зрачками и разминулись,
Лия повернулась спиной, стала заваривать чай.
- Озябла?-тронула нахоложенную руку Фени Полина Петровна.
- Столько огней!-ответила Феня, оглядывая Лию.
Она, чуя взгляд, приподнялась на носки коралловых туфелек - хотела что-то достать на полке,- ноги стройно потянулись.
"А вдруг как Киря такую полюбит,- обдало жаром Феню, заполошило несусветное.- Что со мной?" - и улыбнулась, досказала, словно пропела, вволю радуясь, голосом:
- Ой, а на дворе рябинами пахнет!
- Есть, есть на столе рябиновая!-Лазухин подхватил Феню под руку, провел в комнату, к столу. Торопливо налил вина в бокалы.
- Что же мы одни? - сказала она.
- Чудеса не в трамвае творятся,- сказал Лазухин и чокнулся с Феней бокалом прикоснулся к донышку ее бокала, заглядывая ей в глаза с какой-то загадкой.
Феня поставила бокал, прислушиваясь к голосу Сергея.
- Лицом к лицу мы и Германия. Англия лишь отбивается. Бомбардировки, затем мощные воздушные и морские десанты, которые немцы перебросят через Ла-Манш, поставят англичан на колени.
- Немцы могли поставить их на колени еще в Дюнкерке,- сказал Желнов, сосед Сергея по дому, и, сняв очки, нервно протер стекла платком.- Значит, немцы не так сильны, или тут скрыта какая-то тайна? - значительно поставил вопрос и надел очки, сверкнул стеклами.
- Без тайн нет политики,- мельком ответил Сергеи и продолжал: - Вот тогда опасное приблизится к нам.
Я-то готов ко всему. За мной, ребята, вперед, в атаку! - на последнем дыхании выкрикнул Сергей и засмеялся, будто он, уже бывалый солдат, давно привык к этой страшной для других команде.
Лазухин поднялся и почувствовал, как Феня посмотрела на него.
- Надо ставить стражу железную вокруг очагов с такою заразой, как война, пока не вымрет, и сжечь с землею то место,-громко заявил он.-Вот задача и цель человеческая!
"Умник-то какой",- подумала Феня.
Лия тихо расставляла на столе чашки, наблюдала за ней.
"Ой, а на дворе рябинами пахнет",- все чудился ее голос; преображая слова в памятную красу рябин на опушке лесной: на даче видела, за лугом, дождем багряным пылали.
- Я солдат, моя философия проста,- отпарировал Сергей тираду Лазухина,дело мое сражаться за Родину, чтоб нас не свалили и нс затоптали!
Полина Петровна поставила на стол торт. Приготовила его сама, промучилась над ним и, когда увидела его на столе, под огнями, нежно покраснела: так он был хорош в изморозных узорах крема, посыпанный дроблеными орехами, как пласт со снегом, среди которого сказочно цвела отлитая из варенья роза.
- Не Дюнкерк им нужен,-не мог успокоиться Сергей.- Россию жаждут...
Полина Петровна с улыбкой посмотрела на сына:
"Вот неугомонный!"
- Сережа!-остановила его. Держала рюмку. Вино гранатово меркло сквозь грань.- Будьте всегда друзьями. Человек сильнее в дружбе.
Зазвонил телефон.
Сергей прошел в соседнюю комнату и снял трубку.
Звонили из дома Южинских.
Лия увидела, как Сергей, подняв руку, позвал ее.
Стоял под большим оранжевым абажуром, собранный, строгий, ремни отливали на груди.
"Мой. Он мой",- шла и думала она, прямо смотрела на него.
- Страж,- негромко сказал он.
- Не смей,- прошептала она.- Я запрещаю.
Отец Лии, Николай Ильич Южинский, и мать, Ирина Алексеевна, ждали дочь: загулялась - уже вечер, пора бы и домой.
Вот и звонили к Елагиным - сказать дочери, что через час они будут ждать ее на Донской, на углу, у булочной.
- Но почему?-возразила Лия.-Будет поздно, меня проводит Сережа.
- Ровно через час,- сказал Николай Ильич и положил трубку.
Николай Ильич, как и всегда вечером после чая, разогревшись крепкой заваркой и насладившись клубничным вареньем, привычно завалился в кресло в своем кабинете и взял газету.
"Как бы это пресечь?-подумал он: встреча дочери с Сергеем Елагиным тревожила его.-А что тут?"-развернул газету, посмотрел сводку немецкого командования о воздушном налете па Англию.
Война шла на другом краю Европы, пока далеко. Уже и привыкли к тому, что немцы захватывали города,- взяли Варшаву, Париж, Амстердам, бомбилипускали какие-то секретные ракеты на Англию. Владычица морей ждала вторжения на свои острова. Во время налетов гибли люди, и немцы похвалялись этим в сводках-в газетах н по радио, в кино показывали, как рушились дома, как Гитлер из самолета, всртанув головой в шлеме, слозно членистоногое, глядел на залитую огнем Варшаву.
Человечество оказалось не на высоте перед творимым злом... Одни пили пиво в барах, другие в бумажных рубахах шли на казнь, палачи рубили головы на деревянных уступах; кто-то скрывался, а кто-то выслеживал, ловил; джазы и марширующие картины оскопляли цивилизацию, разврат целовался и безумствовал; шли пленники в лагерные поля; бриллианты сверкали в заморских витринах, а идол все бормотал, все кричал с алтаря; с запасных путей трогались эшелоны на восток - к границам, поближе к русским березам, к ивам плакучим.
Николай Ильич отложил газету. Законы знал, историю мировую, Цицерона на память читал и знал, что через убийства, закрывая полотнищами со свастикой кровь и трупы, дорвалась до власти преступная шайка, н знал, что в своих тайнах история мрачна и кровава, что страшно человеку в такой среде. Чем он мог помочь?
Он лишь верил в высшее правосудие, историческое, которое какими-то своими путями и ходами является вдруг.
Николай Ильич погасил свет и сказал:
- Ира, нам пора.
Он надел осенний плащ, шляпу, повязал шею белым пуховым шарфом и взял трость с костяным набалдашником. Опершись на нее, постоял, в раздумьях опустив голову.
"Как бы это пресечь?" - снова подумал он, решив начать с внушения, и чувствовал, что противница его не нз послушных, как всякая любовь глуха к доводам, вспыльчива и безрассудна; благословить же не мог; не представлял, что дочь уйдет в чужой дом или в их дом придет мужчина,- все нарушалось, а главное - не хотел Николай Ильич. С таким трудом копилось и пригонялось одно к одному, как выложенные паркетины в полу, каждая занимала свое место в установленном порядке.
Он посмотрел в раскрытую дверь комнаты дочери.
Там было темно. Неужели уйдет или закроется с этим Сергеем? А утром после постели - к столу?
Николаю Ильичу за пятьдесят, плечист и румян от забот о своем здоровье. Не курил, вино не пил, лишь раз в жизни выпил рюмку водки, давно, в ранней юности, на реке, упал на песок, казалось, помирал в мучениях н, выспавшись, с болью и темнотой в голове ходил потом, и с тех пор поражался, как люди вливают в себя такой яд.
Николай Ильич взглянул па часы с золотым браслетом. Секундная стрелка выскочила из-под часовой, запульсировала по кругу с черными строгими римскими цифрами.
- Ира, осталась одна минута.
"Минутой раньше, минутой позже, не все ли равно, когда летят годы",подумала Ирина Алексеевна, повязывая перед зеркалом багровый платок, местами мглившийся н радужно отливавший от каждого движения - старинный, дорогой платок.
Николай Ильич намиого старше жены. Такая разница создавала иллюзию неисчерпаемой молодости: за ним как бы следовало лето - держалась своя одинаково теплая и солнечная погода, а грозы проходили и утихали.
Ничего не жалел, только бы не омрачалось. Давно купил крестьянскую избу на Пахре, пристроил террасу. Глядели окошки в ландышевые березняки со стонами кукушек, опадала листва, мели вьюги, и снова весна желтела подснежниками, а своя погода не менялась.
Люди - боги своей жизни. Такой силой надо пользоваться разумно и благодарно",- вывел для себя мудрый закон Николаи Ильич и внушал другим.
Теперь "боги своей жизни" нагоняли тучки, портили погоду.
- Ира, твоя минута прошла,- с настойчивостью напомнил Николай Ильич.Ты готова?
Она знала, как он был точен: шутила, рассказывая знакомым, как он однажды чихнул, посмотрел на часы и удивился: "Поразительно! В эту минуту я так же чихнул прошлым летом на даче".
Его точность, как тщательно выверенный механизм, в который включал себя,-перерабатывал груды дел.
О нем знали и выше, и туда, когда требовало дело, его механизм безотказно выдавал результат на исписанных мелким почерком страницах, пронумерованных и прошнурованных, с дополнительными листами справок к особо важным пунктам и параграфам.
Он обождал жену за дверью квартиры. Лампа тускло освещала глухие каменные стены, как будто померкла и остановилась навсегда на мрачном, холодном. Слева, в глубине, под низким сводом заколоченная дверь на соседнюю улицу.
По мостовой проехала повозка, а в двери застучало, будто кто-то рвался с той стороны, бил по дубовым доскам.
Николай Ильич вышел из подъезда. Степенно помахивая тростью, походил у своих окон - кабинета и кухни.
Из комнаты жены, в щель между стеной и занавеской, пробивался свет. Замелькал по корешкам книг на полках и погас.
Ирина Алексеевна вышла с изяществом молодой и хорошо одетой женщины, в багровом платке, повязанном так, что чуть затенялась прелесть ее скул и раскосых глаз.
Николай Ильич взял жену под руку, и они пошли под стук его трости, которой он медленно и ритмично взмахивал.
Они жили неподалеку от Калужской - на Житной улице. Когда-то здесь торговали житом - рожью, овсом, ячменем. Потом встала пожарная каланча, дозорный в медной каске озирал дали с огородами, садами, домиками на затравевших улочках, по которым стремниной новой пробивалась Москва в грядущее - в блеске куполов, в звоне благовестном, в фабричных гудках: уходила - матушка, оставляла престол своей юной дочери в алой косынке.