Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Больше всех досталось Шефу. Ему в нескольких местах пробили голову. Пролежал он в больнице недели три.
   Большой это Эдька Шалгимбаев, друг детства Шефа. Боксер, известный хулиган с КИЗа. Шеф и Большой учились вместе до 4-го класса. У Эдьки в банде ребята не промах. Мертута, Лиманский и другие сорвиголовы. За Большим по пятам ходила недобрая молва: знающие его люди говорили, что с ним всегда надо быть начеку. За одно неосторожное слово можно было крепко схлопотать от него.
   Пока Шеф лежал в больнице в нашей детской день-деньской стал пропадать паренек с пушистыми ресницами по имени Искандер. Юнец учился в девятом классе, и в родной школе и в центрах был хорошо известен.
   Искандер схож с Шефом. Схож в том, как, не раздумывая, бросался на защиту кентов. В школу симпатичный паренек не ходил, что и побудило нашего Валеру спросить его:
   – Ты откуда знаешь Нуртаса?
   – А через Эдика Акинжанова.
   Эдик Акинжанов известный в центре хулиган, про которого родители много чего слышали.
   Папа отдал должное честному ответу Искандера, сказав про Акинжанова:
   – Тоже хороший мальчик.
   Дрался Искандер не очень. Однако разозленного Искандера невозможно остановить. Псих. Навернуть трубой или топориком для
   Искандера было, что два пальца оплевать.
   Про топорик специально упомянуто.
   Ветераны шпанюковского движения снарядили Доктора смотаться в
   Чимкент за планом. План он привез, но анашу разбазарил: раздал по
   Кентам и собутыльникам, большую часть по пьянке подарил неизвестному.
   Ветераны задали брату хорошую трепку. С перебинтованной головой
   Доктор отлеживался неделю.
   Шеф, Коротя, Искандер с утра вылавливали ветеранов. Никого не нашли, напились и разошлись по домам. Вместо того, чтобы идти отдыхать, Искандер продолжил поиски в одиночку. На Броду он погнался за Аляем (парнем с Кировских домов) с кухонным топориком в руке.
   Аляй забежал в ЦГ (центральный гастроном), Искандер за ним. Очередь в винном отделе заволновалась.
   Аляй затерялся в толчее. Искандеру стало все равно кого крошить и с криком "Убью!" он врезался в очередь. Его скрутили и в ожидании милиции Искандер плевался и грозился поубивать всех насмерть.
   Началось следствие и до суда мальчик из 25-й школы ходил под подпиской о невыезде.
   Хорошая новость – дядя Боря получил назначение в Москву на должность заместителя постпреда республики. Возник вопрос с алма-атинской квартирой. С новым назначением дядя получил и новые возможности обходить порядки. Квартиру он переоформил на тетю Шарбану.
   Шарбанка, как ее звали братья, перевезла мужа и детей из под
   Павлодара в центр Алма-Аты.
   Дяде Боре дали пятикомнатную квартиру в центре Москвы, поставили на обслуживание в ХОЗУ Совмина СССР.
   "Но дело не в этом". Переезд дяди породил надежды побывать наконец в Москве.
 
   Нэля училась в Московском институте стали и сплавов. На четвертом курсе взяла академический, приехала в Алма-Ату и несколько месяцев работала на кафедре тяжелых цветных металлов.
   "Там-то я и накнокал мою пацанку". – вспоминал Доктор.
   В женщинах Доктор на первое место ставил груди, которые он называл документами.
   – Вчера я поймал бабу во-от с такими документами! – показывал он руками, какие груди ему посчастливилось приласкать.
   Когда заходил разговор о женщинах, он первым делом интересовался:
   – Документы у нее в порядке?
   Доктор дорожил любым случаем самолично проверить у кого какие документы. Ограничителя в нем не было.
   О том, что он ходит к замужним соседкам по двору, Доктор не распространялся. Но народ все видит, все подмечает. Рано или поздно о проделках Доктора становилось известно и матушке.
   – Ты зачем ходишь к матери Давида? – строго спросила Доктора Ситок.
   Шеф, Джон и я переглянулись. Ни фига себе! Мама Давида
   Болтянского серьезная женщина, супруга ценного инженера.
   – Она попросила занести к ней белье со двора. – Доктор не отпирался.
   – И что? – нахмурилась мама.
   – Ну я и занес. – пожал плечами Доктор.
   Шеф, Джон и я разбалделись. Мама прищурила глаза и еле заметно улыбнулась.
   К соседке со второго этажа, жене геолога, Доктор нырял по ночам, когда напившись, возвращался домой. Геолог Женя дружил с родителями и его бездетная супруга была тихоней. Ни за что не подумаешь, что ей тоже хочется.
   …Утром соседка пришла к нам. Открыла дверь мама и жена Жени что-то ей сказала.
   Мама громко переспросила:
   – Он украл у вас часы? Как? Когда?
   – Позавчера ночью он зашел ко мне…
   Мама открыла дверь в детскую.
   – Ай! – крикнула мама. – Отдай часы!
   Доктор поднял голову с подушки и посмотрел в коридор.
   – Какие часы? – недовольно переспросил он. – Отвалите. – сказал
   Доктор и повернулся на другой бок.
   Соседка не отставала.
   – Нуржан, ты забрал мои часы. – настойчиво повторила за мамой жена Жени. – Отдай.
   Доктор вновь оторвался от подушки.
   – Я тебя е…л? – зло спросил Доктор бедную женщину и сам же ответил -Е…л. Все. – и снова повернулся на другой бок.
   Матушка попеняла соседке – почему сразу не пришла? – и посоветовала распрощаться с часами навсегда.
   На свадьбе у родственников, пока говорились тосты, Доктор увлек соседку по столу на кухню и разложил ее на разделочном столе.
   Заметил повар и побежал жаловаться распорядителю пира. Тот – маме.
   Пока то, да се, – Доктор успел окончательно осквернить стол, на котором готовилось угощение для гостей.
   Вот почему с появлением Нэли беспорядочной жизни Доктора, казалось бы, должен прийти конец.
   Нэля не могла похвастаться серьезными документами, груди у нее небольшие. "И это, – думал я, – к добру. Нэля высокая, быстрая, легкая. Зачем ей это? Совершенно ни к чему".
   Знакомы они были две недели, Можно догадаться, какие это были две недели, если на исходе полумесяца Доктор с Нэлей решили пожениться.
   "Как хорошо, – надеялся я, – Нэля родит мне племянника. Я с ним буду играть, ходить на футбол".
   Молодые заняли детскую и не выходили оттуда ни днем, ни ночью.
   …Доктор вышел из детской.
   – Ну как? – спросил Джон.
   – Объявлен перерыв. – сказал Доктор. – У Нэльки менструация.
   Кем были родители Нэли я не помню. Больше слышал я про ее далекого предка, жившего в Х1Х веке, фамилию которого она носила.
   Знаменитый в Казахстане хан, просветитель, путешественник и прочее.
   Свадьбу гуляли дома. Молодым накрыли стол в спальне, взрослые расположились в столовой.
   К нам заглянул папа и сморозил:
   – Жизнь – это борьба.
   "Что еще за борьба?". – про себя переспросил я папу и подумал, какой все-таки у нас напыщенный отец. Мне стало неловко за него.
   Поднялся Медет, старший сын дяди Гали Орманова.
   – Недавно с женой мы получили квартиру. Нуржан и Нэля я желаю вам поскорее получить квартиру. Квартира – это счастье.
   – Квартира – это фуфло! – перебил Медета Шеф.
   Медет не стал спорить.
   Если Доктор давно забыл, как напевал "Выткался над озером алый свет зари…" и "Черемшину", то Шеф пел "Издалека долго течет
   Волга…" и "Москву златоглавую". На свадьбе он исполнял свою самую любимую
   Есть города большой архитектуры,
   Там живут дети власти и культуры,
   А у меня больная мама -
   Вы ей помогите, -
   Она умрет,
   Когда придет весна.
   Женька Макарон тоже пробовал петь. Но смутился и отказался.
   Передал магнитофонный микрофон Искандеру. Искандер рассмеялся: "Ты че, Женька?".
   Искандер сын составителя первого казахско-русского словаря. Отец его оренбургский татарин, перед войной переехал из Ленинграда в
   Алма-Ату. У Искандера есть старшая сестра. Мама Искандера работала заведующей Советским райзагсом.
   Матушка приходила на работу к матери Искандера и говорила:
   – Искандер хороший мальчик. У моих детей он ничему хорошему не научится. Пусть к нам не ходит.
   Искандера разве уговоришь? Упрямый, как все татары.
   Разлад между Доктором и Нэлей начался после того, как в дела молодых грубо вмешалась мама. В ней заговорило неистребимое казакпайство, она стала упрекать сватов.
   Хотя, положа руку на сердце, я тоже переставал видеть перспективы семейной жизни Доктора и Нэли. Шли дни и ночи и все более очевидным становилось, что вчерашних молодоженов связывала только постель.
   Через две недели свадьбу играли в доме родителей Нэли. Папа и мама ушли до утра и Шеф созвал друзей.
   Пришли Вовка Амбал, Мурка Мусабаев, Искандер. Пригласили и девиц.
   Валю, Колдунью, Галю Клюеву и еще двух незнакомых мне девушек.
   Пухленькая, ласковая Валя – любовь Шефа. Она медсестра нейрохирургического отделения и выхаживаала в больнице Шефа, куда он попал после драки на катке с боксерами.
   Галя старшая сестра джоновского друга детства Женьки Клюева.
   Привела ее Колдунья. Клюеву не узнать Высоченная блондинка, манекенщица Дома моделей.
   Вовка Амбал вовсе не амбал. Обыкновенно длинный парень из
   Конотопа. Зело туповат, почему, наверное, был единственным русским среди студентов Алма-Атинского зооветеринарного института.
   Амбал запал на Колдунью. И не ошибся.
   Пили вино. И я там пил. Сколько выпил, не помню. Помню, что стало мне плохо. Меня вырвало и я пошел в детскую, лег на кровать.
   Зашли в комнату Шеф и Галя Клюева.
   Я лежал с закрытыми глазами.
   – Что это с ним? – спросила Галя.
   – Не углядел… Похоже, выпил.
   – Такой маленький… Ему же нельзя.
   – Нельзя. – согласился Шеф.
   – Сколько ему лет?
   – Двенадцать.
   Шеф соврал. Мне было четырнадцать. Он хотел показать Клюевой, что его брат вполне отвечает своему возрасту.
   – Как там Женька?
   – Нормально.
   – Привет передавай ему.
   – Кого-нибудь из нашего двора видишь?
   – Витька Броневский почти каждый день приходит. Года два назад про Альку Фирсова что-то слышал.
   – Вовка Симаков где?
   – В Москве. До прошлого года жил там и Васька Федоров. Сейчас он в Пекине, в посольстве работает.
   – Какой Васька Федоров?
   – Над нами жил. С Доктором дружил.
   – Не помню.
   – Да помнишь ты его. Увидишь – сразу вспомнишь.
   – Может быть. – Галя вздохнула. – Нуртас, пойдем во двор.
   – Пошли.
   Прошло минут десять и в комнату зашла Валя. Ей тоже было плохо.
   Она легла рядом со мной. Ей было хуже, чем мне. Валя, постанывая, прерывисто дышала. Минуты через две в детскую зашел и Мурка Мусабаев.
   Он взял за руку Валю, попытался приобнять.
   – Мурат, не надо… – жалобно сказала Валя.
   – Ну ты…что…- перешел на шепот Мурка.
   – Мурат… Прошу… Не надо…
   Мурка еще с минуты три помалинил и вышел из комнаты.
   Что я делаю? Валя девушка Шефа и я всем телом прижимался к ней.
   Впервые в жизни я ощущал нестерпимо близко женскую плоть и ни капли не думал о брате. Да я и не думал ни о чем, а всего лишь смертельно хотел познать Валю. Я прижимался к ней сзади, Валя несомненно чувствовала меня – это нельзя было не чувствовать и податливо тихо лежала на правом боку рядом со мной. Какая она мягкая…
   Снова зашел Мурка и опять начал малинить.
   – Валя, ну давай…
   – Мурат, я тебя очень прошу… Уйди…
   Спасибо Мурке. Он ушел. Вслед за ним поднялся я и вышел во двор.
   На нашей стороне Шефа и Гали Клюевой не было.
   Обошел детсад и обнаружил Шефа с Клюевой на скамеечке у кустарника. Они разговаривали.
   – Как там?
   – Нормально.
   – Валя что делает?
   – В детской спит.
   – Проснется – ты ее не отпускай. Галку провожу и приду. Беги домой. – И повернулся к Клюевой. – Но дело не в этом…Галка, знаешь, как я рад за тебя.
   – Спасибо на добром слове, Нуртас.
   Пьянка близилась к завершению. На кухне целовались Вовка Амбал с
   Колдуньей, по коридору бродил пьяный Мурка Мусабаев, в детской спали
   Шеф с Валей. А в столовой сцепились Искандер с Джоном.
   Одна из двух незнакомых девиц положила глаз на Искандера. Джон хотел с ней поторчать и выступил на Искандера.
   Я подскочил к Искандеру, схватил его за ворот рубашки: "Ты…ты гад…". Искандер влепил мне по уху. Из детской выскочил Шеф.
   – Что-о?!
   Я ждал и сомневался в брате. Чью сторону он примет? Виноваты Джон и я. А наш старший брат всегда поступал по справедливости.
   Шеф скомандовал Искандеру стоять на месте и не шевелиться. А мне приказал:
   – Выпиши ему банку!
   Я ударил Искандера со всей силы. Глаза его полыхнули злобой и ненавистью, а так он даже не шелохнулся. И тут Искандер сказал очередную гадость про Джона.
   " Ананченко синхронно сработал на мяч…".
   Шеф учил драться дворовых пацанов так: " Бить надо расслабленной рукой, всем корпусом… Лучший удар, говорил мне Кадетов, тот, после которого человек валится мешком на месте".
   Шеф пожалел Искандера. Как никак друг. Он ударил его без замаха, наотмашь. Искандеру и этого сполна хватило. Оторвав ноги от пола, он поднялся и полетел по коридору спиной на кухню.
   Наутро пришли родители с Доктором и Нэлей.
   К обеду заявился Сатыбалды.
   Доктор набросился на писателя:
   – Гондон! Педераст!
   – Ты что?! – переполошилась мама.
   – Что! Что! Знаешь, что он на свадьбе нэлькиным теткам говорил про нас?
   Писатель втянул голову. В коридор вышел Шеф
   – Жай соз… – Мама суетилась перед Сатыбалды. – Ничего он не говорил.
   – Мне Нэлька все рассказала…Падла…Я тебя вые…!
   Шеф внимательно смотрел на писателя. У Сатыбалды забегали глаза как у соратников товарища Сталина.
   – Кой дейим! – Закричала матушка. – Ничего он не говорил!
   – Еще как говорил. – С кухни подошла Нэля и взяла за руку матушку. – Мама, зачем вы этого… – Она показала глазами на
   Сатыбалды. – везде за собой таскаете? Он вам нужен?
   – Нужен! – твердо сказала матушка.
   Папа наставлял нас: "Подальше от говна – меньше вонять будет".
   Наставлял нас, а сам такое говно в дом приводил, что прямо "ужас шуматоха".
   Если мы и должны быть благодарны судьбе за ошибки, то среди них есть и такие, которые в ошибки ни по какому разряду не зачислишь.
   Младший брат Витьки Кондрата взял за привычку покрикивать на меня. Я злился, но сладить с Сашкой не мог. Он старше, крупнее и сильнее. Потом наши браться кенты и получалось, будто младший
   Кондрат одергивает меня для моей же пользы.
   У подъезда на скамейке Пельмень. Я присел рядом. Подошел Сашка
   Кондрат.
   Я рассказывал Пельменю о том, что произошло вчера ночью между мной и Валей.
   "Мы лежали вместе…Она не сопротивлялась и я с ней делал все, кроме этого…Что со мной было…!". – Рассказывал я с чувством и вновь, словно во сне, переносился в минувшую ночь.
   – Какое у нее тело…! Я упирался в нее и еще чуть-чуть и все было бы, но тут в комнату зашел…
   – Иди врать! – зло крикнул Сашка Кондрат. Крикнул и отмахнулся.
   Ему – то какое дело – вру я или нет.
   – Не вру я…! – заорал я.
   Мерзавец теперь еще и рот затыкает.
   – Рассказывай дальше… – попросил Пельмень
   – Ты слушай его больше! – еще пуще разозлился младший Кондрат. -
   Нагло врет…
   Я тоже разозлился. Да кто он такой?!
   – Сволочь ты! И все вы сволочи! Правильно, что твой брат сидит в тюрьме! Мало ему…
   Я что-то еще говорил в том же духе и Сашка обмяк.
   – Я, я… Это ты… – Искажаясь лицом, младший Кондрат судорожно глотал воздух и рыдал без слез.- Ты что…?
   Невысказанная боль за брата проступила на преображенном страданиями лице Сашки. Вот он какой…младший Кондрат…Я то думал, что он обыкновенный дурак.
   – Я скажу Нуртасу…Он тебе сделает за моего Витьку…Он язык твой поганый вырвет…- Сашка содрогался. Ему по прежнему не хватало воздуха.
   В эти минуты я не до конца понимал, что натворил. Хотя, думаю, что если бы даже и понимал, то вряд ли бы пожалел о сказанном. Мне важно было поставить на место Сашку Кондрата. Так или иначе, но
   Сашка меня сильно удивил.

Глава 8

   Шеф профукал зимнюю сессию и вторично взял академический. Ранения головы позволяли сколь угодно долго брать академический. Джон перевелся в вечернюю школу. Туда ему можно было не ходить. Джон и не ходил. Директором школы была Шарбану, которой мама наказала сделать
   Джону аттестат.
   Нелегко представить родственника за серьезным занятием. При том, что Шарбану в жизни интересовали только деньги, преподавала тетушка вечерникам астрономию и географию.
   Муж Шарбану Казай тоже педагог и работал директором казахской школы-интерната. У Шарбанки с Казаем четверо детей – Талап, Серик,
   Гульнара и Арыстан.
   Ситка звал Шарбану Шарбанкой, Доктор нарек родную тетушку крысой.
   Старшие сыновья Шарбану Талап с Сериком пацанята нормальные, Арыстан еще не слезал с горшка, но со временем именно ему суждено было превратиться в самого говнистого из всех моих двоюродных братьев.
   Шарбану в Алма-Ате освоилась и быстро вошла во вкус городской жизни.
   Через приятеля дяди Бори папа с мамой выхлопотали согым на зиму.
   Лошадь была хорошая – казы в пять пальцев. Дядя Боря позвонил из
   Москвы и повелел маме половину лошади отдать Шарбанке. Еще чего? С какой стати она будет делиться? Мама послала брата.
   Дядя Боря обиделся на родителей. Шарбану при этом маме только раз заикнулась о мясе и тут же прикусила язык – мама пообещала ей вместо согыма устроить небольшой но навсегда "аузын жап". Шарбану пошла другим путем. Она звонила в Москву брату и жаловалась на старшую сестру.
   "Чурук вчера мне говорит: "Стоим на Курмашке и Доктор вдруг нам -
   "Тихо! Крыса идет!" Про кого, думаю, он звонит? А это ваша тетка, что из Павлодара приехала. Поглядел на нее и точно… тетка ваша глухо чем-то на крысу похожа". – Джон рассказывал, как Сашка Чурук стал свидетелем переименования Шарбану в крысу.
   Шарбану не подозревала, что отныне в Алма-Ате она заимела оперативный псевдоним. Не подозревала до тех пор, пока Ситка не не проболтался: "Бек тебя называет крысой".
   Шарбанка обиделась:
   – Разве можно называть родную тетю крысой? Вот пойду к нему в школу и расскажу, как он себя ведет.
   "Каждый из нас хорош только на своем месте". – говорила мама.
   Говорила и мало когда (а может вообще никогда) просчитывала ближние и дальние последствия. По мнению матушки Шарбану довольно и того, что брат по доброте неисправимой вытащил ее из аульной глуши.
   Словом, как говорил Витька Кондрат:
   "Сделай умное лицо и молчи".
   Поиск развлечений иногда приедается. Нэля опомнилась и задумалась. Что дальше? Совместное с Доктором будущее не сулило ничего хорошего. Брат запустил учебу и вообще не желал взрослеть.
   Ругались они все чаще и чаще. Очередной скандал закончился уходом
   Нэли из нашего дома.
   Доктор хорохорился недели две. Потом как сдурел и не находил себе места. Тоска по пацанке ввергла его в длинную пьянку, несколько раз подряд он попадал в милицию. Кончилось тем, что побуянив в кафе,
   Доктор загремел в тюрьму.
   Он сидел в следственном изоляторе и не знал, что Нэля уехала в
   Москву. Сокамерникам рассказал о себе и жене. Ему выкололи три портачки. Первая – на левом предплечье гласила: "Боже еси, от друзей спаси. От врагов я сам спасусь". На правом предплечье тюремный художник нарисовал ему витязя в шлеме, а на пальцах левой руки выбил ему на всю жизнь имя "Нэль".
   Через месяц после дебоша в кафе "Театральное" родители вытащили
   Доктора из тюрьмы.
   Я учился в третью смену и пришел домой после восьми.
   – Нуржана выпустили? – спросил я маму.
   – Да.
   – Где он?
   – Куда-то ушел.
   Я вышел во двор. У гаражей на скамейке с парнями сидел Доктор. В руках он держал букет бордовых роз. Брат исподлобья смотрел на меня.
   – Ты это что? – спросил я. – Цветы кому?
   – Пацанке моей… Сейчас к ней поеду…
   – Не надо.
   – Да ты что-о?! Это же пацанка…моя…
   – Она в Москве.
   Доктор не поверил и поехал искать жену.
   Не я один думал о Москве.
   Чтобы оборвать связи с местными анашокурами, родителям стукнуло отправить Джона в столицу. Мысль может и дурацкая, но кроме дурацких в замороченные головы родителей наркоманов других мыслей и не приходит. На словах дядя Боря был не против приезда Джона.
   Самолет на Москву уходил утром. Накануне вечером Джон куда-то сходил и вернулся с остекленевшими глазами.
   Все могло сложиться по другому. Если бы не папа не обратил внимание на глаза и не принялся обыскивать Джона. Нигде ничего не было. В последний момент отца осенило и он раскатал, засученные по локоть, рукава рубашки брата.
   На пол посыпались башики плана.
   Москва для Джона захлопнулась.
   "В Москве иностранцев полно… – мечтал Джон еще вчера. -
   Познакомлюсь и с местными пацанами… А там…".
   Еще вчера он говорил про московских иностранцев, а сейчас отбивался от санитаров и диким криком звал на помощь:
   – Шеф, отмажь!
   Шеф и я смотрели из коридора, как Джон в столовой брыкался и кусал медбратьев.
   Отец вызвал спецбригаду со злости и в надежде, что в дурдоме лечат от наркомании.
   Джона поместили в третье отделение.
   Через три дня я пошел к нему. Он успокоился, ел из кастрюльки каурдак и бодрился:
   – Все ништяк… Не переживай за меня… Только бы вырваться отсюда.
   Выписали Джона через два месяца. Джон наел ряшку будь здоров и жаловался на Ситку, который замучил в отделении заботой и опекой.
   Вспоминая тот вечер, Джон сожалел о том, что не догадался припрятать план где-нибудь во дворе, чтобы с утра уложить в чемодан и спокойно улететь в Москву.
   Прошел месяц. Шеф и Джон уехали в Саякскую геологоразведочную партию.
   Вася Абрамович решительно намекал: "Тебе давно пора кого-нибудь…". Я и сам знал, что если и не давно, то сейчас самое время. Все бы может с легкой руки Абрамовича так и вышло, если бы не… После эпизода с Валей со мной что-то произошло. Случился непоправимый сбой и невыносимо дурманное желание пропало прочь и бесследно. Тогда я подумал, что может так бывает и со временем все вернется.
   Для Васьки противоестественны уклонения от разговоров про туда-сюда. Первый раз у него было в одиннадцать лет. Никто ему не отказывал. Наступал на девчонок Вася легко и играючи. К примеру, прошлой зимой на горке у Дома правительства семнадцатилетняя девчонка успела один лишь раз прокатиться с ним с горки и тут же размякшая от тисканй и поцелуев, сдалась: "Делай со мной что хочешь". Вася отвел ее на пять метров и под раскидистой тянь-шаньской елью сделал так, как о том и просили.
   Вася удивлялся другим пацанам, что теряют время на ухаживания и болтовню. "Они же сами этого хотят, – говорил Абрамович, – и как можно скорее".
   – Ну, наверное, не все…- неуверенно возражал я, – есть и другие…
   – Ты что?! – хохотал Вася. – Завязывай…
   Всем удался друг мой Вася Абрамович. Еще бы в футбол любил играть
   – цены бы не было ему.
   По городу объявлен розыгрыш первенства на приз клуба "Кожаный мяч". За один день во дворе набралась команда.
   Капитаном выбрали Пельменя. Он играл правого центрального защитника и по общему замыслу должен своей собранностью возместить несыгранность обороны. Нападение у нас было не просто сильное – сильнейшее. Один Толян Ушки со скоростной обводкой и хлестким ударом с любой дистанции чего стоил! В паре с ним играл Карим, который – трудно поверить – носком останавливал летящий по верху мяч.
   Первые две игры в подгруппе мы выиграли легко. Решающий матч за выход в четвертьфинал играли с "Торпедо" – командой из микрашей.
   Все, кто наблюдал за матчами в нашей подгруппе, в том числе и надзирающий от райкома комсомола судья Озол, дружно ставили наш
   "Космос" на первое место.
   Карим, не давая опомниться торпедовским защитникам, играл в привычном ключе – на скорости уходил от соперников и длинными передачами придавал размашистость и осмысленность командной игре.
   Ему было мало обыкновенно забить гол. Ему нужен был не просто трудовой, по игре, гол. Он стремился забить красиво, желательно в результате изящной многоходовки. Но, убедившись, что по ходу матча добиться единого понимания партнеров не удается, Карим взял игру на себя.
   Серией финтов на высокой скорости он обошел защитников и, уложив на удар вратаря "Торпедо", закатил издевательски тихий мяч.
 
   1:0.
 
   Во втором тайме разыгрался Ушки. Получилось так, скорее всего потому, что Толян Ушки и Карим начали искать друг друга на поле.
   Получив передачу, Карим, не глядя, угадывал, к какой точке следует доставить мяч, и мягким нацеленным пасом бросал в отрыв Толяна. Так был забит и второй мяч. С центра поля Карим бреющим планером заслал мяч к линии штрафной. Сместился влево Ушки раньше защитников, принял пас и не убирая под себя мяч, без остановки влупил банку под перекладину.
   Третий мяч Ушки забил за полчаса до конца игры. Кто-то справа откликнулся на мой зов: "Дай пас!". Мяч прилетел мне на грудь и увернувшись, в одно касание, плечом я переправил его на ход Толяну
   Ушки. Не притормаживая, Толян проскочил между защитниками и заколотил третью банку.
   И здесь мы сваляли дурака, стали играть на удержание счета – оттянулись в защиту и сбились на отбойную игру. Левый центр защиты
   Афоня и вратарь Тарновский занервничали, чем и воспользовались торпедовцы. За три минуты мы пропустили два дурных гола. Карим пробовал навести порядок и пообещал прибить Афоню. Стало еще хуже -
   Афоня два раза промахнулся с ударом по мячу выбивая мяч на угловой.
   Паника в наших рядах нарастала, доигрывали мы на полусогнутых и еле-еле удержали счет.