Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Хорошо, что вы понимаете. Моего брата облили грязью, его мертвого топчут подонки. Я хочу рассказать, каким был мой Нуртас.
   – Зачем? – Мацкевич тронул меня за локоть. – Я хорошо знаю вашего отца и могу представить, каким был ваш брат.
   – То, что произошло в вашей семье, это страшно, – сказал корреспондент. – Но… – Мацкевич еще хотел что-то сказать, но замолчал.
   "Но никому до вас дела нет". – про себя я закончил за него.
   Ида Борисовна пришла к папе заверять какие-то бумаги. Зашла к нему в спальню, папа поставил подпись под документом и она задержалась для разговора с мамой. В прошлом Красильщикова практикующий юрист, работала судьей, адвокатом.
   – Возьмите на себя доверенность от Александры Самсоновны, – сказала Ида Борисовна.- Выступать в Верховном суде должны вы.
   Добивайтесь расстрела. Я составлю кассационную жалобу.
   Красильщикова в минуту поймала суть дела и в кассации выделила:
   "Бисембаев был не один…".
   Рассуждала она не только как юрист.
   – Мать, потерявшая сына от руки законченного мерзавца, никогда и ни в чем не найдет себе утешения. В вашем положении тем более.
   Поэтому и следует добиваться расстрела. Дело тут не только в том, что Нуртас ваш сын и брат. Непоправимый урон нанесен семье, вся дальнейшая жизнь отравлена несправедливой позицией прокуратуры. Вот почему только исключительная мера заставит считаться с вашей семьей.
   Так что не сомневайтесь. Ваше дело правое.
   "Московских газетчиков не проймешь. – подумал я. – Надо попробовать действовать через ЦК". Я отнес копию жалобы в прокуратуру Зинаиде Петровне, маме Олежки Жукова. Через день она позвонила:
   – Я дала почитать Владимирову, – сказала Зинаида Петровна. -
   Владислав Васильевич сказал, что ознакомит с жалобой Кунаева. Для этого вы должны поменять шапку на жалобе.
   Под копирку заявления рассылать не то. Я попробовал поменять вводный абзац, но письмо к Кунаеву так и не смог закончить. Закончу после кассирования в Верховном суде, – решил я.
   В коридоре Верховного суда столкнулся с Эриком Баймульдиным.
   Однокашник Кенжика адвокат Областной коллегии.
   – Расстрела добиваетесь? – Эрик говорит быстро и складно. -
   Расстрел не дадут! У меня был подзащитный. Убил двоих из ружья, ранил третьего. Дали пятнадцать лет. Пойми, мы не в ЮАР. Это там наплевали на статистику и казнят всех подряд.
   Эрик оказался прав. Верховный суд утвердил приговор.
   "Летом 80-го забастовала Польша. Вновь рабочие, чья партия стояла у власти, вышли пикетировать судоверфи Гданьска. "Человек из железа" – Лех Валенса – впервые потребовал не просто кусок мяса, а поделиться властью.
   Теперь же в отличие от героев Пражской весны 68-го идеологи
   "Солидарности" Михник и Куронь и слышать не хотели о "социализме с человеческим лицом". Они ставили крест на коммунистической идеологии, начисто отрицали способность правящего режима отвечать вызову времени. Свое дело сделала и римско-католическая церковь: признание интеллектуальных и духовных достоинств выходца из Польши всколыхнула чувства поляков. Костел, как ожидалось, не взорвал режим, но без его влияния, авторитета в народе, не состоялся бы за столь короткое время скачок в национальном самосознании поляков, не ощутили бы столь явно и отчетливо животного страха власти перед собственным народом.
   Да, действительно, власть всегда остерегалась и остерегается народа своего больше, чем угрозы внешнего агрессора. Армия, милиция в реальной жизни служат не Отечеству, они по расчету правителей содержатся для удержания народа в покорности. В конце концов,
   Отечество обороняют не власти, а самые, что ни на есть обделенные его вниманием, обыватели.
   В Казахстане пребывали в уверенности, что забастовщиков в
   Польше задавят. Очень скоро задавят. Перепробуют все, не получится – советские войска за один день оккупируют страну.
   Польшу, как и другую страну соцлагеря, нельзя упускать. Иначе все содружество непременно рухнет, а там, глядишь, сторонники не какого-то там ревизионизма или правого уклона, а самая настоящая буржуазная идеология беспощадно разложит устои власти в СССР. Жаль, конечно, что крови, похоже, при интервенции в Польше не избежать.
   Придется и эти издержки отнести на несовершенства развитого социализма.
   Неразрешенный польский вопрос был опасен не только для Советов, он не был на руку и развитым странам капитала. Те, кто нагнетал забастовочные страсти в Польше, чуяли за спиной дыхание восточного собрата и не делали точных, правильных выводов. Похоже, им даже нравилось, до поры до времени, безнаказанно дразнить медведя. В своих предположениях пожара мировой войны они не допускали, легкомысленно ставя на карту не только будущее Польши, но и всего человечества.
   Напрашивавшийся выход в виде оккупации Советами был в тех условиях наилучшим выходом и не вызвал бы столь драматических последствий, нежели, несанкционированное Кремлем, бегство Польши в объятия Запада. Немногие понимали, что инициатива бескровного разрушения соцлагеря должна исходить только от СССР. Но тогда это казалось немыслимым, такой ход мысли мог развеселить даже самых прозорливых аналитиков.
   Наиболее известные из них в те годы работали в международном отделе ЦК КПСС. Они отлично представляли, во что обернется подавление смуты и беспорядков. Но и они не утруждали себя просчетом вариантов слома сложившейся системы. Система представлялась им вечной и нерушимой. Развалить ее, казалось, не под силу никому. Ни тем же Соединенным Штатам, ни НАТО, со всеми его разведками, ни внутренней эмиграции в лице диссидентов. Надежды на появление деятеля, болеющего сердцем за людей, у вершины власти враз исчезали при лицезрении сучковатых ортодоксов, при взгляде на коллективно стареющее Политбюро. Такой деятель не мог даже приблизиться к окружению Генсека, его быстро бы вывели на чистую воду, смяли, раздавили, как клопа, прежде чем он усел бы поведать товарищам по партии о существе своих сомнений и планов на будущее".
   Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
   Марадона помнит дни рождения всех друзей и коллег. Никогда не отказывается составить компанию. В молодежном движении института отдают должное ее активности. Секретарь комитета комсомола Головин поручил ей отвечать за идеологию.
   Тереза Орловски появляется на работе с перерывами: маленькая дочка Наташи часто болеет. Когда же Тереза с нами, то всем мужикам хорошо от ее присутствия. У некоторых несознательных женщин, напротив, болит голова от стрекотанья Орловски.
   В свою очередь Кемпил тоже пачкой не щелкал и успешно вливался в коллектив. Правда, Володя Логвиненко и Ермек Кокеев побаиваются
   Серика Кулунбаева. Серик Касенов предупредил их: "У парня трудное детство… Колония для несовершеннолетних, тюрьма… Будьте повнимательнее". На что Логвиненко не нашел ничего лучшего, как возмутиться: " Кто его к нам привел? Куда смотрит отдел кадров?".
   Понятно, возмущается Володя в отсутствие Кемпила. В его присутствии
   Логвиненко держит рот на замке. Ермек советуется с Рахимжаном
   Орумбаевым: "Как нам себя вести с Кулунбаевым?". Орумбаев из тех, кто много чего знает про людей и советует Кокееву:
   – Его не надо задевать.
   Ермек и не думает обижать Кемпила, потому и не забывает держать в кармане контрольные три рубля для лаборанта.
   Для НИИ, для науки вредно вариться в собственном соку. Время от времени научную мысль нужно чем-то, или кем-то, шурудить. Такие как
   Кемпил как раз и разгоняют тоску рутинной жизни экспериментаторов. В общем, не спроста в те времена раздавались сожаления, что отечественная наука далека не только от производства, но и, что там говорить, от самой жизни.
   Кемпил близко сошелся с Гуррагчой. Крепко сбитый монгол тоже проказник, но проказник подпольный.
   Он и провожал Кемпила в колхоз.
   На подготовку к первым в своей жизни сельхозработам мой молодой друг отвел полный рабочий день. Перестирал рубашки, погладил брючи, помыл кеды. Тетя Гуля, мама Кемпила нажарила сыну баурсаков с беляшами. Поверх одежды и еды положил Серик Кулунбаев в рюкзак шахматы, колоду карт, семь бутылок вина.
   Комсомольский секретарь Головин – спортсмен серьезный, кандидат в мастера по современному пятиборью. В автобусе он и другие молодые сотрудники ждали появления Кемпила. Первая партия институтских отправлялась на уборку огурцов. Амбалистый кадровик – бывший милицейский майор, через каждые полчаса справлялся: "Кулунбаев не появился?",
   С двухчасовым опозданием, груженный огромным рюкзаком, подошел
   Кемпил. За ним следом, хихикая, зашел в автобус Гуррагча. Кемпил пьянючими глазами осмотрел салон: "Где мое место!".
   Головин только и успел спросить:
   – Почему опаздываешь?
   Спросил и тут же попенял себе за любопытство. Потому что Кемпил только того и ждал, и без задержки наступил на блатную педаль. . Серик Кулунбаев набрал в легкие воздух.
   – Я тебя, комсюк, сейчас загасю! – Кемпил замахнулся на вожака указательным пальцем.
   Головин побледнел и попятился. Гуррагча завизжал от удовольствия.
   Распалившийся Кемпил наступал на комсомольца.
   – Я только спросить хотел… – Головин заикался и продолжал пятиться назад.
   – Я тебе сейчас так спрошу! Сучонок! – страшным голосом заорал
   Кемпил. – Проси прощения!
   Монгол изнемогал от смеха. В автобус влетел кадровик: "Не болган?!".
   Кемпил в миг переменился, согнулся, и, держась за сердце, заскулил:
   – Агай! Меня обижают.
   У Гуррагчи не осталось сил смеяться, он всхлипывал. Кадровик опытным глазом зыркнул на Кемпила и остальных, все понял и спросил:
   "Ким?",
   – Вот этот лезет ко мне. – Кемплуга показал на Головина.
   Инспектор отдела кадров погрозил пальчиком Головину.
   – Ты что! – одернул он вожака и сказал. – Нельзя.
   Комсомолец молчал. Кадровик обернулся к Кемпилу.
   – Серик, сейчас ты болеешь. Иди домой, отдохни. В колхоз можешь поехать послезавтра. Хорошо?
   И бумажка приклеена у тебя на носу…
   Позвонил дядя Боря: "Наш земляк Такен Нургалиев обещал устроить тебе прием у Кацая". Надо идти на прием к первому заместителю прокурора республики. Первый зампрокурора отвечает за следствие и надзор.
   Нургалиев подвел меня к дежурному прокурору: "Устрой моему земляку прием у Ивана Васильевича". Дежурный прокурор прочел жалобу и не нашел зацепки для приема у первого заместителя прокурора.
   – Наказание предельное. О чем тут говорить с Кацаем?
   – Ты не понял, – сказал Нургалиев. – Потерпевший боксер.
   Бисембаев один бы не стал убивать Ахметова.
   – А-а… – сказал дежурный прокурор и махнул мне. -.Сейчас я тебя заведу к Ивану Васильевичу.
   Заместитель прокурора республики человек бухгалтерской внешности, в возрасте.
   – Вы требуете исключительной меры наказания? – Иван Васильевич вышел из-за стола, подсел ко мне. – Можно понять чувства матери…
   Но закон не может руководствоваться принцпипом "око за око". Вы жалуетесь, что прокуратуру республики на суде представляли незрелые люди. Но это на ваш взгляд они незрелые… Хотя и молодые.
   – Иван Васильевич, – сказал я, – Реденков и Досанова может и хорошие юристы, но люди с дрянцой.
   – Молодой человек, не горячитесь. Я дам указание проверить поведение в суде Реденкова и Досановой. Но больше ничего не обещаю.
   На себе убедился, что жалобы и просьбы – оружие беспомощных. Я допрыгался. Тактика отсиживания за спиной Шефа привела к тому, что кроме, как жаловаться, я ничего не могу и не умею. Загвоздка даже не в том, что я слабак и трус. Если уж обсуждаешь чужое бесчестье, то будь добр, никогда не забывай, что честь – понятие, требующее незамедлительного ответа, или вообще не болтай о ней.
   Наедине с собой при мысленном воспроизведении послеобеденного происшествия 27 февраля на квартире Меченого я рвал себя на части.
   Пожалуй, именно эти минуты и были главным моим испытанием после февраля 1980-го.
   Где бы я не был, – не давал покоя непрерывный, как удары молоточком по двери, стук изнутри и я снова и снова проигрывал в воображении сцену последней драки Шефа, вспоминал о порванном воротнике рубашки, о словах, брошенных 29 февраля 1980 года Серику
   Касенову "Лучше бы его самого убили!".
   Как много всуе сказано пустых, никакими реальными действиями, не подкрепленных слов, как много думал, что дороже братьев для меня нет на свете никого, а пробил час, и я не могу отомстить за него.
   Сны про Шефа с пустыми глазницами в палисаднике стали для меня неразгаданным поручением. Я понимал, что даже при наличии воли и сил на убийство, – смерть для Бисембаева еще не все. Убить хотел и
   Соскина. Бисембаеву нужно еще и другое. Настоящим желанием моим было провести курдайского зверька по всем кругам ада, который бы стал для него возможен, если покалечить его до полнейшей беспомощности. Что для такого быстрая смерть? Родных у него нет, страдать за него некому. Доктор говорил, что у Бисембаева незалеченный туберкулез, по амнистии до конца срока не выйдет, мол, сгинет, сам по себе на зоне.
   Но что Доктор? А-а… Какой с него спрос?
   Характер у матушки мужской. Виду она не подавала и было бы правильнее понимать так, что мысли о наказании Сайтхужинова и
   Аблезова для нее служили санитарным кордоном, способом отгородиться от потери сына. Только один раз на моей памяти она не сдержалась, невольно дав мне понять, что происходило у нее внутри.
   Вернулась с мужем Мареком из двухгодичной командировки в Йемен
   Клара, старшая дочь дяди Бори.
   Клара присела рядом и матушка тихо заплакала.
   Поцелуй соловья на рассвете…
   Кемпил появился в колхозе через три дня. Бросил рюкзак и поспешил к огурцам. Взяв в руку ком земли, Серик Кулунбаев шел полем.
   – Головин! – заорал на всю колхозную бригаду Кемпил. – Ты где? Убью!
   Спотыкаясь, навстречу Кулунбаеву бежал секретарь.
   – Серик, успокойся. Скажи, что тебе надо?
   – Пять рублей.
   – Возьми восемь. Больше нет.
   – Давай сюда.
   – Хочешь, мы тебя и в комсомол примем?
   Кемпил рассердился.
   – На х…я? Чтобы из меня взносы высасывать?
   – Извини… Не подумал.
   – За базаром следи!
   Год спустя Головин ушел от нас в КГБ. Знал бы Кемпил, куда навострил лыжи комсомольский вожак, возможно тогда бы и не преследовал пацана. Серик Кулунбаев не любит связываться с людьми из органов.
   Ламбада
   В коридоре Руфа собрал вокруг себя народ.
   – Знаете как убили Сомосу? – интригует руководитель группы
   – Как? – Вплотную к Сюндюкову придвинулся Фанарин. – Ну-ка, ну-ка! Рассказывай.
   – Значит, так… Сомоса ехал в открытой машине. Наши из-за угла стрельнули в него из бузуки… Прямо в голову попали… Сомоса в крови выскочил из машины, схватился за голову… Тут наши опять в него стрелять… из автоматов Калашникова.
   "Оппа, оппа, оппа! Оппа!"
   "Бузуки" – греческая народная песня. Исполняет ее местный грек
   Лаки Кесоглу. Он так часто поет ее по телевизору, что и Руфу нашего запутал.
   – Ты что Руфа?! – Хаки негодует. – Во-первых, не бузука, а базука. Во-вторых, ты знаешь, что такое базука?
   – Ай! – Сюндюков отмахнулся от Хаки. – Какая разница?
   – Большая разница. – Хаки снял очки. – К твоему сведению, базука это гранатомет. Теперь скажи, что будет с твоей головой, если попасть в нее из гранатомета? Схватишься, как Сомоса, за голову?
   – Ну… Не знаю… Отстань!
   – Не обращай на них внимания, – смеется Фанарин. – Рассказывай дальше. Что делал Сомоса в Парагвае?
   – Приехал со своей бабой погостить на это… как там у них… уикенд, что ли… К своему личному другу Стресснеру.
   – Погостил… – Фанарин похлопывает Руфу по плечу. – Рафаэль, тебя не собьешь с толку.
   Сюндюкова угостили горлодером – кубинскими сигаретами "Партагос".
   Кто хоть разок затянется "Партагосом" – в пять минут не прокашляется.
   – Конечно. – Руфа невозмутимо пыхтит, как Черчилль гаванской сигарой, термоядерным "Партагосом", и не кашляет.
   "Знаешь, мне иногда хочется, чтобы прилетела и упала на нас атомная бомба…".
   Х.ф. "На край света". Сценарий Виктора Розова, постановка
   Родиона Нахапетова. "Мосфильм", 1979 г.
   Перестал читать "Советский спорт", "Футбол", бойкот Олимпиады по фигу. "Запустили бы, наконец, американцы по Советам ракеты
   "Трайдент", – думал я, – я бы посмеялся". Власть, государство ни в чем не провинились передо мной, но в поисках виновных я горел желанием помочь американцам. Советы только и умеют, что врать и сортировать людей. Фарисеи.
   Чтоб им пусто было.
   Меня обуяла ненависть к собственной стране.
   Опустели наши дворы…
   Иоська познакомил с шадрой. У нее маленькая дочь, она разведена.
   Привел к Олегу Жукову. Олежка смотрел открытие Олипиады, мы с ней в другой комнате познавали друг друга. Один раз с ней можно, а так, она такая, каких много. На следующий день позвонила, пригласила домой.
   Я не пошел.
   Взвейтесь кострами, синие ночи…
   В колхозе Кемпил зашугал институтских. Ежевечерние поборы проделали значительную работу: деньги кончились не только у
   Головина. И если кто-то думал, что Кемпил собирался веселиться на полевом стане до получения расчета, то он ошибался. Кулунбаеву надоело бесцельно гонять по буеракам яйцеголовых, и он, плюнув на план по сбору огурцов, через неделю отбыл домой.
   В лаборатории котельных агрегатов так скоро его не ждали, потому-то его появление на стенде застало Ермека Кокеева врасплох.
   – Эй, ученый! – отвязался он на Кокеева. – Что вылупился!
   – Серик, если тебе деньги нужны, – залепетал Кокеев, – то сейчас у меня их нет.
   – Хохол где?
   – Логвиненко?
   – Ну.
   – У себя.
   – Деньги у него есть?
   – Должны быть.
   Ермеку Кокееву тридцать четыре, пришел в институт с алма-атинской
   ТЭЦ. Человек он доверчивый, дома у него жена с двумя дочками и он неизвестно почему думает, что с защитой диссертации жизнь его круто переменится. Над диссертацией Ермек парится, не зная перерыва. Сам по себе он не трус, но при появлении Кемпила теряется.
   У кандидата наук Натальи Васильевны Баумгартнер взрослый сын. Ей хоть и за сорок, но личико у нее молодое. Наталья Васильевна на месте не сидит, бегает с бумагами по коридору, согласовывает, оформляет.
   Кемпил поднялся на третий этаж. Впереди вышагивала твердой походкой сэнээс Баумгартнер. Кулунбаев догнал женщину и, положив ладонь на ее пухлое место, ласково сказал:
   – Наташенька, пошли со мной.
   Наталья Васильевна с воплями оторвалась от Кемпила, вбежала в комнату к мужикам и закричала:
   – Ребята, меня хочет изнасиловать Серик Кулунбаев!
   В критические дни, главное, не поддаваться панике. Володя
   Логвиненко и Рахимжан Орумбаев это хорошо понимали, понимали они и то, как легко перепутать галантность с грязными намерениями.
   Потому они тоже вскрикнули. Вскрикнули, легко понять, желая успокоить, подбодрить женщину, но их поддержка выглядела так, как будто они орали "Кыш!".
   Логвиненко и Орумбаев замахали на Баумгартнер руками.
   – Наталья Васильевна, Серик шутит!
   На женщине лица нет.
   – Да вы что?! Он меня за дверью ждет!
   Пошатываясь, в комнату вошел Кемпил.
   – А вот вы где!
   Наталья Васильевна юзом протиснулась к двери и выбежала из комнаты.
   – Хохол! – заорал Кулунбаев. – Деньги есть?
   – Три рубля.
   – Гусогон! Давай пять!
   Володя Логвиненко и Рахимжан Орумбаев помладше Ермека Кокеева.
   Тоже пахари. Володя мужик крестьянского типа, упертый. Рахимжан парень осторожный, ни с кем не ссорится. Физически оба не слабые. С блататой на производстве не сталкивались и им не дано сообразить, что Серик Кулунбаев обыкновенный артист, добрая душа, которого легко притормозить, замахнувшись разок мозолистым кулаком. Но Логвиненко и
   Орумбаев, увлекшись любимым делом, потеряли представление о жизни за окнами института и не знали, какая она нынешняя молодежь.
   В комнату заглянул Серик Касенов.
   – Кемпил у нас пургу наводит.
   – Как население реагирует? – спросил я.
   Касенов разбалделся.
   – Пересрали.
   – Пойти, поглядеть что ли?
   – Погоди, – остановил Касенов. – Пусть сначала бабки соберет.
   В дверь просунул голову Рахимжан.
   – Бек, успокой Кулунбаева.
   Вообще-то ни для кого не секрет, кому обязана лаборатория котельных агрегатов новым лаборантом. И Логвиненко прикидывался, что не знал, но сейчас, когда импровизации Кемпила грозили обернуться черт знает чем, он попросил Орумбаева обратиться за интернациональной помощью.
   – Рахимжан, вы его не бойтесь. – сказал я.
   – Да мы его и не боимся.
   – Правильно. Будьте с ним поласковее. Серик ранимый.
   – Бек, завязывай балдеть.
   С Рахимжаном я прошел к котельщикам. Кемпил с кем-то громко ругался по телефону. Логвиненко склонил голову над синькой с чертежами.
   – Серик, положи трубку, – сказал я.
   – А? Что?
   – Говорят, ты тут зихеришь.
   – Кто говорит?
   – Не важно. Будь хорошим мальчиком.
   – Как скажешь, – Серик Кулунбаев вытянул руки по швам.
   Кемпил любит меня. Я его тоже люблю.
   Я обратился к Володе и Рахимжану.
   – Парни, он больше не будет. Правда, Серик?
   – Базара нет.
   Неделю спустя Сподыряк объявил Кемпилу об увольнении.
   Я рассказал о вкладе Кемпила в энергетическую науку Казахстана
   Олежке Жукову. Олежка посмеялся, и заметил: "Ваши чморики так и не поняли, как нужен им Кемпил". Жуков сказал правду.
   Варясь в собственном соку, можно только и делать, что топтаться на месте.
   Мне б английский, да пояпонистей…
   Эдвард Герек ушел в отставку. Первым секретарем ЦК ПОРП избран
   Станислав Каня. У Кремля надежды на нового Первого секретаря есть. В переводе с польского "Каня" – коршун.
   Коршун не справился с ситуацией.
   На место Кани заступил генерал Ярузельский.
   Войцех Ярузельский выступил в Сейме. Говоря о трудностях с материально-техническим снабжением населения, он уговаривал рабочих прекратить забастовки. Самим же хуже.
   "Надо работать. Никто не возьмет на содержание шестьдесят миллионов поляков". – подчеркнул Ярузельский.
   Хаки прочитал доклад генерала и обратился к Шастри с вопросом:
   – Нурхан, ты бы смог взять на содержание Барбару Брыльски?
   – Еще как бы смог! – заявил Лал Бахадур Шастри.
   – Но она же, как и все актрисы, балованная.
   – Вот я бы ее и баловал.
   Хорошо ему. В голове только Умки, Кэты и Барбары Брыльски.
   Девочка с Севера ждет чуда и любви…
   Убийца Леннона Чэпмен, писала "Литературка", погнал из-за последнего альбома певца и композитора.
   Альбом называется "Двойная фантазия".
   О чем и что такое "Двойная фантазия"?
   Мы с тобой две искорки одного оння…
   22 декабря исполняется 60 лет плану ГОЭЛРО. Институт комплексных топливно-энергетических проблем при Госплане Союза проводит юбилейную конференцию. Мой доклад включен в программу, но приглашение из Москвы пришло только Шастри – у устроителей конференции туго с местами в гостинице. Лететь в Москву надо не только из-за доклада. Через папиного друга Яна Островского я собирался передать письмо журналисту "Литературки" Ваксбергу.
   Я позвонил Островскому.
   – Ян Исаакович, я знаю, вы работали в "Литературной газете". Вы знакомы с Ваксбергом?
   – В редакции наши столы стояли рядом.
   – Через три дня я буду в Москве.
   – У тебя есть, где в Москве остановиться?
   – Пока нет. Где-нибудь устроюсь.
   – Можешь пожить у меня. У нас, со старухой, три комнаты.
   Где один, там и двое. Шастри и я прилетели в Москву, место в гостинице "Россия" нашлось и для меня.
   Я позвонил Островскому:
   – Ян Исаакович, я привез вам яблоки и хотел передать письмо для
   Ваксберга.
   – Я живу недалеко от Казанского вокзала. Встретимся на выходе из метро.
   Никто никому ничем не обязан, никто никому ничего не должен. В августе, вспомнив о давнем письме Виталия Озерова отцу, я написал секретарю Союза писателей. Ответа не дождался.
   Ваксберг пишет о, из ряда вон выходящих, но типичных случаях криминала. Я не помышлял просить его расписать наш случай в газете.
   Не тот тип происшествия, да и ни к чему. Аркадий Ваксберг волею популярности "Литературки" выдвинулся в главного по стране борца с беззаконием, с ним считаются в генеральной прокуратуре, Верховном суде СССР. Если захочет, то сможет помочь.
   – Что с отцом? – спросил Ян Исаакович.
   – Инсульт.
   – Вам нетрудно поговорить с Ваксбергом?
   – С Аркадием? Да ну, конечно. А что в письме?
   – Может сами почитаете его?
   – Завтра с утра я съезжу на Цветной бульвар.
   На конференцию приехал Володя Семенов. Защитил докторскую, написал интересную монографию, живет в Иркутске, работает в СибНИИЭ.
   В номере тихо. Шастри полчаса как в ванной. Что-то он долго выдавливает из себя раба.
   – Фюрер! Ты че там уснул?
   Послышалось кряхтение.
   – Изучаю.
   – Изучаешь?
   Я зашел в ванную.
   Шастри сидел на корточках возле устройства, напоминавшего унитаз и крутил краники. Из под низу брызгало. Сидел он не с красным мордом, но мокрый с головы до ног. Стены и потолок тоже забрызганы.
   Рядом с устройством нормальный унитаз.
   – Что это?
   – Биде.
   – Ты смотри! – я много слышал об устройстве, но никогда не видел.
   – Ты что пьешь из него?
   – Хе-хе! Испытывал.
   – Не вздумай верзать в него.