Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   "Понимаете, Валерий Аркадьевич, зло берет, – начал я, еще не придя в себя. – У других как-то сразу получается. Вот один товарищ, назовем его Н., написал диссертацию по ВЭРам цветной металлургии, а внедрил ее в… Сельэнергопроекте. И ничего, представьте себе, защитился.
   Я в подробностях поведал историю защиты одной диссертации, которая прошла не без моего косвенного участия.
   …Когда я кончил рассказывать, Зорков повернулся на стуле и расхохотался: "И это все? Бог ты мой, стоило так унижаться? И ты ему завидуешь? Я понимаю тебя. – главнй энергетик перестал улыбаться. – Ты прикидывал, рассчитывал три года, а Н. в это время, не коробясь, внедрил свою липу не по адресу. Но ты не смотри на других. Что тебе за дело, если кто-то делает что-то не так. Это их дело. Принципиальным быть удобно в келейной обстановке.
   Ведь Н. выведен на орбиту науки и не без твоего молчаливого поддакивания, Честно скажи: своим молчанием ты хотел купит такое же молчание другого рецензента для своей будущей защиты? Чем же ты, в таком случае, лучше Н.? Вы ведь прекрасно поняли друг друга без слов".
   Бектас Ахметов. "Приложение сил". Из дневника младшего научного сотрудника. "Простор", N 11, 1983 г.
 
   Выросли дети у Шарбану. Старшие сыновья Талап и Серик работают инженерами, Гульнара удачно вышла замуж. У нее и муж хороший, и свекровь пробивная. Самый младший в семье Арыстан рысачит, навострился в партию, зарабатывает очки на стройке в Октябрьском районе Алма-Аты.
   У ЦГ наткнулся на Квазика, сына дяди Аблая Есентугелова. Тетя
   Альмира просила матушку достать для него хорошее печеночное лекарство. С печенью осложнения у Квазика после длительных запоев. С бухлом он завязал, работает инструктором в республиканском штабе строительных отрядов.
   – Слушай, почему я не знал, что ты бухарь? – спросил я Квазика.
   "…Вылетели в Ригу ночью. Сын писателя Квазик – улыбчивый, застенчивый мальчик следующей осенью должен пойти в десятый класс.
   Ни за что не разглядеть было в угловатом отроке будущего акулу национального капитализма начала девяностых. Кто вообще мог знать, что нас ждет?
   В аэропорту Румбула встречал младший брат писателя. Он был ученый из оборонки, полгода назад защитил докторскую, связанную, если правильно запомнил, из области защитных свойств авиационных материалов. Жил в Московском (так называли часть города, населенную в большинстве своем русскими) районе Риги.
   Квазику приглянулся радиоприемник "ВЭФ", что возвышался на серванте. Писательский сынок принялся сосредоточенно крутить ручку настройки. Здесь, у западных границ, четко и не только ночью, как это было у нас, в Алма-Ате, ловились "Голос Америки", Би-Би-Си. Дядя заметил горящие глаза старшеклассника и без слов через тетю Альмиру передал приемник племяннику. Квазик удивился: "Это мне?". Тетя
   Альмира насмешливо сказала: "Тебе. Единственному наследнику всех
   Есентугеловых".
   Бектас Ахметов. "Это было недавно…". Из книги "Сокровенное.
   Аблай Есентугелов. Мысли. Изречения. Воспоминания".
   Квазик улыбнулся, потупил глаза.
   Я взял его под локоть.
   – Знал бы, что ты был бухариком, – непременно выпил бы с тобой.
   – Да-а… – Квазик смущенно отмахнулся.
   – У Асета работаешь?
   Мой одноклассник Асет председатель республиканского штаба строительных отрядов при ЦК ЛКСМ Казахстана, начальник Квазика..
   – Да.
   – Не обижает?
   – Да нет.
   – Привет передавай.
   У Квазика при разговоре привычка прятать глаза. Опытные люди повадку толкуют как признак коварства. Случай с глазами сына дяди
   Аблая, по-моему, не укладывается в общепринятое суждение. Мало ли почему человек отводит глаза? Может он стеснительный.

Глава 2

   Брат, ты мне или не брат…?
   – Не храпи! – Я открыл глаза. За плечо меня тряс усатый, лысеющий парень с бесцветными глазами. – Спать не даешь.
   Это еще что за степная птица? В комбинатовской гостинице в прошлые приезды никто из соседей по комнате не жаловался на мой храп. Я ничего не сказал и, поворочавшись, заснул.
   Когда окончательно проснулся, был полдень. Усатый причесывался у зеркала. Он похож на белька с острова Ратманова. Сосед услышал, как я чиркнув спичкой, закурил, открыл рот. В зеркале отразились два огромных, заостренных клыка на верхней челюсти.
   Нет, он не белек. Сосед мой Дракула акмолинских степей.
   – Тебя как зовут?
   – Бирлес.
   – Я сильно храпел?
   – Ужас. Обедать пойдешь?
   – Пойду.
   – Пообедаем на фабрике-кухне.У меня талоны есть.
   – Тебе сколько лет?
   – Двадцать три.
   – Ничего себе, – я присвистнул. – Я думал, ты старше меня.
   – Мне больше моего возраста дают. – Дракула улыбнулся и почесал лобешник. – Может из-за лысины?
   – Ты еще не лысый, – я подпрыгнул на кровати, – Выпить за знакомство возраст тебе позволяет? Позволяет. Как ты?
   – Можно. Только я не пью.
   – … Нас семеро братьев и сестер. – Я пью вино, Бирлес рассказывает. – Родителей потерял в тринадцать лет, учился в интернате…
   – В один год лишился родителей? От чего они умерли?
   – От инсульта.
   – Живешь в общаге?
   – У тети.
   – Где работаешь?
   – Инженером на кафедре тяжелых цветных металлов в политехе.
   – Слушай, пузырь кончился. Надо по новой сходить в магазин.
   – Я сбегаю.
   – На тебе деньги.
   – Не надо. – сосед отстранил мою руку с трехрублевкой. – Моя очередь угощать.
   – Но ты же не пьешь!
   – Ну и что?
   Бирлес демонстрировал хорошее знание правил уважения старших..
   Его этикет мне по нраву. Он надел туфли на высоких, заостренных к низу, каблуках. Такие туфли в Алма-Ате шьют для приезжих казачат будочники с фабрики Степана Шаумяна. Каблуки с подковками, нос у туфелек узкий. В таких хорошо по парадной брусчатке прицокивать.
   Из своего номера на втором этаже поднялся Шастри. Увидел пустую бутылку, повертел в руках и догадался:
   – Уже познакомились?
   – Выпьешь?
   – Нет. Мне вечером с Зорковым встречаться.
   Вечером я позвонил домой.
   – Улан нашелся! – сказала мама.
   – Где?
   – В Ташкенте.
   Ситку задержали в Ташкенте менты и поместили в приемник-распределитель. Сейчас идет документирование личности.
   После чего, обещает узбекская милиция, Ситку Чарли с спровождающим доставят в Ама-Ату.
   – Позвони Розе в Чирчик.
   – Утром я позвонила ей. Роза поехала к нему. Обещала покормить.
   – Если достану билет, то послезавтра прилечу домой.
   – Нурхан не будет возражать.
   – Куда он денется.
   Шастри не возражал. Потому что в автобусе мы познакомились с девицей и пригласили ее вечером к себе.
   Пили в номере Шастри, кончились сигареты и я поднялся за ними к себе. Вернулся через полминуты, дверь заперта и тишина. Стучал я громко, за дверью послышался голос молодухи: "Сильней стучи!".
   Поступил я не по-товарищески, но мне хотелось еще с ней покурить.
   Наконец дверь открылась, девица выскочила, посреди комнаты на домкрате стоял голый Лал Бахадур Шастри.
   По результатам посиделок накоротке состоялся обмен мнениями: он двинул меня в подбородок, – я треснул его пустой бутылкой по голове.
   Поднялся я в номер слегка окровавленный и попросил Бирлеса:
   "Сходи, посмотри,что там с Нурханом".
   Чаще убивают, говорил Серик Касенов, как раз пустой бутылкой. В полной бутылке жидкость амортизирует удар по бестолковке, усилие получается рассредоточенным, разлитым; порожний пузырь бьет слитно, осколки наносят более серьезные ранения.
   Для Шастри удар оказался не смертельным. Но с братской дружбой на данном этапе покончено.
   Когда наступает сентябрь…
   Главный отличительный признак провинциализма в науке – серьезное отношение к себе, к своему вкладу в сокровищницу знаний. Это и отмечали в отзывах на труды наших исследователей московские ученые. "В традициях КазНИИ энергетики выполнять НИР
   (научно-исследовательские работы) с большим запасом. – писал рецензию на диссертацию сотрудника доктор наук из Москвы Штейнгауз и саркастически подначивал. – Подобная перестраховка не может не радовать".
   Что и говорить, провинциалам не достает непринужденности, легкости.
   Кул говорил, что когда он учился в аспирантуре ВИЭСХА, то заметил, что москвичи дисеры кропают между прочим, не забывая о главном – об обустройстве быта. Фанатики от науки – на перефирии.
   Провинция живет слухами. Ну, например, в коридорах обсуждают жизнь академика Стыриковича. Михаилу Адольфовичу за восемьдесят, и он ни разу не болел, никогда не простужался, даже гриппом не заражался. Сей факт биографии Стыриковича вызвал серьезную озабоченность в среде соратников и они пригласили специалистов-геронтологов осмотреть патриарха.
   Читая некрологи в центральных газетах, легко убедиться: в основной своей массе крупные ученые живут долго. Умирают обычно в возрасте около восьмидесяти. Саян Ташенев объяснял долголетие крупняков активной мозговой деятельностью. Она, мол, способствует тому, что сосуды их по этой причине долго не теряют эластичности.
   Кул Аленов стоял на своем и говорил, что со здоровьем у корифеев более-менее порядок как раз потому, что они не считают науку занятием достойным серьезного к себе отношения. Дескать, корифеи на то и корифеи, что умеют распределять силы по всей дистанции столь равномерно, что их хватает на все.
   Заместитель директора энергетического института (ЭНИНа) имени
   Кржижановского Александр Семенович Некрасов близкий знакомый
   Аленова. Среди специалистов у него есть имя. Какое имя? Что он там понаписал в монографиях мы не знаем, – не читали, но, скажем, кто сегодня директор ЭНИНа мы знать не знаем, а про заместителя наслышаны.
   В нашем институте, надевающих под костюм галстук, по пальцам можно пересчитать. А вот глянешь на Некрасова и думаешь: в ЭНИНе все такие при галстуках, вальяжные, говорливые дамские угодники.
   Живые классики когда-то и сами ходили в бишарушках. Александр
   Семенович не классик, но, если будет так же активничать, то со временем вполне может пробиться в корифеи. Из сотрудников КазНИИ энергетики ему понятнее всех наш Аленов.
   – Кул, как ты обкатал Некрасова? – спросил я.
   – Да не обкатывал я его, – Аленов говорит правду. Он не привык перед кем-то пресмыкаться и, уж тем более, тратиться на кого-то. – У меня с ним равноправные отношения. Идем с ним по базару, чувствую, ждет он, чтобы я крутнулся на бабки… Нет, думаю, не на того напал.
   Просто советую ему, купи вон те яблоки, веду его туда, где всегда дешевая курага, орехи. Больше ничего.
   – И он не обижается?
   – Да сосет он х… Чем он лучше меня?
   И то правда.
   У Аленова вышла из печати первая монография в соавторстве с
   Каспаковым. Жаркену в ней принадлежит по половинке введения и заключения. Короче, писал (было это еще до 80-го года), конечно,
   Кул, но чтобы книга проскочила через Чокина, Аленов согласился включить в соавторы Каспакова.
   С Кулом у нас шоколадные отношения.
   Ах, Арбат, ты моя религия…
   На работе появился в понедельник. Кэт пришла ближе к десяти. Я выходил из внутренней комнаты от мужиков и увидел, как она поправляла юбку. Она спрашивала про меня у Карины: "Приехал?".
   – Ты ждала меня? – спросил я.
   – А ты думал.
   Кэт вынула из ящика стола бутылку "Русской".
   – Закир рылся в шкафу и за книгами наткнулся на пузырь. Говорит, что водку заныкал ты.
   – Я никогда не оставляю за собой зло. – сказал я и решил. – Коли так, пузырь подлежит оприходованию. Поможешь?
   – Помогу. – ответила Кэт. – Только после работы.
   – Останешься?
   – Ну.
   Что это с ней? Сегодня она своя в доску и не вспоминает о ребенке в садике..
   К одиннадцати нарисовалась Тереза Орловски.
   – Опять под отстой попала? – съязвил я.
   – Представь себе, попала, – коза-дереза соврет и глазом не моргнет.
   Тереза Орловски поиграла глазками и спросила: "Кул меня не искал?".
   – Искал. Сказал, как появишься, сразу к нему.
   – Ой, что я ему скажу? – притворно засуетилась Черепушечка. – Он же меня дрючить будет!
   Кэт, Марадона, я переглянулись и засмеялись. Надя Копытова сделала замечание:
   – Наташка, следи за языком!
   – Что я такого сказала?
   – Ты сказала, что Аленов будет тебя трахать!
   – Разве? – кокетливо повела плечиками Орловски. – Подумаешь. У нас в Москве все бабы так говорят.
   Наташа уселась за стол краситься. Подводя губы, сказала:
   – Бяша, а знаешь, без тебя ко мне приставал Алдояров. Проходу не давал: "Наташенька, Наташенька!".
   – А ты что?
   – А я… – Тереза Орловски сделала губки бантиком и прыснула. – В жопень послала его.
   – Смотри у меня. – сказал я. – Будешь с ним яшкаться, – уволю без выходного пособия.
   – На фиг мне сдался этот черножопый!
   – Я тебя предупредил.
   – Мог бы и не предупреждать. – Орловски продолжала шалить. -
   Знаешь, кто мой кумир?
   – Кто?
   – Ты, Бяша!
   – Во дает! – я повернулся к Наде Копытовой..
   Мужья что у Марадоны, что у Терезы Орловски – милиционеры. Первый работает в городском управлении, второй – в МВД. Что тот, что другой
   – жгучие красавцы. Наташин супруг по матери еврей, что дает Наде основание считать и козу-дерезу Терезу русской только по паспорту.
   Копытова засмеялась: "Эта любого окрутит".
   – Когда Алдояров идет тебе навстречу, – рассказывала Марадона, – он смотрит так, как будто раздевает тебя взглядом.
   Пустилась в додекретные воспоминания и Кэт.
   – Однажды он подвозил меня до дома… Остановил машину у
   "Сайрана"… Говорит: "Искупаемся". Я была в сарафане, без бюстгалтера, смеюсь: "Не хочу". А он давай, да давай".
   Трудно женщинам. Не работа – искушение.
   В комнату влетел Кул Аленов.
   – Скуадра адзурра! – накинулся он на Терезу Орловски. -
   Крестьянка! Опять опоздала!
   Орловски по-лисьи выгнулась перед Аленовым.
   – Кул Сафиевич, меня Бяша с утра в библиотеку послал.
   – Что ты говоришь? Бектас торчал в Усть-Каменогорске.
   – Он в субботу прилетел, а вчера позвонил мне домой и попросил сходить в пушкинскую библиотеку за журналами "Промышленная энергетика".
   – Было? – Кул повернулся ко мне.
   – Было. Я забыл тебя предупредить.
   – А журналы где?
   – Я успела только заказать. Завтра с утра пойду получать.
   Аленов немного поворчал и ушел в свою комнату.
   – Бяша, спасибо. Выручил.
   – А ты оказывается, не только крупная динамистка, но и опытная фонаристка.
   – Хи – хи. – Тереза Орловски закончила утренний туалет и складывала в косметичку помаду, пузырьки, кисточку. – Все. – сказала она и спросила: "Катя, ты обедать к маме пойдешь?".
   – Нет. Мне на базар надо.
   В обед с Кэт пошли на базар. У Никольской церкви бабушка торговала бульдонежами.
   – Дайте вот эти… – Я посмотрел на Кэт. – Для этой белой женщины.
   Я – королева всех бензоколонок…
   Орловски, Марадона, Гурагча, Кэт и я расселись в кустах у
   Весновки. С нами был и Макс из лаборатории Устименко. Ему 26, член
   КПСС, не женат. Макс в рабочем порядке дружит с Марадоной. Марадона домой не спешит, у нее есть кому и кроме нее забрать ребенка из садика. Тереза Орловски подписалась остаться на полчаса.
   Марадона предлагает влить в водку немного пепси. Это она хорошо предложила. Водка вместе с пепси пьется как газировка, и кайф еще тот.
   Первой слиняла Тереза Орловски: "Садик работает до половины седьмого" – сказала она и побежала к автобусной остановке.
   – Тебе за ребенком не надо? – спросил я Кэт.
   – Соседка заберет. – ответила она и попросила. – Проводи меня…
   Она захорошела и бегает на стройку через каждые полчаса.
   "Разгорелся наше тюх! Тюх-тюх-тюх!". Пили до закрытия магазина.
   Кэт, верной фронтовой подругой, провожала меня домой. Матушка открыла дверь и ничего не сказала. Кэт и я молча прошли в мою комнату.
   Я повалил ее на кровать. Я раздевал ее, она не сопротивлялась.
   Выключил свет.
   И так и этак. Ничего не получается.
   Прошло минут двадцать.
   – Включи свет, – Кэт стояла у противоположной к кровати стене и придирчиво рассматривала себя. Она глядела себе вниз бесстыжим пупсиком. – Живот совсем распустила.
   Я протрезвел. Недоумок меня подвел, и я выяснил: Кэт не только вся гладенькая. Местечко, что у нее под ключицей, самое-самое.
   – Где маман?
   – К соседке пошла.
   – Мне надо позвонить, – Она протрезвела. – Дай мне халат.
   Она сидела в холле на топчане и разговаривала по телефону.
   – Алла, ты Фатьку забрала из садика? Спасибо. Где я? На блядках.
   А что? Вам можно, а мне нельзя?
   – Поговорила? – я выхватил из ее рук трубку, распахнул халат. -
   Пошли.
   – Пошли.
   Опять борода. Пока что-нибудь не получится, выпускать ее нельзя.
   Я почему-то подумал, что окончательно протрезвев, Кэт опомнится и закроет доступ к телу.
   Получилось с третьей попытки. Кое как. Она завелась и умоляла думать не только о себе. Нашла кого просить.
   В ванной Кэт приводила себя в порядок.
   – Извини.
   – За что?
   – Разочаровал тебя.
   – Ай… – Кэт обливалась под гибким душем. – Все вы ученые такие.
   Я подал полотенце и подумал: "Она разочарована. Отдастся ли она еще раз?".
   Мама ничего не сказала. Сама виновата. Приставила охрану, а на старые привычки караульных не обратила внимания. Матушка не лопухнулась с охраной и ничего не сказала, потому что у нее в разработке находился план, по которому я должен был вновь жениться.
   На работу Кэт пришла в начале одиннадцатого. Я стучал на машинке.
   – Привет. – не поднимая головы, сказал я.
   – Привет. – тихо ответила Кэт и повесила сумочку на спинку стула.
   Она смущена. Полезла в стол, вытащила спички, достала из сумочки сигареты.
   – Узбек шумел? – спросил я.
   – Было дело… – сказала она и пошла курить на чердак.
   Меня позвали к телефону.
   – Звонила Роза. Утром Улан с милиционером выехал из Ташкента. – прокричала в трубку матушка.
   – Роза еще в Ташкенте?
   – До вечера она еще там будет.
   – В обед приду и позвоню к ней.
   Кэт еще курила на чердаке, но я туда не пошел. В комнату вернулась все такая же притихшая. Обоим нам не в жиляк.
   – Перед твоей маман неудобно. – сказала она.
   – Ерунда. С кем не бывает.
   – Да нет, не ерунда. Я ей обещала охранять тебя, а сама…
   К обеду на работе появилась Тереза Орловски.
   – Катя, ты где вчера была? Я тебе весь вечер звонила.
   – А ты почему опоздала? Опять отстой или сантехника ждала?
   – А ты откуда знаешь? – у Терезы, когда она напропалую врет, глаза бегают по кругу. – Трубу прорвало. Представляешь?
   – Представляю.
   В комнату зашел Гуррагча.
   – Бек, у меня зачет по судебной статистике.
   Гуррагча учится заочно в КазГУ на юриста. Монгол не знает, как называется должность у Брежнева. В курсе он только, что Леонид Ильич в стране главный. Хороший юрист получится.
   – Займемся. – сказал я и обратился к Орловски. – Наташенька, зачем звонить в домоуправление, когда на работе есть штатный сантехник. – я показал на Гуррагчу.
   – Монгол и трубы чинит? – засмеялась Тереза Орловски.
   – Еще как чинит.
   Потомок сотрясателя Вселенной ощерился в плотоядной улыбке.
   Его гарем опустел. Карина ждет ребенка, и Томирис собралась увольняться.
   – Катя, обедать где будешь? – Тереза милая нахалка. Еще бумаги на столе не разложила, а уже об обеде думает.
   – К маме пойду. Пойдешь со мной?
   – Пойду.
   В квартире матери прописан младший брат Кэт – Малик. Брат, как и сестра, вырос в микрашах, служил в армии, работал артистом оригинального жанра, немало поездил по стране. В прошлом году отсидел год общего в Заречном за грамм гашиша, сейчас живет то у сестры, то у матери.
   – Роза! – я позвонил в Ташкент. – Улан новосибирским поездом едет?
   – Да. – по телефону голос у Розы как у теледикторши. – Знаешь, что он мне сказал, когда я к нему ходила?
   – Что?
   – Он сказал, что душа болит за брата, который в больнице… И еще сказал, что его земля зовет.
   Земля зовет? Что это значит? Ничего, кроме того, что по возвращении Ситку нельзя от себя отпускать. Но как это сделать?
   Карашаш и я встретили на вокзале Ситку Чарли с милиционером.
   Ситка галлюцинировал и хвалил ташкентского мента.
   Где два месяца скитался, Ситка так и не рассказал. Прнехали санитары шестого отделения. Ситку Чарли увезли, милиционер остался на два дня погостить.
   "Центр мироздания", – сказал американский летчик.
   Х.ф. "Миранда", режиссер Тинто Брасс.
   Три вечера подряд думал о Кэт. Думал с волнением. С ней, оказывается, может быть очень даже хорошо. Это так, но сейчас я в беспокойстве не из-за того, что я не оправдал ожиданий коллеги. Надо подготовиться ко второму сеансу связи. На время прекратим бухать. Ей быть может тоже неловко, но по другой причине. В последнее время она посерьезнела. До того стала серьезной, что пойти курить с ней на чердак я решился только в четверг. Мы поднимались по лестнице, я приобнял ее за талию, она молчала. Курили молча. Что она молчит? Я переживал, что на этом все и закончится. "Нет, – думал я, – если она мне, как говорила сама Кэт, – друг, то это еще не все. Сеанс связи должен когда-то повториться.
   В пятницу мы разошлись по домам до понедельника и в тот же вечер, в десятом часу, Кэт позвонила.
   – Чем занимаешься?
   – Ничем.
   – Я звоню из автомата, приходи.
   – Куда?
   – Я у мамы.
   – Поздно уже.
   – Я плов сварганила и у матери пол-пузыря осталось.
   Она не поставила крест на моем недоумке и дает шанс исправиться.
   Я разговаривал и видел перед собой, как она гуляет голышом по комнате с сигаретой. Я загорелся.
   – Подожди секунду, – я пошел на кухню.
   – Мама, Катя в гости зовет.
   – На ночь глядя? Никуда не пойдешь.
   – Не пускают, – я взял трубку. – Слышь… Завтра утром сама ко мне приходи. Манты хавать будем.
   – Хорошо.
   – С утра приходи, – повторил я и положил трубку.
   Бывает же так. Матушка нашла в лице Кэт не только моего охранителя от буха, она посылала ее на на базар, в магазин, моя коллега продавала на работе мамины ювелирные украшения. Еще мама делилась с Кэт планами женить меня. О демократичности Кэт она наслышана не только со слов Умки, но не допускала и мысли, что замужняя женщина в забытьи буха потеряет осторожность.
   Теперь же мама посчитала, что хоть Кэт не совсем надежный помощник в ее планах насчет меня, но тем нее, до поры до времени связь с товарищем по работе позволяет контролировать меня лучше прежнего. И для здоровья полезно, и гарантия от непредвиденного увлечения.
   Я долго ворочался в постели. Зачем отпрашивался? Надо было втихоря свалить. Звонок Кэт означал, что она женщина в высшей степени великодушная и не обескуражена провалом, мыслит перспективно, стратегически, и в трезвом уме готова к продолжению сотрудничества на основе общности интересов. Я пустился в воспоминания. Спал часа три.
   Не было и девяти, когда я побежал к дому ее матери.
   Дверь открыла Кэт.Она была в ночнушке.
   – Ты еще спишь? Забыла, что тебя на манты звали?
   – Не забыла. А че это ты с ранья?
   – Напомнить, чтобы зубы почистила. Короче, давай быстрей собирайся.
   – Ты иди, я скоро приду.
   Кэт пришла к началу передачи "Утрення почта".
   Села в кресло. Оглянулась. На кухне мама лепила манты.
   – Пойдем покурим.
   – Пошли.
   Зашли в мою комнату. Скидывая с себя платье, она сказала: "Закрой дверь на ключ".
   – Куда ложиться?
   – Забыла?
   Любит она это дело. И не ленивая рохля.
   – В ванной никого нет?
   – Кто там может быть?
   Она полоскалась и разговаривала.
   – Ты, конечно, думай как хочешь, но с другими бабами будь осторожен.
   – В каком смысле?
   – Не подцепи от кого-нибудь.
   – От кого это я подцеплю?
   – Мало ли… Человек ты свободный, но и меня не обижай.
   – Не понял… Ладно, пошли манты хавать.
   Мама молчала и не глядела на Кэт. Моего товарища по работе скромницей не назовешь, но сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке. Матушка тем временем нарушала законы гостеприимства:, и демонстративно не подкладывала Кэт добавки, и та чего-то забоялась.
   – Наелась? – спросил я Кэт.
   – Ага.
   – Пошли покурим.
   …Кэт сбегала в ванную, и, раскинув ноги на ширине плеч, с сигаретой в руке, лежала в кровати, и следила за моим взглядом.
   – Что ты там разглядываешь?
   – Смотрю на то место, каким ты меня совратила.
   – Имей в виду: пока не кончу, не уйду.
   – Слушай, у тебя чудненькая пиписька.
   – Ты мне зубы не заговаривай. Сказала: пока не добью – не уйду.
   Ее не надо просить ни о чем. Животик у нее мягкий-премягкий, волосики редкие, кое-где седые. Центр мироздания повторяет движения хозяйки. Подруга чихнула, центр слегка встрепенулся и отозвался неуловимым шевелением.
   Циркачки.
   Буйне вийна квитна Черемшина…
   В Алма-Ате книги Аблая Есентугелова переводил Морис Симашко. До недавнего времени переводил его и московский писатель Юрий
   Домбровский. Домбровский – это Юрий Д., в коттедже которого Доктор пропадал до утра летом 60-го. В Алма-Ате Юрий Осипович находился то ли в ссылке, то ли в бегах. В середине 60-х он уехал в Москву с женой Кларой.
   Доктор в 66-м бывал у него в московской квартире. Со слов брата,
   Домбровский и в Москве продолжал собирать сходняки и каждому старому собутыльнику был рад как близкому родственнику. И это при том, что он запросто сиживал в редакции "Нового мира" у Твардовского, что в парижском издательстве "Галлимар" регулярно выходили его книги.