Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Глава 6

   Во втором от Колдуньи с Маркизой подъезде поселились новые друзья братьев. Витька Кондрат и Саня Скляр.
   Кондрат парень с богатой репутацией. Несколько лет с хулиганами из домов Кировского завода он наводил шорох в районе Центрального стадиона. Дрался технично, противника выключал с первого удара.
   Скляр, напротив, не дрался и ходил сам по себе. Любил повеселиться, особенно курнуть.
   Кондрат тяготел больше к Шефу и Джону. Скляр дружил с Доктором.
   Друзья собирались в детской с утра. Пересказывали приключения минувшего дня, смеялись. Приходил Сашка Соскин и тут же на него возникал Кондрат.
   – Тебе чего здесь надо?
   Шеф останавливал Витьку.
   – Не трогай…Соскин наш пацан.
   Соскин украдкой глядел на Шефа. Кондрат бурчал.
   – Да ты че, Нуртасей! Никакой он не наш… Это пристебай…
   Соскин, что верно, то верно, пристебай из пристебаев. Тут Витька прав. Но что Соскин наш пацан тоже правда. Не беда, что он заявлялся к нам исключительно по нужде. Кто-то обидел, кирнуть на халяву -
   Сашка Соскин тут как тут.
   У меня тоже появился друг. Вася Абрамович.
   Давным давно,
   На Дальнем Севере,
   Где человек сидел на дереве…
   Мужики пили пиво, курили, Васька пел под гитару. Оглушающе беспорядочный бой семиструнки не смазывал впечатления – голос у
   Абрамовича в поряде.
   Мой одногодок Вася Абрамович жил с матерью в подвале дома через дорогу и мечтал стать артистом. Мужики, что приходили в беседку послушать Васино пение, говорили: "Быть тебе, Вася артистом…
   Только не пей…". Говорили не пей, а сами при этом угощали Ваську вином и пивом.
   Неунывающий, веселый Вася нравился всем. Приглянулся он и моей матушке. Близко сошелся Вася и с братьями.
   Я не жаловался другу на жизнь. Абрамович своими глазами видел, как я дрожал в страхе перед Шефом. За невыученные уроки брат взял за правило ставить меня в угол. На вытянутых к потолку руках я держал по тому энциклопедического словаря. При этом сам Шеф с Коротей и
   Муркой играли в преферанс.
   Коротя жалел меня.
   – Нуртасей, может хватит…
   Шеф рявкал на друга:
   – Не твое дело! Ты же не знаешь, что у него творится по алгебре и немецкому. Не знаешь? То-то. Бек тупой как сибирский валенок и уроки не учит.
   Когда Шеф задумывался вслух: "В кого ты у нас такой?", я нисколько не обижался, потому что в тайне не считал себя беспробудно тупым. "Дело не в этом". А дело в том, что Шеф боялся за меня.
   Боялся, как бы я не встал на проторенную Доктором и Джоном дорожку.
   Мало того, что Васька веселый, он еще и безотказный. Я не хотел домой и предложил: "Пойдем сегодня ночевать в подвал". Васька поддержал: "Пойдем".
   …Нестерпимо противно бил в глаза свет. Спросонья ничего не разобрать. Кто? Что? Глубокой ночью нас с Васей разбудили мильтоны.
   Мусора столкнули меня и Васю лбами, и повели к воронку.
   В дежурке райотдела милиции три офицера. Один из них, старлей услышал мою фамилию и возрадовался: "Скоро придет лейтенант Уютов.
   Вот он тебя повесит на эту лампочку".
   Про Уютова слышал я от Джона. Лейтенант гонял малолеток
   Советского района и Шефа с Джоном знал хорошо.
   Я и Вася сидели на лавке и слышали, как дежурный выговаривал по телефону моей матушке:
   – У вас в семье растут одни бандиты…Что вы отнекиваетесь…?
   Придите и посмотрите… Теперь и самый младший встал на преступный путь…Что нет? Я говорю: "Да!".
   Пришел верзила. Это был лейтенант Уютов. Ничего не сказал и вывел
   Васю из дежурки. Через пять минут райотдел огласился диким криком
   Васи. Васька не нюня, пацан крепкий. Значит, били жестоко.
   Дежурный улыбнулся мне: "Следующая очередь твоя".
   Крики из пыточной усилились. Что делать? Сейчас меня будут бить.
   Я лихорадочно обдумывал, как буду умолять Уютова не делать мне больно. Открылась дверь и в дежурку вошел Шеф. Старлей привстал со стула.
   – Нуртас, как здоровье?
   – Нормально.
   – Ты присядь.
   – Где его задержали?
   – В подвале… В доме по Курмангазы и Коммунистическому…
   – Вы его не трогали? – Шеф хмуро смотрел на старлея.
   – Да ну что ты, Нуртас…
   В дежурную комнату вошли Васька с Уютовым. Васька улыбался.
   Лейтенант и Шеф молча поздоровались.
   …В доме Васи висела писаная маслом картина с изображением женщины. Женщина держала в руке виноградную гроздь.
   – Откуда рисунок?
   – Мамаша нарисовала.
   – Да ну?
   Сначала я не верил. Мама Васи женщина слишком простая, уборщица.
   Приглядевшись, однако поверил. Левая рука на портрете длиннее правой. Настоящий художник так не нарисует
   Васю пацаны пытали из-за фамилии. Вася объяснял.
   – Какой я еврей? С мамашей мы жили в Минске. И я – белорус.
   Фамилия у меня тоже не еврейская. В Белоруссии много Абрамовичей живет.
   Прошло время и близкая подруга васиной матушки проболталась о том, что будто Вася не родной сын своей мамаши.
   – Оказывается, моя родная мать – артистка… Живет в Минске. Сам посуди: может ли сын уборщицы иметь музыкальный слух, голос и играть на гитаре?
   – Не знаю.
   – А я знаю. Не может.
   Почему тогда родная мать отказалась от Васьки? Друг объяснил: всему виной обман, который устроила тринадцать лет назад его нынешняя мама – уборщица.
   – Кто там? – Шеф лежал, потягиваясь в постели. -- – Сашка
   Шматко пришел.
   – А-а… Соскин…
   Соскин жил в квартале от нас. Дома у него отец, мать и маленькая сестренка. Учится Сашка в 9-м классе 25-й школы и на следующий год собирается поступать в Актюбинское летное училище.
   Соскин присел на край шефовской кровати.
   – Нуртасей, извини…
   – Ты про что? – Шеф закурил сигарету.
   – Я про чуруковский занак. Помнишь?
   – А это что ли? – Шеф закурил. – Ерунда. Чурук сам виноват.
   Соскин подобострастно кивнул.
   – Нуртасик, помоги…- Шматко жалобно смотрел на брата.
   – Говори.
   – С меня хочет поиметь Пашка Сафонов.
   – За что?
   – Ну я…- Соскин замялся.
   – Не тяни вола за хвост.
   – Да… В общем я его… Там с деньгами…
   – Обжухал?
   – Ага.
   – Башлей много было?
   – Восемь рублей.
   – Не очкуй. Я Пашке скажу. Он не тронет тебя.
   Сашка Соскин посягнул на занак Сашки Чурука. С кем не бывает.
   – Ой… – Соскин поднялся с кровати.- Нуртасей ты всегда меня выручаешь.- Он нагнулся перед стулом, на котором лежала пачка
   "Примы". – Я возьму пару сигарет?
   – Бери.
   Витька Кондрат пришел к Джону.
   – Как оно?
   – Ништяк. – Джон хитро улыбнулся и спросил. – Курнешь?
   – Спрашиваешь. – Кондрат хихикнул. – А есть?
   – Для тебя держал. Центровой баш.
   – О! Где взял?
   – Там же. На Дормастера.
   "Битка!" – Кондрата позвала матушка.
   Втроем мы прошли на кухню. Мама раскатывала тесто.
   – Битка, как мама?
   – Хорошо, тетя Шаку.
   – Битка ты наша куришь?
   – Что вы?! – Кондрат отрицательно покачал головой.
   – Молодес. – Мама сыпанула муки на доску. – Битка, ты честный…
   Но простодыра… Нельзя быть таким. – Поглядывая в потолок, матушка продолжала месить тесто. – Простота хуже воровства. Ты знаешь об этом?
   – Знаю.
   – Посмотри на Алима. Дуб, а башка на месте.
   – Да ничего она у него не на месте, тетя Шаку. – Кондрат посмотрел на Джона. – Я ему всегда говорю: "Сделай умное лицо и молчи". Когда-нибудь у меня дождется.
   Джон улыбнулся.
   То, как Витька Кондрат не совсем ясно сознавал, для чего природа снабдила его атлетизмом, не мешало ему угадывать тайные намерения друзей. Для Витьки не существовало понятия постыдности желаний. Если чего-то хочется Джону, то почему бы не помочь, так считал Кондрат, и действовал. Надо что-то своровать? Зачем дело стало? Пошли, Джонушке.
   Помимо поставленного удара с обеих рук, Витька мог легко запинать врага. Он был намного бесшабашней Шефа и если им обоим выпадало драться против банды, то Кондрат скорее не дрался, а скорострельно молотил.
   Единственный сын своих родителей Санька Скляр обходился с людьми по-простому.
   – Ну как, братка, дела? – сверкал золотой фиксой Скляр. – Пойдет?
   Рад за тебя.
   Сашка большой аккуратист, никогда не забывал следить за собой.
   Меняет рубашки почти каждый день, брюки всегда выглажены, туфли начищены до зеркального блеска.
   Как и Кондрат, Скляр недолюбливал Алима Кукешева и считал, что
   Алим не годится для их компании. Женьку Макарона он еще как-то терпел, но опять же полагал, что Женьке не хватает простоты.
   Макарон прибился в компанию Скляра с Доктором с конца 64-го.
   Высокий красавец с Военного городка приходил к нам и говорил: "Мне у вас хорошо". В ответ на это Доктор протягивал ему ладонь: "Держи машину – у нас будешь работать".
   Макарон не боксер, но дрался в стиле Владимира Мусалимова, бронзового призера первенства Европы по боксу – технично, экономно.
   Учился он в политехе на металлургическом. Когда Женька шел по Броду, девки не просто заглядывались на Женьку, а по-моему, начинали понимать, что такое благородная мужская красота. Куда там Таракану и прочим.
   Макарон рос без отца, а красотой пошел в мать. Однажды она забежала к нам и матушка, глядя на цветущую сорокалетнюю женщину, ахнула: "Ой бай, какая вы…!" Вместе с матушкой от мамы Женьки
   Макарона заодно офонарел и Ситка Чарли.
   …В первый раз Скляр залетел по любознательности. На ткацкой фабрике, где он работал учеником мастера, Сашка по закурке увел рулон мануфактуры. Дотащив мануфту до проходной, друг Доктора узрел опасность. Навстречу шли замначцеха с мастерами. Они не обратили внимания на несуна и должны были разминуться со Скляром. Но Саня поставил мануфту на землю, уселся на рулон и спросил:
   – А сколько время?
   На первый раз Сане дали год условно.
   Витька Кондрат в первый раз влетел по крупному. За драку с нанесением тяжких телесных повреждений он получил срок.
   Первый признак вхождения Ситки в кризис – наступление бессонницы.
   Попутно с бессонницей Ситка начинал много болтать. Родители упрашивали выпить аминазин, Ситка Чарли лекарство не принимал и в два дня обострение подходило к вершине пика.
   Если Ситка отказывался добровольно ложиться в больницу, мама говорила: "Надо звонить в домдорг". В том случае, если санитары третьего отделения были не прочь прогуляться от лечебницы до нашего дома, они сами приходили за Ситкой. В иных случаях мама получала указание из больницы звонить на 03.
   Бывало и так, что кризис возникал на ровном месте, из ничего.
   Сломался в доме телевизор, и я пошел смотреть кино к дяде Боре.
   Кроме детей дяди Бори смотрела телевизор и Катя. Та самая Катя, что училась в Ленинграде.
   Фильм еще не закончился, когда в коридоре зазвонил телефон.
   Трубку подняла Катя. На всю квартиру было слышно, как она кого-то материла.
   Катя вернулась в комнату. Клара – старшая дочь дяди Бори- спросила:
   – С кем это ты так?
   – Да с этим…сумасшедшим сыном тети Шаку.
   Изнутри проняло холодом. Катя мразь. Мразевка грязная. Что она наделала?! Я побежал домой. У трамвайной линии папа и мама держали
   Ситку за руки и уговаривали вернуться домой. Ситка Чарли мычал как пьяный.
   В "Иностранке" Джон прочел "Кентавра" Апдайка и сказал:
   – Почитай.
   Выборочно, кусками и не до конца, я прочитал. Из кусков сложилось следующее.
   Действие романа происходит в школе. В классе, спортзале, душевой.
   На уроке проказничает Айрис Осгуд. На глазах всего класса она соблазняет директора школы.
   Главный герой, пацаненок, страдающий псориазом. Вокруг псориаза и затягиваются главные переживания героя. У пацана есть девчонка, которая ему вроде нравится, и которая как будто не прочь и сама поиграть с ним в укромном месте. "Не здесь…Что ты?". В спортзале полно людей, он и сам, герой романа не верил что такое возможно вообще, а не только именно здесь. Как я понял, пацаненка помимо одноклассницы тянуло и к учительнице Вере Гэммел. А что учительница?
   Ее голой застал под душем отец пацаненка и она взмолилась перед ним:
   – Харон вспаши меня!
   Струпья… Они не болят, не мучают, но постоянно о чем-то напоминают. О чем? О том, что тебе не все можно. От струпьев можно избавиться, если поехать к морю позагорать, и то только на время.
   Струпья выступают для пацана ограничителем. Из-за них он не может многое себе позволить. Из-за струпьев он не может раздеться перед посторонними. И что ему остается? Вот он и сидит среди болельщиков в спортзале, в то время, как одноклассники носятся по баскетбольной площадке и думает о том, как летом поедет с отцом к морю. Солнце успокаивает зуд, сводит, источающуюся лимфатической жидкостью, коросту на нет. К исходу осени зуд возвращается вместе с прежней чешуей и надо снова ждать лета.
   Апдайк описывает псориаз, сравнивая его с виноградными гроздьями.
   Да, он часто повторяет: "Виноградные гроздья". Почему и для чего?
   Может пытается вдолбить себе, что разгадка болезни именно в виноградных гроздьях?
   …Дома никого кроме нее и меня не было. Жена Сатыбалды лежала на кровати в детской и читала "Гроздья гнева" Стейнбека. Я смотрел телевизор в столовой и время от времени прибегал на ее зов.В положении лежа на животе ей трудно отвлекаться от книги и она просила меня то принести воды, то закрыть окно. Окно я закрыл, но ее все равно продолжало морозить. Жена писателя попросила принести одеяло из спальни.
   Теплое одеяло я принес и собирался укрыть ее поверх тонкого покрывала.
   – Нет. – Она оторвала голову от книги. – Покрывало совсем убери.
   Накрой одеялом.
   Я снял с нее покрывало. Она, как ни в чем не бывало, изнеженно потянулась, повела плечами. Жена Сатыбалды была в комбинации. Ничего более такого – все остальное находилось при ней.
   Два года назад, уже после того как Сатыбалды получил квартиру, к отцу пришли партнеры по преферансу. Среди них был и Сатыбалды. Жена писателя на кухне раскатывала тесто для бесбармака, и Доктор то и дело отряхивал муку с переда ее черной юбки. Отряхивание больше походило на растирание. Особо усердствовал брат, вычищая юбку с того самого места. Время от времени Сатыбалды бросал карты и взъерошено влетал на кухню. Блудившие на моих глазах поварята отскакивали друг от дружки и делали вид, что обсуждают репертуарную политику драмтеатра имени Лермонтова. Писатель прозорливо чуял, что из
   Доктора ученик повара никудышний, но уличить домогателя с поличным не удавалось.
   Едва Сатыбалды возвращался в столовую, как Доктор вновь принимался за чистку. Жену писателя пронимала до лихорадки заботливость добровольного помощника, она показывала, где еще можно было бы пройтись по юбке, говорила отрывисто, сбивчиво и вела себя примерной девочкой. Руки у нее освободились от теста и муки, а
   Доктор продолжал наводить ей запсилаус. Шкодил он целенаправленно и умело.
   Дуракам везет. У жены Сатыбалды идеальная фигура. По-моему, она хорошо понимала, что счастье не должно принадлежать одним только дуракам, почему в меру доброты сердечной разжигалась от растираний
   Доктора.
   Где у них произошло окончательное сближение, Доктор не говорил.
   На настойчивые расспросы Джона только и сделал, что похвалил писательскую жену: "Она мастер своего дела".
   Год спустя был эпизод, когда она прибежала к нам, спасаясь от побоев Сатыбалды. Писатель поставил ей синяк и она лежала на диване в спальне с выключенным светом. Родители ушли в гости. В детской резались в карты Шеф, Джон и Мурка Мусабаев. Доктор отсыхал после пьянки.
   Через каждые десять минут я заходил в спальню, жена писателя с закрытыми глазами лежала на спине. Свет из коридора на секундуосвещал ее лицо. Было около восьми и она никак не могла спать и мне до непереносимой жути хотелось ее. Заходил в спальню я будто по делу – шарил по папиному столу и, проходя к двери, бросал взгляд на жену Сатыбалды.
   На кухне Доктор пил воду.
   – Я хотел тебе сказать…- я присел напротив, соображая как получше объяснить положение.
   – Хочешь ее вые…ть? – продолжил он за меня начатую фразу.
   – Д-да…
   – Залезай молча на нее и е…
   Легко сказать "залезай молча". Так я не умею. Я продолжал дуреть еще около часа, покуда не вернулись из гостей родители.
   …Прошел год. Я почти взрослый и укрывал ее не спеша, аккуратно.
   Она показывала, где, в каких местах надо подоткнуть одеяло. Я старательно выполнял ее указания и пытался проделывать, не выдавая, что творилось со мной, с деланным безразличием. Она что-то почувствовала, почему, наверное, не глядела на меня. Мне показалось что она… Да, мне отчетливо привиделось, что она ждет моих приказаний.
   Неужели все сейчас будет? Я ушел в столовую. Включил телевизор, снова зашел в детскую. Она все так же лежала и читала. Подай же знак, дорогая!
   Я метался взад-вперед, а она читала и читала.
   Ну что тебе еще нужно? Какой еще знак?
   Раздался звонок в дверь. Пришли отец с Сатыбалды. Через пять минут ввалился пьяный Доктор с другом Булатом Полимбетовым. Папа набросился на Доктора с кулаками. Сатыбалды заторопил жену: уходим домой.
   Чтобы она смогла одеться, писатель поднял как ширму покрывало. Он закрывал ее от нас. Но она же была в комбинации – все равно что в платье. Что тут такого, чтобы можно было от кого-то что закрывать?
   Однако он скрывал от нас то, что я видел свободно и чего, невзначай и намеренно, касался пальцами, когда укрывал ее от холода каких-то полчаса назад.
   Она одевалась и глядела куда-то вниз.
   Только сейчас до меня дошло, почему у меня звенело в ушах: "Ну что тебе еще нужно?".
   "Сенатор Барри Голдуотер на истерической высОте!" – с ударением на втором слоге в последнем слове газетного заголовка Ситка возвещал о начале нового этапа войны во Вьетнаме.
   Голдуотер предлагал сбросить на Ханой водородную бомбу и Ситка верещал от восторга. "Генерал Уэстморленд и министр обороны
   Макнамара ребята бравые, но до Барри им далеко". – улыбался Ситка
   Чарли.
   Брат противоречил себе: не любил Роберта Рождественского и при этом наизусть декламировал его стихи из американского цикла; хвалил
   Евтушенко, но не помнил за поэтом ни одной строчки, ни одного слова.
   Почему произошло именно так, как произошло?
   Я не пошел на улицу. Дома Ситка и я. Брат вновь входил в кризис.
   Бродил по коридору, разговаривал сам с собой, смеялся и напевал:
   "Цветок душистых прерий…".
   Я включил телевизор. Подошел Ситка, спросил: "Что за фильм?".
   Я сказал:
   – Ты не будешь смотреть. Коммунистическая пропаганда.
   – Как называется?
   Я сказал.
   Ситка направился к двери, но тут же остановился, повернулся ко мне и неожиданно сказал:
   – Тебе стоит посмотреть это кино.
   – Ты его видел?
   – Видел.
   – Иди ты…! – Я привстал со стула. – Досмотрел до конца?
   – До конца.
   У меня опустились руки.
   – Как же так… – Я растерянно смотрел на Ситку. – Это же две серии…Фильм советский…
   Ситка качнул, слегка наклонившись ко мне, головой.
   – Фильм не совсем советский. – усмехнулся Ситка Чарли и пояснил. Фильм начинается с "Аван ду сэй". Не прозевай…
   "Аван ду сэй?". Понятно. Так бы сразу и сказал".- подумал я и успокоился.
   Фильм назывался "Мне двадцать лет".
   Я начал смотреть и прозевал "Аван ду сэй". Ничего не происходит.
   По пустынным улицам идут трое солдат. Останавливаются, закуривают.
   Что-то обязательно должно произойти. Без этого фильму никак нельзя.
   Валентин Попов должен что-то сделать, что-то предпринять.
   У Попова хорошее лицо, чистые глаза.
   Первомайская демонстрация… Марианна Вертинская отпускает воздушные шары. Они летят в небо… Откуда взялся Попов? До этого я никогда его не видел.
   "- Это твоя жена?
   – Нет, сестра.
   – Сестра? – переспросил солдат. – А как ее зовут?
   – Верка.
   – Вера, – повторил солдат. – А где мать?
   – На дежурстве.
   – И ты работаешь?
   – Да.
   – Слушай, я никогда не думал, что у меня будут двое таких ребят.
   Ты меня хоть немножко помнишь…?
   …Блиндаж расплывался, уходил в небытие…
   "Как мне жить, скажи…"
   – Сколько тебе лет? – спросил солдат.
   – Двадцать три.
   – А мне девятнадцать.
   – Как жить? – повторил Попов.
   "С каждым днем расстояние между нами будет увеличиваться…".
   Блиндаж пропал.
   Из актеров я запомнил только Попова и Вертинскую. Спустя двадцать два года узнал, что, оказывается, в фильме снимались еще и Губенко с
   Любшиным. Странно, как я не запомнил их.
   Попов все время разговаривал. С друзьями, с самим собой. Он разговаривал сам с собой, когда шел по Москве, когда сидел ночью на тахте и курил.
   Он разговаривал, уворачивался от встречных прохожих, останавливался перед светофором и разговаривал.
   О фильме я никому не рассказывал. И не хотел рассказывать. Да и попытался бы рассказать – ничего бы не вышло. Как рассказать то, что не расскажешь?

Глава 7

   – Вы тетя Шаку? – в дверях стояла худенькая девушка. – В
   Советском райзагсе вас ждет Роза…Она выходит замуж и просила вас прийти…
   – Ой бай! – Мама всплеснула руками и побежала в ЗАГС. Я не догадался пойти и поздравить Розу. Не догадался или не захотел? Не знаю.
   Я пошел на зовет. Вернулся и на кухне застал Розу. Она мыла посуду. Гости разошлись. В столовой папа разговаривал с Хаджи, мужем
   Розы.
   Я сопел за столом. Укладывая тарелки в стопку, Роза спросила:
   – Тебе не нравится мой муж?
   Я промолчал. Не то, что Хаджи, – любой ее муж не мог мне нравиться.
   Через два дня Хаджи и Роза уехали в Хорог.
   …Нина Васильевна сильно помогла возненавидеть алгебру. Новая классная руководительница кроме алгебры вела и геометрию. Простая и добрая, особенно когда речь заходила о домашних завтраках – она произносила "завтрик" – Нина Васильевна преображалась, когда кого-либо вызывала к доске: классная люто ненавидела тупарей. Первым
   УО в классе для нее был я. Стоило оговориться, сбиться, как тут же начиналась бомбардировка акватории порта Хайфон.
   – Что ты тут мне написал…! Отвечай! Кому говорят! – В слепой ярости Нина Васильевна наливалась краской и не помнила себя. – Что стоишь, как истукан?! Бестолочь! Идиот!
   Вода на рейде порта Хайфон бурлила, в разрывах бомб кипящей струей поднималась кверху, переворачивала джонки, вьетнамцы горошинами разлетались по волнам, барахтались и в судорогах шли ко дну.
   Вопли и визги Нины Васильевны напрочь выбивали из меня квадратные трехчлены, я ничего не соображал. Класс с одноклассниками вместе с
   Ниной Васильевной дрожал, трясся, переворачивался кверх ногами. Я не понимал где и зачем стою.
   Примечательно, что я не злился на Нину Васильевну. Я боялся ее.
   Это не ненависть, это другое. Вне алгебры человек она действительно хороший и то, как она произносила "завтрик", делало классную руководительницу совсем не похожую на ту, что бесчинствовала на допросах у доски.
   Если по-хорошему, то Нина Васильевна немного помогла мне разобраться в себе. А что до то ненависти к алгебре, то невелика потеря.
   Таня Батальщикова тоже училась в 6-м классе. Училась она в 28-й школе в одном классе с 2-85. К своим двенадцати годам Таня выглядела старшеклассницей, потому и немудрено, что вокруг нее ходили разговоры и сама она время от времени становилась причиной разбирательств среди старших пацанов.
   Как она познакомилась с Шефом? Брат учился на первом курсе и приходил в цековский двор к школьному товарищу Салакаю. Таня тоже жила в цековском доме, причем в одном подъезде все с той же 2-85.
   Приходил в цековский двор Шеф поддатый и как-то раз в беседке к нему подошла Батальщикова и сказала:
   – Нуртас, меня зовут Таня. Я давно хотела с тобой познакомиться.
   Брат взял шефство над Таней. Для начала избил таниных обидчиков по двору, позже несколько раз приходил к ней в школу расправляться с приставалами.
   Тане нравились хулиганы, она нуждалась в надежной защите.
   Несколько раз она звонила в отсутствие Шефа: "Передайте Нуртасику, чтобы он завтра пришел ко мне в школу".
   Нашла себе ровесника.
   В цековском дворе я сталкивался с Батальщиковой. Она была одна и кокетства ли ради или потому, что сама такая, задиралась с пацанами.
   При всем этом Таня представала вопреки разговорам о ней, девчонкой романтической. Она отдавала себе отчет в своей притягательности и что это могло принести ей, но при этом, казалось мне, внутри себя оставалась мечтательным ребенком.
   Я был не один, не заговаривал с ней, а она на меня внимания не обращала. Конечно, знай, она чей я брат, она бы обратила на меня внимание. "Но дело не в этом". Сколько я не приходил в цековский двор, ни разу не видел 2-85. Она отличница и наверняка усиленно занимается, а Батальщикова вместо того, чтобы делать уроки, задирала незнакомых пацанов.
   Связь Шефа с Таней прекратилась после того, как к нам домой пришел отец с матерью Батальщиковой. Шестиклассница несколько раз не ночевала дома и призналась родителям, что была с Шефом.
   Старший Батальщиков мужик серьезный, работник Комитета партийного контроля не грозил, но напомнил о разнице в возрасте между студентом-первокурсником и шестиклассницей и что может за это быть.
   Шеф все понял и перестал ходить в 28-ю школу.
   Шеф, Доктор, Женька Макарон и Большой на катке "Динамо" подрались с боксерами. Полутяжи, призеры чемпионата Вооруженных сил страны покромсали наших беговыми коньками.