Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Ты что? – повертела у виска пальцем Кэт.
   Шастри весело, его другу Руфе Сюндюкову не нравятся непроизводственные страсти.
   – Марьяш у тебя больная, – сказал Руфа.
   – Что поделаешь, – вздохнул шалунишка.
   – Ты тоже больной, – успокоил друга Сюндюков.
   Непосредственность Шастри лабораторных женщин не смешит. Мало того, Таня Ушанова не считает шалуна сильным по мужской части. "Да никакой он не этот…". – говорит Ушка. Того же мнения и Кэт. Из опыта тесного общения с Токсанбаевым и другими сотрудниками КазНИИ энергетики она делала скоропалительные выводы.
   – Среди ученых злое…чих мужиков нет, – сокрушается экономист.
   Страсть к поисковой работе вспыхнула с новой силой – помимо Кэт
   Лал Бахадур мастырится и к Умке. Он оглядывает с головы до ног бывшую аспирантку Каспакова, особо топорщится Шастри взглядом, когда взор задерживается на попке Умки.
   У Умки все на месте. Глаза, холеная кожа и все же попка у нее выбивается из общего ряда. Она у нее, как картинка – высоко приподнятая, упругая. Трудно представить, что с такой попкой можно ночи напролет читать "Капитал" Карла Маркса. Трудно представить, но, тем не менее, с такими данными Умка умудряется часто превращаться в левую эсерку Марию Александровну Спиридонову.
   В последнее время Умка жалуется на головные боли. Шастри знает, от чего у цветущей женщины бывает мигрень, в свою очередь до Умки плохо доходит, что как раз простоватенький, не ведающий за собой страха опозориться, торопыжка, может лучше всех и подходит для любовных утех, какими только и возможно снять вместе с головным недомоганием и думы о Карле Марксе.
   Таня Ушанова и Надя Копытова наперебой объясняют Марьяш:
   – Успокойся. Катя ни за какие коврижки не позарится на Нурхана. У нее молодой и красивый муж. Твой Нурхан Кате даром не нужен.
   В микрашах муж экономиста планового отдела Гапур человек уважаемый. Мало того, что хорошо дерется, так еще и мясник, который не только под себя гребет. Все, что ни зарабатывает, пропивает с кентами.
   Кэт под присмотром лабораторных мужиков разглядывала фотографии голых мужчин в журнале "Плейгел". Внимание ее привлек белокурый парень с органом, напоминавшим бивень мамонта.
   – Шланг, как у моего Гапура, – покачала головой Кэт.
   – Ты – королева бензоколонки! – откликнулся Хаки.
   Кэт ничего не сказала и вновь покачала головой.
   – И ты, имея при себе такое, недовольна мужем? – удивился я.
   – Одно и то же мясо надоедает, – апатично ответила Кэт.
   "Тут подошел Киндзюлис".
   – Нужна еще и колбаса, – подтягивая штаны, поддержал ее Шастри.
   Два года назад, к пятидесятилетию первого всесоюзного съезда писателей звание Героя Социалистического труда дали двадцати литераторам. Среди награжденных и Г.М.
   Писатель недавно развелся с Раей и женился на старушке папиного возраста.
   В народе Г.М. имеет большую популярность, про то, кто он такой, знают и на селе и в городе.
   Г.М. позвал Валеру порыбачить на реку Или. Папа никакой не рыбак, но отказаться от приглашения мэтра не посмел. Наловить ничего не удалось, отдыхающим надоело глазеть на пустые сети и они уселись за преферанс. Отец подумал-подумал и пошел искать, чем покормить старшего товарища. На станционном разъезде набрел на старика-казаха.
   – В ста метрах отсюда сидит голодный Г.М., – сообщил папа.
   Железнодорожник позвал жену и побежал резать барана.
   Когда отец рассказал о рыбалке, то я сказал:
   – Писатель может легко обходиться без денег.
   – Такой как Г.М.- да.
   Когда папа ездил в Москву, Г.М. просил зайти к его родственнику
   Ильгизу. Родственник Г.М. работал в институте ядерной энергии. В институтском буфете раз в неделю выбрасывали сигареты "Филипп
   Моррис" и "Парламент"; к приезду отца Ильгиз держал для Г.М. наготове коробку с сигаретами и растворимым кофе. Несколько блоков сигарет доставалось и мне.
   – Пап, по-моему, Г.М. забыл, что он народный писатель, – сказал я, осматривая кофейные банки и сигареты из института ядерной энергии.
   – Почему так думаешь?
   – Вместо того, чтобы пить кумыс или айран, он налегает на кофе.
   – Балам, у тебя нехорошая привычка шутить над заслуженными людьми.
   – Что я такого сказал?
   – Я имею в виду не только Габена, – сказал папа,- Когда я тебе говорю, что надо знать родной язык, ты говоришь, что иностранный знать тебе необязательно. Теперь… Сам с удовольствием куришь американские сигареты, пьешь кофе и говоришь, что Габену следует пить кумыс. Что за фасон? Чтобы говорить так, как ты говоришь, надо заслужить право так говорить.
   …За три или четыре года до развода с Г.М. Рая пришла за советом к маме.
   – Шаку-апай, – говорила жена писателя, – подруги говорят, что стыдно быть замужем за стариком, советуют развестись с Габеном.
   – Хорошие у тебя подруги, – ответила Ситок, – Ты не догадываешься? Они хотят занять твое место! Я понимаю… Ты молодая… Все может быть, – предостерегала мама, – Но если уж гулять, то с умом… Не позорь мужа… Тогда у тебя будет все. Ты знаешь, что хотят сделать с тобой твои подруги? Они прекрасно понимают, быть женой большого писателя – трудная, но счастливая судьба. И толкают тебя на большую глупость. Выкинь из головы всех подруг. Они – твои враги.
   Мама знала, что говорила – главным в привлекательности для женщин
   Г.М. она ставила редчайшую для большого писателя щедрость. Деньги легко приходили к Г.М., так же легко и быстро и уходили от него. В затратности Рая не отставала от мужа. С ее именем гости дома живого классика связывали заслуги превращения жилища литератора в самое притягательное место для людей литературы и искусства республики.
   Рая хорошо принимала гостей, была со всеми проста и естественна, впервые переступившие порог дома Г.М., переставали робеть, раскрепощались. Само по себе созерцаниемолодой, красивой хозяйки доставляло радость завсегдатаям застолий в доме классика. Закусив и выпив, мужчины садились за преферанс, женщины – в девятку или в кинг.
   Частенько играл здесь и знаменитый Мажикен Бутин. Рассказывали, что замминистра пищевой промышленности республики Бутина приглашали сыгрануть корифеи преферанса из Москвы, Ленинграда, Одессы, Праги.
   Среди серьезных картежников страны слыл он одним из самых рисковых, самых искусных.
   "Нет денег – не садись". Папа в доме Г.М., если и выигрывал, то немного, – не больше четвертака, а то и вовсе заканчивал игру при своих, или, хоть и немного, но проигрывал.
   – Пап, что действительно Бутин такой непобедимый? – спросил я.
   – Такой же непобедимый как и все.
   – Тогда почему он всех подряд чешет?
   – Кого это всех? – отец не разделял всеобщего восторга игрой замминистра. – У него в кармане всегда полно денег. Потому и играет уверенно. Твоя мать дает мне пять-десять рублей. С такими деньгами я не могу рисковать.
   Нравилось папе играть с Геннадием Толмачевым. Перший друг Олжаса
   Сулейменова, по словам отца, играл легко, любил рисковать. Про преферанс мог рассказывать часами и мечтал написать о пульках и мизерах книгу для простого народа. Толмачева я не видел, знал его по рассказам Валеры.
   – Такой же, как и Олжас, высокий, и такой же бесхитростный.
   В доме Г.М. матушка оставалась верной себе. В девятку никогда не проигрывала, всегда возвращалась домой с приварком.
   Жены других живых классиков поначалу не могли понять с чего это матушке постоянно прет масть. Пока одна из них не сказала прямо:
   "Шакен, вы мухлюете".
   – Тебе показалось, – Ситок шутя перевела мяч на угловой.
   … Развод Г.М. и Раи состоялся. Писатель пошел к Кунаеву. Первый секретарь ЦК дал Рае двухкомнатную квартиру. Предстояло перевезти бывшую жену с двумя маленькми дочерьми. Г.М. позвонил Валере:
   "Абдрашит, сделай культурно".
   Все и вышло культурно, без слез и попреков, но уж больно мрачно.
   Рабочие заносили мебель в новое жилье Раи. Бывшая жена писателя стояла молча в коридоре, не решаясь зайти в маленькую, непристойно стандартных размеров, кухню. Притихли и дети. Папа оглядел квартиру и не удержался от злорадства: "Рая, теперь ты узнаешь, как живут простые советские люди".
   С приходом новой жены веселья в доме Г.М. заметно поубавилось.
   Родителей приглашали в дом писателя все реже и реже, а вскоре и вовсе перестали звать на вечерние посиделки.
   Новая хозяйка буфет закрыла.
   Не все так просто. И не все то плохо, что хорошо. Рая крепко занозила сердце писателя. Да так крепко, что спустя годы, Г.М. написал свою лучшую книгу, – роман о любви. По отзывам читавших, в главной героине легко угадывается Рая.
   Встали утром рано, -
   Бьем по морде Ле Зуана.
   Мамины подруги высоко ценили задатки Ситка к селекционной работе и удивлялись, почему ей не удается женить Шефа и меня.
   Мама торопила: "Ты разве не понимаешь, что родители твои старые?
   Дочь Бекена – золото. В этом году ты должен жениться на ней".
   Разве кто против? Для меня несомненно: в том, что спалился я по главному делу в жизни, не отведав от рождения, что это такое, существовала причина более существенная, нежели душевные волнения, которые, по мнению специалистов, и лишают человека телесной силы.
   Один ли я подвержен волнениям? То-то и оно. Импотенция может иметь любую причину.
   Прошло одиннадцать лет. Недоумок напомнил о своем истинном назначении только однажды, в кустах у ресторана "Иссык". С тех пор ни гу-гу.
   Сегодня не ответишь, правильно ли я поступил, не сказав никому, в чем моя закавыка. Мог ли я поделиться с матушкой? Сейчас думаю, даже если бы и мог, то все бы окончательно испортил, завалил. Тогда, в
   1976 -м, превозмочь себя я бы ни за что не смог. В те годы импотенция являлась для меня даже не позорищем, а чем-то вроде родового проклятия, что, намного горше стыда и всякого рода срама, что и лишало решимости говорить о ней вслух даже с самым близким на свете человеком.
   Может поэтому я и деревенел при разговорах на тему, к каким необратимым последствиям ведет длительный перерыв в познании женщин.
   Паника усиливалась по мере давления матушки.
   …Селекционная практика доставляла матушке большое удовольствие.
   Не меньшее, чем шантаж простодушной номенклатуры.
   Начальника подотдела Госплана Есимхана Доктор привел домой летом
   1960-го. Познакомились они за биллиардом в третьем Доме отдыха
   Совмина. Прошло много лет, Доктор мотал второй срок на зоне, его знакомый все ходил и ходил к матушке. Из Госплана он ушел преподавать в политехнический, защитил кандидатскую. За что бы он ни брался, все у Есимхана получалось добротно и на совесть. Получалось все, за исключением личной жизни.
   Умный человек Есимхан, потому и много ему не надо. В чем была у него неувязка? Шибко скромный. Если Шастри торопился, раскрывал свои намерения женщинам как на духу, то Есимхан днями и месяцами только смотрел и вздыхал. Так и получилось, что было ему много за сорок, и ходил он ни разу не женатым.
   Мама регулярно настраивала его на игру с "каттеначчио" – в духе
   Эленио Эрреры:
   – Квартира у тебя есть, положение есть, деньги есть… Будь осторожен. Женщины тебя обворуют…
   Есимхан соглашался с Ситком. Мужик он сознательный и понимал: если пачкой щелкать, то, как пить дать, до нитки обворуют.
   Главный кадровый резерв матушки – библиотечный факультет
   Казахского женского педагогического института. Декан факультета
   Бакебала – давняя мамина подруга. Через нее Ситок устраивала приезжих аульных девчонок на учебу. Не бесплатно. Как родители девиц выходили на маму? Земля слухом полнится. В разных местах говорили: если хочешь пристроить дочку в Женпи, обращайтесь к Шакен, с этим дело у нее верняк.
   Кулила девушка не без приятности, плюс ко всему, внимательная.
   Хоть и поступила в Женпи не за просто так, но никогда не забывала поздравить маму с праздниками, приходила помочь и с уборкой по дому.
   Кулила закончила институт, работала по специальности, когда после трех неудач с женитьбой Есимхана, мама наконец вспомнила о ней и вызвала обоих на очную ставку.
   Есимхан Кулиле не глянулся. Мало того, что старый, так еще дюже похож на премьер-министра Демократической Республики Вьетнам Фам Ван
   Донга.
   Премьер ушел со смотрин расстроенный, Кулила убирала со стола посуду. Матушка взяла ее за руку:
   – Оставь. Поговорим.
   – Да, апай.
   – Ты что нос воротишь? Есимхан негулящий, доцент, его приглашают на работу в министерство, обещают, если женится, любую квартиру дать. Что тебе нужно?
   – Апай, вы интересный человек! – покраснела Кулила. – Посмотрите на него…
   – Что мне на него смотреть, – невозмутимо сказала мама, – С лица воду не пить.
   – А любовь? – спросила притихшая Кулила.
   – Что любовь? – презрительно переспросила Ситок и отрезала. -
   Насрать!
   Дела сердечные, они же житейские. Девушка упорствовала недолго.
   Через неделю Фам Ван Донг и Кулила подали заявление в ЗАГС.
   Прошло пять лет. Недавно с мамой я побывал в гостях у Фам Ван
   Донга. Кулила не прогадала. Взамен прежней двухкомнатной квартиры премьеру дали четырехкомнатную. Есимхан работал в Министерстве высшего образования, по квартире бегало и ползало четверо, один в один похожих на Фам Ван Донга, детенышей.
   В доме выписывали "Известия", "Литературку", "Советский спорт",
   "Казахстанскую правду", "Казак адебиети", "Науку и жизнь",
   "Иностранку", "Советский экран". "Футбол" я брал в киоске.
   Ситка Чарли, как всегда, с утра скупал все центральные и местные газеты.
   "Иностранка" печатает более-менее интересные вещи лишь в конце года. Все остальные номера заполнялись африканскими, азиатскими авторами. Пишут ребята хорошо. Может даже лучше многих европейских литераторов. Только кому любопытно знать, о чем рассказывают, к примеру, монгольские писатели Лодонгийн Тудэв или Сономын Удвал? Для меня имело значение и классовая позиция автора. Английский писатель
   Джеймс Олдридж – коммунист. Что интересного может написать современный пролетарский писатель?
   Подписку на "Всемирку" папа прозевал, о чем сожалела даже мама – книги в цене и в дефиците. Хорошая библиотека у Вовки Короти. Он приносил почитать Сида Чаплина, Вулфа, Бунина…
   В еженедельнике "За рубежом" перепечатка из "Корьера дела сера" о давнем, октября 1917 года, происшествии в Фатиме.
   Ситка Чарли на память воспроизводил перепечатку из еженедельника:
   "Солнце иссеребрилось, и спустившись с неба, прыгало сплющенным мячиком, едва не задевая верхушки деревьев… Богородица предупредила пастушек о наступлении царства сАтанов-большевиков!".
   Ситкин экстаз от перепечатки в "За рубежом" пробудил не только любопытство – хотелось верить, что такое возможно. Возникли вопросы.
   Кто такая богородица и какое дело богу с друзьями до Октябрьской революции? Событие это, даже если оно предсказано не посторонним богу человеком, не может и не должно находиться в зоне интересов небес. По идее, бог, если он есть, должен заниматься исключительно вопросами быта, морали, другими мелкими делами, но никак не касаться хода истории. Если физическими законами управляют безличные силы природы, то делами историческими заправляют люди. Потом, ведь большевики категорически отрицают существование бога. Как в таком случае бог, если он действительно бог, смог позволить приход к власти своих запретителей?
   Делать ему нечего, от того и забавляется?
 
   ВЧК! ВЧК!
 
   Приласкайте Колчака!
   Зеркало в коридоре третьего отделения старинное, высокое.
   Стояло оно в углу на четырехножной подставке неизвестно с каких пор.
   Медсестры, нянечки, некоторые из следивших за собой больных, привыкли, глядя в него, прихорашиваться.
   Джон разбил его, свалив на пол. Санитары и медсестры о привычках больных знают, но то, что каждый из них способен вытворить, когда его в очередной раз перемкнет, предугадать не в силах. К сюрпризам более всего предрасположены хроники. Но сюрприз сюрпризу рознь, и уж о том, что под крушение подвернется старое зеркало никто предположить не мог.
   Персонал третьего отделения разозлился не на шутку не столько на
   Джона, сколько на родителей. Сколько Нэлли Константиновна не уговаривала взять на время домой сына, мама отбрыкивалась, говорила о том, что держать в доме второго больного нет никакой возможности.
   Всего этого Ситка Чарли знать не мог и возводил напраслину на врачей.
   Ситка приходил из больницы потерянный, говорил, что Джона мучает ностальгия и садился за письмо к министру здравоохранения.
   "Товарищ министр!
   У меня есть брат Жантас,1948 года рождения. Сейчас он в третьем отделении Республиканской психоневрологической больницы… Несколько лет подряд врачи не выписывают его в отпуск, не дают побыть дома…".
   Письмо Ситка начинал писать несколько раз, но так и не окончил.
   Ситка Чарли винил во всем врачей, тогда как не знал, что дело не только в разбитом зеркале и что Нэлли Константиновна не раз и не два звонила маме и говорила матушке о том, насколько опасно для больного беспрерывное пребывание в стенах больницы. У любого хроника, в конце концов, так или иначе наступает органическое поражение мозга, не говоря о том, что ежедневный прием сильнодействующих препаратов разрушает печень, почки. Только регулярная смена обстановки растягивает распад личности хронически больного.
   Чтобы мама и все мы прочувствовали вину, лечащий врач объявила о новом назначении. Ситка прибежал домой: "Мама! Немедленно поезжай в больницу! Джону собрались сделать элеткрошок!".
   В больницу матушка не поехала, а позвонила Нэлли Константиновне и попросила отменить назначение. Заведующая отделением назначение отменила и сказала, что на самом деле они и не собирались проводить элетрошоковую процедуру. Если бы до этого дошло, то они в таком случае не стали бы объявлять о ней заранее, а провели бы сеанс без предупреждения.
   Со слов Ситки, чисто от нечего делать, уже не по-медицински, более всего он интересен профессору Зальцману.
   – Зальцман хитрый… – говорил Ситка.
   – Давно ты его знаешь? – спросил Шеф.
   – Давно… Меня к нему водили, когда я еще лежал на Пролетарской.
   – О чем он тебя спрашивал в первый раз, – не помнишь?
   – Помню.
   – Ну и о чем?
   – О разном.
   – К примеру?
   – К примеру? – Ситка задумался. – К примеру, спрашивал он меня, как я вижу свое выздоровление.
   – И что ты ему сказал?
   – Тик-тик- так, Сталинград! Что я сказал…? Сакшен буги…
   Сказал, что выздоровление придет с наступлением Золотого века.
   Сказал ему я, что Золотой век начнется тогда, когда Ночь сольется с
   Ночью, а День сойдется с Днем…
   – А Зальцман что?
   – Ничего. Интересовался подробностями, как это Ночь сольется с
   Ночью, а День сойдется с Днем.
   – И как это они сольются-сойдутся?
   – Наступит Золотой век – узнаешь, – ответил Ситка и улыбнулся.
   Время делает свое дело. Ситка Чарли говорил: "Тик-тик-так,
   Сталинград!", но уже не порывался драками избавиться от намордника.
   Силы не те, да и настроения уже нет. Вялость пропадала, когда его вновь начинала одолевать бессонница и он, как всегда, отказывался принимать аминазин.
   Он садился в туалете рядом с унитазом, закуривал "памирину" и заводил разговор с невидимым собеседником.
   – Что ты такое говоришь? А-а… – И разражался смехом, переходившим в гоготание.
   Если кому-то из нас надо было зайти в туалет, Ситка молча поднимался и уходил на кухню, где продолжал разговор с самим собой.
   В пепельнице тлела сигарета, Ситка Чарли стоял между раковиной и столом, и вновь садился на корточки.
   – Но как это сделать? – подняв голову к потолку, вопрошал он и, услышав неслышный ответ, говорил. – Ну, если так, тогда конечно, – и напевая "Сакшен буги…", вновь шел в туалет.
   Если матушка выходила из столовой и просила выпить лекарство, то он затихал и говорил, что, мол, ничего страшного с ним не происходит и скоро он пойдет спать. А если я влезал в его разговор с потолком, то он беспощадно материл меня.
   …Пришел Вовка Коротя. Ситка закрыл за ним дверь и скомандовал:
   "Володя, быстро сходи поссы!". Коротя без слов отправился в туалет.
   В комнате Шеф, расставляя шахматы, сказал: "Пять дней не спит…
   Надо звонить в ВЧК…".
   Коротя промолчал.
   В дверь опять позвонили. Ситка бросился открывать.
   На площадке стояли родственница-студентка из Есиля с подругой.
   Принесла их вовремя нелегкая. За спиной Ситки Чарли я сделал знак родственнице немедленно уходить и громко сказал: "Мамы дома нет!".
   Родственница, сделала вид, что не поняла и топталась дурочкой в проеме.
   – Девочки, проходите! – Ситка посторонился и, впустив подружек, скомандовал: "Быстро сходите в туалет поссать!".
   – Ты что! – не сдержался я.
   – Ничего, ничего…, – поспешно скидывая туфли, сказала родственница и побежала с подругой по коридору в туалет.
   Шеф в комнате препирался с Коротей.
   – Вовка, выйди как будто за сигаретами, и позвони из автомата в скорую. Скажи, чтобы прислали спецбригаду…
   – Нуртасей, я не могу… – Коротя опустил голову.
   – Что не могу! – Шеф разозлился на друга. – Хочешь, чтобы через час он нас всех срать заставил?!
   – Ладно… – Коротя поднялся.
   Женился Хаки. Женитьба Плейшнера-Гудериана породила неудобства у
   Саяна Ташенева. Хаки несколько лет живет в его квартире. У Саяна квартира хоть и трехкомнатная, но жена, сын. Хаки, надо думать, и без жены стеснял их, особенно если учесть, что часто заявлялся домой в дупель пьяным.
   Мама позвонила жене Есентугелова.
   – Альмира, пусти на дачу племянника Жумабека.
   Тетя Альмира хлестанулась, сказала, что незнакомых, даже на время, пускать к себе на дачу у нее не принято. Мама позвала к телефону ее супруга.
   – Аблай! Тебе хорошо известно, чем мы обязаны Жумабеку. И если ты не пустишь племянника Ташенева к себе на дачу, то я все равно найду ему жилье…
   Дядя Аблай перебил маму.
   – Шакен, я не против. Пусть живет на даче сколько ему угодно.
   – Аблай, ты молодес, – матушка положила трубку и сказала мне, -
   Звони Хакиму.
   Дача Есентугеловых в черте города, через дорогу от Дома отдыха
   МВД. В 69-м земли бывшего колхоза "Горный гигант" прирезали для двадцати семей писателей. Старый яблоневый сад плодоносил лимонкой, столовкой, пеструшкой. Росли в нем черешня, вишня, сливы.
   Есентугелов построил трехкомнатный домишко с верандой, соседи его – писатели Ахтанов и Такибаев тоже не зевали и на своих участках возвели пригодные к постоянному проживанию дома.
   Зяма, Муля, Ерема и я не раз приезжали погудеть к Хаки. Дача
   Ахтанова, если стоять лицом к воротам, справа от домика
   Есентугеловых. За общим забором слева от Есентугелова владения поэта
   Такибаева.
   – Я пару раз поддавал с сыном Такибаева Устемом, – сообщил Хаки.
   – Сейчас с ним живет Искандер Махмудов… Он хорошо знает вашу семью, особенно Нуртаса…
   Искандер кентуется с Устемом Такибаевым? Хорошего себе друга завел Искандер.
   В шестидесятых Устем жил рядом с нами, в косых домах, по соседству с семейством Духана Атилова. Хороший, как и наш Доктор, поддавала и планокур. Среди центровских наркош числился за ним эпизод, когда Такибаев в забытьи от убийственной "чуйки" вместе со слюной, и папиросной гильзой проглотил и пятку от косяка.
   Старший сын Духана Атилова Иван сидел за кражу личного имущества.
   Шедшие за ним Нартай, Ес и Икошка ничем особенным не выделялись.
   Нартай мой ровесник, незаметный, как и я, бухарик; Ес и Икошка сильно вымахали, заматерели, ходили слухи, что в парнях обнаружилась, допреж неведомая за ними, борзота.
   Устем Такибаев закончил игровой факультет ВГИКа и одно время делился задумками с центровскими. Если покойный Ревель Атилов по всем признакам носил на себе печать несомненных задатков, и никогда ни с кем не трепался о замыслах, то младший Такибаев трещал всем напропалую о том, как далеко простирается его дарование.
   Худого как велосипед и вертлявого, как танцор варьете, Устема всерьез воспринимали только алма-атинские однокашники по ВГИКу. Для непосвященных собутыльников по юности оставалось загадкой, как вообще смог попасть в кинематографический институт столь несуразный говорун?
   Тетя Альмира и дядя Аблай приезжали к себе на дачу по воскресеньям. Хаки суетился, ставил самовар, брался за косу. С лица жены Есентугелова не сходило недовольство. Тетю Альмиру можно понять. Приезжать к себе на дачу в гости мало кому нравится, и она искала повод удалить бесплатных квартирантов. Вдобавок ко всему матушка пару раз проболталась ей о том, как сильно она волнуется за то, что я пью вместе с Хаки.
   "В "Апокалипсисе сегодня" Френсис Форд Коппола показал американскую агрессию во Вьетнаме как трагедию человеческого духа, как разрушение нравственности. Эпизоды войны в картине кажутся сценами Дантова ада. Свидетелем их оказывается молодой офицер
   Уильярд. На моторной лодке он пробивается по реке в джунгли, чтобы уничтожить обезумевшего полковника Куртца, основавшего здесь по своему произволу вотчину. У полковника (его играет Марлон Брандо) своя философия, им владеет идея насилия как средства современного господства, почти в религиозном экстазе он чинит массовые убийства, самого же его убивают не за жестокость, а за то, что вышел из подчинения. Особенно впечатляюще поставлены два эпизода – атака вертолетов и ночное шоу на стадионе, где освещенные прожекторами герлс танцуют перед доведенными до экстаза американскими солдатами, которые сейчас ринутся в несправедливый бой. Бой показан, как шоу, шоу – как неврастенический источник агрессии.