Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   В 79-м Доктор радовался: "Надька родит мне ребенка!". Какой бы от них получился ребенок трудно представить. При всем бродяжьем образе жизни, какой вел Доктор, отец из него был бы любящий. От детворы он, как и все мои братья, тащился.
   Сейчас, в январе 83-го Доктор уже не ждал от Нади ребенка и тихо рассказывал маме на кухне подробности измены подруги. По тому, как он и матушка негромко разговаривали, я сделал вывод, что с Надькой наконец покончено.
   Слушая сторонние рассуждения о непутевых, я пришел к выводу, что речь идет о людях, не знающих, чего они хотят. Потому и чертят непутевые по жизни зигзаги. Прямая линия биографии – самый правильный путь. Что мы хотим от жизни? Глядя на то, как в 60-х и
   70-х отец после просмотра программы "Время" пил кефир на ночь, я думал, что это не то, к чему человек должен прийти после многолетних трудов. "Это не жизнь, – говорил я себе, – это не про меня".
   Теперь же наблюдая, чем озабочены окружающие, видя, как они переживают или радуются из-за ничего не стоящей чепухи, я приходил к выводу, что никто из нас не знает, чего он в сущности хочет от жизни. То есть вопрос не в том, кто из нас правильней живет, а в том, к что к старости человек созревает для понимания, что смысла в жизни нет, потому и доволен уже и кефиром на ночь.
   Все просто.
   Гульжан опять устроила скандал, вновь грозится уйти. Мы привыкли к ней. Уйдет она и кто будет работать?
   Мама позвонила Бирлесу.
   Всепогодный истребитель-бомбардировщик вновь поднялся в воздух с аэродрома подскока.
   Эдит Пиаф всерьез рассчитывала на Бирлеса. В свою очередь Бирлес не Марсель Сердан и признавался мне: "Что-то мне больше не хочется с ней".
   Про Бирлеса матушка говорила:
   – Бирлес-жан мне сын.
   Ахметжанов отвечал взаимностью и говорил мне:
   – Ты – мой брат.
   Брат мой новый в тайне от меня посвящен в детали плана мамы и
   Карашаш.
   Девушку, на которой решили они меня женить, зовут Айгешат.
   Казашка, а имя то ли чеченское, то ли азербайджанское. Одно время в
   Москве с таким названием портвейн продавали.
   В женщине враче есть что-то пугающее. Врач в стационаре или поликлинике человек могущественный, пациенты перед ним трепещут.
   Жена-медик, полагал я, оценивает мужа, в первую очередь, с клинических позиций, как потенциального претендента на койку в наркодиспансере. Если таковая отважится принять мамин план к реализации, то вникнув в подробности нашей семейной биографии, она в своих выводах пойдет гораздо дальше наркодиспансера.
   Но чтобы отважиться войти к нам в дом врачу-снохе, она должна быть тоже немного с приветом.
   Кэт была в курсе маминых планов и в присутствии Гуррагчи высказалась о перспективах моей семейной жизни со скепсисом:
   – Она молодая… С ней у тебя не будет жизни.
   – Почему?
   – Как мужик ты слабак.
   "Какого ж рожна ты со мной яшкаешься?". – разозлился я про себя и ничего не сказал.
   И не выросла еще та ромашка,
   На которой я тебе погадаю.
   На улицах февральская слякоть и сумрак.
   Доктор сидел на топчане мрачнее тучи и о чем-то молчал.
   – Не переживай. – сказал я. – Пойдем лучше покушаем.
   – Пошел на х…! – он с ненавистью сверкнул на меня глазами.
   С утра он ушел.
   К вечеру позвонили из Фрунзенского РОВД и сообщили: в кафе
   "Арман" Доктор пырнул ножом официантку Надежду Русакову. Куда он ее ткнул, маме не сообщили, но ранение легкое. Надьке все нипочем, по факту хулиганства в общественном месте возбуждено уголовное дело.
 
   22.02.83.
 
   гор. Алма-Ата
   Матушка, Бектас!
   Во первых, прошу простить за то, что совершил большую глупость.
   Но теперь уже поздно рассуждать об этом. Придется расплачиваться дорогой ценой. Ведь мне сейчас дадут особо строгий режим, а если принять во внимание что у меня снова открылся активный туберкулез, то очень мало шансов на то что когда-нибудь я освобожусь, т.к. срок вынесут мне где-то порядка 10 лет. Так что дела оставляют желать лучшего. Немного можно, конечно, облегчить участь, но для этого нужно чтобы Надька написала встречное заявление, в котором указала бы, что виновата она и своим поведением вынудила меня поступить таким образом, но я сомневаюсь, что она согласится на это, да и вообще, мне кажется, весной она уедет в экспедицию и не явится в суд и мне тут в тюрьме придется париться, пока ее не найдут, т.е. до Нового года.
   Дело очень серьезное и следствие, по всей видимости, надолго затянется. Нахожусь сейчас в туберкулезной камере тюремной больницы…
   Письмо это отправляю очень сложным пуьем и не совсем уверен, что оно дойдет до Вас, но все же надеюсь на лучшее и жду от Вас конкретных действий и решений. Очень нервничаю и переживаю за Вас.
   Еще раз прошу простить меня и не судить слишком строго. Видимо, я законченный дурак.
   Крепко целую Вас и обнимаю.
   Ваш Нуржан.
   Девушка-студентка… Мобильные…
   Эх, елки-моталки… У Окуджавы есть песня. Песня, от которой меня сильно тряхнуло. Слышал я ее один раз по телевизору в конце
   70-х, ни одного слова не запомнил. Теперь даже не помню, о чем в песне речь.
   Вспоминаю Лену Светлову. Как с ней было легко! Воздушно легко.
   Пугачева поет: "Ах, лето…". Мне слышится: "Ах-метов… Лето звездное, будь со мной…".
   Знала бы ты, Лена, что и теперь мне не хочется в Париж. Причина другая и более веская, нежели та, по которой в начале августа 69-го мне не хотелось ехать поближе к пляц де Пигаль.
   В Париже меня никто не ждет…
   В последнюю встречу я посылал тебя в жопу, а сам всю жизнь нахожусь если не в глухой заднице, то где-то рядом.
   Маску для подводного плавания, что ты разрешила мне оставить себе я подарил одному балдежному пацаненку в сентябре 69-го, а портрет на ватмане, который ты написала коктебельской акварелью, в нескольких местах порван.
   Он со мной.
   Что еще осталось после тебя?
   Твой запах.
   Я вдыхаю его всякий раз, когда подходит молоко на плите.
   Вспоминаю и Солнце поселка Планерское. Иногда гадаю, как сложилась твоя жизнь. Почему-то кажется, что у тебя тоже дочка. И не одна. Ты мечтательна и потому… Потому ты замужем побывала не один раз.
   Теперь вот вспоминаю тебя и понимаю: а ведь был я счастлив не только в доме дяди Ануарбека Какимжанова, но и в юности. Правда, тогда мне казалось, что все наоборот. Говорят, вредно жить прошлым.
   Но если кроме прошлого ничего нет, то, что тогда?
   Так я думал в феврале 83-го и ни о чем не подозревал, потому что
   "даже Юпитеру не подвластно отменить то, что уже произошло и что унесло с собой быстротекущее время".
   Такие дела, такая жизнь, Лена. Умом понимаешь, что ничего больше не будет, но жить надо. Как надо довольствоваться и тем, что имеешь и не рыпаться.
   Мужичок с гармошкой…
   Юра Никонов хорошо играет в шахматы и увлечен слепым математиком
   Понтрягиным. Никонов с быстрой реакцией и неплохим юмором. У него маленький сын от второй жены, на ВЦ у него любовь – оператор Таня
   Воротилова.
   Тане 23 года, у нее тоже маленький сын. Есть и молодой муж-водитель. Год назад он кого-то задавил и сейчас в тюрьме.
   С Юрой мы никогда не пересекались.
   Сейчас он сидел напротив меня.
   – Мара мне говорила, что у тебя связи в милиции…
   – Тебе зачем?
   – Понимаешь… Работает у нас Яша.
   – Розенцвайг?
   – Да.
   – Дальше.
   – Сейчас у него неприятности. Яшу обвиняют в хищении казенного имущества.
   Расхититель соцсобственности попался.
   – Хищения не было.
   Ну да не было. Рассказывай. А я послушаю.
   – Ты то откуда знаешь?
   – Я его знаю.
   – Что представляет собой Яша?
   – Очень хороший человек. Знаю, что окружающие смотрят на его невзрачный видок и делают неправильные выводы. – Юра вздохнул. -
   Люди они такие… А Яша человек добрый…
   – Ты хочешь, чтобы я ему помог?
   – Да.
   – Марадона наплела про меня черт знает что. Если кого-то из ментов я хорошо знаю, то все они мелкие сошки. – На расхитителе можно нагреться. Потому я не стал от него полностью отворачиваться.
   – Думаю, попробовать можно.
   Помочь Розенцвайгу я вряд ли помогу. Но пока то да се, его можно хорошо подоить.
   Юра встал со стула.
   – Так, мне звать Яшу?
   – Зови.
   У Якова Залмановича голубые глаза и нос как у Терезы Орловски.
   Саян говорит, что Розенцвайг до сих пор не женат, потому что боится: придется с женой делиться. Это мы сейчас проверим, как у него обстоят дела с делительными способностями.
   – Понимаешь… – Яша рассказывал широко открыв глаза, но при этом смотрел куда-то вниз. – Прошлым летом в магазине "Радиотехника" по безналичному расчету я приобрел для института три музыкальных центра, четыре радиоприемника "Океан" и еще кое-что по мелочи…
   Месяц назад в магазине обхэсэсники проверяли, кто что покупал по безналичному… Пришли ко мне и потребовали показать, где находится товар из магазина. На момент проверки из музыкальных центров на месте находился только тот, что я купил для дискотеки. То же самое с радиоприемниками…
   – Ты их пихнул?
   – Нет. Вещи были на руках. Сейчас они возвращены в институт.
   – Я не вижу здесь криминала. Ты не должен колоться и все тут.
   Яша мотнул подбородком.
   – Как бы не так. Они заставили признаться в факте хищения.
   – Ты странный…
   – Ничего странного. Следователь сказал, что если я не признаюсь, то они проведут комплексную ревизию в институте за последние пять лет. Я и…
   – Понятно.
   Решение созрело.
   – Есть у меня один человек. Преподаватель юрфака. Менты-заочники от него зависят… – я вспомнил о Кенжике. – Ты посиди здесь. Сейчас я ему позвоню.
   – Он отзывчивый человек?
   – Очень.
   Кенжик человек не только отзывчивый, но и много пьющий. Такой не откажет.
   – Була, привет. Надо встретиться.
   – В чем дело? – строго спросил Кенжик.
   – Не телефонный базар. Для начала надо бухнуть.
   – Ладно, – лениво согласился одноклассник. – В шесть позвонишь.
   Яша сидел за моим столом и ясными глазами изучал развешанные плакаты Кула с эконометрическими уравнениями.
   – Все в порядке. В шесть часов он ждет моего звонка. Расскажешь ему все. Парень он с воображением, сделает все, что может.
   – Может в ресторан пойдем? – предложил Розенцвайг. – Там и поговорим.
   – Само собой, – сказал я. – В пивнушку отзывчивый человек не пойдет.
   В ресторане "Иссык" гремел оркестр. Юра Никонов танцевал с Таней
   Воротиловой. Яша Розенцвайг ездил по ушам Кенжика.
   – Была попытка хищения…
   Кенжик пьет, не закусывая. Одноклассник смотрел мимо Яшки.
   – До университета я и сам работал в РОВД. Людей разных повидал…
   Яков, ты на вора не похож…
   Дело в Советском РОВД у следователя Кожедуба. Кенжик подумал и решил, что развалить дело сможет Иоська Ким. С весны 80-го Була и
   Иоська плотно кентуются.
   Юра Никонов и Таня Воротилова вернулись за стол.
   У Воротиловой тело худенькое, глаза востренькие. Никонов с улыбкой ухаживал за оператором, она по-мартышечьи постреливала глазенками по сторонам.
   – Предлагаю выпить за моего корефана Булата Сакеновича, – сказал я, – В то время, когда вновь стали сажать людей за три копейки, он не отворачивает лица от униженных и оскорбленных. Дай всем нам судьба такого, как у Булата Сакеновича, постоянства!
   Кенжик с холодным, невозмутимым лицом заметил:
   – Деньгами я не беру. Мой покойный отец-профессор говорил, чтобы я не брал деньгами.
   – Яша, ты понял? К следующей зиме ты подаришь Булату Сакеновичу лошадь. На прокорм.
   – Какой разговор!
   У Никонова жена строгая. Он не хотел расставаться с Воротиловой, но надо.
   – Бектас, поручаю тебе Таню, – с грустной улыбкой надежды он смотрел на меня, – Посадишь ее на такси?
   – Не волновайся. Посажу, – сказал я и посмотрел на оператора ВЦ.
   – Езжай себе с миром.
   Воротилова все поняла. Кивнула и продолжила выпивать и закусывать.
   Тосты продолжились дома у Кенжика. Яша разговаривал с Кенжиком в зале, я раздевал Воротилову в спальне. У нее упругое, гибкое тело, но недоумок отказывался подчиняться.
   Я улегся на кровать и заснул.
   Проснулся рано. Было еще темно. Где Воротилова?
   Вышел в коридор, на вешалке ее пальто. Заглянул в залу. На диване одетыми спали Кенжик и Воротилова.
   – Таня! – позвал я.
   – Сейчас.
   Она не спала. Поднялась с дивана и прошла за мной в спальню.
   – Что?
   – Ложись со мной.
   – Булат ночью пошел меня провожать,- рассказывала Воротилова, -
   Такси не смогли поймать и я вернулась.
   – Правильно сделала. Булат тебя…?
   – Не-ет… Мы разговаривали, потом заснули.
   Кошечка врет. Пусть себе врет.
   Получилось так себе. Воротилова пустилась в лирику и чуть не плакала.
   – Не переживай, – утешал я оператора. – Улица полна неожиданностей.
   – Я не переживаю… Просто у моего мужа член здоровый… Девки говорили, что у тебя тоже… – она запнулась.
   "Обманули дурака на четыре кулака".
   – Агромадный? – продолжил я за нее и попросил. – Танечка, не плачь. Я все равно тебя люблю.
   – Да ну тебя.
   Воротилова утерлась и улыбнулась.

Глава 7

   "…Улетал из Павлодара в предвечерье. Липкая духота в салоне испарилась с набором высоты. Сквозь овал иллюминатора я окидывал взглядом уменьшавшиеся поля, редкие, с пролежнями, леса, голубые озера… Закатное Солнце не отставало от самолета, бросая багровые отсветы на темно-синий горизонт. Нырнув в облака, наш "Ту" скрылся от погони. Выйдя из молочной пелены, я вновь увидел Солнце.
   Наше светило зависло, утопая на добрую четверть во вздыбленной хорде облаков и, держа самолет на невидимой привязи, вновь помчалось за мной.
   Не заметил, как пропал наш поводырь. Мы летели одни. Только фиолетовая пустота стояла передо мной. Казалось, поднимись чуть выше самолет, и мы очутились бы перед вратами вечности. Вселенная расширяется, галактики устремляются в многотысячелетний разбег.
   Бесконечность Вселенной не постигнуть разумом. От этой мысли идет голова кругом… Невообразимое, непостижимое… Все земное меркнет перед лицом, лежащей по ту сторону сознания, беспредельности.
   …Сколько жизней растворил неутомимый ход Солнца по бесконечному кольцу! Непрерывно искажающиеся протуберанцы срываются с кипящего термоядом обода светила и летят по необъятным просторам мирового космоса… И вот в этой круговерти должен родиться, расти, жить человек. Как много и как мало знает он о себе! Как много он сделал, и как много ему предстоит! Несется Земля, раздираемая на части страстями, кажущимися такими мелкими и суетными перед лицом необозримого величия. Летит Земля, неся на себе нас, людей, пытающихся осмыслить свое место в непреодолимой круговерти неугасимой жизни".
   Шафик Чокин. "Четыре времени жизни". Воспоминания и размышления.
   – Да, да! – на том конце провода раздался вежливый голос..
   – Юрий Романович? Здравствуйте, вас беспокоит автор материала о вторичных энергоресурсах Ахметов, – я звонил корреспонденту
   "Казправды".
   – Я узнал вас, – голос Паутова в трубке зазвучал резко, крикливо.
   – Слушайте! Я устал отвечать на звонки относительно вас.
   – Какие звонки?
   – Не придуривайтесь. Звонят мне из разных мест люди и просят ускорить публикацию вашего материала. – корреспондент сделал паузу и пригрозил. – Предупреждаю, если раздастся еще один звонок, судьба вашего материала окажется плачевной. Понятно?
   – Понятно.
   Мы перестарались. Со дня выхода Постановления ЦК КПСС прошло четыре месяца, а этот Паутов, похоже, намеренно затянул с печатанием. Актуальность статьи сошла на нет.
   Ну и фиг с ней.
   "Немало есть людей, которые сочувствуют мне в беде. Но тех, кто способен найти в себе силы порадоваться моему успеху, отыщутся считанные единицы…". – я зачитал маме цитату из статьи Евтушенко в "Литературке".
   Матушка похвалила поэта: "Молодец Ебтушенко!" и просила прочитать вслух почти готовый очерк.
   – Ты ни черта не поймешь. – отмахнулся я.
   – Читай. – упрашивала мама. – Все пойму.
   Я читал, матушка слушала, глаза ее разгорались. Почти как тогда, в 57-м, когда она слушала папин перевод "Порт-Артура". "Хорошо!", – сказала она.
   Зашел проведать папу Ислам Жарылгапов. Мне интересно знать, каков, на взгляд всеведущего соседа, готовый очерк.
   – Секе, прочитайте… – мама подала Жарылгапову стопку листов.
   – Ол не?
   – Бектас жазган.
   Дядя Ислам некоторым образом смущен.
   – Почему я должен читать?
   – Бектас просил… Сказал, что вы гений.
   Сосед усмехнулся и сел читать. Я с нетерпением ждал и наблюдал за выражением его лица. В глазах Жарылгапова прочитывалась едва заметная насмешка. "Нет, это мне кажется, – думал я, – очерк должен ему понравиться".
   Дядя Ислам читать закончил и заметил: "Здесь у тебя несколько ошибок. Ты пишешь "в течении времени". Тогда как надо, "в течение".
   Писать "в течении" нужно, если речь идет о воде, о реке… Еще ты пишешь "Тезей", а надо "Тесей".
   Жарылгапов спрятал очки в футляр.
   – Писать ты умеешь… Но скучно, – дядя Ислам быстро разыгрался.
   – Это не твоя вина, а твоя беда. Беда всех людей книжного ума… – сосед смотрел на меня злыми глазами. Ты пошел неверным путем.
   Почитай, как пишут ученые. Интересное чтение… Советую взять для образца статью какого-нибудь академика и попробовать сделать материал читабельным.
   Сосед быстро ушел.
   Я молчал.
   Мама тронула меня за плечо.
   – Не обращай на него внимания.
   – Он сказал, чтобы я не совался в литературу.
   – Да, он так сказал, – согласилась матушка. – А ты знаешь, почему он так сказал?
   – Ничего не хочу знать.
   Жарылгапов смял, прихлопнул меня как муху.
   – Э-э… Сен але омирде штене цумбийсын. – мама похлопала меня по спине.
   – Отстань!
   – Не волнуйся. Ислам тебе завидует.
   Матушка определенно дура. А Ислам мужик беспощадный. В одном он неправ. Книг прочитал я немного, да и те в прошлом. Относить себя к людям книжного ума зазорно, но Жарылгапов прав. С природным умом у меня непорядок, если происходящее с собой, с другими я постоянно соотношу с прочитанным, увиденным. Он попал в точку, от чего я чувствовал себя приехавшим.
   Весь день я придавленно молчал. К вечеру пошел за сигаретами. К моему возвращению мама успела переговорить с Галиной Васильевной.
   Черноголовина насчет зависти согласилась с матушкой и попросила до выхода материала из печати больше его никому не показывать.
   Спиртоноша старше Кэт на три года. Замужем не была. Человек она неплохой, но едкий, может сильно уколоть. Когда-то она дружила с Кэт.
   – Это было три года назад. Сидели Алмушка, Спиртоноша, Тарасов и я… – рассказывала Кэт. – Знаешь, что эта тышкан мне ляпнула?
   – Что?
   – Так знаешь, сняла с себя кофту, пожала плечами и сказала: "Мен сенын тазамын".
   – Ни х… себе! – я засмеялся.
   – Как говном с головы до ног облила. Сам знаешь, по-казахски это ужасно звучит.
   – Да уж. Хотела у тебя Тарасова отбить?
   – На фиг Тарасов мне сдался!
   – Значит, кого-то другого.
   Делом Яши вплотную занимается Иоська Ким.
   – Следователь Кожедуб – дуб. – говорил кореец. – Приехал из
   Свердловска… Но я его уломаю.
   Яков Залманович сводил нас в ресторан, открыл мне доступ в закрома. Безвозмездно отпускает спирт, дает взаймы.
   – С зарплаты отдам, – обещаю ему я с твердым намерением долг не возвращать.
   Яша понимает меня и отвечает взаимностью:
   – Да не надо.
   Не надо, так не надо. Нам только того и надо.
   Запускают руку в яшин сейф и Кэт с Орловски. Подруги души не чают в Розенцвайге. Он выдает им кредиты со словами: "Всегда рад помочь.
   Приходите еще".
   Муля интересуется: "Что это к тебе Яков Завмагович повадился?".
   – Проворовался, вот и повадился.
   – Да-а… – Муля поднял глаза к потолку. – Завмагыч… Хитер бобер… – Он покачал головой. – Ты его что, отмазываешь?
   – Откуда? Так, кое с кем познакомил.
   – Все равно. Он тебе деньги дает?
   – Зачем? Я сам беру.
   – Ха-ха! Правильно. А кто документы из институтского начальства подписывал?
   – На всех бухгалтерских документах подписи Арсенова и главного бухгалтера, – сказал я и особо отметил. – Основной обоз под обстрел не попал.
   – Слава богу. Чокина нельзя впутывать в эту историю.
   Чокин, говорил Яша, звонил заместителю министра внутренних дел.
   Заместитель обещал спустить дело на тормозах, но пока суд да дело и
   Кожедуб выбивал из Розенцвайга одно признание за другим. Это на руку
   Иоське Киму. Есть возможность поправить пошатнувшееся материальное положение.
   Еще Яша говорил, что Чокин, узнав о залете Розенцвайга, попытался отпрыгнуть. Шафик Чокинович вызвал своего заместителя по АХЧ
   Арсенова и спросил в лоб, не отворачивая лица: "Кто такой Яков
   Залманович Розенцвайг? Кто его к нам привел?".
   Яша узнал о разговоре директора с Арсеновым и от удивления немного оброзел.
   Юра Никонов с Яшей побывали у меня дома. Посидели. Я разговаривал с Юрой, Яша слушал маму и удивлялся: "Какая умная женщина!".
   – Что у тебя за дела с Розенцвайгом? – спросил Каспаков.
   – Вы откуда знаете?
   – Звонила твоя мать. Говорит, Бектас связался с каким-то
   Эйзенхауэром. Я сначала не понял, о ком это она…
   "…Самолет на Алма-Ату уходил вечером. Я долго ерзал в кресле, прежде чем принял сообразную для сна позу. Предполетное возбуждение, вызванное томительным ожиданием посадки, сказалось. Сон не шел.
   Когда защитишься? Сколько можно мусолить бумагу? Вопросы знакомых, ежедневные разговоры вокруг защиты делали свое дело: у меня складывалось убеждение, что без кандидатского диплома не обретешь людского уважения, что сама диссертация стоит любых жертв, не только материальных. При упоминании чьего-нибудь имени я первым делом начинал интересоваться: а это кто такой? что за чин? Стал измерять людей по титулам, положению.
   Не превращаюсь ли я сам в погоне за степенью в такого же проныру, как Н.? Я вспоминал, как незаметно для себя, начал потихоньку халтурить, петь с чужого голоса, как тщательно припрятывал свое "я" на потом, до часа, когда получу диплом кандидата. Но не скукожится ли мое "я" в сундуке времени? Кому оно будет нужно, когда я извлеку его на свет, потраченное молью соглашательства?
   ВЭРы рождаются в печах и умирают, оставляя за собой след повышением энтропии окружающей среды. Энтропия – мера рассеяния энергии, проще – растворения, вызывает выравнивание температур в окружающей среде. Повышение энтропии грозит человечеству парниковым эффектом. Человек, теряющий свой голос, тоже способен дать толчок цепной реакции соглашателства, выравнивания нравственных температур в отношениях между людьми, вызвать удушье парниковой завесы равнодушия.
   С чем я возвращаюсь в Алма-Ату? Нет в наличии желанной справки о внедрении. Ну и что? Ведь диссертация фактически написана. Это определенный итог. Но главный ли?..
   Зорков прав: надо найти свою точку, не распыляться. Сквозь сифонный гул двигателей прорывается транслируемый по радио голос стюардессы, сообщающий, что самолет заходит на посадку.
   "Завтра первым делом следует обмозговать с шефом результаты поездки, потом подумать, какой агрегат взять для дальнейшей работы".
   Примиренный с собой, я привел в вертикальное положение спинку кресла".
   Бектас Ахметов. "Приложение сил". Из дневника младшего научного сотрудника. "Простор", 1983, N 11.
   Ох, и навертел! Прочитает институтский народ и скажет: братец, какой же ты врунишка! Нет никакой готовой диссертации, как нет причин тревожиться за раздвоение.
   Что поделаешь, если кроме как враньем нет никакой иной возможности заявить о себе? Ты же понимаешь: литература не только стереотип, но и просто дура. Очерк – род незамысловатой литературы.
   С известными допущениями, это ЭММ, которая не существует без ограничений. Без ограничений матмодель алгоритмически неразрешима.
   – Та-ак… Черноголовина читает текст. – Про певицу надо убрать.
   – Почему?
   – Вы ведь в "Простор" собираетесь отдать очерк?
   – Да.
   – Ларин человек Владимирова.
   Вениамин Ларин главный редактор "Простора". Владимиров, прежде чем уйти в помощники Кунаева работал заместителем редактора
   "Вечерки". Помощник Кунаева и поставил редактора "Вечерки" командовать журналом.
   Бог тебя выдумал…
   В феврале Галина Васильевна выступила в "Казправде" со статьей
   "Летайте Вуазеном или…" про творчество помощника Кунаева.
   Измордовала беднягу. Появлению материала предшествовала спецлетучка в газете. Главный редактор газеты Устинов согласился: время ударить по Владимирову пришло.
   Помощник Кунаева ответил Черноголовиной в "Огнях Алатау": "Рано подняли голову никтошки…".
   Я спросил писательницу: "Галина Васильевна, вы не боитесь?".
   – Что мне бояться? – Черноголовина сдержанно улыбнулась. – Время
   Владимировых прошло.
   Даже если так, самообладанию Галины Васильевны можно только позавидовать.
   – Вы придумали название?
   – Да. Я хочу назвать очерк…
   – Слишком вычурно. Может назовем просто "Приложение сил"?
   По-моему, теперь уже не вычурно, слишком просто. Но я согласился с учителем.
   – Можете отдавать в журнал. – Галина Васильевна задумчиво посмотрела в окно. – Интересно…Какая будет реакция? – Она продолжала вглядываться в пустоту неба. – Это интересно, – повторила писательница и добавила. – Первый выход к читателю – это запевка…