Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Вы чем тут занимаетесь? – сверху раздался голос Кайрата. И не дождавшись ответа, маленький купальщик сказал. – Ну я пошел.
   Солнце замедлило круг и застыло в мертвой точке на одном перпендикуляре с Карадагом. Догадавшись, что может таиться за полудремой Русалки, я отстегнул с ее правого бока две пуговицы и потянул вниз ситчик ее тугих трусиков.
   Она не пошевелилась. Только произнесла:
   – Если бы здесь этих не было, я бы совсем разделась.
   Кроме нас двоих и Солнца, в метрах десяти от нас загорали два накачанных парня и время от времени с любопытством поглядывали в нашу сторону.
   Внизу, растегнутое на три пуговки, белело незагоревшее предверие главной тайны ее лепного тела. Я лежал с закрытыми глазами и сквозь белеющую красноту силился представить Лену разоблаченной донага. К чему пустые раздумья о жизни и судьбах мира, когда рядом с тобой
   Свобода на баррикадах?
   – Мне пора на обед. – Я поднялся.
   – Какой обед? – Недоуменно привстала Лена. – Ты что? В своем уме?
   – И повторила. – Какой обед? Ты что проголодался?
   – Да… нет…- Я не находил сил лгать. – Кушать я не хочу…
   – Тогда что? Тебе разве со мной плохо?
   – Нет… С тобой мне не плохо… Все наоборот… Но понимаешь…
   Обед… Такой порядок.
   – Ладно, пошли.
   Я поднял с одеяла шорты и Русалка весело предупредила:
   – Ночью я к тебе приду.
   – Ой, не надо! – Я выронил из рук шорты.
   – Что не надо?
   – В номере люди…Там нас трое…
   – Ну и мне какое дело?
   – Потом…
   – А-а… Испугался?
   – Конечно… – Тварью дрожащей пробормотал я и неожиданно для себя разбалделся.
   " – Мне тоже. Они только напоминают о смерти.
   Возможности человеческого мозга ограниченны. Ну и чер… – Он спохватился, вспомнив о Зиммермане. Массивное лицо директора сразу поднялось над партой. – Ну и шут с ними. Попробуем представить себе пять миллиардов лет в наших масштабах. Предположим, Вселенная существует всего три дня. Сегодня у нас четверг, сейчас, – он посмоторел на часы, – без двадцати двенадцать. – Остается всего двадцать минут, надо успеть. – Так вот. В понедельник в двенадцать часов произошел величайший взрыв, какой видел свет. Нам дали такого пинка, что мы до сих пор мчимся вперед, никак остановиться не можем.
   Когда мы смотрим на другие галактики, они разбегаются от нас. Чем они дальше, тем больше их скорость. Расчеты показывают, что все они должны были возникнуть в одном месте примерно пять миллиардов лет назад. Миллиарды, триллионы, квадрильоны и так далее – их без конца можно возводить в квадрат – тонн материи, существующей во Вселенной, были сжаты в шар максимально возможной плотности, какую только допускают размеры атомных ядер. Один кубический сантиметр этого первобытного яйца весил двести пятьдесят тонн.
   Колдуэллу казалось, будто такой кубический сантиметр застрял у него в животе. Астрономия пронизывала его насквозь по ночам; когда он измученный, лежал в постели, ему иногда казалось, что его ноющее тело фантастически огромно и заключает в своей темной глубине миллиарды звезд…".
   Джон Апдайк. "Кентавр", роман.
   "Остается всего двадцать минут, надо успеть…". Некое ощущение животворности крайней плоти, какое пробрезжилось вчера на берегу, бесследно пропало. Мой кубический сантиметр первобытности свернулся в ничто, и втянувшись внутрь, напоминал о себе одним лишь жалким и острым желанием пойти попискать.
   Лена Светлова с пристрастием допрашивала меня на предмет пригодности к прохождению курса молодого бойца.
   – Ты хоть знаешь, как это делается?
   – Иди в жопу!
   – Не ругайся. Я же к тебе хорошо отношусь.
   Мы сидели на лавочке у кайратовского коттеджа. На часах полдесятого вечера. Мимо нас проходил директор Дома творчества и поинтересовался, что мы тут делаем. Хоть и старик, но уже расист.
   Послать бы его на переподготовку в Нью-Йорк, в организацию террористического типа "Черные пантеры".
   Я показал ему книжку отдыхающего. Коктебельский Джордж Уоллес отстал.
   – Так ты мне не ответил.
   – Я сказал: иди в жопу!
   – Прошу тебя, не ругайся.
   Лена была не в сарафане и не в босоножках. На ней было ярко-зеленое платье и туфли на шпильках. Она раскачивалась в такт голосившей с танцплощадки на всю набережную магнитофонной Аиде
   Ведищевой и держала меня за руку.
   – Ладно. Мне пора. Завтра вставать в шесть часов. Встретимся, как вернусь, – через два дня.
   – Нет. – сказала Русалка, притянула к себе и поцеловала в щеку. -
   Мы больше не будем встречаться.
   – Ну и хорошо.
   – Хорошо. – серьезно сказала Светлова и пожала плечами – Но ты мне обязательно напиши. Адрес я оставила Кайрату.- И медленно добавила. – В Париж я тебя обязательно заберу.
   – Зачем? – я успокоился.
   – Не знаю… Ты мне напишешь, потом приедешь ко мне… И я увезу тебя в Париж…
   – Я не отдал тебе маску.
   – Оставь себе.
   – Пора?
   – Да…Пора. – Лена поднялась и взяла меня под руку.- Пошли.
   Мы подошли к калитке Дома творчества.
   – Дальше я не пойду.
   – Не пойдешь? – спросила Русалка и, поцеловав на прощание в ухо, спотыкаясь, пошла в сторону поселка, где они с мамой снимали на двоих комнату.

Глава 14

   Горький писал: "Всем хорошим в себе, я обязан книгам". Но это
   Горький. Мао Цзе Дуну принадлежит другая фраза: "От книг глупеют".
   Кто из них прав?
   В теплотехнике, которую мы начали изучать со второго курса, есть раздел, в общем-то не обязательно нужный для тех, кто собирался в мои времена посвятить себя работе на тепловых электростанциях.
   Раздел носил название "К критике буржуазных воззрений о тепловой смерти Вселенной".
   Поняв буквально, будто речь идет о перегреве космоса, я несколько раз перечитал раздел. Нет, не о перегреве Вселенной, писал критикуемый Клаузиус. Ибо то, что не имеет конца, перегреть невозможно.
   Клаузиусу ставился в ошибку вывод о том, что "Энтропия Вселенной стремится к некоторому максимуму". Грубо говоря, теплофизик предсказывал выравнивание температур в космическом пространстве, что и было равносильно утверждению о неизбежности его тепловой смерти.
   Материалисты в обоснование надежного будущего для Вселенной закладывали самый туманный и ничем не подтвержденный закон сохранения энергии: в разделе заявлялось, что в мире протекают не только процессы безвозвратного рассеивания энергии, но и обратные процессы, в результате которых происходят возрождение жнергия, ее концентрация.
   Приводилась ссылка на Энгельса. Именно он первым высказал мысль о том, что излученная звездами в космическое пространство материя должна вновь сконцентрироваться и дать начало новому круговороту материи.
   Клаузиус вывел в свет понятие "энтропия". Чтобы понять, что это такое, надо было внимательно, с самого начала, прочитать термодинамику.
   Я прочел определение: "Энтропия есть функция вероятностного состояния". Ничего не понял кроме одного: с этой штукой возможно все. То есть Клаузиусу можно было попенять еще и за неумение объяснить простым людям свою догадку на пальцах.
   Что такое энтропия? Похоже на атропин. Атропином расширяют зрачки глаз и колят для скорейшего высушивания послеоперационных ранок.
   Атропин, атрофин. С атрофином тоже возможно все. И что? Да ничего.
   Словом, атрофия Вселенной стремится к некоторой засухе.
   Вдохновляющим в названии и в самом содержании параграфа оказалось для меня следующее. Раз, теплотехники, отложив в сторону рассуждения о циклах паросиловых установок, выходят за границы общеинженерного курса напрямую во Вселенную, то значит, не такая уж теплотехника и общеинженерная дисциплина. И то, что энергетика, где мне предстояло работать после института, полностью держится на теплотехнике, делало в моих глазах будущую специальность не столь уж безнадежно нудной.
   " Не гони, да не гоним будешь".
   Матушка боялась злословия или насмешек по поводу непонятных вещей. Стоило мне или кому из братьев посмеяться над передрягами кого-либо из знакомых, то мама с паническими глазами предупреждала:
   – Ой бай! Озынын басына келед.
   Можно ли накликать на свою голову несчастья злоречивостью?
   У меня из головы не выходил случай на скамейке, когда по злобе я наговорил младшему Кондрату про его брата Витьку и уже позже иногда думал, что мои слова на скамейке не прошли бесследно для судьбы
   Доктора.
   …Москва выделила Казахскому отделению Литфонда "Москвич-412".
   Папа, все мы были довольны. Теперь у нас под задницей персональный аппарат. На моквичонке папа, мама и я однажды съездили после работы в колхоз имени Калинина и думали, что это только начало. Но не прошло и месяца, как машина неожиданно сломалась и встала на капитальный ремонт.
   На секретариате правления Союза писателей проходил отчет деятельности Литфонда за истекший период. Когда дошло до вопроса, почему вдруг новая машина сломалась, встал писатель Духан Атилов и указал на виновника:
   – Машину сломал сумасшедший сын Абдрашита Улан.
   Члены правления почувствовали неловкость и промолчали. Духан заслуженный литератор и если кто и был на правлении из сочувствующих отцу, то и тот не хотел связываться с Атиловым. А потом, возможно
   Духан и прав. Может и в самом деле сломал москвичонок Ситка? Поди, теперь разберись.
   Папа вернулся с работы в состоянии грогги, и, не раздеваясь лег на кровать. Прошло еще полчаса. Отец разделся и молча лежал, глядя в потолок.
   Мама подошла к нему.
   – Тур. Сен умыттын ба? – матушка напомнила о приглашении на писательский банкет в ресторане "Иссык". – Шахырыгу бару керек.
   – Никуда я не пойду.- сказал отец.
   Мама заговорила по-русски:
   – Вставай! Наши враги только ждут и смеются. И если мы с тобой не пойдем, то…
   – Я сказал, не пойду.
   – Прошу тебя, вставай… – сказала матушка и добавила зло и решительно. – Назло врагам!
   С чего это мама решила, что Атилов наш враг? Отец и Духан в разных весовых категориях. В чем они могли соперничать? Обычный злой человек сказал привычную для себя речь.
   Я вспомнил, как Джон обыграл в карты его среднего сына Ивана и подумал: " Да нет, за такие дела не мстят".
   Тут что-то другое.
   С банкета родители пришли в двенадцатом часу. Папа прошел в спальню. Мама щелкала семечки на кухне.
   – Как папа? – спросил я.
   – Хорошо. – спокойно ответила матушка.
   – Как прошел банкет?
   – Тамадой был Сырбай. – Мама сгребла в кучу шелуху. – Он всем показал кто твой отец.
   – Что он показал?
   – В ресторане все знали, как Духан убил твоего отца и Сырбай дал слово твоему отцу раньше Духана, Сейтжана и других…
   – Ну и что?
   – Как ну и что? Духан и Сейтжан старше твоего отца на пять лет.
   – Какая разница кто после кого держит тост?
   – Э-э…- со значением сказала мама. – Это большая разница.
   Сырбай Мауленов, один из секретарей Союза писателей и главный редактор журнала "Жулдыз".
   "Но дело не в этом". А дело в том, что спустя год старший сын
   Атилова Ревель очутился в третьем отделении Республиканской психиатрической больницы по поводу тяжелой депрессии. А еще через три года покончил с собой.
   Что я подумал, когда через год узнал, что самый благополучный из детей Атиловых заболел? На короткий момент возникло неясное ощущение, что шизофрения это не только болезнь и что кто-то – неизвестно кто – приглядывает не только за шизиками, но и за совершенно здоровыми людьми.
   Ощущение посетило на мгновение и тут же ушло.
   Злорадствовать по поводу начинавшегося выравниваться баланса несчастий в двух семьях я на всякий случай поостерегся. Мало ли что.
   И вообще было не до Духана с его детьми.
   В 69-м получил два года усиленного Доктор. Родители подсуетились и брата перевели на химию. На поселение Доктора этапировали в
   Джамбул, брат жил в общежитии для химиков и время от времени приезжал на выходные домой.
   Джон не выходил из дома. Смотрел телевизор, читал книги, газеты.
   А до посадки Доктора на два года усиленного произошло вот что.
   Не помню из-за чего я повздорил с Джоном. Разозлился и крикнул:
   – Урод!
   Джон вопросительно-виновато посмотрел на меня и спрятал глаза вниз.
   Подлетел Доктор и, гневно сверкнув глазами, замахнулся на меня.
   – У-у-бью!
   С убийством Доктор опоздал. Дело было уже сделано.
   С 69-го года мама уговаривала жениться Шефа. Уговоры на брата не действовали. Мало того, спустя год, заметил я, Шеф потерял интерес к женщинам. С 70-го у меня возникли подозрения, что и его постигла моя участь. Все говорило за то, что у Шефа неожиданно вдруг непоправимо ушел в отставку член Политисполкома Коминтерна. Катастрофе имелись причины – серьезные черепно-мозговые травмы, полученные в драках, так или иначе должны были оставить свой след. Хотя и не обязательно.
   Так думал я, пока (это было уже на новой квартире) не стал нечаянным свидетелем одной сцены, которая опровергала догадку о полном бессилии брата.
   Что же на самом деле происходило с ним?
   Шеф загорелся идеей поехать на Байкал. Много говорил о том, как соберется, снимется с кентами и высадится на берегу озера. "Зачем, – думал я, – ему Байкал. Купаться там нельзя, весной и летом комары, а зимой так вообще холод собачий".
   Когда в очередной раз он заговорил с матушкой о Байкале, я нечаянно пропел:
   – Никогда я не был на Босфоре…
   – Я п… тебе дам! – Шеф распсиховался всерьез и не разговаривал со мной три дня.
   Почему я вспомнил эпизод с Байкалом?
   С осени 69-го Шеф перевелся на заочное и весной следующего года сдал контрольные в деканат. Не помню, зачли ли ему контрольные, только на сессию он так и не собрался.
   "Но дело не в этом". В конце концов ошибки на то и существуют, чтобы их совершать. И сами по себе ошибки мало что значат. Все дело в цене, которую человек преисполнен готовности платить за них.
   …Вовка Амбал, Мурка Мусабаев, Витька Броневский, три девицы и я сидели за сдвинутыми столами на первом этаже ресторана "Алма-Ата".
   Вовка Амбал лениво скучал, Броневский и Мусабаев в полголоса разговаривали, Шеф рассказывал девицам:
   – И он им тискает…А они ему отвечают…
   Мурка Мусабаев покачал головой и негромко сказал Бронтозавру:
   – Ты посмотри на него… Делает вид, что ничего не происходит…
   Витька Броневский – тут я вспомнил себя в летом 58-го, когда в школьном актовом зале на просмотре фидьма "Над Тисой" неожиданно для всех проорал: "Сейчас он крикнет "фас"!- тем же макаром, но только с гадливыми глазами кивнул и подтвердил:
   – Да, Мурка… И я том же…
   Мурка может и имел право так сказать. Школьный друг болел за
   Шефа. Только надо немного думать с кем и что говорить. Мусабаев уже окончил медицинский, проходил ординатуру и постоянно напоминал моему брату, что за образование стоит цепляться хотя бы только потому, чтобы не опуститься.
   Броневский тоже вроде бы друг. Росли в одном дворе. Бронтозавр – пристебай из пристебаев – всегда пьет исключительно за чужой счет – сейчас он опять же гулял на деньги Шефа и его друзей. Пил и прятался до момента, пока Мурка по дурости не проговорился. Крысенок
   Броневский подумал, что и Мурка Мусабаев такой же, как и он сам.
   И, обрадовано, не сообразив, – что я то все вижу и слышу, сказал: "Да, Мурка… И я том же". Сказал злорадно, с ехидством и это еще бы ничего, если бы не глаза, которые, как я уже заметил, обнаружили в себе столько гадливости, что я подумал: "Нуртасей, гони ты их всех…Таких друзей надо за х… и в музей!".
   Мурку Шеф бил часто. Бил за язык. Сидят вдвоем, выпивают. Потом бац и Мурка на полу. Уходил Мусабаев домой в слезах и с обещанием больше не приходить, а через день заявлялся вновь и просил прощения.
   Шеф по пьянке бил и не виновных. Бил не за язык, а именно за взгляд.
   А сейчас сидел и что-то там тискал девушкам и не понимал, что теперь-то тому же Мурке Мусабаеву или Вовке Амбалу, не говоря уже о
   Бронтозавре, он давно не друг, а собутыльник, который никак не может и не желает распрощаться с детством.
   Когда Шеф избивал Мурку, родители и все остальные злились на
   Шефа. Можно ли поднимать руку на близкого друга, даже если он тебя чем-то сильно задел? Сейчас в ресторане я думал: "Мурат, а ведь
   Нуртас мало тебя лупил. Ты не друг и даже не баран, ты – созерцатель".
   Друзья это та же, что и Байкал – иллюзия.
   Многие предавали Шефа. Не предали только два человека. Вовка
   Коротя и Искандер.
   В 75-м Шефа единственный раз прорвало:
   – Да знал бы ты, как иногда мне хочется выброситься с восьмого этажа…
 
   Омир учится в университете на журфаке. В "Вечерке" вышли заметки о том, что где-то в городе сдали очередной дом, а где-то на окраине собираются строить большое парниковое хозяйство.
   Бика поступать в институт отказался и работал в санэпидстанции.
   В семье Халеловых Бика самый младший. Кроме него и родителей еще четыре брата Женька (Жаксылык), Эдька (Едиге), Кайрат и Канат. Отец
   Бики работник министерства, татарка -мама, тетя Фая домохозяйка.
   Женьку и Кайрата тогда я еще не видел. Женька жил с семьей,
   Кайрат учился в аспирантуре в Симферополе. Канат женился и жил с семьей в доме родителей. Эдьку видел я один раз, когда в его квартире отмечали день рождения Бики. Эдька мужик суетной, разговаривал быстро, не сказать что резкий, но и мягким не назовешь.
   Жена его полукитаянка-полурусская, помню, стреляла глазками на пацанов, что пришли к Бике на день рождения.
   Полгода спустя Едиге повесился и я, услышав о смерти старшего брата Бики, не догадался сходить к другу. Узнал поздно, после похорон. Пришло в голову, что якобы Бике было бы неудобно видеть меня, потому как форма смерти Эдьки не располагала к соблюдению достойных такому случаю приличий. И потом, я знал: Бика крепкий пацан.
   Мне передали: Бика не понимает меня.
   Я пришел. Мы выпили и я сказал: "Извини. Поздно узнал".
   Бика заплакал.
   Ходили разговоры, что Эдька покончил с собой из-за жены. Гуляла, мол, а потом и вовсе бросила мужа. Можно ли накладывать на себя руки из-за женщины? И вообще есть ли оправдывающий добровольный уход из жизни повод? Какая причина могла бы устроить и примирить обывателя с самоубийством?
   Для того, чтобы честно и искренне ответить на этот вопрос, нужно знать, что творится в душе самубийцы перед казнью над собой. В противном случае любое объяснение вроде того, что гуляла жена или еще что, – ничего не объясняет.
   Что творится внутри нас, говорила Лилия Петровна, самое главное.
   "Жизнь Эрнста Шаталова" Джон прочитал в "Юности". И тоже, как и в случае с "Кентавром" Апдайка, сказал: "Прочти".
   Эрнст в детстве, играя во дворе в хоккей, повредил позвоночник.
   Полный паралич у Шаталова наступил к концу школы. Не запомнилось, удалось ли закончить институт Шаталову. "Но дело не в этом". Дело все в том, что Шаталов рассказывает писателю Амлинскому, как и о чем думает парализованный парень, которого младший брат тоже называет
   Шефом. Влюблялся Эрнст по телевизору в дикторш Центрального телевидения, занимался, превозмогая боль, физкультурой, и читал.
   Шаталов читает философов древности, Амлинский цокает языком: "Силен мужик…". Но что философы и другие в сравнении с Шаталовым? Чего стоит книжная заумь перед лицом неизреченных страданий Шаталова?
   Но что из того? Заслуживает ли вообще уважения чье-либо страдание? А если заслуживает, то почему оно постигло именно Эрнста
   Шаталова, а не кого-либо иного, кому в самый раз бы испить скорби полной чашей и до дна? Я не видел никакого смысла в жизни Шаталова.
   Хотя, если вдуматься, то и жизнь здоровых людей тоже не имеет ни малейшего смысла. Действительно ли человек рождается только для того, чтобы умереть?
   Яшка-уйгур небольшого роста санитар приходил из дурдома за Ситкой и Шеф спрашивал: "Ситка Чарли от него не убежит?".
   – Нет, – отвечал Джон, – От Яшки не убежишь. А попробуешь, так
   Яшка одним броском укладывает больного к себе, как чабан овцу, на загривок.
   Медбрат для больных, что ротный старшина. Поднимет в полседьмого, заставит койку заправить, укольчик сделает. На трудотерапию шизики идут в спровождении медсестры. Врачи, рассказывал Джон, за весь день в отделении бывают едва ли более получаса. Остальное время запираются в кабинете и пишут истории болезней, составляют назначения.
   – Главные психиатры в Казахстане, – говорил Ситка, – Зальцман,
   Ганнапольский и Ленский.
   Профессор Зальцман заведовал кафедрой психиатрии в Алма-Атинском мединституте и на территории дурдома у него личный кабинет. Григорий
   Ильич имел обычай знакомиться с каждым новым больным лично, читал истории болезней.
   Что заносится в историю болезни? Так как болезнь начинается в семье, то согласно методики оказания психиатрической помощи кроме симптоматики история болезни содержит и описание семейно-бытовой обстановки. В описании приводятся сведения от перенесенной в детстве кори, до привычек больного. Что он делает дома, помогает ли по хозяйству, где учился или работал до болезни.
   Зальцман читает в институте лекции и ему в первую очередь интересны больные, умеющие рассказывать студентам, как и что с ними происходит. Ситка Чарли один из таких больных и раз в месяц раздавался звонок из больницы и медсестра сообщала:
   – Улан, тебя приглашает на лекцию Григорий Ильич.
   Ситка ждал лекций, как я просмотра матча на Кубок европейских чемпионов. Собирался за минуту, приговаривая: "Студентики, милые студентики…".
   – Не ходи на эту долбанную лекцию! – просил его я. – Скажи, что простудился.
   – Нельзя братишка. – Ситка лихорадочно натягивал штаны. – Знаешь, какие вопросы студенты задают? – спрашивал брат и восторгался. -
   О-о… С ними можно говорить обо всем.
   Почему я отговаривал Ситку Чарли не ходить на лекции понятно. Еще понятно, что не ходить на лекции Ситка, даже если бы и захотел, не смог бы.
   Шизик во власти врача. Полной и безраздельной.
   Больных в те времена санитары били.
   – Под дых как даст… – говорил Ситка.
   Милее избиения или привязывания на сутки к кровати – сульфазин.
   Больные говорили, что своим появлением сульфазин обязан немцам, которые изобрели его во вторую мировую войну и испытывали на заключенных лагерей Дахау и Освенцима. Западные психиатры относили препарат по свойствам воздействия на больного к группе особо бесчеловечных и время от времени поднимали в мировой печати вопрос перед своими правительствами: "Что ж вы не потребуете от Советов прекращения практики применения сульфазина на больных? Психиатрия не может и не должна быть репрессивной. Есть ведь и мягкие препараты, о них советским медикам известно. Почему они их не применяют?".
   Судя по названию, сульфазин содержит в себе большей частью сульфаты, проще, серу. Сера вещество горючее, от сульфазина резко повышается температура, деревенеет тело.
   Джон свидетельствовал: "Всего про сульфазин не расскажешь. Надо ощутить его на себе".
   Заведующая третьим отделением Нэлли Константиновна Русакова.
   Молодая, строгой красоты женщина.
   – С больными ведет себя как классная дама. – Говорил про Нэлли
   Константиновну Ситка Чарли.
   Лечащий врач Ситки Людмила Павловна Попова, напротив, дистанции с больными не держала. Часто забывала, что имеет дело с шизиками.
   Ситка обожал Людмилу Павловну.
   Зальцман, Ганнапольский, Ленский евреи. Ситка Чарли считал не случайным факт сильного влияния семитов на советскую психиатрию.
   Означала ли его плакатный антисемитизм не на словах, а на деле, что Ситка Чарли ненавидел конкретного еврея?
   Как у любого рядового антисемита к самим евреям, как к людям, личных претензий у него не было. Более того, на уровне быта Ситка не замечал в евреях ничего плохого, как не замечал самих евреев.
   Отношение к самой нации, к торжествовавшему, по его словам, в СССР явлению жидобольшевизма, у Ситки определялось установкой, которую он якобы получил от Господа бога, сыном которого, как уже упоминалось, он и являлся.
   Как известно, был еще один сын у Господа – Иисус Христос. Про него Ситка Чарли мало, когда говорил, тем самым словно намекая, что он, мол, Ситка как раз и любимейший из всех сыновей Господа бога.
   Технология прихода Ситки в наш мир применена такая же, какая использовалась при рождении Иисуса Христа. То есть Валера отец Ситке только по метрике.
   – Бог через Лысенко оплодотворил матушку Шаку.
   "Физик Тэт утверждал, что "теплота, повсюду распространенная, равномерно разлитая, есть теплота выродившаяся, деградированная. Она не имеет никакой ценности. А эту деградированную форму должны будут принять все энергии миров".
   Ошибка Клаузиуса заключается в неправомочности распространения выводов о возрастании энтропии, справедливых для конечных адиабатных систем, на бесконечную Вселенную.
   Эта идеалистическая коцепция, утверждающая, по существу, конечность вселенной и ее неизбежную гибель, утверждает вместе с тем и момент ее начала, т.е. "сотворения". Точка зрения идеалистов на второй закон укрепляла позиции религии, которая получала в руки как бы научное обоснование своего учения о сотворении и конце мира.
   По этому поводу известный физик Нернст писал: "Представление, что все происходящее на свете началось, так сказать, в один определенный день и к определенному же дню окончательно прекратится, является до такой степении невероятным, что всякую теорию, которая с необходимостью ведет к этому следствию, мы должны считать в высшей степени невероятной и поэтому необоснованной".