Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Принужденное целомудрие – трагикомическое недоразумение. Однажды
   Бика спросил: "У тебя, что не маячит?". В ответ я перевел разговор на другую тему. О том, что у меня не то, что не маячит, а вообще не подает признаков жизни главная для человека вещь, сказать никому не было сил, даже Бике.
   "Но дело не в этом".
   Тогда я думал, что пройдет немного времени и я вернусь к жизни. А пока… Пока мне нравилась Оля Кучеренко. Понять, что ты кому-то не нравишься можно. Примириться трудно. Тем более что Оля ходила с
   Петей Панковым. С кем с кем, но только не с ним.
   Несколько раз мы избили Панкова, после чего он несколько раз твердо обещал оставить в покое Кучеренко. Обещал и продолжал ходить с телеграфисткой.
   Прошло три дня после политинформации и Андрюша сместил старосту класса. Старостой Шамордин назначил меня.
   Но это еще не все.
   Андрюша к доске по тригонометрии и алгебре меня так и не вызвал.
   Всех других вызывал, а меня ни разу.
   Я вырос в собственных глазах и ощущал себя белым человеком. Тем более, что на меня обратила внимание и Лилия Петровна.
   Лилия Петровна Магедова преподавала русский язык и литературу.
   Первое сочинение в жизни – по роману Тургенева "Отцы и дети".
   Тургенева я читал много, но вот "Отцов и детей" не одолел. В общих чертах представление имел и находил роман несколько надуманным.
   Лилия Петровна ходила между рядами, а я думал о том, о чем давно хотел написать. Была не была… И, позабыв обо всем на свете, я начал со слов: "Кто смотрел фильм "Мне двадцать лет", обязательно должен помнить эпизод встречи главного героя картины с погибшим на фронте отцом…".
   Писал я сумбурно, перескакивая с пятого на десятое. Ничего из написанного кроме первого предложения в памяти не задержалось.
   Через день Лилия Петровна объявила оценки и раздала листочки с сочинениями. Мне она поставила пять за литературу и два по русскому.
   Я поднял руку.
   – Лилия Петровна, а где мое сочинение?
   – Ваше сочинение я дала почитать коллегам.
   – Коллегам? – Я слегка заволновался. Каким еще коллегам? – Лилия
   Петровна, там ведь нет ничего такого…
   – Вы меня не поняли. Я поставила вам два по русскому… С запятыми у вас катастрофа. И дала ваше сочинение коллегам по педсовету, потому что им тоже интересно знать, о чем думают наши ученики. – И спросила. – Как вы считаете?
   В самом деле? Она поставила пятерку, не посмотрев на то, что тему-то я не осветил. Хм.
   Но самое смешное меня ждало впереди.
   Пятница и вновь политинформация.
   Боря Степанов бубнил: "Хунвэйбины в Пекине избивают советских послов…".
   Андрей Георгиевич возмутился:
   – Доучиться до девятого класса и быть таким…? Невообразимо. -
   Он повернулся комне и дал команду. – Ахметов, разберись!
   Я вышел и быстро разобрался с советскими послами.
   Андрей Георгиевич не спешил усаживать меня на место. Он взволнованно ходил из угла в угол и говорил:
   – На войне меня ранило минным осколком в голову. – Он показал на голове место возле темени. – В пятьдесят седьмом году наградили орденом Ленина. Почему я вспомнил об этом? Да-а… – Качая головой, он продолжал ходить между дверью и столом. – Все вы, наверное, смотрели в воскресенье передачу с Валентином Зориным и Анатолием
   Потаповым. Что и говорить, прекрасная речь. Приятно смотреть и слушать.
   Он остановил взгляд на мне.
   – Но вот ты, Ахметов…- Он глядел на меня серьезно и беспокойно.
   – Ты Ахметов можешь шагнуть гораздо дальше Зорина и Потапова.
   Он прошел к двери, повернул обратно и еще больше разволновавшись, зашагал мне навстречу. Выбросив руку, словно Ленин на памятнике, он воскликнул так, как будто провозгласил:
   – Большому кораблю – большое плавание! – И добавил.- Только никогда не забывай, до чего докатился Пастернак.
   Андрей Георгиевич человек ошеломляющий, прежде всего потому, что не стыдится своей наивности, но и на Солнце бывают пятна. Обычные упражнения памяти Андрюша принимал бог знает за что.
   Вечером я рассказал о случае на политинформации Шефу.
   – Большому кораблю – большое плавание? Так и сказал? – переспросил брат. – Ты не звиздишь?
   – Буду я звиздеть… Он еще мне про Пастернака говорил…
   Шеф смотрел на меня так, как будто видел в первый раз.
   – У Андрюши я проучился три года. – Брат задумался. – При мне он ничего подобного никому не говорил. – Глаза Шефа играли смехом и довольством. – Ты доигрался…- сказал он.
   – Как?
   – Бедный, бедный Андрюша…- Шеф разбалделся.
   – Почему?
   – Потому что он не знает, какой ты тупак.
   Тупак не тупак, какое это имеет значение?
   К весне у Оперного театра соорудили из пней столики и сиденья.
   Внизу, ближе к Фурманова работает кафе-мороженое, кругом травка.
   Отдыхаешь на виду у всех и сам всех видишь.
   Бика, Омир и я пили бутылочное пиво на пеньках. Бика рассказывал про своего друга боксера Шевцова. Неожиданно для меня он заговорил и о 2-85. Откуда Бика ее знает?
   – Она спит с Шевцовым. – сказал Бика.
   Я почувствовал, как в задницу впилась заноза. Пеньки поганые! Да нет, мне показалось. Это не заноза. Поразил меня не факт сожительства одноклассницы с Шевцовым, удивил я сам себя. Удивил тем, что до сих пор никогда не задумывался о том, что с 2-85 можно еще и спать.
   – Это исключено, Вовка врет. – твердо сказал Омир. – Она не такая.
   – Да брось ты. – Бика сплюнул.
   – Она не такая. – повторил Омир. – Я ее знаю.
   После слов Бики я задумался. Что она не человек? Ей уже шестнадцать или около того. Может позволить себе и спать с кем угодно. А Шевцов засранец. Такая она или не такая, не в этом дело.
   Вполне возможно, что девчонка из цековского двора и спит с ним. Но про кого, про кого, но про нее нельзя трепаться никому, в том числе и друзьям. "А вообще какое мне до нее дело? – разозлился я непонятно на кого. – Пусть себе спит хоть с пьяным ежиком".
   Секретарю правления Союза писателей позвонили из Советского райотдела милиции: "За пьяный дебош в ресторане "Алма-Ата" задержан писатель Абдрашит Ахметов. Что с ним делать?".
   Папа в это время был на работе и дополнительно узнал про себя, что дожидается он полагающихся пятнадцати суток в отдельном стакане комнаты для задержанных.
   Милиция настаивала на том, что ими схвачен именно Абдрашит
   Ахметов из-за корочки члена Союза писателей СССР с аккуратно переклеенной фотографией. На фото вместо Валеры был изображен Доктор.
   Отец не сильно сердился на Доктора.
   – Хорошо, что у шожебаса отец не министр или завотделом ЦК, – сказал папа, – а то бы он не постеснялся выдать себя за депутата
   Верховного Совета или члена ЦК.
   В Союзе писателей после переписки с Москвой папе выписали новый писательский билет.
   Лилия Петровна девушка лет двадцати трех-двадцати четырех.
   Осанка, поступь выдавали в ней разрядницу по гимнастике. Ее строгая привлекательность мало когда озарялась улыбкой. Между тем улыбка преображала литераторшу в пятнадцатилетнюю девчонку. Может потому, чтобы огонь-ребята не шибко раскатывали губу, держала она с нашими ухо востро.
   Пятерки по литературе наравне со мной получали несколько человек.
   Среди них Кеша Шамгунов, Сережка Сидоров, он же Сипр, и Ирк Молдабеков.
   Кеша умный парень, чаще из трех предложенных на выбор вариантов, выбирал свободную тему. Сипр тоже любил литературу и интересно рассуждал о прочитанном.
   Что до Ирка Молдабекова, то необычность его состояла в том, что он сторонился одноклассников. Ходил заросшим, вдобавок ко всему отпустил бороду. Оля Кучеренко говорила мне: "Мы зовем его Пушкиным".
   Сидел Молдабеков на первой парте в третьем ряду и никогда не поднимал голову. Не поднимал глаз он и тогда, когда выходил отвечать к доске.
   Когда кто-нибудь к нему приставал, Ирк нервно дергался и еще ниже опускал глаза.
   Учился он средне. Хотя, что такое средне для класса слесарей-сборщиков? Это когда человек перебивается с твердой тройки на хлипкую четверочку. Еще бирюковатый Молдабеков хорошо чертил. Но это результат скорее старательности и терпения, нежели признак предрасположенности к серьезным предметам.
   В классе так или иначе я задевал всех. Но к Ирку не подходил, не совался. Пробовал вовлечь в общий балдеж Молдабекова Бика.
   Посмеявшись и он отстал от Ирка.
   Все больше и больше озадачивал Омир. Прежде безропотно подчинявшийся любым моим капризам, он на глазах становился на самостоятельный путь. Дело дошло до вопроса в лоб:
   – Смелым стал?
   Омир и глазом не моргнул.
   – А я и тусованным не был.
   Я догадывался, в чем причина перемен в Омире. На фоне Бики я, как духарик, растворялся. Зачем, для чего оглядываться на меня, если есть Бика?
   Нетрудно представить, как складывалось восприятие меня классом вообще, и отдельными пацанами, в частности.
   Пацаны видели, что сам по себе я мало что значу. Бика это да, он и за себя постоит и своих защитит. Девятый класс, не третий, и даже не пятый. Мне бы понять, что люди не стоят на месте, растут, меняются и кому угодно надоест, когда ими продолжают помыкать разного рода чморики или духарики. Легко вообразить, как бы со мной они обошлись, не будь рядом Бики. К Шефу с жалобами не очень то и побегаешь. Он не раз строго-настрого предупреждал: "Не выступай, а то…".
   Радовало одно. Бика признал во мне человека нужного ему уже не столько как брат Шефа, а как кровного кента.
   Многие учителя меня давно раскусили и открывали глаза Андрюше на фаворита. Мол, хваленный ваш политинформатор истинно первый в классе интриган и подстрекатель. Андрей Георгиевич никого не слушал и неуклонно стоял за меня горой. Лилия Петровна за первую четверть вкатила мне двойку по русскому, а Андрей Георгиевич, – тогда я не знал об этом – желал видеть меня не ниже ударника. В конце года он уговорил Лилию Петровну переправить двойку за первую четверть на тройбан, а последующие тройки за оставшиеся три четверти – в четверки и сделал из меня хорошиста.
   Джон бродил по вокзалу и высматривал у кого, что плохо лежит. У автоматической камеры хранения ему повезло. Аульный парень на его глазах пересчитал деньги и уложил в чемодан. Задвинул багаж в ячейку и попросил у Джона карандаш записать код. Джон дал ему карандаш и, глядя через плечо, сфотографировал номер.
   Через десять минут в туалете Джон выпотрошил чемодан. Денег было около 80 рублей. С деньгами Джон поехал к Сашке Остряку. Набрали анаши, вина, позвали кентов и за два дня прогудели все деньги.
   Через три дня Джон вновь нарисовался на вокзале, где его и застукал обворованный колхозник. Джигит побежал за милиционером, а
   Джон, ни о чем не подозревая, высматривал новую жертву.
   Далее все как полагается – КПЗ, тюрьма, суд.
   В последний перерыв перед зачтением приговора конвоиры разрешили покормить Джона. Доктор и я слушали конвоиров.
   – Прокурор просил дать тебе год условно. – говорил Джону пожилой старшина. – На свободу выйдешь из зала суда.
   – Вашими бы устами…- отозвался Доктор.
   Джон, а это было заметно по глазам, не рвался на свободу.
   Конвоира слушал он с растерянной улыбкой. Непонятно, какой блажи ради, хотел он уйти на зону.
   Прокурор Айткалиева, подготовленная матушкой по всей форме, попросила для Джона год условно. Судья Толоконникова не смутилась.
   Виновато улыбаясь, Джон слушал приговор. Я смотрел то на него, то на судью. Когда Толоконникова сказала про два года общего режима, его глаза загорелись.
   Джона увез автозак, а я шел домой и думал: "Он обрадовался приговору. Почему? Что с ним?".
   Через три недели Джона выпустили из тюрьмы. Приехал домой он растерянный. Освобождение озадачило Джона настолько, что могло показаться, будто матушкины хлопоты сорвали давно вынощенные им планы.
   С каждым новым разом уроки литературы становились все интереснее и интереснее.
   – …Шамгунов, прочтите вслух абзац.
   Кеша взял учебник и стал читать без выражения. Литераторша остановила его и протянула руку к книге.
   – Позвольте мне.
   "Вы уже знаете, что 80-е годы – это не только эпоха "малых дел" и
   "безвременья". – Лилия Петровна раскраснелась, голос ее обрел звенящую торжественность. – Это эпоха поисков и созревания новых идеалов. Чехов тосковал по "общей идее", которая дала бы возможность видеть и раскрывать читателям высокую цель жизни. Все большие художники, по его словам "куда-то идут и вас зовут туда же – и вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель…Лучшие из них реальны, пишут жизнь такой, какая она есть. Но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, это пленяет вас. А мы?".
   Лилия Петровна положила раскрытый учебник перед Кешей. Краска сошла с ее лица и, упруго выпрямившись, литераторша со скрытым вызовом смотрела на нас.
   – Я хотела, чтобы высказались вы. – Она подняла меня.
   – По поводу?
   – Не прикидывайтесь. – Лилия Петровна строго смотрела на меня.
   Я не прикидывался. Единственное, что меня удивило в абзаце это "А мы?". Четыре буквы, а что вытворяют?
   – Лилия Петровна, я не прикидываюсь.
   – Хорошо. – Литераторша сложила руки на груди и медленно пошла между рядами. – Скажите, пожалуйста, что, по-вашему, стоит у Чехова за общей идеей?
   – Вы только что сами прочитали… Цель жизн…
   – Жаль… – Лилия Петровна вздохнула и остановилась передо мной.
   – Садитесь.
   Магедова продолжала медленно вышагивать между рядами.
   – Я хочу только напомнить, что эпоха малых дел наступила вскоре после отмены крепостного права – главного события в России в девятнадцатом веке. Вспомните, что последовало в стране после 1861 года. Сидоров, подскажите.
   Сипр догадался.
   – Убили царя.
   – Правильно. Почему?
   – Ну…- Сипр поправил очки. – Там… Народовольцы поднялись за народ…И понеслось…
   – Что понеслось? – Лилия Петровна улыбнулась губами.
   Сипр повернулся к захихикавшему Бике. Бике было не до "Народной воли". Он и Омир на перемене обкурились и сейчас перлись косыми пауками.
   – Ну это…- Сережка Сидоров затараторил. – Народовольцы не успокоились и решили продолжать убивать царей. А царизм не хотел…
   – Лично все е…ли вырубаться – тихо, но слышно вспомнил Бика фильм "Никто не хотел умирать" и снова захихикал. Омир потащился с ним на пару.
   – Халелов, вон из класса! – Взвихрилась Лилия Петровна. – И вы заодно с ним. – Злющими глазами она смотрела на Омира.
   – Я тут причем? – Омир медленно поднялся. Было заметно, что если
   Бике анаша пошла в кайф, то Омира нисколько не зацепила. Взгляд у него был усталый и более ничего. Перся он из солидарности.
   – При том, – твердо сказала литераторша и повторила, – При том, что вы занимаете в классе слишком много места.
   – В смысле? – Омир уже не придуривался. Он встревожился.
   – Вам объяснить? – Лилия Петровна прищурилась.
   Бика стукнул Омира по плечу.
   – Пошли. Я тебе объясню.
   Дверь за ними захлопнулась. Литераторша подошла к столу и оперлась рукой на спинку стула. Минуты две она приходила в себя.
   Я видел по ней, что она давно все поняла. Бика не раз говорил, как сильно хочет литераторшу. Особенно жадно пожирал он ее глазами, когда Магедова приходила на урок в наглухо, до подбородка, застегнутой кофточке. "Засосы прячет. – говорил Бика и прибавлял. -
   Ох, с каким удовольствием я бы ей засадил".
   Лилия Петровна… Она надменно-строгая, но все равно женщина.
   Молодая и интересная. Надменность была ее броней, но именно надменность распаляла, доводила Бику до стенаний. А что Магедова? На моего друга она не реагировала. И бояться не боялась, и никогда по-настоящему, не сердилась.
   Омира же Лилия Петровна ненавидела.
   Я не знаю, что понимала Лилия Петровна про меня как человека, но временами мы с ней разговаривали вне темы урока, но все равно о литературе.
   На перемене был у нас и такой разговор.
   – Я часто думаю над сочинениями Ирка Молдабекова. – сказала Лилия
   Петровна и спросила. – Вы за ним ничего не замечаете?
   – Нет.
   – Советую приглядеться. – Глаза литераторши приобрели мечтательное выражение. – Ирк удивительный юноша… Он лиричен и дивно пишет… Он художник… Художник, чье дарование я затрудняюсь оценить.
   Здрасьте. Он художник, А меня куда? Мне стало обидно.
   Лилия Петровна приблизилась вплотную ко мне и глаза в глаза сказала:
   – Вы – другой. – она сбавила голос до заговорщицкого шепота.
   Я молчал.
   – Вы… Я не подберу слова… У вас смелый дар…
   Я покрылся иголками.
   Много позднее я думал над словами Магедовой. Можно ли назвать смелым человека, который иногда, и только на бумаге, излагает то, что чаще всего его занимает? Потом в моей писанине много вранья. Где
   Лилия Петровна разглядела смелость?
   Нелады происходили с Джоном. Брат не выходил на улицу и часами сидел у окна в столовой. Его не трогали наши разговоры, не смотрел он телевизр, как и не читал газеты. Я зашел в столовую. Джон окинул меня отсутствующим взглядом и отвернулся к окну.
   Я обнял его.
   – Почему молчишь? Скажи, что с тобой.
   Он понуро посмотрел на меня и с безразличием в голосе сказал:
   – Мне уже девятнадцать…
   Сказал и не сделал привычной попытки виновато улыбнуться.
   Я вышел за Доктором. Он перепугался, но вида не подал.
   Вдвоем мы зашли в столовую.
   – Джон, – начал Доктор, – я все вижу, все понимаю… Ты думаешь, тебе ничего не светит…
   Я вижу, как тебе хочется. Тогда у "Целинного", помнишь? Ты смотрел на эту шадру так…
   В чем тут дело? Как тебе объяснить? Если рассуждать просто, как есть, то все бабы – бляди. Они только и ждут, чтобы их, как следует, отодрали. Но не так, чтобы ты заявился к ним и попросил: " Извините, можно натянуть вас на карабас?". В конце концов, они тоже люди. Те же собаки, прежде чем начать случку, и те обнюхивают друг друга.
   Кого бабы любят?
   Они любят веселых, легкомысленных.
   А ты, извини меня, смотришь на них как на… Их не интересует хороший ты или плохой. И жалеть тебя они начнут только тогда, когда ты их в усмерть зае…шь.
   Посмотри на меня.
   С моей мордой ловли вроде нет. Как у меня получается? Я им не даю опомниться… Иду напролом. Запомни: никакой правды о тебе им не нужно. Тэц – на фортец, чик-чик, на матрас – вот и мальчик!
   Понял?
   Джон улыбнулся. Нормальной улыбкой улыбнулся.
   Доктор закурил.
   – Конечно, надо чтобы у тебя была девушка, которую ты мог бы уважать. Бляди блядьми, но есть и такие, которые заслуживают уважения.
   Но это все потом. Поедешь со мной в Карсакпай? Я там тебе все устрою.
   У нас дома живет Кайрат Шотбаков, сын папиного сослуживца по
   Акмолинску. Кайрат приехал поступать на инженерно-строительный факультет Казахского политеха. Он умный, любит футбол и вообще весь спортивный. Шеф обращается с ним как с маленьким. Хотя Кайрату уже восемнадцать и если он не поступит в институт, ему грозила армия.
   С ним можно говорить о многом. На смех не поднимет, даже если и вопрос задашь ему, что ни на есть самый несуразный.
   – Кайрат, а для чего живет человек?
   Кайрат почесал за ухом, задумался на секунду и сказал:
   – Человек живет, чтобы повториться в детях…

Глава 11

   Наиболеее серьезные вещи происходят с нами, когда мы мечтаем. Ибо только "сильное воображение готовит событие". Незадача однако в том, что никто из нас не знает, в какой мере можно полагаться на силу воображения, с тем чтобы с его помощью подготовить и осуществить событие.
   Пахмутовой и Добронравову принадлежит песня "Звездопад". Написана она для дружины "Звездная" пионерлагеря "Орленок", потому в свое время и имела исключительно внутрилагерное хождение.
   "С неба лиловые звезды падают…Звездопад, звездопад… Это к счастью друзья, говорят… Мы оставим на память в палатке эту песню для новых орлят…".
   У песни знаменитый на весь "Орленок" припев.
   Будет и Солнце,
   И пенный прибой,
   Только не будет
   Смены такой…
   – Товарищ старший пионервожатый! Дружина "Звездная"
   Всероссийского пионерского лагеря "Орленок" на утреннюю линейку построена!
   Старший пионервожатый взял в руки мегафон.
   – Дружина, р-равняйсь! Сми-и-рно! Равнение на середину! Знамя дружины внести!
   Серо-синее небо "Орленка вздрогнуло и зазвенело в такт строго торжественному маршу, под который чеканили шаг знаменосцы.
   Старший пионервожатый Виктор Абрамович Малов, вожатые Зоя и Валя, мы все, как один, вскинули правую руку в приветствии, отдавая честь знамени.
   В "Артек" папа грозился меня отправить с 61-го года. Прошло несколько лет, разговоры про "Артек" забылись. На дворе 67-й, я уже комсомолец. Какой в шестнадцать лет "Артек"?
   Все устроилось на скорую руку и папа объяснил, что еще не поздно.
   На деле получился не совсем "Артек". В "Орленке" проходил Всесоюзный фестиваль детской самодеятельности в честь 50-летия Великой
   Октябрьской Социалистической революции. В Обкоме комсомола нас разделили. Первая группа блатных поехала в "Артек", вторая – в
   "Орленок".
   Перед линейкой Валя задержала меня.
   – У меня в голове не укладывается… Неужели это сделал ты?
   Сделал я следующее. В отряде Артур Дик из Коми АССР. Чем-то он мне навредил. Чем – не помню. О вредительстве Артура было известно всему отряду, в том числе Вале и Зое. Пацаненка из Коми АССР не побьешь, ему всего двенадцать лет. И в отместку канцелярским клеем я склеил ему пилотку. Тайком, когда все спали.
   Было бы лучше, если бы Валя, сказав "какой паскудник сделал это?", успокоилась и молчала. Но она раздувала вопрос. Подозрения сходились на шестнадцатилетнем балбесе, который сводил счеты с малолеткой непостижимым для вожатой способом.
   Валя так испереживалась, что я решил ни за что не признаваться.
   Если бы Валя была понятливой девушкой, я может быть и признался бы.
   С кем не бывает? Но после того, как она переполошилась, я начал немного понимать, что наделал. Теперь нельзя признаваться. Ни за что, ни в коем случае нельзя признаваться в том, что ты истинно зверек.
   …Я тронул Валю за локоть.
   – Да ну что ты, Валя? Разве я могу такое сделать?
   – Правда? – Пионервожатая смотрела на меня испытующим взглядом. -
   Хорошо бы так… А то я места себе не нахожу.
   – Так, все так Валя.
   Валя Саленко и Зоя Долбня – студентки из Ростова на Дону. Зоя про пилотку молчала, а Валя любое ЧП – мелкое ли большое – воспринимала всерьез.
   Каких и откуда только ребят здесь не было… Туркмены, камчадалы, таджики, молдаване, эстонцы, узбеки… Мондыбаш, Ейск, Мелекес,
   Кострома, Москва, Вильнюс, Инта…
   Боря Байдалаков, Игорь Конаныхин из Ленинграда. Боря с 48-го года рождения, Игорь мой ровесник. Степенные, рассудительные ребята. Мы сидели на корточках на балконе и курили.
   – Выступление через час. – сказал Боря. – Велено надеть бобочки.
   Игорь кивнул. Велено так велено. Наденем.
   – Предки хотели отправить меня в "Артек" – сказал я. – Но не вышло, и я попал сюда.
   – Не жалей. – отозвался Игорь. – Был я в "Артеке". Там хорошо, но в "Орленке" все всерьез. – Он поднялся и сказал Боре. – Пошли.
   Всерьез? Вот и Валя говорит, что здесь все всерьез.
   Всерьез крутила любовь танцевальная пара из Костромы. Развитого телосложения, упругий, с вьющимися светлыми волосами, паренек и высокая черноволосая, с тонкими чертами лица, девчонка. За ними следили вожатые, и пионеры всей дружины "Звездная".
   Паренек горделиво выводил за руку на авансцену партнершу.
   Девчонка ступала, едва касаясь ножками обшарпанного пола, с опущенной головой, словно чувствовала, что за их отношениями следят все кому не лень.
   Илья Штейнберг из нашего отряда говорил: "Утром на репетиции этот… из Костромы страшно кричал на свою… И ты знаешь… она молчала".
   Счастливая любовь красивой пары сочувствия не заслуживает. Все только и ждут, когда и у нее что-нибудь, да сорвется.
   Много чего всерьез было в "Орленке". Всерьез говорили о "Бегущей по волнам", "Письме в ХХХ век", "Маленьком принце".
   В гости к пионерам приезжали мировые и союзные знаменитости.
   Учили нас уму-разуму не только прославленные мастера. Музыковед
   Светлана Виноградова известна больше среди музыкантов и композиторов. Тем не менее послушать ее было полезно всем без исключения.
   Она говорила об одержимости в искусстве и учила смотреть на мир.
   – Посмотрите на море…- У Светланы Владимировны воспаленные, темно-карие глаза, черные брови. Говорит взволнованно. – Какое оно?
   Кто скажет?
   Какое море в "Орленке"? Солнечное. Если в ясный полдень смотреть на него вблизи, то море, серебрясь на Солнце, незаметно сливается с небом и играет чешуйчатыми желтыми красками.
   К возвышенным занятиям в "Орленке" быстро привыкаешь и через два-три дня забываешь себя прежнего. Для того, кто решил удивить народ, главное не переборщить, чересчур не увлекаться. Дешевые трюки под личиной актуальности на ура здесь не проходят. У Вали и Зои тонкий нюх, фальшь девушки чуят за версту. При этом не покидает ощущение, будто вожатые и пионеры вовлечены в какую-то игру, результат которой не столь важен, как неукоснительно строгое соблюдение правил самой игры, в которой каждому дается шанс проявить себя полной мерой.
   …На летней эстраде дружины "Стремительная" встреча с Пахмутовой и Добронравовым.
   Поднялась девчонка из "Стремительного".
   – Как вам пришла мысль написать песню "ЛЭП 500 – не простая линия"?