Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Любе ничего выдающегося, но что-то заставляет приглядываться к ней.
   "Теплая краюха"
   16 июля 1978 года.
   У подъезда на лавочке папа и мама.
   – Балам, поздравляю. У тебя родилась дочь. – Отец расцеловал меня.
   Дочка? Наперед загадывать не загадывал, но в тайне я ждал сына.
   Вечером пришли Бекен Жумагалиевич и Балия Ермухановна. Отец Гау протянул мне вырезку из "Недели" со статьей Януша Корчака о воспитании детей.
   Серик Бутбаев пригнал с завода женщин-маляров. Они в три часа побелили комнату к прибытию дочки.
   Прошли сутки после возвращения Гау с ребенком из роддома и я позабыл, как несколько дней назад расстраивался рождением девочки.
   Как с ней хорошо! Доктора покорила певица Дагмар Фридерик из
   Фридрихштат паласа. Из-за него и прилипла к дочке кличка Дагмар.
   "Сорочинская ярмарка"
   Чем хороши сплетни? Тем, что помимо того, что они лучший повод к общению, они еще и подтверждаются.
   – Прошел слух, будто Шевченко его зять. И когда все это случилось, его вызвал к себе Андропов. После допроса в КГБ у
   Кулакова и остановилось сердце. – сказал отец.
   – Не такой уж он и старый. Шестьдесят… Самый молодой член
   Политбюро. – Нурлаха почесывал нос.
   Заместитель Генерального секретаря ООН Шевченко попросил политическое убежище в США. Должность его в ООН равна посту замминистра иностранных дел. Секретарь ЦК КПСС Кулаков его тесть?
   Или это утка?
   То была утка.
   Кто придет на место Кулакова?
   Две недели назад папа побывал в Кокчетаве. Здешний первый секретарь Обкома партии Оразбек Куанышев его земляк. Он устроил
   Валеру в люкс правительственного санатория в Боровом, организовал прогулочный вертолет. Встретился отец и с братом Абдулом. Дядя жил в частной развалюхе. Валера попросил Куанышева сделать квартиру брату.
   Первый секретарь обещал выделить дяде двухкомнатную квартиру в новом доме к Новому году.
   Первый секретарь Талды-Курганского Обкома партии Сакан Кусаинов тоже папин земляк. Несколько лет Кусаинов руководил Тургайской областью и помогал сыну дяди Абдула – Нурхану по службе, сделал его председателем Амангельдинского райисполкома.
   Отец вернулся из Кокчетава удивленный: "Там меня уважают, дома – за человека не считают".
   Папа вновь полетел в Кокчетав. Теперь уже со мной. Встречали
   Нурлаха и Тулеген. Тулеген – родственник Кульшат, майор областной милиции. Он друг Сатыбалды. Последний написал книгу про его знаменитого по области предка. Как уже отмечалось, программа-минимум
   "Деньги, почет, слава, квартира" сыном папиного учителя в основном выполнена. Кроме Госпремии Сатыбалды получил и звание народного писателя. С деньгами и квартирой у него тоже полный порядок. Что до той, кто по ночам слушала тезисы программы-минимум, то с ней
   Сатыбалды развелся и женился на другой любительнице литературы.
   Нурлахины заметки о денежном обращении время от времени выходили в "Казахстанской правде". Может поэтому, а может потому, что Нурлаха фантазер, но родичи Кульшат говорили: "А что Нурлану? Он же писатель".
   – Слушай, какой ты писатель? – спросил я Нурлаху.
   – Собираюсь написать книгу.
   – И долго думаешь собираться?
   – Вот сяду и напишу. Пока веду дневник.
   "Сяду и напишу". Артист. Почему человека одолевают думы о писательстве? Лев Толстой писал, что всяк из нас преисполнен стяжания славы. Слава писателя тоже преходяща, но она намного притягательней известности ученого, артиста, передовика производства, она устойчивей. Почему, возможно, и вызывает уважение простых людей.
   Почему Нурлахе нельзя помечтать о писательстве? Я ведь тоже когда-то хотел стать писателем. И тоже только ради того, чтобы удивить других. "Писать я не умею. – думал я, – Этому нельзя научиться. В науке, – здесь тоже не мешает признаться себе, – я, даже если защищу кандидатскую, мне суждено остаться рядовым пехотинцем. Что делать?".
   Папа устроил меня в Дом отдыха на озере Щучьем и улетел домой.
   …За день до отлета домой меня позвал дядя Абдул. Каждый видит то, что видит. Шеф сильно преувеличивал, говоря о том, как сильно похож дядя на нашего отца. Похож мало. Зато я узнал, почему Нурлаха трепло. Таких невозможных трепачей, как дядя Абдул я еще не встречал.

Глава 30

   Забери Солнце со мной…
   Всякому овощу свое время. Три года назад Фая раздобыла для меня на одну ночь "Мастера и Маргариту". Раздобыла после того, как я рассказал ей, как Саша Фиглин, сосед по каюте, потратился на валюту в Хельсинки из-за романа Булгакова.
   За одну ночь мне не осилить книгу. "Мастера и Маргариту" прочитал за ночь Шеф. Прочитал и ничего не сказал.
   Наутро я вернул книгу Фае. Она спросила: "Понравилось?".
   – Ниче.
   – Я тоже думаю, что ничего.
   Впервые о романе я узнал из интервью Клаудии Кардинале
   "Советскому экрану" в середине 60-х. Что конкретно говорила
   Кардинале о романе подзабылось, помню только, что рассказывала, будто долго находилась под впечатлением.
   "Буран"
   Тахави Ахтанов – директор книжной палаты и обещал взять отца к себе заместителем.
   Умер Гали Орманов. Дядя Гали и все остальные Ормановы нам не родственники, но ближе, чем они в 40-х и начале 50-х у нас никого не было.
   В августе скончался и Раха, муж Маркизы. Мамина подружка льет слезы в два ручья. Женщин не поймешь. Раха драл Маркизу как сидорову козу, а она зачернилась в скорби. Любовь штука непостижимая. Вполне могло случиться и так, что если бы Раха бил Маркизу посильнее, то она вообще бы не перенесла вдовьей доли.
   Пока то да се, папа съездил в дом творчества "Переделкино".
   – Знаешь, чем измеряют живые классики успех писателя? – спросил по возвращении из дома творчества отец.
   – Чем?
   – Количеством переводов на зарубежные языки. Встречают друг друга на аллейке и спрашивают: "На каких языках тебя за границей читают?".
   В Переделкино отец ни с кем из живых классиков не познакомился.
   Для переводчика из провинции они недоступны. Папа много беседовал с татарским прозаиком Баширом Гумеровым, журналистами Еленой Кононенко и Яном Островским. Они люди пожилые, особенно Кононенко. Имя революционерки и журналистки Елены Кононенко, говорил отец, до войны известно было всей стране. Ее и попросил папа дать имя для Дагмаренка.
   Ян Исаакович Островский в свое время писал о цирковых артистах, работал несколько лет в "Литературной газете".
   Два дня до отлета из Москвы папа жил в его квартире.
   – Ян шустрый старик… С утра с ним мы бегали по магазинам. Если бы не он, я бы не привез домой пять килограммов индийского чая.
   "Принцесса на горошине"
   Несколько лет с мясом в Алма-Ате плохо. В магазинах очереди за тощаком по семьдесят копеек за кило. В магазинах для участников войны и персональных пенсионеров баранины полагается по два килограмма в неделю.
   Мы не травоядные, вполне себе плотоядные и хотим мяса. Свинину казахи не жалуют. К свиным делам нас приобщает Доктор.
   – После второго курса на целину ездили с нами казачата дятлы.
   Можешь себе представить, отказывались от свиных окороков, – говорит, делая бутерброд с салом, Доктор. – Я х… к носу прикинул и говорю им: "Правильно, не ешьте свинину, а нае…йте сопли в рот".
   Руфа рассказывал, что Шафик Чокиноввич в командировки всегда берет с собой кусок жирного казы.
   – Хорошо ездить с академиком по командировкам. – говорит Руфа. Обком машину выделяет, везде все берем без очереди.
   Два раза Руфа летал с директором в Целиноград. Вечерами в гостинице играл он в преферанс с Чокиным, Каспаковым. Играет в карты
   Сюндюков безжалостно. Раза три не пожалел он и Чокина. Каспаков отчитывал Руфу:
   – Ты что делаешь? Разве можно обыгрывать директора?
   – Интересно вы рассуждаете. Зачем тогда играть?. – удивился
   Сюндюков.
   Чокин на собрании к 60-летию Октябрьской революции рассказывал о голодном детстве.
   – Казахи до революции жили плохо… Сами посудите… Утром – мясо, в обед – мясо, вечером опять мясо… Господи, боже мой! Куда это годится?
   Актовый зал КазНИИ энергетики эстетически загоготал. Директор недоуменно посмотрел на товарищей в президиуме торжественного собрания, окинул взглядом впереди сидящих.
   – Я что-то не так сказал?
   Народ опять развеселился. Кто-то с заднего ряда крикнул: "Все так! Шафик Чокинович! Дальше рассказывайте!".
   "Иду на грозу"
   Руководитель группы лаборатории огнетехники Фанарин десять лет участвовал в полупромышленных испытаниях кивцэтной плавки. За что имеет несколько авторских свидетельств. Плавка КИВЦЭТ – кислородно-взвешенная, циклонно-электротермическая – осведомленными людьми расшифровалась еще и так: "Какой идиот выдумал эту технологию? Ответ: Цигода". В самом деле, предложил и разработал
   КИВЦЭТ для плавки медного концентрата металлург Цигода. Плавка внедрена на Глубоковском металлургическом комбинате, год назад разработчиков выдвинули на Государственную премию СССР. По положению о госпремиях удостоенных должно быть не более двенадцати человек. От нашего института на премию претендовал Юра Фанарин. Все остальные места заняли командиры из института металлургии, ВНИИЦветмета, с
   Глубоковского завода.
   Юру из списка выбросили.
   Фанарину под сорок. В работе копуша, по повадкам крестьянин, к водке равнодушен, любитель поболтать с нашим Руфой о политике, истории, евреях. О последних рассуждает почти как Умка, но со знанием предмета. В остальном – на уровне "мы не простаки".
   Юра Чокину не сват, не брат, но из-за него Шафик Чокинович на
   Президиуме Академии наук поднял бучу: "Если не оставите в списке
   Фанарина, я обращусь в отдел науки ЦК КПСС". Шум вокруг кивцэта без того и так стоял – в списке на Госпремию не оказалось автора разработки – Цигоды. Изобретатель из Казахстана уехал, жил во Львове и оттуда слал в ЦК, в газеты копии авторских свидетельств, оттиски статей – доказательства того, что представленные кандидаты на премию кандидаты ни по каким признакам не причастны к КИВЦЭТу.
   Цигоду не уговаривали замолчать, с ним поступили проще – на его жалобы никто не обращал внимания.
   Ходили разговоры, что безобразие с Цигодой произошло из-за младшего брата Кунаева. Аскар Кунаев работал директором института металлургии и президентом республиканской Академии наук. Два года назад его провели в член-корреспонденты Союзной Академии и теперь, чтобы подкрепить его притязания на действительного члена Академии требовалась нечто более существенное, нежели статьи и монографии. По положению в академики АН СССР избираются ученые, обогатившие науку трудами не просто мирового значения, а, если не ошибаюсь, прорывного уровня. Далеко не все лауреаты Ленинской премии могли пробиться в действительные члены. В случае с младшим братом Кунаева годилась любая зацепка, достаточно для него и Госпремии.
   К переработке медных концентратов плавкой КИВЦЭТ младший брат
   Кунаева отношения не имел – Аскар занимался ванадием. О чем и сигнализировал Цигода. Что конечно простительно, ежели представить, как он мог разгневаться. Но это была ошибка. Если бы автор не упоминал в жалобах о главном хвостопаде, его может быть, подумав, и включили в список.
   Шеф проработал в институте металлургии несколько лет и говорил, что Аскар Кунаев мужик широкий. Близкие к нему люди также свидетельствовали: "Аскар доступный парень, не выпендривается". Что заставляет хороших людей присваивать чужие труды? Какой в этом кайф?
   Чокин человек сверхосторожный, никогда не прибегал к угрозам. И то, как он пообещал дойти до ЦК КПСС, подействовало: Фанарина в премиальный список вернули.
   "По-моему, еще никто в республике досконально не исследовал феномен казахской интеллигенции в первом поколении. И напрасно.
   Весьма любопытная тема для опытного наблюдателя, имеющего привычку называть вещи своими именами.
   Разумеется, я далек от того, чтобы именовать интеллигентом человека по признакам просвещенности или рода занятий. Надо помнить, что интеллигентность, как категорию, казахи заимствовали. По первородству интеллигентность в бывшем Союзе принадлежит России.
   Издавна с ней в русском народе связывали меру доброты русского человека, дар сопереживания всему тому, что получило в обиходе название мягкотелость. Не будучи сословным понятием, а именно отражением душевных качеств человека, с чьей-то нелегкой руки, в
   России к интеллигентам стали присоединять прослойку более или менее образованных людей, которых среди лекарей, учителей, телеграфистов, инженеров, техников и прочих до революции находилось немалое число".
   Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
   Кто знает, тот скажет: Шафик Чокинович просто так ни одного лишнего движения не сделает, шаги свои он всегда просчитывает, на рожон не лезет.
   Чокин тоже лауреат Госпремии. Но не страны, – республики.
   По-человечески он вроде и не должен вставать в позу из-за Фанарина.
   Тогда почему он поднялся на защиту руководителя группы?
   Во-первых, он ничем не рисковал. За отсутствием в списке Цигоды у двенадцати номинантов сильной увереннности в моральной правомочности не могло быть. У них у всех при любом упоминании фамилии первопроходчика кивцэтной плавки, как пить дать, в одном месте наблюдался, хоть и небольшой, но определенный жим-жим. Не один директор КазНИИ энергетики мог об этом догадываться.
   Во-вторых, Фанарин сотрудник нашего института, и Чокин, справедливо считая Казахский НИИ энергетики своим детищем, присуждение премии своему сотруднику с полным основанием мог отнести к достижениям института, и рост послужного списка коллектива – личной заслугой.
   Пять лет назад Володя Семенов говорил, что Чокин не интеллигент.
   Володя сын попа и знал, о чем говорил. Шафика Чокиновича со всеми мыслимыми натяжками добреньким не назовешь.
   Фая тоже безоговорочно признает в Чокине незаурядную личность, но в интеллигентности директору, так же как и Володя, отказывает. К ней стоит прислушаться.
   Семенов красиво говорит. Он хоть и поповский сын, но Володе все по фигу, и гребет он исключительно и только под себя. Поповщина у него сама по себе, а он сам по себе.

Глава 31

   Давай сейчас его вернем,
   Пока он площадь переходит…
   Я быстро забыл, что сделала для меня и всей нашей семьи Гау. Тут еще матушка поволокла на Балию Ермухановну, задела Гау и Нуржика.
   Теща не осталась в долгу: "Чья б корова мычала… У самой двое сумасшедших сыновей, а критикует чужих детей…".
   Бекен Жумагалиевич при ссоре не присутствовал, но сказал Гау, что ее маме не следовало так говорить. Претензии копились. Я как будто ждал повода и встал на сторону Ситка.
   Папа неделю с давлением лежал в больнице и позвонил мне.
   – Вчера приходил Бекен… – Он протянул мне, перетянутый шпагатом, сверток из плотной бумаги.
   – Что это?
   – Екимжан принес два блока "Филипп Моррис".
   – Спасибо.
   – Мы с тобой никогда не говорили по душам… Все надеялся, что ты сам все поймешь. Ты не прекращаешь пить, а я лежу по ночам и не могу уснуть. Думаю о том, что будет после моей смерти с больными детьми.
   – Папа остановился у елки. Мы прогуливались по территории больницы.
   – Ты послушался нас, слава богу, наконец, женился. Родилась дочь. И распоясался. Ладно, со мной ты можешь не считаться. Но любовь к своей матери не освобождает тебя от обязанности думать своей головой. Согласен?
   – Согласен. Но папа… С чего вы взяли, что я с вами не считаюсь?
 
   Я…
 
   – Сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты понял, какой золотой человек Бекен. Твоя жена чистая… Ты же ей хамишь, разрушаешь семью…
   – Пап, вы не все знаете.
   – Знаю или не знаю, – это мелочи. Потом я знаю твою мать, тебя.
   Может уже поздно говорить, но ты должен знать: если мужчина мелочен, он не человек. Понял?
   – Понял.
   – Балам, прошу тебя – будь умным.
   – Хорошо, пап.
   – Вот… еще возьми. – Он вложил в мою ладонь три рубля.
   Душа обязана трудиться,
   Держи ее, злодейку, в черном теле,
   И день, и ночь,
   И день и ночь!
   У Жаркена Каспаковича голова большая. Не такая большая, как у
   Симашко или Маркизы, но все равно мама говорит, что такие головы бывают только у сверхумных ученых.
   Каспаков пришел к нам домой с женой в новой югославской тройке.
   На кухне переговаривались Гау и Доктор.
   Я похвалил научного руководителя:
   – У вас замечательный костюм.
   – М-да… – Жаркен Каспакович распахнул пиджак.- Смотри, тут кармашки, и тут кармашки…
   Жена Каспакова почуяла каверезность и заметила: "Что ты как маленький? Еще подумают, что у тебя только один костюм".
   Жаркен соскочил со стула и выбросил вперед растопыренную пятерню:
   – Дома у меня пять костюмов!
   Папа не без ехидцы протянул: "Молодец". И строго посмотрел на меня. Мол, прекращай издеваться над пьяным человеком.
   – У меня есть тост. – Я встал с рюмкой водки. – Не знаю, имею ли я право вслух говорить о мечте, и поймете ли вы меня, Жаркен
   Каспакович, но я…
   – Говори, – разрешил научный руководитель.
   – Я мечтаю стать таким же красивым и умным, как вы, Жаркен
   Каспакович.
   Папа озабоченно потер лысину, вздохнул. Мама ничего не поняла и одобрительно зацокала языком. На кухне примолкли Гау с Доктором.
   Язык мой – враг мой.
   Жаркен молчал секунд пять.
   – Но для этого ты должен много работать! – Он треснул кулаком по столу. Зазвенели вилки, ножи, повалился на скатерть бокал с вином. -
   Надо работать! День и ночь! День и ночь!
   Уф, алла. Пронесло. Папа смотрел в тарелку, мама прошла к Гау со словами: "Оказывается твой муж умеет хорошо говорить тост". Кухня отозвалась смехом Гау и Доктора.
   Аленький цветочек
   Олежка Жуков любит песню "Колорада ярмарка", а Юра Фанарин всю дорогу поет: "Маленький волшебник белой розы…".
   Маленький врошебник белой розы заглянул с известием в комнату:
   – По радио передали: папой избран поляк.
   – "Матка бозка остромбазка", – прокомментировал решение кадрового вопроса в Ватикане Хаки.
   – Не матка бозка, – уточнил Юра, – а пся крев получилась.
   – В Ватикане денег, как грязи. – заметил Муля.
   – Как тебе новый премьер-министр Англии? – спросил Фанарин Руфу.
   – Ты про Тэтчер? Ниче.
   "Тут вновь подошел Киндзюлис".
   – Ее еще и трахать можно. – вставился Шастри.
   – Да ну. – поморщился Руфа. – В ней что-то крысиное.
   – Точно. – согласился Фанарин. – Англичане на морду страшные.
   После Госпремии Юра переключился на исследование горения.
   Что нам известно о горении?
   По легенде Прометей серьезно пострадал за факт передачи огня людям. Как нам объясняла историчка в пятом классе: боги ничего не дают людям даром, на Олимпе считали, что кто-то должен платить по счетам.
   Горение – процесс самопроизвольный. Стоит лишь поджечь, а дальше только успевай дровишки подкладывать.
   Юра разъяснял нам на пальцах:
   – Горению предшествует взрыв. Большой или маленький. Глядите, как мы зажигаем спичку. Трем серную спичечную головку об, обмазанную той же серой, спичечную коробку. Инициируем небольшой взрыв.
   По ЦТ в "Международной панораме" выступает политический обозреватель "Известий" Александр Бовин. Он предрекает:
   – С избранием на папский престол кардинала Войтылы костел может взорвать Польшу.
   Как там насчет костела – надо еще посмотреть, только учительница
   Надя Шевелева из "Иронии судьбы" взорвала порядок в семье Лала
   Бахадур Шастри.
   Марьяш прессует мужа из-за Барбары Брыльски. Стоило Нурхану при очередном повторе фильма произнести: "Чудесная женщина эта Барбара
   Брыльски!", как тут же получил от татарчонка дуршлагом по голове.
   – А-а, тебя уже и на полячек потянуло! Пусть эта Брыльская только приедет в Алма-Ату, – я ей сделаю!
   Шастри то ли нравится, что его ревнуют к Брыльски, то ли сам поверил, что с артисткой у него может что-то получиться.
   Когда Марьяш наведалась в институт с жалобами на актрису, то Хаки и я не преминули заняться диверсионной работой.
   – Ты за Нурханом в оба гляди, – предупредил я Марьяш, – Может
   Барбара Брыльски с ним уже переписывается.
   – Да,. да… – подхватил Хаки и напомнил. – Знаешь, полячки маленьких любят.
   – Почему? – Марьяш обратилась в слух.
   – Маленькие они порочные. Полячкам только порочных и подавай.
   Муж и жена – одна сатана. Марьяш раздула ноздри точь в точь, как
   Шастри и закричала:
   – Маленьких любят! Порочных ей подавай! Развратница!
 
   Будет людям счастье,
   Счастье – на века!
   С коммунистической бригадой,
   Мы снова вместе – впереди!
   Со знаменами предприятий-победителей социалистического соревнования на сцену театра Лермонтова выходили знатные люди
   Советского района. Жаркен Каспакович привел меня с собой на слет передовиков.
   "Сегодня мы не на параде, а к Коммунизму на пути…".
   Поддатый Каспаков притопывал ногами в такт маршу коммунистических бригад. Без приглашения прошел на сцену поздороваться с секретарем
   Советского райкома партии директор гостиницы "Алма-Ата".
   Поздоровался и остался на сцене.
   – Этот везде вперед лезет, – проворчал Каспаков, огляделся вокруг и сказал. – Пошли в буфет.
   В буфете хлопнули по сто пятьдесят шампанского.
   – Твой отец просит, чтобы я тебя в партию протолкнул, – икнул шампаневичем Жаркен Каспакович.- Я ему говорю, ваш сын годами не платит комсомольские взносы, на него жалуется Нуркин (секретарь комитета комсомола института), ни в какой общественной работе не участвует. Как такого толкать в партию?
   Я недовольно напомнил.
   – Нуркин не говорил вам, кто стенгазету оформляет?
   – Ты это… брось. Подумаешь, нарисовал к празднику портрет
   Ленина и все что ли?
   – Нуркину нравится, как я рисую Ленина. Сам-то он, какую работу ведет? Поручения раздает и у знамени Победы фотографируется.
   – Хватит! – парторг КазНИИ энергетики строго посмотрел на меня. -
   В тебе много желчи. Ты знаешь об этом?
   – Так точно.
   – Что значит, так точно? У тебя нехорошая привычка подкалывать.
   – Простите, я больше не буду.
   В парткабинете поменяли стол, за которым проходят заседания партийного бюро института под рукодством Жаркена Каспаковича.
   Событие может и малозаметное для партийного актива КазНИИ энергетики, но во всех смыслах достойное быть отмеченное на должном уровне.
   Каспаков вызвал женщин из лаборатории. С ними на второй этаж спустился и Хаки. Врезанный с утра.
   – Обмойте стол! – бросил клич секретарь парткома.
   Хаки с комсомольским энтузиазмом поддержал Каспакова.
   – Девки, ну-ка давай по рублю!
   Ташенев слетал в магазин. Принес пол-литра "Русской", на закусь – кильку в томатном соусе. Хаки открывал пузырь, Каспаков смотрел на
   Ташенева и пыжился.
   Промедление с отходным маневром в сентябре 1941-го стоило войскам
   Юго-Западного фронта под командованием генерал-полковника Кирпоноса гибели командующего, выходу танковых соединений генерала Гудериана на оперативный простор, сдачи врагу Киева.
   – Хаким! – сказал Каспаков. – Когда пить перестанешь?
   – А вы когда перестанете пить? – генерал Гудериан бросил в прорыв танковую дивизию СС "Тухлая голова".
   – Что-о-о?! – опешил Жаркен. – Ты как со мной разговариваешь?
   – Разговариваю так, как того вы заслуживаете, – передовые части танковой армады Гудериана охватывали сходящимися клиньями зазевавшиеся с отступлением войска Кирпоноса. – Имейте в виду: будете и дальше так пить, вместе в ЛТП ляжем.
   "Майор в пыльной гимнастерке подошел к начальнику оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта.
   – Товарищ полковник, что будем делать с пленными? Впереди у нас бои в окружении…
   – Что, майор, возьмем грех на душу? – с хитрой улыбкой посмотрел на офицера полковник Баграмян и бросил короткое:
   "Выполняйте!".
   Х.ф. "На Киевском направлении". Производство киностудии имени
   А. Довженко, 1969.
   – Прекрати! – пресек воспитанника Казанского танкового училища парторг и принял единственно верное, в возникшей неразберихе с контролем и управлением подчиненных войск, решение. – Наливай!
   – Хаким, ты забыл, как я тебе помог получить квартиру?
   – Вы врете! – на плечах противника танки и мотоциклеты врага входили в предместья столицы Советской Украины. – Квартиру дал мне
   Чокин, а позвонил ему дядя Жумабек.
   Каспаков замолчал.
   Квартиру Хаки получил в феврале. За два часа Шастри, Муля, Руфа,
   Серик Касенов, Даулет и я перевезли вещи и отметили новоселье, чем бог послал.
   К четырем часам дня все, кроме Руфы, были готовскими. После работы подтянулись Кэт, Таня Ушанова, Надя Копытова.
   Последним с поздравлениями пришел Саян Ташенев.
   Хаки сидел среди разбросанных по полу пустых бутылок и жмурился в блаженстве.
   – Пятнадцать пузырей раздавили. – обрадовал брата генерал Гудериан.
   Однажды в Америке
   Оснований утверждать, что политическая жизнь меня более не увлекает, нет, но нет и прежнего, какое наблюдалось лет десять назад, волнения. Чтобы принимать события в стране и мире близко к сердцу нужны причины личные. Я поостыл и уже догадываюсь, что политика – дело молодых. За десять лет много чего произошло, и вполне возможно, подумывал я, события в стране и мире, если и достойны внимания, то не столь пристального, какое наблюдалось у меня много лет назад. Многое тогда я понимал буквально, но и время было другое, мне казалось, что мир стоит на пороге великих перемен.