Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Джона из больницы выпустили к весне. Мозги поправились и он месяца два отходил от лекарств. Ему постоянно хотелось спать. Спал он повсюду. Дома, на скамейке во дворе. Отойдя окончательно, он не мог вспомнить, как сходил с ума, как вообще ехал из Джезказгана домой. Доктор напоминал ему:
   – Ты разве не помнишь как гнал гусей в поезде? Про атомный век забыл?
   – Не помню. – Джон виновато улыбался.
   "Дельта икс стремится к бесконечности…". Я не врубался в перевернутую восьмерку. Зачем инженерам-экономистам теорема Ролля или условие Лагранжа? Безо всяких теорем, без бесконечности мы берем производные, но на экзамене по матанализу вопросы в билете про
   Лагранжа и Коши обязательно присутствуют. Тем более, что за бесконечность старший преподаватель Саманов спрашивал строго.
   Кто бы объяснил, почему лимит дельта икс стремится к бесконечности? И что такое вообще эта самая бесконечность?
   Первое что приходит на ум – бесконечность это, то, что не имеет конца. Начавшись где-то, это уходит куда-то туда, где этому нет ни дна, ни покрышки. Но то, что не имеет конца, по идее не должно иметь и начала.
   Так ли? И как прикажете это понимать?
   Позанимавшись летом и осенью, я быстро, с пробелами, стал сносно решать примеры и задачи по математике. В зимнюю сессию получил четверку, а на весенней за разложение рядов Тэйлора частным случаем
   Макларена заработал от Саманова пятак.
   Староста группы Валихан Бекбосынов. Поступил в институт после службы в ВДВ. С ним мы дружим. В группе учится и Пила с нашего двора. Валихану трудно дается матанализ, втроем мы и собираемся у нас дома решать примеры.
   …Есенсыкова предложила подготовить для конференции СНО
   (студенческого научного общества) доклад о молодежном движении в странах капитала.
   Я позвонил Какимжановым.
   – Тетя Рая, мне нужна литература.
   – Я поищу.
   Через день тетя Рая завезла книгу точно с таким же, как и тема доклада, названием.
   Я целиком переписал предисловие книги – доклад мне понравился.
   "Сегодня более половины населения Земного шара моложе двадцати пяти лет. Для молодежи мира ХХ век – эпоха тревог и надежд, поисков и борьбы…".
   Я читал по бумажке, но оказывается и по бумажке можно выступать вдохновенно.
   В зале тишина. Председательствующий обвел взглядом зал.
   – После столь содержательного выступления нам остается только горячо поблагодарить докладчика. Давайте от души похлопаем ему.
   Я вышел в коридор. Меня поджидала незнакомая девушка.
   – Что Калюжный и Янаев?
   – Откуда знаешь?
   – У именя точно такая же тема.
   – А-а… Будешь выступать?
   – Не-ет… Я тоже слово в слово списала предисловие.
   Саманов объясняет материал простыми словами, примерами из жизни.
   "Интеграл Коши не работает…", "Уравнение кошары…".
   Понимал ли Саманов, что такое перевернутая восьмерка? Тогда я думал, что да. И полагал, что ему без надобности втолковывать нам, что и без того для всех должно быть ясно и понятно само по себе, как то, что небо есть небо, а Земля есть Земля.
   Самое большое, поддающееся исчислению, число – гугол.
   Бесконечность это уже после гугола, что, повторимся, не имеет исчисления. Но как же так? Ведь, как ни крути, то, что не имеет численного или буквенного (перевернутая восьмерка не в счет) определения не имеет никакого объяснения, никакого смысла.
   Какая в таком случае здесь наука? Ею здесь и не пахнет.
   Если в матанализе легче даются примеры, нежели теория, то с физикой у меня обстояло наоборот. К примеру, по физике я так и не решил задачку про удар металлического шарика о наковальню.
   Физику сдавали весной. На подготовку выпало три дня и предстояло держать ответ за весь курс от Ньютона до физики ядра.
   Время поджимало и я просматривал курс физики Путилова по диагонали. Надеялся, что на экзамене удастся списать.
   Параграф, предваряющий теорию относительности, почему-то заинтересовал. С ручкой руке я внимательно, несколько раз прочитал и так же по памяти несколько раз воспроизвел на бумаге параграф со всеми преобразованиями.
   Преобразования несложные и записывались приблизительно так:
   Х – Х' – Х"; У -У' – У"; Z – Z' – Z";
   Параграф назывался "Преобразование галилеевых координат".
   Потренировавшись несколько раз, я запомнил параграф и хотел было вторгнуться в теорию относительности, но, подумав, остановился.
   Механическим переписыванием здесь мало чего добъешься. Здесь надо было хоть немного, но думать.
   Становится теперь понятным, почему я тихо возликовал, когда увидел третьим по счету в билете вопрос о галилеевых преобразованиях. Сел готовиться к ответу с намерением удивить препода и получить за удивление пятак.
   Первый и второй вопросы по механике и электричеству я благополучно списал.
   Препод спокойно прослушал и без замечаний принял два первых ответа, но когда я на его глазах принялся готовить вхождение в теорию относительности, он занервничал и взъелся на меня.
   Он пролистал зачетку и еще больше рассердился.
   – По математике тебя пять поставили? Смотри, какой ты…
   "Но дело не в этом". Дело, как становится понятным, не в тройке, что поставил мне физик.
   Дело в самих преобразованиях Галилея. Будь иначе, стал бы я о них вспоминать?
   Брежнев кашлянул раз, кашлянул два и продолжил читать доклад.
   Опять прокашлялся. Подгорный, сидевший по правую от него руку, смолил одну за одной сигареты.
   Трансляция из Кремля Международного Совещания Коммунистических и
   Рабочих партий. Брежнев стоя читает доклад. Слева от него Косыгин.
   – Подгорный спецом его обкуривает. – сказал Шеф.
   – Зачем? – спросил я.
   – Стул из под Брежнева хочет вытащить. Совещание посвящено чехословацкому вопросу. Французы и итальянцы потребовали от КПСС объяснений. Брежнев объясняет, но Марше с Берлингуэром забили на него.
   Совещание в Москве оказалось последним в истории
   Коммунистического и Рабочего движения. Коминтерновская эпоха ушла в прошлое.
   Пражская весна началась осенью 67 -го с футбола и закончилась ранней весной 69-го хоккеем.
   На чемпионате мира в Стогкольме чехи в нервном матче выиграли у нашей сборной, следующим утром "Млада фронта" вышла с аншлагом на первой полосе "Их можно не только победить, но и поразить". Прага вновь воспряла, чехи и словаки ликуют. На радостях побиты стекла витрин представительства Аэрофлота. Брежнев, Подгорный, Косыгин принимают единственно верное решение. Смещен Дубчек. На чрезвычайном пленуме ЦК КПЧ Гусак обещает навести порядок.
   Кайрату 32 года. Он поэт и работает редактором в издательстве
   "Жазушы".
   Мы с ним в Доме творчества писателей в Коктебеле.
   – А это кто? Знакомое лицо.
   – Да ты что? – Валентнна Никаноровна смеется. – Кармена не узнал?
   – Да точно… Теперь узнал.
   – Обрати внимание на вон того рыжего в очках.
   – Какого рыжего?
   – Того, что с нашим Лордиком разговаривает.
   – Кто это?
   – Вергелис. Главный по всей Москве еврей.
   Арон Алтерович Вергелис главный редактор журнала "Советиш геймланд" ("Советская родина") и ему, как утверждает Валентина
   Никаноровна, негласно подчиняются все евреи Москвы.
   – А это что за мужик в белом кепоне рядом с Жалакявичусом стоит?
   – Андрон Михалков-Кончаловский.
   – Кто такой?
   – Сын Сергея Михалкова. Кинорежиссер.
   Валентина Никаноровна Щедрина писательница, представитель
   Белоруссии в Союзе писателей в Москве. Ей сорок лет, у нее мощные чресла и она грозит заняться со мной домоводством.
   Познакомил нас Кайрат. Он легко сходится с людьми.
   – Валентина Никаноровна знает нашего Такена Алимкулова. Хвалит его.
   Такен Алимкулов представитель казахских писателей в Москве.
   – Такен – мужчина. – говорит Щедрина. – Редкий мужчина.
   Мы на пляже и Валентина Никаноровна говорит еще и о Анатолии
   Кузнецове. Вчера в "Литературке" напечатана заметка о его побеге из страны.
   – Тоска замучает его…- сказала Щедрина и тут же переключилась на загорающих. – Гляди, гляди! Наш Лордик опять на кого-то напал.
   Седоватый писатель Лордкипанидзе, со слов Щедриной, тоже главный.
   Только уже теперь не еврей, а половой гангстер.
   Лордик ухаживает за женщинами церемонно, и при всем этом быстро решает поставленную задачу.
   …Кайрат член Союза писателей и ему положена отдельная комната с письменным столом и настольной лампой. Условиями он доволен. Меня поселили с двумя парнями, Должанским и Зелинским.
   Должанский студент из Симферополя, Зелинский сын критика и учится в Московском областном педагогическом институте имени Крупской на филолога.
   Оба здоровые. У Зелинского своя компания из дочерей Майи Ганиной,
   Виля Липатова, сына Александра Фадеева и еще какого-то Устины.
   Гужбанят они в коттедже Фадеева.
   Должанский не имеет отношения к литературе, компания у него попроще и проводит он время с юной продавщицей чебуреков с набережной.
   Дочери Ганиной и Липатова дивы знатные, Зелинский им под стать.
   Парень нормальный.
   – Познакомься, Вера с моим юным другом. – Валентина Никаноровна снимает зеркальные очки.
   – В самом деле, очень юный друг у тебя. – Вера кивает мне головой.
   Молодая и красивая Вера Верба поэтесса из Белоруссии. В Союзе она малоизвестна, хотя на одно из ее стихотворений "Песняры" положили музыку.
   Кайрат по дороге купил красного болгарского вина и мы идем купаться в Восточную бухту.
   – Мальчик мой, – говорит мне Щедрина, – после обеда мы поедем в
   Феодосию, а ты не забудь заказать мне билет на Мозырь.
   – А если на Мозырь у них не будет, тогда что?
   – Нет, только на Мозырь.
   Кайрат расправил грудь и радостно объявил:
   – Вера, я только что сочинил про вас стихи.
   – Ну-ка, поделись дружочек. – усмехнулась Валентина Никаноровна.
   "Вера Верба – прекрасная Щерба". – проглаголил Кайрат.
   Женщины переглянулись, Щедрина покачала головой.
   – Ну ты и даешь…
   Кайрат мужик восторженный, в Коктебеле ему нравится. Хлопает себя по груди и кричит:
   – Я – Пипин короткий!
   – Да уж короче некуда. – отзывается Валентина Никаноровна.
   Женщины разговаривают о каком-то Семене. Валентина Никаноровна уверяет Веру, что Семен настоящий мужчина.
   – Ты не поверишь, но он такой блядун!
   – Да? – лениво переспрашивает Верба.
   – Еще какой! Всем блядунам блядун.
   Кайрат возится с шортами. Валентина Никаноровна осматривает его сзади.
   – Кайрат, ты здорово загорел.
   Кайрат вздохнул: "Мы и раньше белизной не отличались".
   Мы поднимались в гору. Валентина Никаноровна рассказывает о первом секретаре ЦК Компартии Белоруссии Машерове.
   – Хороший у нас секретарь. Комсомолил, партизан, блядун ужасный…
   У Щедриной, чтобы пройти по конкурсу, надо обязательно быть блядуном. Я вспомнил об ее угрозе заняться со мной домоводством и заскучал. На кой черт я сюда приехал?
   Зачем импотентам ездить к морю? Ненужная и пустая блажь. Тоже отдохнуть? Но собственно от чего?
   Должанский уехал. Его койку в комнате занял Даманский, директор
   Детского дома в Макеевке.
   Кайрат, художник Валера, Даманский и я пьем бренди в гостях у
   Валентины Никаноровны.
   – В сорок пятом ехали мы на войну с Японией… На разъезде к вагону подбежала казашка с кумысом в каком-то мещке.
   – Мешок называется бурдюк. -подсказал Кайрат.
   – Наверное. – продолжал Даманский. – Так один наш солдат плеснул женщине этим кумысом в лицо. Неправильно…может быть. Но этот самый,… как его, бурдюк показался нам грязным.
   – Почище ваших фляг будет. – сказал я.
   – Ой! Ой! – проворчала Щедрина. – Подумаешь, обиделся. – И обратилась к Даманскому. – А вообще больше всего предателей было среди хохлов.
   – Не скажите. – возразил директор Детдома. – На первом месте по предательствам стоят кацапы.
   Художник Валера сделал попытку прекратить спор.
   – Кто за кого воевал, кто кого предавал – какая разница? На войне, как и на Олимпийских играх, важно участие.
   Все замолчали.
   Я напрасно боялся уроков домоводства. Про меня у Щедриной совсем другие планы.
   – В Мозыре у меня живет дочь… Твоя ровесница. Я бы хотела тебя с ней познакомить.
   – Зять любит взять.- философски заметил художник Валера.
   – А-а… Пускай… Такой если и возьмет – много не унесет.
   Это еще бабушка надвое сказала. Смотря что уносить.
   Щедрина любит блядунов, но дочку любит больше.
   Валентина Никаноровна привозила мне из Феодосии сигареты
   "Столичные", поила крымским вином и продолжала рассказывать о настоящих мужчинах.
   Во саду ли, в огороде,
   Бегала собачка.
   Хвост подняла, навоняла -
   Вот тебе задачка.
   Ночью прошел дождь. Над заливом распростерлись тучи. После завтрака лег на боковую.
   – Зелинский здесь живет?
   В комнату зашла загорелая девушка.
   – Здесь. – Я поднялся с кровати. – Только он куда-то ушел.
   – Я подожду его здесь?
   – Ждите.
   – Вы откуда? – девица присела на кровать Зелинского.
   – Из Алма-Аты.
   – Я жила в Алма-Ате.
   – Да? А в какой школе учились?
   – В 39-й.
   – В каком году школу окончили?
   – В 68-м.
   – Как?
   Я вгляделся в гостью. Ну и дела. Передо мной сидела Аня Бобикова.
   Она тоже узнала меня.
   – Ты сейчас где?
   – В МГУ на биофаке. – Она придирчиво осматривала комнату. -
   Сейчас отдыхаю в Феодосии.
   – У…
   Ну и отдыхала бы себе в Феодосии. Я чувствовал, как Бобиковой сильно неприятно видеть меня. Ишь, фифа. Эрзац-бутафория, а туда же.
   Нет уж, терпи, подруга дней моих суровых. У нас ведь как? Хоть кожа черная, но кровь чиста.
   Бобикова поднялась с кровати Зелинского.
   – Я сейчас приду.
   – Приходи.
   Я запер комнату и пошел на пляж.
   Тьфу, черт. На море штиль и на пустынном пляже в одиночестве под тучами загорала Бобикова. Я сел рядом.
   – Как тебе в Коктебеле?
   – В Феодосии пляж лучше.
   Ну конечно.
   На пляже появились четверо. Жалакявичус, Михалков-Кончаловский, мужик средних лет в панамке и паренек лет шестнадцати.
   – Кто это?
   – Жалакявичус, Михалков-Кончаловский… Остальных не знаю.
   – Жалакявичус? – переспросила Бобикова. – А ну да… То-то смотрю, где я его видела. А этот…Михалков-Кончаловский кто?
   – Кинорежиссер.
   – Интересный мужчина.
   Мужик в панамке оказался кинокритиком. Он и Жалакявичус купались.
   Паренек пулял галькой по водной глади. Камушки, подпрыгивая, уходили в сторону Турции. Михалков-Кончаловский в белом кепоне, в темных очках, в светлых рубашке и шортах сидел на гальке и молчал.
   Жалакявичус растирался полотенцем и болтал с критиком. Бобикова разглядывала кинорежиссера и прислушивалась к разговору кинокритика с Жалакявичусом. "Ничего не скажешь, дело она знает туго. – подумал я. – Поляну глухо сечет".
   …После обеда я сказал Зелинскому: "К тебе тут приезжали".
   – Знаю. – коротко и неприязненно отмел меня филолог.
   Ну, Бобикова! Деловой колбасе мало Алма-Аты. Болонка и здесь успела нафунить.
   В летнем кинотеатре Дома творчества показывают "Разиню" с
   Бурвилем. Сюжет плетется вокруг бриллианта "Юн-Кун-Кун".
   "А прыщи у него не сошли?"
   Вместе с прыщиками наряду, с окончательно утвердившейся импотенцией, наружу пробивалась и основная тема "Кентавра". Помимо высыпавших на лище прыщиков пошли высыпания на спине, которым со временем суждено было закрепиться банальным фурункулезом.
   Позагорав с два часа в Коктебеле, я обнаружил, что прыщи на спине разгладились и исчезли. На людях раздеваться можно, но это временно, на пару-тройку месяцев.
   Помимо псориаза в "Кентавре" попутно затрагивается и тема
   Сотворения мира
   "Он сел за последнюю парту, позади прыщавого и лопоухого
   Марка Янгермана. Но, едва усевшись, заметил, что через проход, в третьем ряду на последней парте, сидит Айрис Осгуд, полная красавица, медлительная и тяжеловесная, как телка. Зиммерман, пододвинувшись, шепотом и жестами попросил у нее листок из тетради.
   Пухлая девушка поспешно вырвала листок из тетради, и директор, беря его, без стеснения заглянул за вырез ее свободной шелковой блузки.
   …– Миллиардов, – сказал Колдуэлл. – Пять миллиардов лет.
   Таков, как считает современная наука, возраст Вселенной. Возможно, он даже больше, но почти наверняка не меньше. А теперь, кто скажет мне, что такое миллиард?
   …– А еще нам приходится иметь дело с миллиардами, когда речь идет о нашем национальном доходе, – сказал Колдуэлл. – В настоящее время мы должны самим себе около двухсот миллиардов долларов.
   Примерно триста пятьдесят миллиардов нам стоила война с Гитлером. И еще на миллиарды считают звезды. Около ста миллиардов звезд насчитывается в нашей галактике, которая называется – как?
   – Солнечная система? – подсказала Джуди.
   – Млечный путь, – поправил ее Колдуэлл. – В Солнечной системе одна звезда – какая же?"
   Джон Апдайк. "Кентавр". Роман.
   Вообще-то Апдайка можно упрекнуть в жидковатости. Псориаз по сравнению с прыщавым Янгерманом, который противен всем, и больше всего самому себе, – семечки. Скорее всего, упрек напрасен потому, что может быть у Апдайка самого был псориаз, почему он и описывает только то, что познал на себе.
   Так или иначе, но в 69-м у меня четко, без прикрас и излишеств, связалась тема личного "Кентавра".
   Дома у Кайрата жена и четверо детей. Кроме стихов поэт пишет сказки для детей, переводит на казахский прозу. Человек он любознательный, его влекут новые места, новые впечатления. "Мечтаю поехать в далекую Бразилию!". – кричит он, сложив ладони рупором.
   Накупавшись в Сердоликовой бухте, Кайрат, и я торопились на обед.
   – Смотри…- Кайрат остановился. – Какая девушка.
   Высокая девушка с соломенными, коротко стриженными волосами, купалась в одиночестве.
   Мы спустились. У высокой, сложением русалки, девушки в руках маска для подводного плавания,
   – Девушка, можно попросить маску поплавать? – Кайрат взял иницативу на себя.
   Русалка молча протянула маску.
   Девушка курила сигареты "Новость". Курево сближает. Я предложил ей "Столичных". Так же молча она взяла у меня сигарету.
   "Неразговорчивая, но офигительная". – подумал я.
   – Давно здесь?
   – Вчера приехала.
   – Откуда?
   – Из Москвы.
   – Как тебя зовут?
   – Лена. – Русалка курила с отсутствующими глазами.
   – Где-то учишься?
   – В полиграфическом.
   – На кого?
   – На художника-оформителя.
   Лена училась у входившего в моду Ильи Глазунова. Намерена и здесь немного поработать.
   Из воды вылез Кайрат.
   – С маской хорошо плавать. – Он вдохнул полной грудью воздух. Познакомились? Меня зовут Кайрат. А вас?
   – Лена.
   – Вы здесь одна?
   – С мамой снимаем комнату.
   – Приходите завтра к десяти на пирс. Пойдем в Восточную бухту.
   Русалка молча тряхнула головвой. Приду.
   …Кайрат ходил взад-вперед и нудил:
   – Да не придет она… Зачем мы ей такие?
   Это он верно заметил, только Лена приближалась к нам в большой соломенной шляпе и цветастом сарафане. Какая она все-таки мотыльная.
   С ее ростом ей бы нас с Кайратом за ручки в детсад в самый раз водить.
   Лена молча поздоровалась.
   …Русалка пила из горлышка "Тырново" и говорила, что способна определить букет любого вина.
   Мы брели по воде, отбрасывая в сторону бурые водоросли.
   Мелководье кончилось. Бултых! Лена Светлова поплыла. Я остался на мелководье. Русалка приплыла обратно и спроосила:
   – А ты что за мной не поплыл?
   – Боюсь глубины.
   – Боишься? – переспросила Светлова и приказала. – Тогда отнеси меня на берег.
   – Я не подниму тебя.
   – А ты не бойся меня уронить. Кругом вода и я легкая… Попробуй.
   Может все дело в воде, а может Русалка и в самом деле легкая, но поднял я ее без усилий. Она мягкая, податливая. Обвила меня за шею руками и с притворным испугом задышала в ухо.
   – Эй! Не торопись!
   В бутылке еще оставалось вино. Мы пили, закусывали персиками, которые принесла с собой Светлова и болтали.
   – Горький был сильный мужчина. – сказал Кайрат.
   – Ну-ка расскажи… – Лена оживилась.- Откуда знаешь?
   – Современники свидетельствуют.
   – А-а… – И она повернулась ко мне. – А ты что?
   – Что я? – Я не успел растеряться и ответил – Я не Максим Горький.
   – Кто тебя знает… – Русалка хитро улыбнулась.- Может и Максим.
   "Начинается, – подумал я – У них одно на уме".
   – Скажи, – всматривалась мне в глаза Светлова, – а какие тебе девушки нравятся?
   – Хм… Какие нравятся? – задумался я и ответил – Разные…
   – Ну а все-таки?
   – Э-э… Такие…, у которых, как бы тебе сказать… не все правильно с симметрией.
   – У-у…! – развеселилась художница. – Какой ты умный!
   Она сидела, упираясь ладонями в раскинутое полотенце, и прищурившись, смотрела на Солнце.
   – Хочешь, я нарисую твой портрет?
   – Хочу.
   – Пойдем завтра в Лягушачью бухту, я захвачу с собой краски, кисть, бумагу…- сказала Лена и спросила. – Что ты там напеваешь?
   – Песню из кинофильма "Новые приключения неуловимых".
   – А… "Русское поле"… – протянула художница и заметила. – У тебя нет слуха.
   – Знаю.
   – "По-о-ле… Русское по-о-оле… Я, как и ты ожиданием живу…".
   – пропела Русалка.
   Со слухом у Светловой тоже "Оптимистическая трагедия".
   Кайрат вылез из воды, прилег рядом.
   – Лена, ты дашь свой московский адрес?
   – В гости хотите? Приезжайте.
   Самая прозрачная вода в Коктебельском заливе в Лягушачьей бухте.
   Русалка стояла по пояс в воде, я опплывал ее под водой в маске.
   Журчали в ушах ручейки, солнечные зайчики прыгали по неподвижному телу художницы. "Их-ти-андр, андр-андр – андр…". Лена не Гуттиэре, она – Афродита.
   На берегу Кайрат вертел в руках свой портрет. Поэт не знал как оценить акварель.
   – Ты тут как Чингисхан. – сказал я и засмеялся.
   – Перестань. – недовольно сказал Кайрат. – У тебя противный смех.
   Лена сидела, обхватив колени руками.
   – На следующее лето я поеду в Париж.
   – В Париж?
   – Да, в Париж. – повторила Русалка.
   – Это ж как ты поедешь?
   – Да уж поеду.
   – И что ты там будешь делать?
   – Рисовать. – Она посмотрела на меня. – Я заберу тебя с собой в
   Париж.
   – Балдеешь?
   – Нисколько.
   – Кто же меня выпустит без намордника?
   – Со мной выпустят.
   – А что я там буду делать?
   – Ничего. Будешь со мной… Я куплю тебе дубленку…
   – Дубленку? Что это?
   – Шубенка хорошая.
   – А-а…
   – Ты хочешь в Париж?
   – Честно? – спросил я и ответил – Нет.
   – Почему?
   "Знала бы ты, почему мне ничего не хочется, – подумал я, – тогда бы тебе непременно захотелось взять в руки домбру и воспеть красоту крымских степей".
   – Не знаю.
   – Вы когда уезжаете на экскурсию?
   – Через два дня.
   – Сколько пробудете?
   – Два дня.
   Через два дня Кайрат и я уезжали на экскурсию по Южному Крыму. А еще через день улетали домой.
   " – Войны без потерь не бывает, товарищ Черчилль… сказал товарищ Сталин.
   – Все это так. – ответил товарищ Черчилль и попытался высклизнуть. – Но может поручим это нашим начальникам штабов?
   – А мы здесь для чего? – спросил товарищ Сталин".
   Х.ф. "Освобождение". Авторы сценария Ю.Бондарев,
   О.Курганов, Ю.Озеров. Режиссер Ю.Озеров.
   В летнем кинотеатре Дома творчества "Гром небесный" с Жаном
   Габеном, Жоржем Жере и Мишель Мерсье.
   " – Женись на ней…И она родит тебе маленького
   Брассака. – сказала женщина.
   – Но Брассак не от тебя – это уже не Брассак. – сказал старший
   Брассак".
   С прошлой осени я вновь мечтал. Мечтал о сыне. Мечтал по дороге в институт и обратно. Я шел в институт и представлял, что вдруг все каким-то необъяснимым образом образуется, и у меня, неважно от кого, родится сын.
   Я мечтал о сыне с грустным отчаянием безумной надежды и видел нас обоих где-нибудь у моря, гуляющими по набережной. Мой пацаненок держит меня за руку, что-то спрашивает, я наклоняюсь к нему, поднимаю на руки, сажаю к себе на шею и мы идем, и идем.
   …Русалка смотрелась в зеркальце. Кайрат попытался расстегнуть верхнюю пуговицу на ее плавках.
   – Эй, ты что задумал? – Лена бросила зеркальце на одеяло и удивленно посмотрела на поэта.
   – Тебе будет легче. – объяснился находчивый Кайрат.
   – А.а…- сказала Русалка и сама же расстегнулась на одну пуговицу.
   …Мы искупались и лежали рядом. Она на спине, я на животе.
   – В Париж ты не хочешь… – сказала Светлова и спросила. – А чего ты хочешь?
   Чего я хочу? Я хочу всего лишь маленькой малости – хотеть ее.
   Хотеть безумно, как хотел жену Сатыбалды, как желал медсестру Валю.
   Я пошутил. Хотеть это не маленькая малость. Хотеть – это все.
   Я придвинулся вплотную к Русалке и прижался к ее груди. Она немедленно отстегнула бретельки лифчика и я с головой погрузился в плоть студентки Полиграфического института. Мягкая горячая кожа
   Русалки источала запах поднимавшегося на медленном огне молочка.
   Иная прелюдия не только имеет самостоятельное значение, но и стоит симфонии. Все зависит от желания и умения сотворить вступление как можно более цельнотянутым. Мне помогало Солнце поселка
   Планерского. Оно стояло в зените и испепеляющим жаром замедляло естественный ход движения желаний, дозволяя тем самым, нам обоим делать все на свете без риска преждевременных разочарований и провалов. Потому, что если что и случится вдруг из досадливо непредвиденного, то все опять же можно свалить на все то же Солнце.