Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Мы с Кэт у тебя посмотрим футбол?
   – Можно.
   Напросился в гости и Гуррагча. Глубокой ночью еще одна трансляция матча.
   У Серика две смежных комнаты. В первой смотрели телевизор хозяин с монголом, во второй расположились Кэт и я..
   – …Уф, – сказала подруга, – наконец-то я с тобой кончила.
   – Тебе не надо домой?
   – Нет.
   – Вдруг узбек начнет искать?
   – Пусть ищет.
   – Тогда утром разберемся.
   Взаимопознание закончилось на рассвете.
   – Ты меня затрахал… – Кэт впервые с интересом разглядывала моего недоумка. – Смотри, а он у тебя…
   Дома в прихожей стоят знакомые шаумяновские котсы. Без меня пришел Бирлес и остался ночевать.
   Я прошел к папе.
   – Папа, пойдемте бриться.
   Отца надо выводить на улицу. Гулять с ним надо хотя бы по часу в день. Гуляю с ним от силы два раза в неделю.
   Никто не объяснит, почему нас к кому-то тянет. Я пропадал в хате
   Иржика не только потому, что с кем-то надо бухать или потому, что мне по душе все, без исключения, обитатели его и Магды, кельдыма.
   Мне здесь нравилось. Прежде всего нравилось, как меня здесь принимают.
   – Лавела! – обрадовано кричал, когда я стучал в окошко кухни, единственный на весь Советский район Алма-Аты Аугусто Пиночет. -
   Заходи.
   Иржи называл меня братаном и никто из кирюх не задавал вопросов, почему я здесь. Одна только усатая Валюня все знала и уверяла соседей, что Иржи Холик никакой мне не брат и продолжала стоять на своем: прихожу я сюда из-за Магды.
   Магду я недолюбиваю. Не потому, что казалось мне, будто Голова подселилась к Иржику с целью накатать друга. Что тут такого, если она воспользовалась тем, что Пиночету надо жить с бабой? Каждый устраивается как может, ей тоже где-то надо жить. Дело в другом. Не уважал я ее. Магда видела, как я, не снимая обуви, хожу по аккуратно вымытому, застеленному дорожками, полу, сажусь в брезгливой опаске на стул, скидывая с него круглую подстилку.
   Все не только состоит из мелочей, существеннее мелочей ничего и нет на свете. По мелочам Магда и видела, как я к ней отношусь.
   С подругами Головы я разговариваю помногу, в отсутствие Магды сплетничаю и о ней. Подруги солидарны со мной: Магда дурит братана.
   Между тем, если кто кого обманывал, так тем человеком был как раз
   Иржик. Подруг у Головы навалом. Они приходили и тогда, когда Магды не было дома, пили с Пиночетом, и пьяные отдавались хозяину дома.
   Лариске Кирилловой 23 года. Она портниха и у нее маленький сын
   Андрей от бухарика Сашки Королихина Лариса девчонка умная, веселая.
   Когда-то жила по-соседству с Магдой и Иржиком, несколько лет назад она с матерью разменяла квартиру на пополам и Кириллова переехала в микраши. Время от времени портниха приходит к Магде с гостинцами.
   Лариса не любит, да и не умеет врать.
   "На Первое мая поехала я к подружке Вальке кататься на велосипеде, – рассказывала Лариса. – Мне было
   14… Дура дурой. Нацепила желтую мини-юбку, белую, из гипюра, маечку, туфли лодочки. Вышла из дома вся из себя… Катались у центрального входа в парк
   Горького…
   Подошли пацаны… Малолетки. Че, да, как… Короче, познакомились. Подруга уехала. Я пошла с пацанами в какой-то дом в частном секторе. Во дворе гады напоили меня… Эти… Было их человек восемь… Пустили на хор… Приходили новые пацаны, щеглы пропустили через меня всю улицу…
   Третьего мая в школу, а эти… не отпускают. Пришла домой пятого… Завалилась спать, а утром мать мне в лицо мини-юбкой.
   Юбка вся в засохшей… Получила я п…лей от матери, да и ушла из дома.
   Неделю ночевала в подвале вашего писательского дома… Потом что… Потом в каких только постелях не перебывала… Опомнилась через два года…
   Вот так-то… Потом Королихин объявился. Сделал мне пацана… В вечернюю школу ходила… Ходила, да бросила. Пошла на швейную фабрику… Подучилась, перешла в женское ателье…
   На районе захожу только к Лариске Богданихе, да к
   Наташке Голове. Наташку я люблю… С сестрой ее
   Танькой в детстве мы цапались. Сейчас ниче…".
   Танька Голова под стать Кирилловой. Она хоть напропалую и катает мужиков, – для чего необходимы задатки к изворотливости, – но со своими тоже не врет.
   На день рождения Магды Лариска Кириллова пришла с двумя пузырями водки. Сначала пили втроем, потом подошли с поздравлениями Марат
   Кабдильдин, Удав.
   Бухло кончилось, Лариска дала деньги и Магда пошла в лавку на
   Джамбулке. Когда хозяйка вернулась, на кухне были только Марат с
   Удавом. В примыкавшей к кухне комнате хозяин дома раскраивал белошвейку с микрашей.
   Магда разоралась на подругу. Досталось и Иржику: "Кобелина подлый!".
   Кириллова, опустив глаза, оправдывалась: "Голова, прости…
   Пьяная я…". Иржи Холик пригнул голову, а хватанув стакан водки, пришел в себя и давай горланить:
   – Руссише швайген! Молчать! Зиг хайль!
   Марат Кабдильдин и Удав подхватили:
   – Зиг хайль! Зиг хайль! – кореша стучали кулаками по столу. -
   Мольчать!
   – У, еб…тые… – проворчала Магда и принялась потрошить утку.
   День рождения никто не отменял, неделю назад Голова объявила по району, что 4 июня гостей ждет плов.
   К вечеру воспитательница детдома привезла Славку. Сыну Головы 10 лет. Иржи Холик жалуется на пасынка: "Ишак тупой! Двух слов связать не может". "Славка не тупой, – уверяет Керя (Кирилл). – Его затравили детдомовские старшеклассники". Еще Кирилл говорит: "Как раз из таких обиженных, как Славка, хорошие менты получаются".
   Керя прав. Именно на старшеклассников жалуется иржиковский пасынок.
   – Мамка! – хнычет сын. – Старшие пацаны вывешивают меня за ноги из окна.
   Дети есть и у Валея с Кириллом.
   Валей живет с отцом. Он у него инвалид войны. По утрам я вижу его в очереди у газетного киоска, отец Валея приходит за "Красной звездой". Жена вместе с сыном от Валея ушла пять лет назад..
   Керя живет с отцом и матерью. Жена от него не ушла, она у него в дурдоме. После замужества у нее развился МДП
   (маниакально-депрессивный психоз), позднее погнала так, что дома держать не стало никакой возможности. От нее у Кирилла дочка.
   Девушка сейчас в Коксуне – женской колонии строгого режима под
   Карагандой. Дочка с раннего детства росла оторвой и когда за ней в первый раз пришли менты, то Кирилл не удивился. Как будто наперед знал, какая суждена дорога единственному ребенку.
   – К этому все и шло. – рассказывал Керя.
   Дочка крутнулась на зоне дважды, мотает третий срок, в Коксуне на положении Маши (главаря). По всему, сидеть ей там до глубокой старости.
   Не везет Кириллу. А почему? Об этом корефан не задумывался.
   "Снег кружится, летает…" – когда в настроении поют Голова с сестренкой Таней.
   Сегодня день рождения Магды, самое время в начале лета взгрустнуть о снегопаде. Керя не привык унывать и вместо поздравления, отбивая ладонями на столе ритм, поет песню юности:
   Волны ласкают усталые скалы,
   Мариджанджа, Мариджанджа,
   Где же ты?
   Где?
   Цветок душистых прерий…
   Меня позвали к городскому телефону.
   – Звонили из больницы. – сказала мама. – Улана отпускают домой.
   – Хорошо.
   – Врач просила, чтобы за ним кто-то пришел.
   – Сейчас схожу.
   После побегов Ситку перестали выписывать в отпуск без сопровождающего.
   Я вернулся в комнату. Пока я разговаривал по телефону, успела прийти Умка. Она разговаривала с Мулей.
   – Течет кран на кухне… – пожаловалась Умка. – Еще у меня в зале карниз на соплях висит…
   – Я приведу мастера. – сказал я.
   – Какого мастера?
   – Есть тут один. Починяет все подряд. По профессии юрист и хобби у него хорошее.
   – Какое у него хобби?
   – Слесарь-гинеколог.
   – Что ты говоришь? – Умка захихикала. – Где он?
   – Да вот он, – в комнату вошел Гуррагча. – Легок на помине.
   – В самом деле? – Умка оглядывала монгола. – Как тебя зовут?
   – Хали.
   – Ты починишь мне кран на кухне? – Умку словно током прошибло, она впилась глазами в Гуррагчу.
   – Починю.
   – Бектас, приходите к девяти.
   … Шестое отделение дурдома в одноэтажном бараке во внутреннем дворе республиканской психбольницы. Огорожено рабицей, во дворике садовые столики, скамеечки.
   – Улан, вот тебе аминазин, трифтазин. – женщина лет сорока с простым, чистым лицом перекладывала перед Ситкой пакетики с лекарствами. – Тизерцин принимай перед сном. Не забудешь?
   – Здравствуйте.
   – Вы кто будете? – лечащий врач Ситки Чарли внимательно посмотрела на меня.
   – Я брат Улана.
   – Брат? – докторша по-домашнему улыбнулась. – Как хорошо, что у тебя Улан есть брат Правда?
   – Правда, – Ситка исподлобья смущенно смотрел на меня и врача.
   – Меня зовут Нина Ивановна. – сказала врач и положила руку на ладонь Ситки Чарли. – Уланчик, обещай мне, что больше не будешь убегать.
   Странная женщина Нина Ивановна. Таких врачей больные не боятся.
   Ситка махнул головой.
   Мы вышли за ворота больницы. На трамвае до дома две остановки.
   Надо спускаться до Шевченко, я не хотел, чтобы кто-нибудь с работы увидел нас вместе.
   – Пойдем пешком.
   – Пошли.
   – Ситка, ты больше не побежишь?
   – Не побегу.
   – Ты что, не соображаешь? Матушка из-за тебя два месяца не спала.
   Пожалей нас.
   Брат кивал головой и так же, как и пять минут назад, в шестом отделении, смущенно улыбался.
   На кухне с мамой Магриппа Габдуллина. Соседи Ситку любят.
   – Улан-жан, – сказала Магриппа. – Денсаулык калай?
   В последнее время Габдуллина не выходит из нашего дома. Что ей нужно?
   Летний дождь…
   Гуррагча пришел без инструментов и за пять минут справился с краном на кухне. Дюбель для карниза вбил в стену вообще за минуту..
   Умка в сарафане ходила по квартире и размышляла вслух о том, чтобы еще предложить к ремонту.
   – Кончил? – спросил я монгола и скомандовал. – А теперь дуй отсюда.
   Гуррагча захлопнул за собой дверь, я припал губами к оголенному плечу Умки.
   – Не трогай меня! – завопила подружка Карла Маркса и выскочила из дома.
   – Стой! – я побежал за ней на улицу.
   – Хали! – прокричала в глубину аллеи Умка.
   Удалявшийся в темноте монгол остановился.
   – Что случилось? – Гуррагча подошел к нам. Он не щерился и был сдержанно серьезен.
   – Не уходи. – Умка глядела на монгола как сестра на старшего брата.
   Гуррагча перевел узенькие глазки на меня. Он все просек, но продолжал ломать комедию про непьющего сантехника.
   Вот и верь после этого людям!
   В городе жара. Пельмень раздобыл для меня немного аэрофлотовских салфеток. Обтираю ими папу. Он сильно потеет. Купать его надо почаще, хотя бы через день. После ванны и кожа дышит, и кровь разгоняется. Купать через день не получается, если только после маминых напоминаний вывожу отца на прогулку раз в неделю.
   Папа днями лежит и читает Бунина.
   Лечу…
   Хаджи с Бахтишкой поселились в гостинице "Казахстан".
   "Нет, ты не русский, – схватившись за правый бок, простонал пленный немецкий генерал. – Русские так много не пьют.
   Ты – грузин. – Генерал простонал. – Ты заставляешь меня пить, а у меня больная печень…".
   Х.ф. "Где генерал?".
   Хаджи не совсем таджик. Таджики так много не пьют. В таджикскую жару можно кушать плов с острой шурпой и запивать, сколько влезет, кок-чаем. В поселке Бустон Ленинабадской области таджики так и делают. Хаджи любит манты, шашлык, дам-лама, бешбармак. Жирную еду предпочитает на обед и ужин, запивает которую коньяком или водкой.
   Впрочем, по утрам он не пьет. С похмелья разжижает кровь в ресторане рыбной солянкой.
   "Чашму" и у нас продают.
   – В Ленинабаде "Чашму" называют "Отеллей", – сказал Хаджи.
   Отелло у отца Бахтишки чуть ли не ночлежка.
   – Почему? – спросил я.
   – Днем веселит, ночью душит.
   Бахтишка поехал на медосмотр, Хаджи и я обдумывали, чем заняться.
   – Я ни разу не был на Медео, – сказал отец Бахтишки.
   – Поехали. – Я посмотрел на Хаджи и предложил. – Может девчонок позовем?
   – У тебя есть кто? – зять оживился.
   – Да нет… Это с работы.
   – Все равно зови.
   Я позвонил на работу.
   – Кэт, хватай Терезу и выходите через пятнадцать минут на угол возле института.
   – Ты откуда звонишь?
   – От верблюда. Говорю тебе, через пятнадцать минут стойте на углу.
   – Зачем?
   – Ты задаешь много вопросов. Сейчас мы подьедем на моторе и примем вас на борт.
   – Кто мы?
   – Потом узнаешь.
   Я положил трубку. Хаджи спросил:
   – Кто такие Кэт и Тереза?
   – Кэт моя… Короче, мы с ней дружим. А Тереза… Тереза Орловски тоже товарищ по работе.
   – Тереза Орловски? Странное имя.
   – Это кликуха. Зовут ее Наташенькой.
   – Какая она?
   – Тебе понравится. У нее легкое дыхание.
   – Легкое дыхание? Это интересно.
   – Ты только не забудь ей напомнить про дыхание. Ей нравится, когда ее дыхание сравнивают с дыханием Ольги Мещерской.
   – Кто такая Ольга Мещерская?
   – Это у Бунина… – ответил я и предупредил.- Ты только это…
   Будь с Наташенькой, по-восточному, ласковым. Девушка она порхающая в небесах.
   – Очень замечательно. Я буду элегантен как рояль.
   … Тереза застенчиво протиснулась на заднее сиденье, Кэт на правах боевой подруги критически осматривала Хаджи.
   – Бяша, тебя с утра Шкрет спрашивал. – доложилась Орловски.
   – Прикрыли меня?
   – Сказали, что ты в ЦСУ.
   – А он что?
   – Развонялся. Говорит, что ты распустился.
   – Это я распустился? – я покачал голово?. – Жопа-стул совсем офигел. з?а Куда едем? – спросила Кэт.
   – На Медео.
   К коньяку Хаджи заказал помидорный салат и котлеты по-киевски.
   – Мне нравится, как вы живете, – глядя на Орловски, сказал Хаджи.
   – А как мы живем?
   – Делаете, что хотите.
   – Ой, да ну что ты, Хаджи! – всплеснула руками Тереза. – Знаешь, как заколебал нас Шкрет.
   – Кто это?
   – Да есть у нас один… Счетовод, а корчит из себя… Особенно достал он Бяшу. Куда ушел, почему не отпросился?
   – А у меня в Ленинабаде просто, – поделился Хаджи. – Надо мне на несколько дней слинять – оставляю очки на столе. Начинают искать, а мои люди говорят: "Да вот же его очки… Хаджи Бабаевич куда-то вышел…".
   – Ха-ха.
   – Наташенька, у тебя глаза…
   – Перестань, – Орловски потупила глаза.
   – И это при том, что у Наташеньки было трудное детство, – вмешался я.
   – Бяша, прекрати!
   – У Наташи было трудное детство? – Хаджи заморгал глазами. – Не верю.
   – Тем не менее это так, – я выставил руку вперед. – Наташа, пожалуйста, помолчи, когда старшие говорят. – Я разлил по рюмкам коньяк. – После седьмого класса Наташенька поехала в пионерлагерь…
   – Та-ак. – Хаджи сосредоточился.
   – …И как-то раз она наблюдала как лагерные мальчишки боролись за право ухаживать за ней.
   – Бяша, прекрати!
   – Ты смотри! – Хаджи не отводил глаз от Орловски.
   – Ты, наверное, заметил, девушка она пытливая…
   – Да-а…
   – Ну вот она и подползла поближе посмотреть как там за нее идет борьба. Как раз в этот момент один из борцов лягнул ногой. Чисто рефлекторно…
   – Та-ак…
   – И попал ногой в левую грудь Наташеньки.
   – Ты смотри! – Хаджи испуганно перевел глаза на грудь Терезы
   Орловски.
   – Да-а… – я не обращал внимания на протесты Орловски. – Потом у нее долго болела левая грудь, затем правая стала обгонять соседку в росте.
   – Что ты говоришь?!
   – В результате…
   – Что в результате?
   – В результате Наташенька получила однобокое развитие.
   – В чем это выразилось?
   – В том, что днем и ночью Наташенька мечтает о сгущенке и сырокопченной колбаске.
   – Бяша, тебе нельзя ни о чем рассказывать.
   – У вас экспериментальная лаборатория. – восхитился Хаджи Бабаевич.
   В ресторане кроме нас, четверых, никого. Девчонки были в открытых сарафанах, особенно мощно смотрелась Наташенька. Умеет подать себя
   Тереза Орловски. Хаджи обещал быть элегантным как рояль -.он сдержал обещание. Хаджи глядел-глядел на подружек и не удержался от чистосердечного признания:
   – Если бы я был вашим начальником, я бы вас обоих вые…ль!
   Кэт расхохоталась, Тереза закатила глаза к потолку. .
   Не прошло и трех дней, как Ситка вновь задурковал. Я вызвал спецбригаду скорой.
   Ах, как годы летят…
   Мы грустим, седину замечая…
   Кэт, Тереза Орловски и я с утра играли в балду, когда в комнату зашел грустный Каспаков.
   – Жаркен Каспакович, что случилось?
   Каспаков махнул рукой, присел рядом.
   – А-а… Был у Чокина… Старик грозится перевести в старшие научные сотрудники.
   – Не расстраивайтесь.
   – Бакин пристал еще.
   Каиркен Момынжанович Бакин – начальник отдела кадров и спецработы. Человек неплохой, хоть и бывший майор-особист. Чокин поручил ему наблюдать за посещаемостью Каспакова, он и требует с
   Жаркена бюллетень за недельный прогул.
   Только день начался, но с утра уже достали Чокин, Бакин. Надо человеку поднять настроение.
   – Жаркен Каспакович, плюньте на все. Пойдемте лучше с нами.
   Каспаков усмехнулся:
   – Куда?
   Я посмотрел на Терезу Орловски. Она без слов поняла меня.
   – Поехали ко мне.
   – А муж?
   – Он на работе.
   – Ну что ж… – Каспаков поднял брови. – Поехали так поехали.
   – Значит, так. – Я на ходу скорректировал план мероприятия. -
   Наташа, ты поезжай домой, приготовь все, мы пока прогуляемся. Через час подьедем.
   – Хорошо.
   К нашему приходу Тереза Орловски успела вымыть полы и насадить курицу на вертел. Наташина кухня кишит тараканами. Тереза разожгла огонь в духовке и они как полезли наружу! Орловски беспощадно убивала их тапком, а они лезли и лезли. Наташеньке за насекомых перед посторонними неудобно. Напрасно. Тараканы – признак достатка в доме.
   На столе у нее все как полагается: картофель фри, салаты, коробка конфет; хлеб, нарезанный тонюсенькми ломтиками, лежал в, застеленной салфетками, соломенной хлебнице.
   Пили коньяк.
   – Наташа, ты сейчас что там для Кула обсчитываешь? – спросил Жаркен.
   – Он посадил меня за стандартные программы.
   – Ха… Большое дело… – Каспаков усмехнулся. – Аленов вообразил себя великим математиком. Теория вероятностей, линейное программирование, коэффициент регрессии… Чепуха это… Вот я, например. Мне достаточно, что я умею решать дифференциальные уравнения. Зачем забивать голову математичесим ожиданием? Это ведь задачки для второклашек. Правильно, Наташа?
   – Наверное.
   – Не наверное, а точно.
   Квартира Наташи в восьмом микрорайоне, в доме на четвертом этаже.
   В комнате запах прели. "Знакомый запах, – вспомнил я, – так фанило в
   60-м в доме соседей Абаевых". Абаевы бухарские евреи. Тереза русская, евреем у нее муж, и то лишь по матери. Бухарские – низшая каста, среди евреев они классифицируютя пОганками. ПОганки и ашкенази имеют различия, но благоухают одинаково. Каждая нация фанит на свой лад. Тереза Орловски уверяет: казахи источают аромат свежеостриженной овцы. В доказательство иногда обнюхивает мои волосы и говорит:
   – Бяша, ты бараном воняешь.
   – Не может быть! Я утром мыл голову.
   – Мой не мой, это навсегда.
   Сказать ей, что у нее в хате тоже национальный запахец? Не надо.
   Час будет доказывать, что забыла что-то недосушить. Девушка критику не переносит, не признает.
   На стене в спальне огромная фотография со свадьбы, где Тереза целуется с мужем Валерой. Тереза доносит, что Валера премного недоволен мной. Все из-за того, что Наташенька при гостях несколько раз назвала его моим именем.
   – Я ему объясняю, что Бяша просто мой кумир, он не верит. – хохочет Орловски. – Утром я мылась, в ванную заходит Валерка.
   Спрашивает, что я там внизу тру мочалкой. Я ему говорю: "Иначе нельзя, а то Бектас убьет меня.".
   – Твой Валера мужик взрослый и понимает: чужую жену черт медом мажет,- сказал я.
   – Это точно.
   – Ты доболтаешься. – сказала Кэт.
   – Наташа, а знаешь, там у Кэт седые волосики растут.
   – Бяша, не ври!
   – Спроси у Кэт.
   – Правда, правда, – Кэт высунула изо рта сигарету. – Че тут такого?
   – Ни фига себе! – притворно расстроилась Орловски и жалобно спросила. – Катя, ну почему у тебя там седина?
   – Я объясню почему, – я ждал этот вопрос.
   – Да ну тебя!
   По глазам вижу, как ей хочется, чтобы я дал научное толкование начавшейся альбиносизации подруги. В глазах Терезы Орловски смешинки.
   – Нет, ты послушай.
   – Говори.
   – Седина у нее там у проступила потому, что пися у Катьки много страдала.
   Орловски захихикала, Кэт ткнула меня в бок.
   – Гад такой.
   Тик-тик- так, Сталинград…
   В газетах сообщения о резне в Сабре и Шатиле, но кто кого конкретно резал, успел позабыть. Отряды Организации Освобождения
   Палестины уходят из Бейрута, грузятся на корабли. Ясира Арафата вместе со штабом ООП согласился принять Тунис.
   Израиль после июньской войны 1967-го де-факто присоединл к себе вторую половинку Иерусалима и перенес сюда Кнессет. Борьба за передел мира никогда не закончится. Настанет время, это поймут и дети.
   В Иерусалиме, по свидетельству Руфы, жил и работал рядовым сутенером Иисус Христос.
   Я сижу на скамейке в скверике у Никольской церкви. Скверик проходное место. Лето, студенты разъехались по домам, но все скамейки заняты молодежью. Крест символ христианства, на маковках соборной церкви кресты с двумя поперечинами. У лютеран не так, там просто крест без нижней, скошенной, поперечины. В лютеранской церкви в 70-м году я побывал в Таллине. Никаких икон, в зале скамейки, амвон, алтарь и прочие дела. Тишь да благодать.
   Интересно побывать и в нашей, Никольской церкви. Но я боюсь богомольных бабусь. Попрут из храма басурмана.
   "Колокольный звон на зорьке…". Никогда не слышал звона колоколов Никольской церкви. Ни на зорьке, ни среди дня..
   Воскресенье. Отдал на проходной буфетчице передачу для Джона и пошел к Ситке.
   – Братишка пришел! – Ситка соскочил со скамейки. – Газеты принес?
   – Принес.
   Он немного оклемался. К нему подходили больные,. просили дать что-нибудь поесть. Ситка жевал беляши и быстро говорил: "Юра, возьми беляш… А тебе, Славка не дам. Иди отсюда! Братишка, что в газетах пишут?".
   – Про мерзость запустения.
   – Ха-ха-ха!
   – Ты быстрей рубай.
   – Торопишься?
   – Ну.
   – Сейчас. Чай только допью и отпущу тебя.
   Ситка поднес к носу "Известия".
   – Ладно, я поканал.
   Поиздержался Хаджи Бабаевич на рестораны, да и переехал с
   Бахтишкой к нам. Он читает "Советский спорт" и смеется:
   – Смотри, на девятое сентября назначен "День бегуна"! Надо не забыть Улана поздравить.

Глава 4

   М.н.с лаборатории теплофизики, киргиз, Узак Кулатов в шестидесятых учился в МЭИ, работал на Нововоронежской АЭС, служил в армии. Неторопливый, мягкий, юморной. В его квартире по проспекту
   Ленина гостей угощают фисташками, грецкими орехами и тойборсоками.
   Кроме Узака из киргизов мало кого знаю. Из тех, кого знаю, плохих людей не встречал. Они не гримасничают. Как некоторые.
   Отец Узака человек в Киргизии известный. С 1937 по 1980 год работал Председателем Президиума Верховного Совета республики, никому из президентов других союзных республик не удалось продержаться и десяти лет; старший Кулатов пересидел и Сталина, и
   Хрущева, поработал и с Брежневым. Корни Кулатовых в городе Ош.
   Оттуда и привозит Узак грецкие орехи с фисташками.
   Его жена Рая, русская, полгода как работает в молодежной редакции на радио.
   Макс, Марадона, Кальмар часто собираемся у Кулатова. По торжественным случаям Узак просит Раю приготовить плов.
   В казане доходит мясо. Рая, Марадона и я перебираем на кухне рис.
   Рис у Кулатовых важняковый – узгенский, с бурыми прожилками, мелкий.
   Выращивают его не на колхозных полях – у местных узбеков в огородах и на ошском базаре узгенский рис стоит почти как мясо.
   Рая забросила в казан морковь, на кухню зашел покурить Макс.
   – Макс, ты как там? Выигрываешь? – поинтересовалась Марадона.
   В ожидании плова мужики в зале играют в преферанс.
   – Кальмар всех чешет, – ответил марадонин ухажер.
   Кальмар играет в преферанс со студенческих лет. Он закончил МЭИ в
   1957-м, член КПСС, кандидат наук и самый благодарный слушатель баек
   Алдоярова.
   Максу 26 лет, холост, партийный. Родился и вырос в цэковском дворе, учился в 39-й школе, окончил Алма-Атинский энергетический институт. Отец его когда-то работал в отделе пропаганды ЦК, руководил республиканским обществом "Знание", дружил с нашим дядей
   Ануаром Какимжановым.
   Рая Кулатова полгода назад работала больше с книгами, не с людьми, и переходу в журналистику рада.
   – Скуки нет, интересные люди. – говорит она о работе на радио.
   …Узак подал плов на стол. По обычаю трапезу должен освятить самый старший. Сегодня это Кальмар. Он поднялся с рюмкой, но тут его придержала за руку Марадона.
   – Эльмар Рахимович, позвольте мне.
   Год назад Марадона еще толком не разбиралась в институтских и расспрашивала, кто бы ей помог вступить в партию и ускорил дела с дисером. При этом она говорила о том, как не любит казы и не знает, что с ним делать, когда им дома забит морозильник.
   Я показал ей на Кальмара и сказал:
   – Тебе нужен именно этот человек. Он тебя и в партию протолкнет, и науку сделает.
   В свою очередь настрополил я и Кальмара:
   – Знаешь, какая у нас Марадона избалованная?
   Не познавшая в детстве нужды, молодежь Кальмару люба, оттого и линзы его близоруких очков засверкали.