Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Премию получили Думбадзе и Исаев…
   Как дядя Аблай перенес кампанию с премией не знаю. Даже сейчас
   – сколько уже лет прошло – представлять, домысливать без него – занятие беспредметное. Кому-то судьбой наказано и через это пройти.
   Судьба подлинного писателя всегда трагедия. Сомнения, постоянная борьба с амим собой на самом краю. И нет в том никакого утешения, что это необходимая, обязательная плата за некую тайну, коей небо наделяет творца".
   Бектас Ахметов. "Это было недавно…". Из книги
   "Сокровенное. Аблай Есентугелов. Мысли. Изречения.
   Воспоминания". 2001 г.
   Тетя Альмира промолчала.
   Дабы уважить кандидата на премию надо напомнить и о весомости самой премии.
   – Ленинская премия почетней Нобелевской. – подпустил я леща.
   – Да, – охотно согласилась тетя Альмира. – Ты парень начитанный, знающий.
   – Все равно, – вмешалась мама, – Аблаю надо сходить к Кунаеву.
   Будет звонок от Кунаева в Москву, будет и премия.
   – Кунаеву неудобно звонить в Комитет по премиям.- сказала тетя
   Альмира.
   – Если Кунаеву неудобно, пусть Владимиров позвонит.
   Тетя Альмира рассказала, что в Комитет по Ленинским и
   Государственным премиям поступила телега от группы казахских писателей. Земляки просят председателя Комитета Маркова снять с голосования книгу дяди Аблая.
   Женщины обреченно повздыхали и накоротке посплетничали о завистниках.
   – У казахов так делать не принято, – сказала тетя Альмира.
   Подписанты телеги все до единого казахи. Если так у казахов не принято, то почему они так делают? Умора. Чуть что, у нас так не принято. Прежде чем утверждать что-либо из подобного, показали б хотя бы одного, кто поступает наоборот.
   …У меня еще есть адреса
   Женщины накрыли стол. Мы рассаживались, когда Ушка взяла меня за локоть: "Пошли в коридор".
   – Жаркен попух. – сказала Ушанова.
   – В рыгаловку попал?
   – Тебе бы только смеяться. – Таня дернула меня за рукав. – Слушай.
   – Слушаю.
   – Утром он пьяный позвонил в бухгалтерию.
   – Что тут такого?
   – Говорю тебе, слушай! Трубку взяла главбухша и он ей начал трындеть… Вроде того, ты почему мне зарплату переплачиваешь?
   – Радоваться надо.
   – Погоди… Она ему говорит: Я, мол, когда Чокин вернется из
   Москвы, расскажу ему, что пьяный парторг мешает ей работать.
   – Лай собак из подворотни!
   – Не говори. Какая -то бухгалтерша… Но не в этом дело.- Ушка снова дернула меня за рукав. – Ты меня слушаешь?
   – Слушаю, – я оглянулся на дверь в комнату. – За стол зовут.
   – Успеешь. Эта главбухша работает в институте без году неделя.
   Просто так она бы не поволокла на парторга. Это раз. Жаркен перепугался. Звонил три раза мне, просил срочно прийти к нему. Это два.
   – Раз просил, иди.
   – Я не могу.
   – Это ты брось! – строго сказал я. – Ты его обсирантка. Должна пойти к нему домой для науки!
   – Иди в баню! Я с тобой серьезно, а ты… Потом ты тоже его обсирант.
   – Ты мне льстишь, если думаешь, что я способен заменить тебя.
   – Вредина ты!
   – Таня, как я пойду? Я ему осточертел. Звал он тебя, а тут я нарисуюсь.
   – Мне неудобно.
   – Не бойся. Пьяный он безопасный. Потом и жена с работы придет.
   Так что иди.
   – Бека, прошу… Сходи.
   – Мне тоже не в жилу.
   – Хочешь, я с тобой Рафаэля отправлю?
   – С ним бы я пошел.
   Руфа пробовал уклониться, но когда Ушка напомнила ему, что он профорг, руководитель группы сельской энергетики стал молча одеваться.
   – В чем дело? – спросил Руфа.
   – Каспаков датый звонил несколько раз главбуху. Та пригрозила рассказать Чокину, что парторг бухарь.
   – Ну и что?
   – Жаркен перетрухал.
   – Ну и дурак.
   – По-твоему, что он должен делать?
   – Не надо ничего делать. Послать ее куда подальше, а если Чокин спросит, сказать: не пил и все.
   Как я и предполагал, Каспаков не очень-то и ждал нас. Особенно касалось это Руфы.
   – Я просил Таню прийти.
   – Не может она.
   Он улегся в кровать.
   – Что с вами? – прикинулся Руфа.
   – Болею, – простонал Жаркен Каспакович.
   – Врача надо вызвать.
   – Какого врача! – проворчал завлаб. – Выпью стакан водки и лежу.
   – А-а… – понимающе протянул Руфа. – Тогда конечно. Мы пойдем?
   – Идите, – пробурчал Каспаков и повернулся на другой бок.. – Кто вас просил приходить?
   … Таня Ушанова вышла в коридор.
   – Как он?
   – Испереживался. Ждал тебя, а тут мы с Руфой…
   – Сильно пьяный?
   – Не столько пьяный, сколько перепуганный.
   – Конечно, – Ушка и сама встревожена. – Сходила я к главбухше…
   – Не надо было этого…
   – Слушай дальше, – перебила меня Таня. – Она сказала, не уговаривайте. Еще она говорит, что директору обязательно доложит. Но это пол-беды.
   – Что еще?
   – Я была у Зухры. Она мне и рассказала, с чего это главбухша полезла не в свое дело.
   – Та-ак.
   – Ахмеров зашевелился… Он то и науськал главбухшу. Сам он собирается до возвращения Чокина из командировки поставить на партбюро вопрос о пьянстве в рабочее время парторга.
   – Вот оно как! Темир, что, Чокина не боится?
   – Боится не боится, но Чокин будет поставлен перед фактом.
   – Руфа говорит, что Жаркену надо просто в понедельник выйти на работу и вести себя как ни в чем ни бывало.
   – Хорошо, конечно… Но думаю, теперь Темир и главбухша ни за что не отступятся.
   – Из резерва на руководство Жаркена выкинут. Плохо.
   – Надо что-то делать.
   – Ты интересная. Что мы можем?
   – Ты что? – Ушка сверлила меня синими глазами. – Бросишь его?
   – Брошу, не брошу, какое это теперь имеет значение? Кто я такой?
   И ты кто такая?
   – Дело не в том, что мы с тобой ничего не можем сделать, – медленно проговорила Ушанова.- Нельзя человека бросать, когда ему плохо.
   "Он заслужил это, – подумал я. – Ушанова идеализирует Каспакова не только как аспирантка. Жалостливая она".
   Конфетки-бараночки,
   Словно лебеди-саночки…
   В субботу весь день падал снег. Из дома я не выходил. Шеф съездил к Джону и Ситке. Вечером пришел Большой. Тесть Эдьки позвал к себе отметить праздник. Втроем, Света (жена Эдьки), Большой и Шеф пошли в гости.
   В Лейк-Плесиде наши хоккеисты в решающем матче проиграли сборной
   США. Американская команда набрана наспех перед Олимпиадой, из студентов. Как могло произойти, что победоносно наигранный состав не смог справиться с самодеятельными пацанами?
   Утром разбудил Шеф.
   – Пойдем ко мне.
   В запылившееся окно детской било Солнце. На улице таял вчерашний снег. Шеф лежал на топчане, обхватив затылок руками. На полу, среди вчерашних газет стояла, укупоренная пластмассовой крышкой, литровая банка с темной жидкостью.
   – Я принес смородиновое вино. Попробуй.
   – Откуда вино?
   – Юра, тесть Большого дал.
   Я сделал несколько глотков.
   – Хорошее вино.
   – Вино высшее.
   – Позавчера с матушкой были у Валеры, – я поставил банку на пол.
   – Плохой он… Парализован почти полностью. Еще у него…
   – Не рассказывай. – Шеф потемнел лицом..
   Надо о чем-то говорить и я рассказал ему о Каспакове.
   – Ты зря смеешься над Жаркеном. – сказал Шеф. – Он правильно очкует. – Он потянулся за банкой. – А ты сам что?
   – Сам что? – переспросил я и ответил. – Ничего. Думаю добивать дисер.
   – Все же решил защищаться?
   – Надо.
   – Э-э… – Он отпил вино, причмокнул языком. – Самый цимес.
   Детскую Шеф называет пеналом. Всего-то размещались в комнате книжный шкаф с топчаном и пара стульев. У топчана разболтались крепежные болты. При каждом повороте набок Шефа лежак со звуком стукается о стену. Сейчас брат лежал, глядя перед собой с мечтательными глазами.
   Шеф вновь обхватил затылок руками.
   – Эх, какие у меня кенты! Таких кентов, как Коротя и Мурка, ни у кого нет…
   – Да…
   – Вчера съездил в больницу. Джон хороший. А Ситка… Ситка меня рассмешил. Опять целовал руки Людмиле Павловне.
   – Нуртасей, ты… Не могу я к Джону ходить.
   – А тебе и не надо к нему ходить. – сказал, потягиваясь, Шеф. -
   Джона с Ситкой я взял на себя. Подай-ка мне сигарету. – Он сделал две затяжки. – Только будь осторожен. Ты давно уже большой, но все равно будь осторожен.
   – Это ты будь осторожен. Ходишь и не смотришь себе под ноги.
   – Это я то не смотрю себе под ноги? – засмеялся он. – Э-э, дорогой… Я все кругом секу. Со мной никогда ничего не случится. Я за тебя боюсь.
   – Что за меня бояться? Из дома почти не выхожу.
   – Мы с тобой остались вдвоем.
   Что он говорит? Шеф и я остались вдвоем? А как же Ситка, Джон,
   Доктор? Нурлаха?
   Словно отвечая на мое немое удивление, Шеф растер сигарету о дно пепельницы, вновь откинулся на подушку и сказал:
   – Доктор говнит на каждом шагу. Лажает нас… Связался с этой коровой…
   – Ты его давно видел?
   – Неделю назад. Он приезжал с Надькой к Меченому. – Шеф прокашлялся. – Работает сторожем на эмвэдэвских дачах.
   – Он знает, что папа болеет?
   – Наверно знает. – Глаза у Шефа сузились. – Бисембаев п… ему дал.
   – Какой Бисембаев?
   – Ты его не знаешь. Мурик Бисембаев, щипач есть один.
   – Знаю я его.
   – Знаешь? – Шеф исподлобья взглянул на меня. – Откуда?
   – Видел, как он у "Кооператора" лет десять назад ошивался.
   – Точно он. – Шеф еще больше помрачнел. – Мне Меченый рассказал… Доктор побуцкал Надьку, а Бисембаев вступился за нее и дал ему п…
   Я молчал.
   – Доктор говно, но он мой брат. Вот я и отп…л Бисембаева. Так отп…л, что он надолго запомнит.
   – Что делает Бисембаев у Меченого?
   – Живет. Месяц назад откинулся, квартиру матери менты забрали себе.
   Бисембаев живет у Меченого? Что-то екнуло во мне, проняло изнутри холодом. Бисембаев опасен, ох, как опасен. Я вспомнил сцену на скамейке у памятника генералу Панфилову. Он коварный. Бисембаев – зверек. Сказать Шефу? Но как оформить предчувствие в слова?
   Я промолчал
   – За брата я п…л и напропалую буду п…ть этого Бисембаева. -
   Сказал он и оторвал голову от подушки. – Ты слышишь?
   – Нет. А что?
   – Кажется, Колобок зовет.
   – Послышалось тебе. Спит матушка.
   – Я тебя прошу… Ты когда поддашь, то запираешься на ключ, открываешь окно. Колобок понтуется… Боится, что простудишься.
   Пожалуйста, не открывай окно.
   – Хорошо.
   – Ладно. – Шеф поднял с пола газеты. – Иди к себе. Я почитаю.
   Сверхмаленькие люди не столь порочны, сколь дальнозорки. Я не предполагал насколько Шастри честолюбив. Сегодня он ждал меня с новостями.
   – С утра вызывал Ахмеров… – переминался шалунишка.- Сказал, что
   Каспаков п…й накрылся.
   – В каком смысле?
   – Ты не в курсе? Послезавтра партбюро разбирает персональное пьянство Каспакова.
   Персональное пьянство? Шастри юморист.
   – Что-то такое следовало ожидать.
   Шастри раздул ноздри.
   – Его и из завлабов попрут.
   Каспаков не может выйти из пике, боится показаться на работе.
   Совсем недавно его самого почти все боялись, боялись, вплоть до замдиректора. Только почему шалунишка сияет именинником? Неужели…?
   – Ахмеров обещал тебе его место?
   Шастри заулыбался.
   – Он сказал, что будет говорить обо мне с Чокиным.
   Ахмеров время не теряет, в открытую вербует пятую колонну.
   Напрасно Таня Ушанова в минувшую пятницу уговаривала главбухшу не возникать. Уговоры дали понять бухгалтерше, что, пригрозив разоблачением парторгу, она сломала Каспакова.
   – К приезду Чокина Жаркена освободят из парторгов, – Ушка подтвердила слова шалунишки.
   – Знаешь, что мне сказал Нурхан? – Я хочу вернуть Таню к реальности. – Ахмеров пообещал ему место Каспакова.
   – Брось чепуху городить.
   – Сама погляди, Ахмеров кроме Каспакова ненавидит в нашей лаборатории и Кула. Остается Нурхан.
   – Слышать ничего не хочу про Нурхана. Ты мне лучше скажи, как
   Жаркена из запоя вывести?
   – Коминтерн – это трудно.
   – Если он сейчас же не остановится, Жаркена за неделю и из партии выгонят.
   – Все-таки быстро Ахмеров положил его на лопатки.
   Я не мог не отдать должное напористости гидротехника. Примитивно и быстро. Причем, не вступая в открытое столкновение.
   Для Каспакова плохо, не только то, что он не показывается на работе. Вдвойне плохо, что в командировке Чокин. Будь директор на месте, он в два счета поставил на место главбухшу, шелбанул бы по устремлениям Ахмерова покончить с пьянством коммуниста Каспакова.
   Как все просто и быстро. Не мечтал директор о таком преемнике, но порядок есть порядок. К своему возвращению Чокин будет поставлен перед фактом.
   Я позвонил домой. Взял трубку Шеф.
   – Колобок поехала к отцу. – сказал он. – Ты когда придешь?
   – Скоро. Приду не один.
   Вот как бывает…
   Серик Касенов душевно здоровый человек и редко когда пьянеет.
   Если и наберется, то из себя не выходит, не портит другим настроение. Нет в нем второго дна, умеет слушать. Друзей у него много, к концу недели они наперебой звонят на работу, приглашают разделить застолье.
   Под руководством Сподыряка Серик смастрячил экономичный водогрейный котел. Котел он испытывает, но на напоминания Сподыряка о патентовании агрегата откликается вяло. Процедура регистрации изобретения длительная, но ее необходимо пройти. Серик Касенов понимает так, что новшества воруют только в книгах и кино и думает, что кроме него его котел никому не нужен.
   У него двое детей, заботливая жена. У жены в близких родственниках начальник управления кадров МВД, которого регулярно снабжают черной икрой, балыками товарищи из Гурьевского УВД. От рыбных щедрот кадровика перепадает семье Касеновых. Под водочку лопаем икру и мы с Хаки.
   Хаки, Серик Касенов, Шеф и я пили на кухне. О чем говорили, помню плохо. Не помню и то, как пошел спать.
   … С утра шел мелкий снежок. На кухне Шеф собирал передачу для
   Джона и Ситки.
   – Вчера Колобок выходила на лоджию, видела открытое окно в твоей комнате. Я же просил тебя не открывать. – Шеф складывал банки в портфель и ворчал. – Ты нажрался, но я тебя не заложил.
   На себя бы лучше посмотрел. Пил вместе с нами и еще делает одолжение, что не закладывал. Я разозлился и пошел к себе.
   Валялся в кровати часа два. В дверь позвонили. Матушка открыла дверь.
   – Он еще спит? – раздался голос Шефа.
   Не хочу его видеть. Я прошел в ванную. Плескался минут двадцать.
   Когда вышел, услышал матушкино: "Кашан келесын?".
   – Скоро.
   Хлопнула дверь, в квартире тишина.
   Наконец-то. Какой он все-таки лицемер.
   Матушка на кухне возилась с мясорубкой.
   – Ушел?
   – Ушел.
   – Не сказал куда?
   – Сказал: на улице какие-то друзья ждут.
   Ночевать домой Шеф не пришел. Рано утром пришел Ситка Чарли.
   – В отпуск выписали, – сказал он.
   В "Советском спорте" разбирают причины поражения наших хоккеистов, отклики спортсменов на бойкот московской Олимпиады. В
   "Известиях" тоже пишут про бойкот, в "Литературке" на всю полосу судебный очерк Ваксберга.
   После обеда пришел Большой.
   – Где Нуртас?
   – Со вчерашнего дня не приходил.
   Большой снял овчинный тулуп. Под ним он в тельняшке.
   – Эдька, где достал тельняшку? – спросила мама.
   – Из Одессы привезли.
   Большой сел за стол, взял из рук мамы пиалушку с чаем.
   – Все же где Нуртас?
   Что это он? Соскучился?
   – Не знаю.
   – Вчера днем он заходил ко мне. С какими-то спившимися мужиками… Одного звать Сашей. Сказал, что ваш бывший сосед.
   – Саша? – задумался я. – Понятия не имею.
   – Эдька, мне тоже достань тельняшку.
   – Тетя Шаку, зачем вам тельняшка?
   – Бектасу надо такую.
   – Это только в Одессе… В Одессе все можно купить.
   Большой повернулся ко мне.
   – Бека, давай все-таки поищем Нуртасика.
   Злость на Шефа еще не прошла и я про себя подумал: "Пошел он в жопу!", а вслух сказал: "Да ну его".
   – Так не говори. – Предостерег Большой, поднялся из-за стола и задержал внимание на книге, которую я держал в руке.
   – Что, до сих пор Гайдара читаешь?
   – От нечего делать. Вчера как раз по Алма-Ате показывали
   "Комендант снежной крепости".

Глава 36

   Капли абсента…
   Программа "Время" закончилась, я всбивал подушку и размечал программу на завтра. Хватит откладывать, надо садиться за методику.
   Для затравки с карандашом в руке почитаю Виленского, там, глядишь, какая-нибудь путная мыслишка и придет.
   Я засыпал.
   "Бим-бом".
   Наверное Шеф пришел. Я пошел открывать.
   Из столовой выскочила мама.
   – Срамай ашпа.
   – Кто там?
   – Милиция. – отозвался незнакомый голос за дверью.
   – Ашпа! – беспокойно крикнула мама.
   В дверь зазвонили беспорядочно и настойчиво: "Откройте! Милиция!".
   – Ашпа! – кричала матушка.
   С той стороны кто-то подергал дверную ручку и сказал: "Апай, вы меня знаете. Это Нуржан".
   – Какой Нуржан?
   – Аблезов.
   Нуржан Аблезов? Что ему нужно? В любом случае дверь надо открыть.
   Матушка теснила меня от двери и прислушивалась к тишине на площадке.
   Снова звонок в дверь и раздалось громкое:
   – С вами говорит начальник уголовного розыска Сайтхужинов! Откройте!
   – Ашпа!
   – Мама, это действительно милиция! – нервно крикнул я и открыл дверь.
   Первым в квартиру вбежал в коричневой, из кожзаменителя, куртке, упитанный, с белым лицом, рыжий, за ним тоже штатские – молодой узкоглазый в болоньевой куртке и шапке из нутрии узкоглазый здоровяк-казах, следом – в темно-сером пальто и ондатровой шапке лет тридцати пяти-сорока – русак. За ними вперемешку ввалились в милицейской форме и в штатском человек пять-шесть. Русак в темно-сером пальто проскочил в столовую, заглянул на лоджию. Рыжий шарил по другим комнатам. Быстро вошел в детскую, включил свет, сдернул одеяло со спящего Ситки Чарли. Ситка открыл глаза: "Что?".
   – Вы что себе позволяете? – срываясь на фальцет, пропикал я. -
   Как вы смеете? – Почему у меня вышло заискивающе? Нельзя с ними так.
   Но по иному у меня не получалось.
   Рыжий выскочил в коридор, огляделся.
   – Смею, – крикнул он, – потому что твой брат Нуртас убил человека!
   Кто-то невидимый двинул в бок. Я закачался, присел.
   "Самолеты противника вторглись в воздушное пространство
   Гельголландии и на бреющем полете бомбят объекты".
   – Что-о?!
   Вслед за мной вскрикнула и матушка
   – Кто это? – спросил про Ситку рыжий и зашел в ванную.
   – Брат. Он больной.
   – Где отец? – оперативник заглядывал в северную комнату.
   – В больнице.
   Меня знобило и шатало из стороны в сторону.
   – Мой сын не убийца! – с криком подошла мама к рыжему. – Вон из моего дома!
   Рыжий и ухом не повел
   – Где паспорт Нуртаса?
   – Он потерял его.
   В голове раздавался беспорядочный стук, во рту пересохло, я с трудом ворочал языком.
   – Может это ошибка? – жалобно выдавил я из себя.
   – Ошибки нет. Есть свидетели… Твой брат убил человека.
   – Вон отсюда! – истошно вопила мама.
   – Поздно кричите. – уже спокойней сказал рыжий. – Раньше надо было возмущаться. Сын ваш нигде не работал, дошел до убийства.
   – Я повторяю, мой сын никого не убивал.
   Не обращая внимания на матушку, рыжий прошел в холл и отдавал приказания:
   – Вы остаетесь здесь до утра. А ты, Нуржан, – Он ткнул пальцем в узкоглазого. – Поезжай в КПЗ и вытащи мне того… Я буду у себя.
   В засаде остались трое. Майор предпенсионного возраста, это был участковый из опорного пункта, дунганин лейтенант и русский в штатском.
   Мама спросила майора про рыжего: "Кто этот хам?".
   – Сайтхужинов.
   Дунганин и русский расположились у телефона, в холле на топчане.
   Ситка спал, я ходил по коридору и слышал обрывки разговора из столовой мама с участковым.
   – Скажите моему сыну, что это ошибка.
   Майор кивал головой и молчал.
   Я лежал и замерзал под одеялом из верблюжьей шерсти.
   Спал я часа два-три. За окном темень. В столовой на стуле дремал майор.
   – Иди сюда. – позвала меня мама. – Вот милиционер говорит, что еще неизвестно кто кого убил. Правда?
   Майор пробудился от дремы.
   – Вообще, даже если бы сын мой кого-то и убил, то вы не имеете права хозяйничать в доме моего мужа.
   Участковый пожал плечами. Его дело исполнять приказы.
   В начале девятого зазвенел телефон. Снял трубку русский мент.
   Говорил недолго. Положил трубку.
   – Вас вызывает Сайтхужинов.
   Районный уголовный розыск стоит отдельно от основного здания РОВД во дворе, в одноэтажном домике с верандой.
   На веранду вышел вчерашний узкоглазый.
   – Заходи.
   – Мы знаем, вы человек серьезный, занимаетесь научной работой, – заговорил Сайтхужинов. – Должны понимать… Вы можете помочь и нам и брату.
   – Простите, как вас зовут?
   – Ибрагим Гузаирович.
   – Ибрагим Гузаирович, Нуртас не мог убить человека. Подраться да… Он мог подраться. Но чтобы кого-то убить… И уж тем более, убежать. Нет… Он не такой.
   – Ошибка исключена, – не сводя с меня белесых глаз, сказал
   Сайтхужинов. – Вы не можете знать, что испытывает убийца и почему он скрывается с места преступления.
   Сидевший рядом Аблезов молчал.
   – Ваш брат в районе человек известный. Он дерзкий… – продолжал капитан.
   – А что… убитый этот… Он что, слабосильный? Не мог за себя постоять?
   – Да нет, – Сайтхужинов отвалился спиной на стену и оглянулся на
   Аблезова. Инспектор кивнул. – Убитый, как раз не производит впечатления слабосильного. Малый в плечах, да и развит неплохо.
   Зазвонил телефон.
   – Да, да! Минут через пять освобожусь. Хорошо. – капитан положил трубку. – Так вот. Было бы хорошо, если вы вдруг где-нибудь встретитесь с братом…
   – Где я с ним встречусь?
   – Я говорю – вдруг встретитесь. Было бы хорошо, если вы уговорите его прийти к нам с повинной.
   – Хорошо. Скажите только еще: кто убитый?
   – Убитый некий Мурат Бисембаев.
   У меня все опустилось. Сайтхужинов прав на все сто. Ошибка исключена.
   Я шел мимо Никольского базара. Ярко светило Солнце, почерневшие сугробы источались мелкими ручейками. Я обходил лужи и думал: "Где
   Шеф?". Почему-то кроме всего прочего с острой жалостью вспоминал я и о Докторе.
   Дверь открыла новая смена. Дневная засада состояла из оперативника Михаила Копелиовича, участковых опорного пункта
   Тлектеса Касенова и Иосифа Кима.
   Оперативник ходил по столовой и разглядывал фотографии за сервантным стеклом. Фотографий было две. На одной из них Шеф с друзьями по Казоргтехсельстрою, на другой – мама на чьей-то свадьбе.
   Рядом с ней ее родственник Мустахим и жена министра внутренних дел.
   – Этого Мустахима я знаю, – сказал Копелиович. – Работал у него.
   – Да. Мустахим мой племянник, работает в областной милиции.
   Копелиович вышел в коридор позвонить.
   Я тихо сказал матушке: "Мама, убил Нуртас".
   – Ты веришь милиции?
   – Ты ничего не знаешь. Мне Нуртас в воскресенье рассказал… Что убитый Бисембаев побил нашего Нуржана, а Нуртас за это вломил ему.
   Еще он говорил, что как следует даст этому Бисембаеву.
   – Никого не слушай, никому не верь.
   – Я тебе еще раз говорю, – Бисембаева убил Нуртас.
   В комнату зашел Копелиович, я замолчал.
   На кухне Касенов и Ким призывали не отчаиваться.
   – Пойми, – говорил Ким – судить будут только по показаниям Нуртаса.
   – Как это?
   – Терпилы то нет.
   – Ну да. А расстрел?
   – Смеешься? Какой расстрел?
   – Хороший ты мужик Иоська.
   – Чего там хороший? Ваша семья попала в беду. Я от матери слышал, что этот ногай вчера ей нахамил.
   – Какой ногай?
   – Татарин… – Ким улыбнулся. – Сайтхужинов.
   – А-а… Было… Но его можно понять. В районе ЧП.
   – Причем здесь ЧП? – возразил Иоська. – Надо понимать, с кем и как себя вести. Твой отец писатель?
   – Переводчик.
   – Все равно. – Ким оценивающе осматривал кухню. – Такую шикарную квартиру просто так никому не дадут.
   – Я позвоню другу Нуртаса.
   – Звони.
   Встал Ситка. Он еще несколько дней будет отходить от лекарств.
   СиткаЧарли выпил холодного чая и пошел обратно в детскую.
   В дверь позвонили. Из столовой на цыпочках выбежал Копелиович.
   – Это ко мне, – сказал я и открыл дверь.
   – Что? – Большой, не снимая тулуп, прошел на кухню.
   – Засада у нас. Нуртасей убил Мурика Бисембаева.
   – Этого щипача что ли?
   – Ты его знаешь?
   – Знаю. Туда ему и дорога.
   – Ты что Эдька?
   – Я недавно видел его на трамвайной остановке. Дерганный весь…
   Гнилушка…
   – Три ходки у него, – сказал Ким.
   – А эти ребята… – Большой повел взглядом на Тлектеса и Иоську.
   – Тоже менты?
   – Менты мы. – сказал Ким.
   – Ну-ка расскажите.
   К разговору прислушивался, бродивший по коридору, Копелиович.
   – Иоська, перестань!
   – Пошел ты! – прикрикнул на него Ким. – Они все равно узнают. -
   Он наклонился над столом и показал головой на коридор. – Мент есть мент.
   – Говори тише, – сказал Большой.
   – Вчера вечером в опорный пункт прибежал хозяин квартиры Омаров,
   – начал Иоська.
   – Кто это? – спросил Большой.
   – Меченый.
   – Меченый?
   – Кличка Омарова.
   – Рассказывай дальше, – попросил Большой.
   – Омаров сказал: "У меня на квартире убили Бисембаева". Мы побежали к нему. Терпила лежал на полу, у него оторван воротник от рубашки. На стене, на полу – кровь, везде следы борьбы. Видно, что он до последнего бился за жизнь.
   – Чем убили Бисембаева?