Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Нет. Наш дом примыкал к школьному двору.
   – Это где груша росла?
   – Что-то там рядом с домом росло… – Костя снял бейсболку, почесал затылок. – Почему ты меня не помнишь?
   – Извини… Но… – я развел руками.
   – Тогда меня звали Копеш.
   Копеш? Имя знакомое. Кажись бегал средь нас такой.
   – Малика откуда знаешь?
   – Я в микрашах живу. – А-а… Чем занимаешься? – Я кинорежиссер.
   – Фамилия? – Салыков. Салыков? Костина физия лычит для режиссера и одет он джазово. Но про киношников с такой фамилией ничего не слышал. Мы поднялись домой к Малику. Костя парень словоохотливый.
   Рассказал: кино временно не снимает. В прошлом году попал с
   Айтматовым в аварию, полгода пролежал в больнице, сейчас ходит с пластиной в черепе. – Кроме Айтматова кого еще знаешь? – с ехидцей спросил я.
   – Сережа мой друг.
   – Какой Сережа? – Параджанов. Айтматов еще куда ни шло, но про дружбу с Параджановым сосед мой заливает. – Звиздишь пацан. – Нан урсын. – Не клянись на хлебе, голодным останешься. – Почему ты мне не веришь? В разговор вмешался Малик. Он мацевал в ладони башик ручника и говорил за Костю. – Прикинь, неделю назад Параджанов ему с
   Джигой звонил… На "Мосфильме" они для Кота сценарий нашли. -
   Джига? Это еще кто такой? – Джигу не знаешь? – Малик рассмеялся. -
   Джигарханян! Ему тоже понравилась "Дыня" Кота.
   Джига еще что! Югославов Малик называет и вовсе югами. – Какая дыня? – Фильм Кота так называется. Еще один звиздун. Костя говорит
   Малику, что он человек глубоко творческий и что когда-нибудь он его обязательно снимет. Это когда он окончательно придет в себя после аварии. – Костя, пойдем ко мне домой, – водку мы допили, косяк они спалили. Надо продолжить. – С мамой познакомишься. Только не распространяйся, что ты какой-то там режиссер. Я скажу, что ты племянник первого секретаря Каракалпакского обкома партии Салыкова.
   Какимбек Салыков кокчетавский казах. Работал вторым секретарем
   Джезказганского обкома, побыл в Москве инспектором оргпартотдела ЦК
   КПСС, недавно сменил проштрафившегося каракалпака Камалова. Маме будет приятно узнать, что бывший сосед родственник перспективного человека. – Хоп. – Кот не обиделся за кинематограф. Кот был пьян, но не вызвал подозрений у матушки. Рассказал, что ВГИКов не заканчивал, служил в армии, в Москве три года играл в ансамбле "Самоцветы", учился в театральном институте в Алма-Ате, пахал в Чимкентском областном театре и недавно в срочном порядке попер в кинематограф.
   Айгешат он тоже понравился. Ей он не удержался сказать, что его задумки способен осуществить только Тарковский. Еще Костя ей и мне сообщил по секрету: "Перед вами самый красивый казах. Вот почему я был пять раз женат и у меня семеро детей". – Зачем тебе столько детей? – спросил я. – Женщины хотят от меня иметь ребенка. Не могу же им отказывать. – Понятно. Кот ушел, Айгешат сказала: "Костя действительно очень красив". – Одухотворенно красив, – уточнил я и добавил. – Только врет много. – Скорее, фантазирует, – поправила меня жена, – Он художник. – Какой он художник? Гусогон он. Было бы неплохо, если бы Костя хоть чуточку не врал и что-то из себя представлял. С нашего двора так никто и никуда не пробился. Какие-то мы все простые. – Интересно, он меня помнит, я его – нет. – Старшие не помнят младших. – сказала Айгешат. "Да-а…? подумал я. – Костя помнит а и?ы оладьи. Надо ие". Копеш, Копеш… Постой… Понемногу я стал припоминать. Был такой малек среди нас. Жил он в доме-развалюхе, за штакетником, подпиравшим школьный двор. А-а…
   Вспомнил. Мы играли в войну и Совет назначил его своим ординарцем.
   Было это 7 ноября 1957 года.
   Глава 13 Я открыл отчет лаборатории ядерных процессов и прочел заглавие: "Экситонная модель ядерных взаимодействий". Атомщики не стоят в стороне от поветрий. Моделями заражены производственники, социологи, спортсмены. Дошло до выездной модели Лобановского и
   Базилевича. Авлур тщательный мужик и зря ничего не говорит. – Физика атомного ядра терра инкогнита – сказал он.. По нему, описывать ядерные процессы математическими моделями некоторым образом легкомысленно. Модель работает лишь при определенных ограничениях, из рассмотрения убираются ряд существенных показателей – иначе искомые величины не поддаются исчислению. Эмипирики это понимают и тем не менее ничего поделать не могут – других методов счета показателей на сегодняшний день нет. Объединение моделей в одну большую тоже мало что дает. Большая модель содержит те же ограничения, или, если выразиться точнее, допущения, условности, какие в любом случае дают всего лишь приблизительную картину происходящих внутри ядра процессов. Это все равно как по уговору с
   Озолингом условиться считать, что температура окружающей среды везде постоянна и равна 25 градусам Цельсия. Для простоты счета энергии на необратимость это может и оправданно. Корректны ли упрощения в ядерной физике? Физика не экономика, и не от хорошей жизни атомщики идут на упрощения. Эпоха великих открытий в естествознании кончается тогда, когда открытия приобретают прикладной характер. Начинается повальное обыденное исследование поведения газов в безобразно изогнутой трубе. Отсюда и берут истоки разссуждений о коллективном творчестве, крупняки привыкают к пребыванию в роли амбалов для отмазки. Симптомы того, что физичекая наука мало-помалу "много для себя полезного исчерпала", налицо. Капице дали Нобелевскую премию за сверхтекучесть жидкого гелия. Открытие физик совершил до войны. Мало того, за теорию сверхтекучести Нобеля уже давали в шестидесятых.
   Сверхтекучесть гелия – красивое открытие, его можно проиллюстрировать без формул и цифр, она завораживает обывателя.
   Частный, необъяснимый случай, который на много лет вперед загрузил криогенщиков. Время открытий, сделанных на кончике пера, подходит к концу. Ученые ждут человека, который разложит все по полочкам и даст объяснение нынешним нестыковкам – создаст единую теорию поля. Теория поля должна объять необъятное. С ней все встанет на свои места.
   Дальше что? Дальше пойдет скукота такая, что скоро и на футбол будет идтить неохота. Как всегда, наука – производству. По времени
   Ренессанс совпал с расцветом ремесленничества. Нам кажется, будто имеем дело с научно-техническим прогрессом, в то время как на дворе вторая редакция ремесленнической революции. Вспоминаю о галилеевых преобразованиях и вижу перед собой дрожание системы координат Х-У Z. "Галактики разбегаются…". "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Смотрим в небо и понимаем, какие мы все-таки мураши. Что на сегодняшний день имеем? Преобразования Галилея подходят к завершению, заколыхалось трехмерное пространство, люди задвигались как на картинах Брейгеля. Каспаков квасит вторую неделю.
   И остановиться не может, и бюллетень нужен. Айгешат положила Жаркена к себе в отделение. Поспать она любит. Чтобы не опоздать на работу, встает Айгешат в полседьмого и с двумя пересадками едет в Покровку.
   Больница небольшая, отделение на десять коек, туалет с умывальником в коридоре. Каспаков на время позабыл про собственный уровень и на удобства не в претензии. Пришел в себя, появился аппетит.
   Бухгалтерия отказывается оплачивать прогулы, да и Чокину надоело грозить увольнением. Подготовлен приказ о переводе Каспакова в старшие научные сотрудники. Исполнять обязанности завлаба приказано
   Шкрету. 11 ноября вышел из печати "Простор". Редактор отдела на треть обкорнал материал. Автору видней. Если читать слитно, то невнимательный читатель может и не заметить ходульных фраз; огрехи стиля перекрывает актуальность вопроса. Очерк получился слабый.
   Институтские очерку удивились. Удивились как появлению за моим авторством публикации, как и тому, что якобы написанное – правда. В лаборатории любой мог подметить разницу между якобы правдой и реальностью. Но все, как сговорились, отмечали смелость, которая состояла в том, что я не пощадил себя. Наигранность саморазоблачения никто не желает замечать.. Тане Прудниковой материал понравился, особенно то место, где речь идет о Толяне. "Почему ты не назвал Зяму по имени?". Она догадалсь, от чего Толян не обозначен, – кандидаты и доктора наук идут в очерке под своими именами и фамилиями, – Зяма проходит под безликим "друг". Таня догадалась и сняла с меня обещание, что когда-нибудь я напишу про Толяна все как есть.
   Именинником по институту ходит Иван Христофорович. Его спросили, как он понравился себе в журнальном варианте, И.Х. снял очки: "А что?
   По-моему, неплохо". Он настолько удовлетворен, что не желает замечать ляп про "раскаленные добела провода ЛЭП". Кул остановил его в коридоре: "Иван Христофорович, так это правда, что вы отказались защищать докторскую?". И.Х. бросил на ходу: "Все вопросы к Бектасу".
   Недоволен очерком Темир Ахмеров. Недруг открыто негодует: "Ахметова надо повесить". Повесить меня следует за Жаркена, чью широту и
   "щемящую человечность" я расписал, не жалея прилагательных. Темир меня уже не волнует. Не находит себе места из-за очерка? Так это прекрасно! Чокин если еше не прочитал материал, то неизбежно прочтет. Положение обязывает и самое главное, о чем сказал мне гидрик Бая, – директор ищет человека, который сделал бы ему мемуары.
   Желательно, чтобы этот человек разбирался в энергетике. На побывку приехал Иржи Холик. В обед он, я и Керя пошли на Никольский базар искать посылочный ящик. Иржи нервничает: до отхода свердловского поезда надо успеть заскочить в магазин, оттуда на почту. Купили всего понемногу, Кук боится загула и денег Иржику дал впритык. В магазине Керя свалил конфеты, печенье и сигареты в посылку – ящик заполнился на треть. – Не психуй, – сказал я Иржику. – Если попросишь отправить Таньку или Сюсявую, то еще успеем бухнуть на дорожку. – Нельзя. – Почему? – Сожрут. На тетрадном листочке Иржи выводит каракули: "Наташка! Времени нет. Заскочил на два дня.
   Вернусь к марту. Привет от Кери и Бектаса. Ержан". – Добавь пару теплых слов. – сказал я. – Каких теплых слов? – Иржи поднял голову.
   – Ну там, жду, люблю… – Еб…лся? На зоне Магда более всего мучается без курева. В последнем пи ьме отписала, что иногда приходится курить матрасную вату.
   В Минусинске, где Иржику с кентами предстояло валить лес для куковских коровников, снег выпал в октябре. В тайге ни телевизора, ни радио, питаются макаронами. За нарушение сухого закона бывший боксер Кук работников избивает. Бичи понимают хозяина. По иному не освоить выделенные райсельхозуправлением деньги.
   Пашет у Кука и Валей. Керя и рад был бы поработать с кентами, но не на кого оставить больную мать.
   Отпустил Кук домой Иржика по неотложному делу. Умерла квартирная соседка. Пока не опомнилась Валюня и домоуправление, надо срочно занять освободившуюся площадь. Вчера Холик переоформлял лицевой счет покойницы на себя. Теперь у него отдельная двухкомнатная квартира.
   На второй или третий день после выхода очерка повел я Айгешат к
   Умке. Не знаю для чего. К ней в гости пришли три мужика моего возраста. С собой я захватил журнал. Умка пишет стихи и ей в самый раз разделить радость братишки, да заодно и не помешало бы поближе познакомиться со снохой.
   Умка повела себя вызывающе. На журнал ноль внимания, плюс ко всему, через каждые полчаса уединялась в соседней комнате с гостем, казачонком-филологом. Мужичок послушно следовал за хозяйкой, с опущенной головой выходил из комнаты и, похоже, не понимал, чем он так приглянулся еще не пьяной Умке.
   – Пошли, – сказал я Айгешат. – Кажется, я напился.
   Мне не показалось. В прихожей я долго не мог с помощью Айгешат натянуть сапоги и что-то там недовольно бормотал. Из комнаты для уединений вышла Умка и отвязалась на меня: "Алкаш!".
   Я не замедлил выставить блок. Припомнил ей и Карла Маркса, и
   Цеденбала с Гуррагчой. Умка сразу умолкла.
   – Не тряси кровать…
   Фу ты, черт! Я думал, она спит.
   Не далее как вчера я обещал ей, что с Кэт все покончено. Она проснулась и узнала цену моим словам. Перед сном Айгешат кивала головой и осторожно выведывала, чем меня приворожила коллега.
   – У нее там мягкая гузка?
   – Откуда ты знаешь?
   – Я ее видела…
   Обещал я закруглиться с подругой со злости. Кэт опять взялась за свое и я не знал, как избавиться от мыслей о ней. Позавчера приходил к нам на работу Гуррагча. Посидел минут десять и свалил. Через полчаса ушла и Кэт.
   Утром она была задумчивая и, пока Руфа с Шастри болтали в коридоре, я затащил ее во внутреннюю комнату. Она не сопротивлялась, только и сказала: "Тухлый номер". Когда все закончилось, я отпер дверь и подумал: "Чтобы простить человека, многого мне не надо".
   …Говорили вчера с Айгешат и о подсознании.
   – Что это такое?
   – Этот отдел человеческой психики отвечает за наши мысли и поступки…
   Она о многом знает. Сожалеет, что я не читал Фолкнера, Хемингуэя.
   Рассказала, – забыл о ком именно шла речь, – и о манере одного американского литератора передавать настроение через прямую речь.
   – Никакой описательщины – одни диалоги, но они заменяют повествование, – сказала она, – Согласись, прием не нов, но успешней всего им пользуется этот американец…
   Среди институтских мне легко выдавать себя за образованного, но перед Айгешат я обнаруживал как свою невежественность, так и сильно засомневался в умении обобщать, делать верные и точные выводы.
   Прекрасная память и хорошая наблюдательность позволяет ей успешно учиться на ходу. Еще открывал для себя как несомненный факт то, что до сих пор ни с одним человеком не было столь интересно говорить про вещи глубоко специфические, хотя бы по этому должные стать скучными для разговора мужа и жены; в беседах с ней происходило обратное: чем больше мы углублялись в тему, тем живей и увлекательней становился разговор, который растягивался столь долго, что за ним, и она, и я, забывали обо всем на свете.
   Я до конца не открывался перед ней и уж тем паче не признавался в несостоятельности притязаний, но в подробностях поведал, как меня долго и терпеливо натаскивала Черноголовина, как я сомневался в своем праве выйти один на один с читателем. Айгешат и сама видела, что по сути я середняк и что журнальный очерк мой потолок, но разделяла и поддерживала мамину мечту сделать из меня и ученого и писателя.
   Я сетовал на отсуствие темы, Айгешат понимала: не в теме загвоздка. Дело в осмосе. На очерк меня сподобила гибель Шефа и уход
   Ситки Чарли. Мне не мешало бы осознать: для новой вещи, которая могла бы понравится мне самому, нужен еще один толчок. Толчок – это безвыходные обстоятельства. Одаренные натуры спокойно делают шедевры и без пинков судьбы, мне же, чтобы создавать вещи проходного уровня этого не дано. Знать, чувствовать это я тогда не мог и наивно полагал, что, какой бы я ни был середняк, но сочинительство мой главный путь, моя дорога.
   Как говорит Озолинг: "Есть обычный осмос, а есть и обратный осмос".
   Каспаков вновь сорвался. Чокин не оставляет надежды на то, что
   Жаркен еще может пригодиться для общей энергетики и в то же время не знает, как поступить с любимчиком. Новая креатура директора Сакипов второй год в парторгах. После работы секретарь партбюро остается дожидаться вызова к директору, без Чокина он не вносит сколь-нибудь значимые для института вопросы в повестку партсобрания. По истинному счету Чокину должна быть в первую очередь интересна не мера преданности Сакипова, а то, насколько глубоко он понимает, какое, в случае чего, наследство может перепасть в его руки. Дорога ли ему, наработанная Шафиком Чокиновичем, репутация института, подлинный он энергетик или нет? Все, что к настоящему дню имеет институт от государства, получено под имя Чокина. Главное, станет ли парторг блюсти традиции? С последним вопросом большая неясность. На словах
   Заркеш Бекимович проявляет готовность подчинить все силы, самого себя следованию чокинским традциям. Только ведь Чокин знает цену словам и не обольщается. В случае прихода к директорству Сакипову придется больше думать о себе, о своем имени в науке, – самоутверждение необходимо для предъявления доказательств, что ты и сам по себе личность. Иначе и не должно быть, директорство, как и всякая другая должность или звание, для человека науки, не может и не должно быть целью, а всего лишь средство, все тот же инструмент.
   Разумеется, предназначение инструмента – служение науке. Имеется в виду, что сия дама вознаградит за бескорыстную преданность. Ой ли?
   Все мы, обсуждавшие шансы Сакипова возглавить институт, не договаривали главного: в сущности никому до науки дела нет. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Рассуждения о том, кому достанется громадина КазНИИ энергетики интересны чисто умозрительно.Чокин, Сакипов, каждый из нас в отдельности, думали только о себе.
   "Что будет со мной? Поможет ли кто защитить диссертацию?" – с этими мыслями я и пришел к Сакипову.
   – Вы не против, чтобы я написал статью о вас, о ваших плазмотронах? – спросил я.
   Заркеш Бекимович человек небольшого роста, но подвинулся в кресле боком, как это делает Шафик Чокинович.
   – Не против. Но в лаборатории я не один.
   – Понятно. Изобразим и лабораторную массовку, – не без развязности сказал я.
   – Нет, так не пойдет, – завлаб на провокацию не поддавался, – Я всего лишь научный консультант при своих ребятах.
   "Наука, – объективная закономерность, существующая помимо наших воли и сознания". Не всем дама-молчунья отвечает взаимностью, но она милостиво разрешает спекулировать от ее высокого имени. Сакипов по профильному образованию физик, понятие об энтропии безусловно имеет и знает, что во избежание хаоса необходимо тщательно готовиться к преобразованиям галилеевых координат. Час "Х" может наступить в любой момент.
   Статья ему не помешает, более того, она продемонстрирует весомость его претензий на лидерство. Загвоздка тем не менее есть.
   Как примет публикацию Чокин? Не насторожится ли? Но это уже не моя забота.
   Незадача и в том, что пообещал тиснуть статью в "Казправду", и упустил, что Юра Паутов переведен собкором в Актюбинск. Ладно, как бы там ни было, сначала надо сделать материал.
   Доктору понадобилась справка о незаконченном высшем образовании.
   Чтобы перевели на хорошую должность. В бытность его студентом справками Доктора выручала секретарша металлургического факультета
   Нина Петровна. Дракула работает на кафедре тяжелых цветных металлов и сообщил: Нина Петровна уже не при делах.
   Еще Доктор просит моего приезда на долгосрочное свидание.
   "Нуржан!
   …Ты пишешь, что судя по очерку в "Просторе", я запросто могу подъехать в Павлодар. Дело вот в чем. Для завода мы делали работу, под нее и были командировки. Сейчас в Павлодаре дел у нас нет… Где-нибудь в середине весны у меня должна командировка появиться, по крайней мере я попытаюсь выбить, возможность смотаться в Павлодар. Но это еще будем посмотреть. Я вот о чем хотел тебе сообщить. Гау, твоя сноха, недавно приступила к работе корреспондентом газеты "По новому пути". Издание это для зэков.На всякий случай ты напиши ей, прямо на адрес редакции. Гау человек неплохой, сердечный и может поддержать тебя морально.
   Папа продолжает болеть. Сдал в последнее время, похудел. Джон все так же. Мама держится. В этом ей опора твоя новая сноха -
   Айгешат. О жене распространяться не имеет смысла. Время покажет…
   Вот о Дагмар можно много порассказать. Недавно приводил ее в институт на елку. Уморила всех…
   С диссертацией только сейчас начало что-то проясняться…
   Напиши поскорей, как перенес последние новости. На всякий случай сообщаю служебный адрес Гау…
   Давай, агатай, держись!
   Целую Бектас".
   На свиданку к Доктору приезжал Нурлаха. Говорили они через через стекло по телефону. Дожидаться очереди на долгосрочное Нурлаха не стал. Привез барана. Как будто не знает, – тушу к передаче не принимают. Доктор сигналил ему о деньгах, Нурлаха замотал головой: деньги на зоне запрещены. Хорошо еще, что долгосрочная свиданка не состоялась, а то бы Доктору он точно всю плешь проел.
   В 79-м Нурлаха развелся с Гульшат и живет сейчас в райцентре
   Валиханово Кокчетавской области с какой-то Куралай. Работает ревизором, по вечерам чешет народ в преферанс. Доктор отписал, что старший брат отъел здоровенный живот и продолжает и по телефону учить жизни.
   …Связного от Доктора звать Бактимир, для конспирации с Доктором условились называть его Пуппо. Бактимир ровесник Дракулы, родом из
   Успенского района Павлодарской области. Работает инженером в учреждении АП -162 дробь 3.У Пуппо плохая проходимость сердечного клапана и приехал он с мулькой от Доктора: пацану надо помочь с операцией на сердце.
   Пока мама договаривалась с дочерью тети Шафиры Ажар об устройстве в институт хирургии мы с Пуппо пропивали в ресторанах его деньги.
   Неунывающий парень, с ним легко и весело.
   – Нуржан хорошо живет, – сказал он,- Все у него есть, братва его уважает…
   – Как можно хорошо жить на зоне? – удивился я.
   – Везде можно жить хорошо.
   – Что у Нуржана есть, чтобы жить хорошо?
   – Анаша, чай, курево…
   К анаше Пуппо пристрастили зэки на "тройке". Из двух зол – плана или бухла – Бактимир выбирает план. Сейчас он активно приучает к дури Дракулу.
   – Не бойся, анаша это хорошо, – сказал Бактимир и протянул папироску Бирлесу.
   Дракула активно заморгал.
   – Ой, а я преступником не стану?
   Пуппо похлопал по плечу моего названного брата.
   – Наоборот, большим человекм станешь.
   Как он угадал? Бирлес действительно мечтает стать большим человеком. Дракула недоверчиво посмотрел на Пуппо, взглянул на меня.
   Я кивнул: "Курни. А то так ничего не попробуешь и умрешь".
   – Ой, ой… – забормотал Бирлес. – Боюсь…
   – Не бойся, – хитро улыбнулся Бактимир и всучил косяк бояке. – Не пожалеешь.
   Дракула запыхтел: "Ой, ой… Все… Я – преступник!".
   Пуппо со смехом откинулся на топчан. Бирлес дошел до середины папироски и раскашлялся.
   – Ой, что-то я кашляю! – с косяком в зубах он замолил о пощаде.
   Бактимир слетел с топчана и вновь хлопнул по спине Дракулу.
   – Во, во! Кашель и есть кайф!
   Бирлес скурил всю папироску, но ничего не почувствовал, если не считать того, что окончательно встал на преступный путь. Анаша была не очень, разряда шала. Пуппо остался доволен отвагой новообращенца и обнял его за пояс: "Бирлес, ты усыкательный мужик!".
   Доктора никто не просил беспокоиться о благоденствии актива зоны, но ему возжелалось прослыть среди положенцев деловым мужиком и он промел среди зоновских авторитетов: "В Алма-Ату едет техничный пацан. Он ничего не боится и возьмется доставить солому". Пуппо согласился привезти груз, за что авторитеты пообещали вознаграждение. Братва списалась с плановыми мужиками из Алма-Аты, собрала деньги.
   Несколько дней подряд Пуппо ездил в "Орбиту" к плановым, возвращался с газетными пакетами, которые он клал поверх книжного шкафа в детской. Приходил он домой накуренный, помногу ел и ложился спать. Подозрительные глаза Бактимира усекла матушка и на ее "Сен наша тартвортсынба?" отвечал со смешком: "Что вы, что вы! Такими делами я не занимаюсь".
   Операция прошла без накладок и Пуппо засобирался в обратный путь.
   – Не боишься, что в аэропорту хлопнут? – спросил я.
   – Я по хитрому сделаю. – сказал Бактмимир. – Дождусь, когда все разберут багаж и только тогда возьму свою сумку.
   – Тебе не кажется, что ты чересчур хитрый?
   – Да-а не-ет… Все будет мазя.
   Груз Пуппо провез без приключений, авторитеты стали кроить план по пайщикам, кто-то там что-то на эстафете скрысил и теперь они выкатывали арбуз за недостачу на гонца. Жлобам нужен повод зажать вознаграждение. Доктор пробовал возникнуть – ему объяснили, он отскочил.
   Бактимир зашел в цеховую биндюжку к Доктору, брат начал оправдываться. Пуппо махнул рукой. Пусть подавятся. Из Алма-Аты он привез Доктору гостинец – кусочек опия.
   – Я не знаю как его фуговать. – сказал брат.
   – Обменяй на анашу.
   После операции в городской поликлинике Бактимиру продлили бюллетень на несколько месяцев и он уехал в село к родителям долечиваться.
   Алдояров вернулся из двухнедельной командировки и объявил: "Я защитил докторскую". О предстоящей защите не знал ни Чокин, ни все остальные. Цитатник уже член партии и выходило так, что он ничем не хуже Сакипова, а, возможно потому, что был моложе Заркеша на шесть лет, и более достойней поста преемника Чокина. Шафик Чокинович и бровью не повел. Москва без него не примет решения по кадровому вопросу. Беспокоиться нечего.
   В эти же дни вышла моя статья в "Казправде" про Сакипова и его ребят. В отсутствие Паутова материал не залежался и неожиданно ко времени стрельнул. С газетой я зашел к парторгу.
   – Вот Заркеш Бекимович, как и обещал, материал напечатали.
   – У-у… Очень хорошо, – Сакипов развернул газету, – Что скажет
   Чокин?
   Чокин плохого ничего не сказал. Его доверенный человек, гидрик
   Бая Баишев передал мне, что директор склоняется остановиться на моей кандидатуре для написания воспоминаний и просил Баю прощупать меня.
   Я что? Я давно добиваюсь внимания Чокина. Поручение почетное и перспективное. Только поскорей. Время уходит.
   У Алдоярова поинтересовались как он расценивает направленность статьи про Сакипова. Не задето ли его самолюбие?
   – Я не тщеславный, – сказал он.