Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Всколыхнуть интерес способно из ряда вон выходящее событие.
   – Китаец спит?
   – Спит.
   – Пусть спит. Проснется – хуже будет.
   Никто и не заметил, как куда-то подевалась разрядка. Все произошло быстро, от эпохи детанта остались рожки да ножки.
   Сбывается предсказание Мао.
   "Алеет Восток".
   "Пользуясь положением маленькой страны, Вьетнам испытывает терпение Китайской Народной Республики…", – говорит китайское радио.
   Китайцы вторглись во Вьетнам. Продвижение китайской армии приостановлено в приграничной провинции Лангшон. Советское правительство распространило заявление, в котором призывает китайцев
   "остановиться, пока не поздно".
   Что происходит сегодня? Мао нет, но дело его продолжается. Китай, нагоняя страх на Советы, уверенно делает заявку на мировое господство. СССР теряет инициативу.
   В программе Би Би Си "Глядя из Лондона" выступает обозреватель
   Анатолий Максимович Гольдберг:
   "В своем заявлении Советское правительство призывает Китай остановиться, пока не поздно. Что означают слова "пока не поздно", в то время, когда идут ожесточенные бои в провинции Лангшон? Вне всякого сомнения, СССР впервые за много лет с времен Карибского кризиса сталкивается с необходимостью принять серьезное решение.
   Способно ли стареющее Политбюро принять такое решение? На что в кризисные моменты истории в первую очередь должно опираться принятие поворотного в судьбе мира решения? Прежде всего, на моральный дух общества, общую атмосферу в стране…".
   Коммунистические убеждения по боку, Советы требуют от Англии не продавать Китаю самолеты "Хэрриер". Война Вьетнама с Китаем вот-вот перерастет в войну СССР с КНР. В Иране свергнут Мохаммед Реза
   Пехлеви, из эмиграции возвратился аятолла Хомейни.
   Революция в Иране началась с поджогов кинотеатров, где показывали американские фильмы.
   Центр событий на планете перемещается на Восток.
   Чему быть, – того не миновать. Иначе, чего боишься, то и произойдет. Колдуэлл из апдайковсго "Кентавра" отвел человечеству на все про все 20 минут. Где в данный момент мы находимся?
   Почему нас ждет срыв "репетиции оркестра"? Тогда я полагал, что из-за самоотстранения Европы.
   Революция в Португалии не революция – эпизод, внесший путаницу.
   Много глупостей насочинял я про Европу. Она утратила непосредственность, ни за что не отвечает, смирилась с превращением в стороннюю наблюдательницу. Музею под открытым небом не нужны перемены.
   Легенда о Нарайяме
   Тахави Ахтанов сдержал слово и взял отца к себе на работу заместителем директора по общим (читай, хозяйственным) вопросам и прикрепил за ним микроавтобус.
   Шофера директора Книжной палаты зовут Шинали. Ему двадцать пять лет. Водитель Тахави Ахтанова маленький, незаметный. С ним мы несколько несколько раз – за чем, не помню, – куда-то ездили.
   – Устал я от Тахави… – жаловался Шинали. – Машину до ночи не отпускает… То к бабам отвези, то ждешь его часами у ресторана…
   – Ахтанов баб любит? – спросил я.
   – О! Еще как! – отозвался водитель и озабоченно заметил. – Он не замечает, как постарел… Я за ним в зеркало наблюдаю… Вижу морщины на шее, глаза потускнели…
   Наблюдательный шельмец. Такова лакейская жизнь – подсекать за хозяином.
   Незадолго до смерти Мухтар Ауэзов написал литературное завещание.
   Последний завет классика адресовался Тахави Ахтанову. Мэтр поручал заботам Ахтанова дальнейшую судьбу казахской беллетристики. Факт установленный и общеизвестный.
   Матушка долго не говорила, почему папа ничего не рассказывает об
   Ауэзове. Год назад вышли воспоминания Нуршаихова. В них дядя
   Азильхан подробно рассказал о приезде Мухтара Омархановича в
   Павлодар. Азильхан Нуршаихов, в то время собкор республиканской газеты "Социалистик Казакстан" по Павлодарской области, рассказал немного и о Валере. В частности, о том, как отец ухаживал за мэтром.
   Описал Нуршаихов и эпизод в районном клубе, где Ауэзов представил собравшимся Валеру известным писателем, работающим во славу советской литературы. Отец, писал дядя Азильхан, смутился, растерянно раскланялся. В то время папа еще не был членом Союза писателей, работал ответсекретарем газеты "Казак адебиеты".
   Словом, поднимая прислугу, классик поднимал и себя.
   Я прочитал воспоминания Нуршаихова и допросил матушку насчет классика.
   – Почему папа никогда ничего не говорит про Ауэзова?
   – Против твоего отца Ауэзова натравил А., – объяснила мама.
   "Та-ак… Значит, Ауэзов тоже любил сплетничать?". – подумал я тогда.
   …Папа и Тахави Ахтанов выпили на субботнике, продолжать приехали к нам.
   Раньше Ахтанова видел я только по телевизору. Говорить он умеет.
   Да и вообще, кроме того, что сам по себе человек нестандартный, это еще, невзирая на наблюдения шофера Шинали, и интересный мужчина.
   Тахави писал романы, его пьесы широко ставились в казахских театрах.
   Не мудрено, что известный драматург вплотную курировал известных театральных актрис республики.
   Тахави и отец выпили по рюмке коньяка и смеялись.
   Зашел доложиться, что приехал за хозяином, Шинали. Папа пристал к шоферу:
   – Ай акымак! Насвайды корсетш!
   Шинали опустил голову и молчал.
   Ахтанов осоловело посмотрел на Валеру и тоже навалился на водителя:
   – Кимге айтвотар! Корсет Абекеге насвай!
   Тахави еще немного посмеялся и отпустил шофера. Мама уговорила писателя остаться. Только что она заложила в кастрюлю мясо и месила тесто для башбармака.
   Матушка знает как себя вести с гостями. Про Есентугелова она
   Тахави больше ничего не говорила. Расспрашивала мама директора
   Книжной палаты про знакомых западников. Разговор пошел и про Джубана
   Мулдагалиева, друга Тахави Ахтанова.
   Тахави улыбнулся и сказал отцу: "Абеке, помните, что я говорил вам про Джубана?".
   – Помню, – сказал отец.
   Месяц назад Ахтанов говорил отцу, что Мулдагалиев в поисках расположения Кунаева перешел границы приличия. Написал, мол, верноподданническую поэму про Первого секретаря ЦК, за что и получил
   Государственную премию страны.
   Папа передал разговор с Тахави маме. Ситок заметила: "Тиршлик керек емес па? Джубан оте жаксы жигит".
   Сам же Ахтанов в разговорах со своими называл Кунаева кунавсиком.
   Открытое пренебрежение Тахави к начальству, к подробностям быта, говорят, сказывалось и на его книгах. Есть у него чисто автобиографические вещи, так в них он, более всего не пощадил себя.
   У Тахави жена татарка, двое сыновей и две дочери, несколько внуков. Родом он из Актюбинска. Актюбинск – это казахский Запад.
   "Западники, – говорила мама вопреки помешательству на Есентугелове,
   – люди щедрые". Я согласен с ней. Отец моего юного кентяры Кочубея тоже из Актюбинска. Сам Кочубей пацан широкий, любит сорить деньгами.
   Есть еще одна примечательная черта у западников. Они, особенно гурьевские, отвязно-резкие. Нечаянно заденешь плечом гурьевского, тут же можешь по морде получить. Потом только начинается: за что? да извини, не разобрался. Кочубей хоть и не гурьевский, но детство у него прошло там. Набрался у местных тентеков. Чуть что – сразу в пятак.
   У Тахави был случай, когда он в Москве у ресторана "Пекин" ловил мотор. Таксист остановился и, увидев пьяного пассажира, отказался везти Ахтанова. Тахави рванул переднюю дверцу на себя и дал водиле по шее.
   Прибежал милиционер и Ахтанов спросил:
   – Для того я в сорок первом воевал под Москвой, чтобы разное говно меня не уважало?!
   …Стемнело. Я вызвал такси и пошел провожать писателя.
   В ожидании мотора Ахтанов стоял рядом со мной на обочине дороги и осматривался по сторонам.
   – Когда-то в этом районе я жил,- сказал Тахави.
   – Сейчас где живете?
   – Э-э… – Ахтанов поднял высоко голову и не без важности сказал.
   – Сейчас я в центре живу.
   Во второй раз Тахави приезжал, не помню для чего, к отцу на полчаса. Стоявшую у подъезда "Волгу" директора книжной палаты заметила соседка Хорлан из второго подъезда и забежала к нам.
   – Дядя Тахави, как хорошо, что я вас поймала! – соседка зашла с картонной папкой под мышкой.
   Ахтанов молча уставился на Хорлан.
   Последние месяцы соседка проводила за сочинительством. Что она писала – рассказы или повестушки – не знаю, ей желалось, чтобы ее письмопись оценил большой писатель. Ахтанову и без того приходят немалым количеством со всей республики рукописи с просьбой благословить, еще лучше, замолвить словцо в издательстве или в редакции толстого журнала. Тахави молчал. Когда Хорлан заговорила о муках творчества, Ахтанов не сдержался:
   – Какие еще муки творчества? – недовольно спросил директор.
   Спросил так, как будто сам не знал.
   – Дядя Тахави! – воскликнула соседка. – Вам ли не знать о муках творчества!
   – Не знаю я ни о каких муках творчества! – отрезал Тахави. – Если бы такие существовали, не занимался бы литературой.
   Дом наш заселился в ноябре 71-го. Квартиры формально летом того года распределял местком, на деле – решал секретариат Союза писателей Казахстана. Папа как раз лежал в больнице и я видел, как его проведывал молчаливый парень в очках с курицей под мышкой.
   – Пап, кто это?
   – Борат, сын писателя М.
   Тот, кто пустил слух о причастности отца к распределению квартир, большой шутник. В какую-то значимость Валеры мог поверить исключительно невежественный, темный человек, и образованный сын классика на эту роль не подходил. Вполне возможно, оказывал он знаки внимания директору лифтонда на всякий случай: вдруг кто из секретарей Союза для проформы поинтересуется мнением отца.
   Суть вопроса не в этом. Борат к лету 71-го кроме того, что он сын своего отца, был известен как кандидат филологических наук, знающий восточные языки. Для предъявления прав на получения квартиры в новом доме кандидатской степени этого мало, к тому же филолог это почти уфолог и далеко не писатель, и даже не переводчик.
   Квартиру филолог получил как сын своего отца.
   Хорлан пять лет как разведена с Боратом. Близкие к ней люди говорили о Хорлан как о женщине со странностями. Ходили слухи и о том, что она лечилась в дурдоме. Внешне Хорлан не выглядела странной. Напротив, приветливая, интересная дама. Правда, после развода она несколько сдала, утратила свежесть. Но так бывает.
   Что ее подвигло заняться писательством? Скорее всего, думал я, развод с филологом. Помешало довести намерение до конца и стать писательницей ей то, что натура она увлекающаяся. Такие шумно и быстро начинают и при первой серьезной неудаче так же быстро складывают руки.
   Жаль. Женщина она умная, начитанная, с фантазиями. Из такой бы могла получиться неплохая писательница.
   Папильон
   В магазине "Прогресс" набрел на книжку Лексина "Экономика использования вторичных энергоресурсов". "Для удобства, – пишет
   Лексин, – все имеющиеся ВЭРы промышленного предприятия можно условно разделить на три группы: технически возможные, технически подготовленные и технически пригодные (реальные) к использованию вторичные энергоресурсы".
   Я уселся за стол и застрочил: "В развитие основных положений предложения Лексина для анализа сравнительной эффективнности использования ВЭР в утилизационных установках корректным было бы применять эксергетические к.п.д. УУ, соответственно к.п.д. технически возможных, технически подготовленных и реальных к использованию утилизационных установок. Данные показатели характеризуют совершенство энергоиспользования ВЭР по всей совокупности термодинамических параметров…".
   Исписал страниц двадцать и пошел на работу перепечатывать.
   Машинка свободна и к концу дня я отдал Каспакову первые, почти самостоятельные, измышления по теме диссертации.
   Хочешь? Я убью соседей, что мешают спа-а-ать!!!
   Квартиру в третьем микрорайоне папа поменял на однокомнатную в центре. Квартира на первом этаже, в одном доме с переговорным пунктом. Центр есть центр и местоположение удобное. Рядом ЦГ, ресторан "Алма-Ата", в ста метрах по диагонали Шарбану.
   Перевезли в квартирку полуразвалившийся диван, стулья, стол, кое-какую посуду. Сейчас в ней обитает Шеф с Балериной. Жену Мастера я так и не увидел. Одно известно, Тамара хорошая пьюшка.
   С Гау мы в ссоре. Дошло до того, что я уже выплачиваю алименты.
   Прошел месяц и я сказал папе: "Как вы смотрите на то, если мы с
   Гау поживем в в квартире Улана и Жантаса?".
   Шеф вернул ключи и я перевез Гау с Дагмар в квартиру на переговорном.
   Признание факта, что ты большой негодник, ничего не стоит.
   Особенно, когда оно дается тебе без труда.
   Насколько превратное представление сложилось у меня о самостоятельной семейной жизни я понял в первый после переезда вечер. Мне скучно, почему и захотелось вновь очутиться дома на
   Байзакова; я стал понимать, что не знаю, чего хочу. Понятно, не терпелось выпить. Но дело не только и не столько в выпивке.
   Гау трудно. Дагмар успела переболеть воспалением легких, еле избавилась от диатеза, Гау разрывалась на части, я пренебрегал тем, что имею.
   На следующее утро пришел Шеф. Принес курицу.
   Дагмар лежала раздетая, лупала по сторонам глазенками и сосала большой палец ноги. Шеф посмотрел на нее и засмеялся: "В кого она такая рыжая?".
   – Ты сейчас куда? К Меченому?
   – Сначала съезжу к Джону и Ситке, потом, наверное, к Меченому.
   – А-а…
   – А ты?
   – На работу смотаюсь. Вчера звонил Жаркен, просил зайти.
   Жаркен вызвал для разговора.
   – Я прочитал твою писанину. Ты меня удивил… Насколько все выверено, надо еще посмотреть, но основу методики ты заложил.
   Продолжай в том же духе.
   С Хаки пошли на стенд к Серику Касенову. В сейфе у Касенова бутылка водки и граммов двести гидролизного спирта. Зяма про гидролизный спирт предупреждал: "По чуть-чуть его еще можно принимать. Но увлекаться гидролизом опасно: во лбу от него возникают поперечные напряжения".
   Спирт отдает резиной, слегка сушит рот. Насколько опасно на него налегать, я еще не прочувствовал, потому, что, придя в квартиру на переговорном, понял: надо догнаться.
   – В субботу женится Талап, сын Шарбану, – сказал я Гау и предложил. – Пойдем поздравим тетушку.
   – В субботу и поздравишь.
   – В субботу не то. Не по-родственному.
   – Не выдумывай! Скажи просто: выпить хочешь.
   – Ничего не поделаешь, придется и выпить, но больше хочется сделать приятное Шарбану. Собирайся.
   – Только не долго.
   У меня привычка: на свадьбы родственников приводить кого-нибудь из друзей. Родственники из-за матушки ничего не говорят мне, но я по глазам вижу – не нравится им моя привычка. Я и сам понимаю, нехорошая это привычка. Только с кем-то надо пить на свадьбе. Лучше всего с проверенным на постоянной основе собутыльником.
   Я выпил две стопки водки и поставил в известность Шарбану:
   – В субботу приду не один. С кентами.
   – Что ты говоришь? – Шарбану сделала вид, будто не догадалась о чем речь.
   – Это традиция, – пояснил я. – Нарушать нельзя.
   – Не надо…, – тетушка включилась в игру.
   – Что значит не надо? – возразил я и налил себе еще водки. -
   Очень даже надо. Будете артачиться, так я вместо восьми человек приведу восемнадцать.
   – Ой бай! Ультерме!
   – Пока только восемь, – успокоил я ее. – Остальных еще не успел позвать.
   Гау не прислушивалась к разговору и рассеянно ковырялась вилкой в тарелке. Казай, муж Шарбану – напротив, прислушивался к разговору с тревогой. В гостях у них сваты, которым не полагается знать о специфике внутриродственных отношений.
   Между тем Шарбану сильно переменилась в лице.
   – Прошу тебя, не надо…
   – Вы ставите меня в дурацкое положение, – я вновь наполнил рюмку.
   – Люди готовят поздравительные речи, чистят пиджаки, гладят брюки, подбирают галстуки… И тут я им: простите, тетушке жалко для них ящика – другого, водочки… Меня не поймут. С моей стороны это выглядело бы голимым оппортунизмом! Решено! И не просите.
   – Ой бай! Ой бай! – У Шарбану научно-технический прогресс на лице. Если раньше у нее глаза бегали как новогодняя гирлянда, то теперь перемигивались лампочками с пульта ЭВМ "Минск -22".
   – Никаких ойбаев. Я же вижу, вам приятно, что свадьба Талапа благодаря моим кентам обещает стать заметным событием в жизни общественности города.
   Я перегнул палку. Даже если Шарбану и не поверила, что налет армян на водокачку состоится в заявленном мной количестве, то в любом случае она перепугалась.
   – Ладно, пошутил я.
   – Алла сактасын. – с облегчением выдохнула тетушка и заулыбалась.
   Казай тоже обрадовался и поспешил на балкон за водкой. Шарбану подсела к Гау. Я снова налил, выпил.
   "Шарбану тетушка неплохая, – подумал я, – только время от времени ей надо напоминать о том, как я ее люблю". Поначалу я не обращал внимания на ее разговор с Гау. Когда до меня стал доходить смысл некоторых ее слов, я обратился в слух.
   – Потерпи еще немного, – в полный голос говорила Шарбану. Гау молчала. Тетушка увлеченно продолжала. – Сколько ей еще осталось?
   Терпи… Зато тебе все одной достанется.
   О ком это она? Когда до меня дошло, то первые две-три секунды я не знал что делать и молчал. Хотелось плакать.
   Я медленно поднялся.
   – Жаба! – заорал я. – Да я тебя,…!
   Возникла потребность перевернуть ее поганый стол. Я еще что-то кричал, Шарбану суетилась, хлопала глазами: "Что я такого сказала?".
   Непонимающе смотрела на меня и Гау. Если и жена не соображает, то я, мама, все мы пропали.
   – Шарбану ждет твоей смерти. – На следующий день за обедом я рассказывал Ситку о поздравлении к свадьбе.
   Матушка опустила глаза и ничего не сказала.
   – Почему ты молчишь?
   – Что говорить?
   Мама меня удивляла. Не в том дело, что для нее не новость, что
   Шарбану ее враг, а в том, что она не злилась.
   – Она твоя родная сестра!
   – Ну и что?
   – Как ну и что? Мама, я ее прибью!
   – Не связывайся. Она несчастная.
   – Ты что несешь?! У Шарбану полная жопы радости!
   – Все равно она несчастная.
   Я не сказал матушке о поведении за столом Гау. И не знал, что
   Шарбанка поспешила рассказать дяде Боре, что я угрожал ей убийством.
   Мама при перебранке ставила на место недруга воздушными плевками.
   Спрашивала: "Сен ким сын?" и имитировала плевок без плевка -
   "Тьфу!". Сейчас, когда она узнала, что Шарбану учит сноху жить ожиданием ее смерти, ни плевка, ни сожаления.
   Вообще же, мелочь пузатую, осмелившуюся затевать против нее интриги, в ее обычаях было просто напугать и тем ограничиться.
   – Ауле подлеста тупикка жверу керек, сонан гийн шайтанга кетсин.
   Паленын аулак жру керег.
   Сейчас бы Шарбану в самый раз в тупик загнать.

Глава 32

   …И возвращается ветер
   Американцы проводят испытания крылатых ракет. К цели они летят со скоростью среднемагистрального пассажирского самолета. В программу полета крылатых ракет закладывается рельеф местности, на небольшой высоте ракета огибает естественные препятствия, что делает ее неузвимой для ПВО противника…
   До Книжной палаты Ахтанов несколько лет редактировал литературный журнал и охотно переводился московскими писателями. Одним из переводчиков Тахави Ахтанова был и Василий Аксенов.
   В "Иностранке" в переводе Аксенова опубликован роман Доктороу
   "Рэгтайм".
   Рэгтайм, рэг-тайм… Время рэга. "Под звуки рэгтайма, – писал
   Алан Доктороу, – Америка входила в ХХ век…". Писатель как будто бы намекает: рэгтайм – полетное задание для Америки. Это не просто танец, мелодия не сочинена, она прострочена на машинке, пробита на перфокарте. Законченная пьеса для механического пианино.
   "Шаг-влево, шаг-вправо, – приравнивается к побегу".
   Насколько неуязвимы США, шагнувшие танцующей походкой под звуки рэгтайма в ХХ век? В чем соль плана ее судьбы, которая отперфорирована на картонке?
   …Хутор в предвечерье. Солнце, наполовину закрытое облаками.
   Плетень, густая, в человеческий рост, трава, кустарники, деревья.
   Режиссер обошелся без музыки. Только шум ветра. Поначалу еле слышный, постепенно, с нарастающим присвистом, ветер занимает все видимое пространство, сгибает деревья, приводит в волнение траву.
   Мало-помалу проклевывается беспорядочная мелодия. Не мелодия, – неясный затакт. Затактные ноты дробятся, рассыпаются. Как это у него получилось? Ветер у Тарковского не стихия, ветер у него одушевлен.
   Все бы хорошо, но у плетня появляется Солоницын и все портит. Он объясняет Тереховой, что к чему, после чего пропадает загадка.
   Ядерный гриб, толпа хунвэйбинов на Даманском, солдаты, толкающие перед собой в слякоть артиллерийскую пушку, закадровый голос читает стихи… Один из персонажей зачитывает книгу пророчеств о России, в кадре снятое в рапиде обрушение декоративной штукатурки. Штукатурка падает и падает… Более всего в "Зеркале" Тарковского не дает покоя падающая с потолка штукатурка.
   Какая связь между штукатуркой и ветром?
   У Тарковского жизнь выстроена через прошлое, настоящее и будущее, которое состоится и без присутствия главных героев. Герои у него обозначены пунктиром, сами по себе они не запоминаются, представлены так, как будто они – антураж, часть натуры, павильонного интерьера.
   Кроме штукатурки и ветра в "Зеркале" у Тарковского втемяшилась сцена на болоте из "Иванова детства". Разведчики пробираются в тыл противника и возвращаются обратно мимо повешенных на дереве красноармейцев. Жути в "Ивановом детстве" помимо висельников и без того хватает. Для чего тогда режиссер подкачивает нагнетто?
   Повешенные красноармейцы служат напоминанием?
   О чем?
   Известный критик в то время писал: "Главные персонажи Тарковского
   – пространство и время. Режиссер обуреваем задачей сходимости прошлого и будущего в настоящем".
   Но прошлое и будущее всегда сходятся в настоящем.
   Скорее всего, тот, кто так писал, писал так для того, чтобы что-то написать. Легкомысленно искать смысл там, где его меньше всего должно присутствовать. Под смыслом мы подразумеваем нечто заранее предопределенное, завершенное. Хоть и думаем все мы об одном.
   "Сержант милиции"
   Недолго музыка играла. Доктор развязался и уволился с работы.
   Шарамыжничает с проводницей по имени Надя, дома не показывается. Про
   Надю мне известно больше, чем про Тамару Балерину. Она младше
   Доктора на четыре года, у нее здоровенные документы, работает в поезде сообщением "Алма-Ата – Рубцовка", имеет дочь-старшеклассницу.
   Скоро с шабашки должен вернуться Шеф.
   Мой однокашник Пила выбил анкету, вступил в партию, поработал завотделом в райкоме комсомола. Порешил делать партийную карьеру.
   Полтора года назад призвался замполитом в армию, службу несет в нескольких километрах от города, на семидесятом разъезде.
   – Месяца два назад видел Шефа в парке панфиловцев. Он купался в бассейне с какими-то ханыгами, – рассказывал Пила. – Не сразу узнал его, Шеф на себя не похож, похудел…
   Пила не первый, кто удивлен в каких компаниях видит Шефа. Для
   Пилы, кто с кем ходит, имеет значение. Для меня тоже.
   Для Шефа же баре бир.
   В квартире Меченого проходной двор. В разговорах Шефа с Меченым по телефону мелькают клички "Сорок пятый", Лелик, Пантелей. У
   Омарова Шеф пропадает неделями. Возвращается черный, исхудавший.
   Отлеживается, отъедается и читает скопившиеся за его отсутствие газеты, журналы. Пауза между запоями составляет примерно месяца полтора.
   …– Тетя Шаку сказала, что ты подал на развод. Это правда? – спросил Пила.
   – Правда.
 
   "С экранов телевизоров на голубых огоньках народ приветствовали космонавты. Эдита Пьеха пела "Дунай, Дунай, а ну узнай…, Людмила
   Зыкина затягивала долгую, как жизнь, песню про то, как "Издалека долго течет река Волга"…
   Сквозь плотные кордоны и треск радиоприемников к нам прорвались битлы. Отходил в лучший мир незатейливо вихляющийся твист, на смену диссонансному року пришла гармония мыслей и чувств… Это мы поняли позже, что такой случай выпадает раз в столетие, когда гениальность двух лидеров совпала с единым чутьем и вкусом всех четверых…
   Феномен гения в искусстве не поддается рациональному толкованию. Гениальность в музыке обретается в мире иррациональных понятий, символов, которые любого человека наедине с собой пугают, страшат своими непривычностью и непонятностью, что усиливает томление сердца и одиночество души. Существо гениальности как раз и состоит в том, что исторгая из себя легко и свободно, одолевающую его иррациональность, носитель божьей милости дает всем нам возможность на минуту-другую вырваться из плена одиночества с бесхитростным восклицанием: "Боже, как хорошо!".
   Молодежь жила помимо битлов и предчувствием перемен. Советы еще не вторглись в Чехословакию, венгерская трагедия 56-го понемногу забывалась, коммунистическая идея справедливости стараниями Мао обретала новых сторонников, в предместьях Гаваны проходил тренировку отряд бывшего Президента Национального банка Кубы Эрнесто Че Гевары.
   Идеи Мао шагали по планете. Революционные мысли, облеченные в простые, понятные всем формы, находили отклик не только у обездоленных жителей Америки и Африки, но и, что самое поразительное, и у пресыщенной утехами цивилизации западноевропейской богемы. Как бы там не рассуждали политологи, учение о Мировой революции основывается идее праведности, сострадании к угнетенным братьям, в то время как буржуазная мораль оставляет мало места простым человеческим чувствам, а производственные отношения при капитализме и вовсе выхолостили истинный смысл человеческого бытия.