Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Рядом нашли газовый ключ. Разможжен затылок. Ударили так, что у терпилы один сапог слетел с ноги. Экспертиза будет готова завтра.
   – Омаров где?
   – В КПЗ. Он сказал, что весь день был на работе, пришел домой, а там труп.
   – Нуртасик не мог убить. – Большой покачал головой. – Позавчера с ним был какой-то Саша. Вот он мог убить. А Нуртас… Нет…
   – Что за человек Нуртас? – спросил Ким.
   – Он ласковый. Обнимет тебя, расцелует, наговорит добрых слов. Но злить его не советую. Так что, если он вдруг придет, стволы не вынимайте.
   – Что, сопротивляться будет?
   – Сопротивляться может и не будет, но стволы лучше спрячьте подальше.
   По коридору взад-вперед не продолжал ходить часовым Копелиович.
   – Иосиф, что делать? – спросил Большой.
   – У терпилы родственников нет. Можно быстро обрубить все хвосты на стадии уголовного розыска.
   – С чего начать?
   – Сунуть бабки Сайтхужинову.
   – Сколько?
   – Не знаю, – Ким наморщил лоб. – Надо с ним поговорить.
   Большой посмотрел на меня.
   – В этом доме деньги есть.
   Я прошел в столовую, закрыл за собой поплотнее дверь.
   – Мама, нужны деньги.
   – Какие деньги?
   – Дадим ментам на лапу…
   – Это они тебя научили?
   – Никто меня не научил. Не жидись.
   – За что? Никаких денег я не дам.
   На кухне тем временем разговор не прекращался. Когда вышел из столовой, услышал.
   – Пока речь идет о девяносто третьей статье.
   – Что это? – спросил я.
   – Нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом.
   Так что… Если сунуть бабки, то можно запросто переделать в убийство по неосторожности, а после что-нибудь еще придумать.
   – Ладно, я пойду, – Большой поднялся.
   – Эдик, о том, что здесь узнал, никому ни слова.
   – Само собой.
   Ситка с утра ничего не ел, да и Иоську с Тлектесом не мешало бы покормить. Я поставил размораживаться мясо и стал чистить морковь.
   – Обед готовишь? – поинтересовался Ким.
   – Плов в темпе сварганю.
   – Хорошо, – сказал Иоська и полез в карман, – Тлек, сбегай в магазин. Купи три пузыря вина. Больших.
   Вечером позвонила тетя Альмира.
   – У вас все нормально? – спросила жена Есентугелова.
   – Да. А что?
   – Ничего.
   Большой проболтался отцу, тот по эстафете передал Есентугеловым.
   "Нуртас, где ты?" – спрашивал я раз за разом себя и ничего не соображал. "Где ты мерзнешь?". Нет, нет… Ничего, ровным счетом ничего не сходится. Откуда-то издалека доносился приглушенный расстоянием лай дворовых собак, перед глазами плыла темная, мерзлая ночь, черные, слежавшиеся сугробы, ледяные тротуары. Что-то помимо рваного, точущего ожидания накрывало меня. И то, что накрывало, было намного сильнее и тревожнее воцарившегося во мне хаоса. При всем этом ощущение, что 27 февраля произошло событие разом и верх ногами опрокинувшее прежние представления, самое жизнь, усиливалось и крепло.
   Рано утром позвонил дяде Боре и попросил зайти.
   В девять утра сменилась засада. Вновь пришли Ким, Касенов и
   Копелиович. Я позвонил Большому.
   – Плохо дело, – сказал Ким. – Экспертиза нашла ножевые ранения в области груди.
   – Это прямое убийство. – нахмурился Большой.
   – Да. – кивнул Ким и добавил. – Все равно, если не терять время, то еще можно что-то сделать.
   Снявши голову, по волосам не плачут. Раз Есентугеловы в курсе, матушка позвонила к ним.
   – Аблай, – сказала она, – сходи к Тумарбекову. Потребуй, чтобы он выгнал из нашего дома милицию.
   Тумарбеков заместитель министра внутренних дел, хоть и по общим вопросам, но из всех руководящих ментов самый авторитетный. Он уважает заслуги Есентугелова, но вряд ли станет вмешиваться.
   Матушка позвонила и Жарылгапову.
   Дядя Ислам увидел засаду и, узнав в чем дело, занял принципиальную позицию:
   – Тунеядец стал убийцей! И вы еще просите выгнать милицию?!
   Дядя Боря подошел к обеду. Я провел его к себе в комнату.
   – Это что за люди? – спросил он.
   – Милиция. Ищут Нуртаса.
   – Нуртаса?
   Я рассказал. Дядя Боря посидел с полчасика и ушел.
   Засаду сняли в пятницу. По моему звонку пришли Хаки и Серик
   Касенов. Хаки разговаривал с матушкой, Серик молча сидел в моей комнате.
   – Такие дела, Серик, – Я кончил рассказывать и выпалил то, что сверлило меня последние двое суток: "Лучше бы его самого убили!".
   – Ты что! – вздрогнул Серик Касенов.
   Откуда-то из глубины опять пробилось неясное предчувствие: "Не здесь ищешь". Не успев оформиться, ощущение покидало, возвращалось и я вновь думал том, что сообразить не в силах только от того, что случай настолько незнаком мне, что, пожалуй, лучше и не пытаться найти правдоподобное объяснение, выстроить логику в событиях минувших дней.
   В субботу поехал в центр. На Броду, у перехода стоял Сэм.
   – Ты слышал?
   – Слышал, – сказал Сэм. – Надо было этого Бисембаева технически сделать.
   – Что народ здесь говорит?
   – Старшие мужики тишину поют.
   Сэма зовут Самат. Окончил на год раньше меня энергофак нашего политеха. С Шефом видел я его пару раз.
   Я вернулся домой. На кухне Ситка рубил мясо. Мама пересыпала куски солью и складывала в большой тазик.
   Все последние дни Ситка Чарли не донимал расспросами, не интересовался, что происходит в доме. Как будто его это не касалось.
   В понедельник мама от тети Марьям привела домой маляршу Веру. В руках малярши игральные карты.
   – Вот смотри, – Вера раскладывала перед мной карты. – Нигде в плохом его нет.
   – Мама, – взмолился я, – не морочьте мне голову.
   … Пошел восьмой день. Хоть и немного времени прошло, но напряжение спадало. Сумятица мало-помалу сменялась надеждой: Шеф тут ни при чем, менты нашли истинного убийцу и сообщать нам об ошибке полагают зазорным.
   Но куда пропал Шеф?
   Товарищ Сталин, вы большой ученый…
   "Бим бом!" короткий и приглушенный. Я открыл дверь.
   Вошли Сайтхужинов и Аблезов. Капитан смотрел на меня так, как будто узнал во мне родственника.
   – Как здоровье?
   – Нормально.
   – Кто? – крикнула из столовой матушка.
   – Апай, это мы. – Сайтхужинов с Аблезовым зашли в комнату.
   – Что?
   – Апай, простите… – оперативник говорил спокойно, негромко. -
   Произошла ошибка. Кажется, в морге находится ваш сын Нуртас.
   А-а… Вот оно как. Что-то такое мелькало внутри, но, не развертывая предчувствие, я гнал его от себя прочь. Все очень просто. Просто и легко сошлось воедино несходимое.
   Кто-нибудь задумывался, почему и откуда берутся первые порывы?
   Именно они то и выдают тебя с головой. Первым делом меня посетила мысль о том, что все же лучше оказаться в жертвах. Второе, о чем я подумал, было: "Кто теперь будет ходить к Джону?".
   Мама не ошарашена и тоже несет чепуху. Только уже вслух.
   – Почему вы не поверили матери?
   – Нас запутал свидетель Омаров.
   – Где он?
   – В машине. – ответил Сайтхужинов и, повернувшись ко мне, сказал.
   "Апай, нам нужно провести опознание. Бектас с нами не поедет в морг?".
   – Я не поеду.
   – А-а… ну да. Тогда кто поедет? – Начальник ОУР испытующе посмотрел на маму. – Может Софью Искаковну позвать?
   – Нет! – рявкнула мама.
   – Я попрошу друга Нуртаса – Эдика Шалгимбаева. – сказал я.
   Надо срочно удалить из дома Ситку Чарли. Я побежал в соседний дом.
   – Тетя Марьям, убили Нуртаса. Позвоните в больницу. Пусть вызовут к себе Улана.
   Соседка охнула и записала телефон третьего отделения.
   Минут через сорок вернулись Сайтхужинов, Аблезов. В квартиру с ними зашел Большой.
   – Да, это Нуртас, – сказал он, как отряхнулся.
   – Кто его убил? – спросила мама.
   – Бисембаев.
   – Где он?
   – В машине. Мы его взяли в доме братьев Котовых. – Сайтхужинов развел руками. – Апай, что нам делать? Застрелить его?
   – Где Омаров?
   – Тоже арестован.
   Словно что-то почувствовав, заглянул Жарылгапов. Заходить не стал, всего лишь сказал по-казахски: "Хоть руки у него остались чисты. И на том спасибо".
   Пришли Хаки, Серик Касенов, Аблай Есентугелов.
   Матушка не до конца поняла, что произошло, потому что сказала писателю: " Аблай, помоги наказать милицию".
   Есентугелов поднял руки.
   – Зачем? Шакен, ваш сын не работал, пил…
   Мама не узнавала своего фаворита.
   – Аблай, какое тебе дело работал или не работал мой сын? Пил или не пил? Я говорю тебе: будь человеком!
   Хаки вывел меня в коридор.
   – Что этот Аблай говорит? Разве можно такое говорить?
   Можно или нельзя, мне теперь не до этого. До меня начинало доходить что же с нами произошло.
   – Хаким, Серик! Надо сообщить Вовке Короте.
   Коротя работает в геофизической экспедиции за городом. Номер домашнего телефона знал только Шеф. Дома у него никого не было, но записку в дверях я не догадался оставить.
   …Проснулся в первом часу ночи. Мама спала у себя в столовой, на кухне тетя Шура с Муркой Мусабаевым.
   – Бекетай, вечером я разговаривала с Шарбану, – тетя Шура не нашла другого случая сообщить мне о таком важном событии, как разговор с Шарбанкой. – Я ей говорю: "Убили Нуртаса, агатай тяжело болен, а она мне: у Шаку мебель, сервизы…".
   – Тетя Шура, зачем вы мне об этом рассказываете?
   – Бекетай, у тебя ступор.
   Мурка молчал, я курил.
   – Бекетай, ты куришь одну за одной… – тетя Шура не умолкала, -
   Нуртас пролежал в морге без холодильника восемь дней…
   – Тетя Шура, я вас прошу…
   – Нет, ты выслушай меня.
   – Что?
   – Завтра привезут Нуртаса и он будет припахивать.
   – Почему?
   – Я говорю, завтра будет уже девять дней, как тело Нуртаса в морге без холодильника.
   – Ну и что теперь?
   – Ничего. – вошел в разговор Мурка. – Бек, ты не сталкивался с такими делами, но это обычное явление. Будет сильно вонять.
   … С утра пасмурно. К девяти пошел мелкий снежок и через час прекратился. Надо найти Доктора и Коротю.
   – Можно взять вашу машину? – спросил я у тети Раи Какимжановой.
   – Зачем тебе машина?
   – Ребята съездят за Нуржаном и другом Нуртаса.
   – Ох, друзья, друзья… Где же они были, когда Нуртас погибал? – тетя Рая вздохнула. – Машину, конечно, возьми.
   – Берька, – сказал я Пельменю, – поезжай на жанатурмыские дачи.
   Разыщешь там Доктора, потом смотайся к Вовке Короте. Он работает в какой-то экспедиции рядом с остановкой "Новостройка".
   – Эту экспедицию я знаю.
   – Привези обоих.
   Пельмень плутал с час по дачам, Доктора не нашел, но Коротю привез.
   Сайтхужинов помогал Большому с оформлением паспорта, за Нуртасеем поехали Мурка Мусабаев, Витька Варвар, Серик Касенов, Хаки, двоюродный брат Коля и еще какие-то родственники.
   За всем не уследишь, да и сами мужики не догадались напомнить мне о мыле, одеколоне и пудре.
   Каспаков молчал, Шастри сказал два слова: "Будь крепок", Руфа говорил, что ничего не поделаешь, надо теперь думать родителях, потому правильней было бы не изводить себя.
   Гроб внесли и поставили на стол в маминой комнате. Шеф закрыт красным плюшем.
   – Я хочу посмотреть на него.
   Тетя Загиля протестующе подняла руку.
   – Может не надо?
   – Нет, я хочу посмотреть.
   Тетя Загиля открыла лицо. Да, это Шеф. Под правым глазом две или три открытые, вывернутые наружу, ранки.
   Никакой вони, никакого постороннего запаха от Шефа не исходило, но я не решился поцеловать.
   В пятницу после обеда Каспаков пришел с Надей Копытовой, Ушкой,
   Алимой и Умкой.
   Я рассказывал женщинам о милицейской засаде.
   Каспаков перебил меня: "Как ты выражаешься? Менты, стволы… Что, других слов не знаешь?".
   Умка набросилась на него:
   – А ну прекратите! Вы куда пришли? Нашелся тут… Святоша!
   Я вышел из комнаты. Прикрыв дверь, за мной проследовала Таня
   Ушанова.
   – Ты не обижайся на него. У Жаркена неприятности. Позавчера его сняли из секретарей партбюро.
   – Я не обижаюсь.
   Дверь в столовую распахнулась. Мама пошла на кухню. В комнате продолжала бушевать Умка.
   – Я с Нуртасом встречалась один раз. Мне этого было достаточно, чтобы увидеть и понять, что он настоящий мужчина. И вам, дорогой
   Жаркен Каспакович, прежде чем открывать рот, советую думать.
   Каспаков молчал.
   – Мне ли не знать, что вы за человек? – спросила Умка и сама же ответила. – Лицемер с партбилетом, – вот вы кто!
   Мурка Мусабаев провел две последних ночи у нас. Прощаясь сказал:
   "Ты это… Со своим горем ни к кому не лезь. Люди не любят этого…
   А я… Я больше к вам не приду".
   В субботу распогодилось. Я открыл окно. Светило Солнышко, теплынь. Под окнами с цветами прошел мужчина с цветами, дверь в продмаге через дорогу не закрывается.
   8-е марта.
   В комнату зашла мама.
   – Собирайся. Поехали к отцу.
   – Я не поеду.
   – Кому говорят: поехали!
   Решено, если вдруг папа спросит, отвечать, что Шеф завербовался и уехал неизвестно насколько в дальние края.
   В одной палате с папой пожилой русский. К нему пришли жена, дочь со свекром. Дочь побежала за посудой для цветов, жена расставляет на тумбочке банки с соком. Отцу не до расспросов. Для инсультника главное лекарство – уход. Без него за десять дней папа зарос как бродяга. Я попытался побрить его. Бритва "Харьков" с трудом сняла первый слой, папа вспотел и попросил глазами: "Хватит. Больше не надо". С ним занимается логопед. До восстановления речи еще далеко, хотя понять, о чем он говорит, уже можно.

Глава 37

   … Целовались вдвоем
   …Я открыл дверь. На площадке в синюшных потеках с шапкой в руке
   Сашка Соскин. Сто лет не виделсь.
   – Откуда узнал? – спросил я.
   – В цветочном сказали.
   – Слушай, это не ты случайно с Нуртасом приходил к Большому?
   – Я, – ответил Соскин.
   Телевизор был включен и Сашка ни с того ни сего стал подпевать певцу из праздничного концерта.
   – Потом что?
   – Потом? – переспросил Соскин и ответил. – Все эти дни я был вместе с Нуртасом. Ездили к Короте за деньгами.
   – И…?
   – В час или в два я ушел домой.
   – Двадцать седьмого?
   – Двадцать седьмого.
   Соскин ушел и оставил меня без курева – после него я не нашел пачки "Казахстанских", что лежала на телевизоре.
   Умка принесла блюдо с чак-чаком.
   – Тетя Шаку, семь дней давно прошло, но все равно… Символически.
   – Спасибо.
   – Тетя Шаку, а жалко, что муллу не пригласили.
   – Наверно.
   – Если бы мулла прочитал намаз, стало бы легче.
   – Возможно.
   Доктор, как говорил Шеф, в город приезжает часто. Если он до праздника наведался в центр, то ему все известно. Нет, он еще ничего не знает. Знал бы, – обязательно пришел домой. Хотя… "Он то знает, что было до 27 февраля, – подумал я, – потому и не приходит домой".
   Ближе к ночи пришел Большой.
   – Эдик, приходил Соскин.
   – Кто это?
   – Помнишь, ты рассказывал, как Нуртасей приходил к тебе с каким-то соседом Сашей?
   Большой наморщил лоб.
   – Да, да. Мне он сразу не понравился.
   – Он говорит, что был с Нуртасом все эти дни. И в тот день ушел с квартиры Меченого в час или в два.
   – Может быть. Ты мне скажи: где Доктор?
   – Не знаю.
   – Что он делает? – Большой стучал пальцами по столу. – Про
   Искандера что знаешь?
   – Сидит.
 
   Водка помогала плохо. И пьяному, и трезвому снился Шеф. Он лежал с запрокинутой навзничь головой в огороженном штакетником, палисаднике, у заброшенного домика, в густой траве. Лежал с пустыми глазницами и еле слышно разговаривал со мной. Разобрал только одну фразу: "Вот видишь…".
   Пью без перерыва вторую неделю подряд. Пустые глазницы Шефа преследуют и наяву.
   Летний дождь…
   Приходила мать Кеши Сапаргалиева. Шеф говорил про нее: "Тетя
   Фатиха добрая". Сам Кеша не пришел. Твой уход указывает на твое истинное местоположение. Опять же, если бы папа был здоров, возможно все и не так выглядело бы. Хотя как знать. К примеру, старший товарищ отца – Г.М. прислал к маме вместо себя жену. Пришел и Джубан
   Мулдагалиев. Так бы может быть и не пришел, но несколько дней назад
   Мулдагалиев стал первым секретарем Союза писателей Казахстана.
   Положение обязывало. Я излишне придирчив к людям.
   Маме, и уж тем более, мне, они ничем не обязаны.
   Матушка не может сосредоточиться на главном, помешалась на
   Сайтхужинове.
   – Джубан, ты депутат Союза… Помоги наказать милицию.
   Мулдагалиев обнял маму.
   – Шакен, обязательно помогу.
   Вчера матушка была прокуратуре. Ее признали потерпевшей.
   Следователь Рыбина квалифицировала убийство по статье 88, часть третья – "Убийство с особой жестокостью". Зашла мама и к прокурору района. Он нахамил и выгнал ее из кабинета.
   Большой говорит, что Бисембаев был не один.
   – Он трус, – сказал Большой. – Один бы он ни за что не полез.
   Трус не трус, но он же начал с того, что ударил несколько раз газовым ключом сзади. Для этого не обязательно надо быть еще с кем-то. Следы борьбы, как говорил Иоська Ким, указывают на то, что
   Шеф и после ударов по затылку бился за жизнь. В какой- то момент силы покинули его и он… прекратил сопротивляться. Я не мог отделаться от воспоминания о разговоре с Большим в тот день, когда он предложил мне поискать Шефа, а я, тогда про себя послав брата в задницу, ответил: "Да ну его…". Похоже на то, что сказал я как раз в тот момент, когда Шеф дрался за жизнь.
   Пройдет еще семнадцать лет, прежде, чем я получу небольшое представление о силе власти бессознательного и пойму, почему мне не давали покоя воспоминания и о порванной мной рубашке Шефа, и о брошенных в суете злобы неосторожных фразах.
   – Эдик, удастся нам добиться расстрела для Бисембаева? – спросил я.
   – Что ты?! – замотал головой Большой. – Нуртас не работал.
   – Какое имеет отношение к делу, работал он или не работал?
   – Прямое! Личность потерпевшего для суда имеет решающее значение.
   Был бы Нуртасик непьющий, образцовый работяга с Доски почета, так и разговора нет. Можно было бы поднять шум, писать письма от общественности, тогда суд с удовольствием приговорил бы к вышке
   Бисембаева.
   – Но у Бисембаева три судимости. Это разве не играет роли?
   – Роль играет. Но, помяни мое слово, дадут ему лет семь – десять.
   Никак не больше.
   … От жизни перемен
   Джона перевели с Каблукова на Сейфуллина. Я отнес ему и Ситке передачу, оставив ее у буфетчицы третьего отделения на проходной.
   Возвращался по Курмангазы, и, не доходя опорного пункта, увидел
   Соскина. Он шел через двор сверху с тремя мужиками и смеялся. Шли они от Меченого. Соскин не мог не видеть меня, но сделал вид, что не заметил.
   Компьютер и загадка Леонардо
   Меня вызвал помощник прокурора Советского района. С Анатолием
   Крайненко заочно знаком с 72 -го года.Той зимой Кенжик проходил практику в прокуратуре и я, поджидая его, читал в коридоре стенгазету. На трех машинописных листах в газете начало статьи о следователе Забрянском. Следователя перевели в Генеральную прокуратуру страны, по следам назначения коллеги Крайненко писал о
   Забрянском так, как не принято писать в газетах, даже в стенных, о прокурорских работниках. Для Крайненко Забрянский послужил поводом для вброса суждений о людях, о жизни. Писал он, в частности, и такие слова: "Человечество подразделяется на две категории – людей аналитического ума и синтетического… Первых, – абсолютное большинство, вторых, – считанные единицы. Примеры людей синтетического ума – Леонардо да Винчи, Лев Толстой, Ленин…".
   Я поинтересовался у Кенжика: "Кто этот Крайненко?".
   – Оригинал. Сорок лет, не женат, живет один.
   Высокий светловолосый Крайненко не выглядел чудаком. Скорее, наоборот.
   – Я пригласил вас по жалобе вашей матери в прокуратуру республики.
   – Маму и меня возмущают отношение следователя Рыбиной и прокурора района Мухамеджанова к личности моего брата. В частности, подбор свидетелей преступления.
   – Это дело следствия, – сказал Крайненко. – Меня же интересуют действия милиции.
   Вот ваша мать в жалобе пишет, что…
   – Было такое. Сайтхужинов и другие оперативники нанесли нам моральную травму.
   – Совершенно верно.
   – Вы что всерьез полагаете, что за засаду они понесут наказание?
   – Понесут, – сказал помощник прокурора. – В любом случае я буду добиваться для них строгого наказания.
   – Посмотрим.
   Мульмуки надык,
   Мульмуккик…
   Если и на работе не убежишь от себя, то дома уж точно. На работе люди и, по крайней мере, там, за общением, хоть на время, но забываешь о том, что неотрывно ходит за тобой в родных стенах.
   Каспаков продолжал гудеть трансформатором постоянного тока. В мое отсутствие его успели вывести из партбюро. Те, кому доводилось встречаться с ним в коридорах института, говорили: "Жаркен превратился в тень".
   Новому секретарю партбюро Темиру Ахмерову мало одной жертвы.
   Следующим к расправе у него намечен Кул Аленов. За что он невзлюбил
   Аленова понять трудно. Кул в рабочее время не пьет, беспартийный, да и мужик такой, про которых говорят: "Где сядешь, там и слезешь", но от нападок парторга и у него портилось настроение.
   – Дэн у меня допрыгается, – говорил Аленов.
   – Что ты можешь ему сделать? – вопрошал Руфа.
   В том-то и дело, что ничего. Меня давно не удивляло то, как, пуще смерти друг друга ненавидящие институтские сотрудники при встрече делали вид, что между ними ничего не происходит, здоровались, улыбались, прощались с пожеланиями всех благ. "Самая лучшая политика, – говорил Ленин, – принципиальная политика".Темир Ахмеров в полном согласии с ленинскими словами сокрушал двуликую благостность институтского спокойствия. Если кого ненавидел, то с тем не здоровался, буравил тяжелым взглядом и при случае чувствительно теребил.
   Шастри ощущал прилив новых сил, жизнь у него пошла интересная, с перспективой.
   – Скоро Ахмеров сделает меня завлабом, – делился планами шалун.
   – С прежним, что будешь делать?
   – Что-нибудь сделаю, – улыбался Шастри.
   – Все таки?
   – Дам ему должность младшего научного сотрудника.
   – Думаешь, потянет?
   – Думаю, да.
   – Помнишь, как он тебя бестолочью обозвал?
   – Кто? Он? Не помню.
   – Вспомни. Мы еще с Хаки над тобой балдели.
   – Вы с Хакимом балдели? – Шастри зловеще улыбнулся. – Я покажу ему кто из нас бестолочь! В ЛТП отправлю.
   – Суровый ты.
   – Народ нельзя распускать.
   Февральская поездка Чокина на балансовую комиссию в Москву стала поворотным этапом биографии Каспакова, а легкое избрание парторгом раззадорило Ахмерова настолько, что он, не проанализировав ошибки предшественника, в свою очередь тоже потерял осмотрительность и перестал следить за собой. Первое время он вышучивал директора за глаза, а, разомлев от смирения гонимых, уже в открытую, на людях, перечил Чокину, когда же директор пытался урезонить, призывал его одуматься, то Ахмеров со злой усмешкой огрызался.
   Темир утратил чувство реальности, с ним потерял и страх. Шафику
   Чокиновичу под семьдесят и со всеми натяжками ему как будто немного и осталось директорствовать. Все так и есть. Если только не забывать, что, кроме того, что директор наш и сам знает, сколько ему лет, он прекрасно чувствует приближение опасности. Темиру Галямовичу не мешало бы лишний раз поразмыслить на тему, кто такой Чокин.
   Поразмыслить и понять, что Чокин это далеко не Каспаков. Что уж до школы, которую прошел Шафик Чокинович, то тут Ахмеров в сравнении с директором и вовсе приготовишка.
   Отцу, как и Ситке, мы ничего не сказали. Что с ними внутри приключилось, осталось загадкой, они до конца дней своих вели себя так, будто им что-то известно, но, будто понимая, что тему Шефа нельзя будоражить, хранили о нем молчание и ни разу не спросили: где их сын и брат.
   Правда, однажды Ситка Чарли сказал мне: "Шеф отсиживает срок".
   Сказал так, понимая, что засада на брата, что случилась при нем, не осталась без последствий.
   Ла-ла-лей, Ла-ла…
   Иоська Ким студент-заочник первого курса юрфака. С первой в его жизни сессией согласился помочь Кенжик. О моем однокласснике, преподавателе истории международного права, среди студентов и преподов идет молва, как не берущем на лапу. Чтобы он провел по экзаменам, достаточно хорошо и регулярно поить Кенжика.
   Ким вырос под Алма-Атой, в Иссыке. Язык и обычаи казахов знает.
   Жена у него работает кассиром в кинотеаре "Целинный", есть у него двое, детсадовского возраста, дочерей.
   Иоська жалуется на зажим по службе, на зарплату. Последняя ему не больно-то и нужна. Деньги у Кима есть и, по моим меркам, немалые.
   Гоман у него тугой от червонцев и пятерок, два раза в неделю он проигрывает в ази по двести-триста рублей, и периодически заводит разговор о том сколько, к примеру, имеет с книг Есентугелов.
   – Тысяч двести на книжке у него есть? – спрашивает старший лейтенант.
   – Больше, – отвечаю я, – раза в три, а то и в четыре, больше.
   – Миллионщик… Вот это жизнь, – вздыхает Ким. – Тут участковым работаешь, копейки считаешь.
   После засады пропала фотография Шефа, где он снялся с сослуживцами по Казоргтехсельстрою. Иоська указывает на Копелиовича.
   – Кроме него взять некому.
   – Может поговоришь с ним, чтоб вернул?
   – Копелиович ни за то не признается, что брал.
   – Как же быть?
   – Если бы он был человек, так ведь Копелиович мент поганый.
   У ЦГ навстречу шел Алим Кукешев. Обнялись.
   – Слышал, – сказал Алим. – Пошли, помянем Нуртаса.
   Поднялись на пятый этаж, в буфет гостиницы "Алма-Ата".