Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   …После новогоднего утренника возле школы мы играли в снежки.
   2-85 разрумянилась, сняла варежку с вышитым васильком и о чем-то спросила. Я едва опомнился. Она спрашивала меня. Спрашивала в каком часу будет елка в Доме политпросвещения.
   На этот раз я пошел домой не через двор – по улице в обход. Все равно получалось слишком быстро. Домой идти не хотелось. Я двинул в
   Сосновый парк. Шел и перебирал, перекладывал с места на место мельчайшие детали перемолвки с девчушкой из цековского двора.
   И мнилось мне, будто спросила она ради того, чтобы спросить. Она знала, уверял я себя, во сколько завтра будет елка в Доме политпросвещения. Знала и все таки заговорила со мной.
   Как она посмотрела на меня? Обыкновенно посмотрела. Ну, может, не совсем обыкновенно.
   Я восстанавливал по секундам картинку случившегося двадцать минут назад чрезвычайнейшего события. Ее серая пуховая, с длинными завязочками, шапочка болталась в ее руке, когда она уворачивалась от летевших в нее снежков. И вдруг она, о чем-то вспомнив, внезапно повернулась ко мне и спросила.
   За первой партой в третьем ряду сидела другая девчонка. Она не слушала, о чем рассказывала Галина Федоровна. Полуобернувшись, девчонка неподвижно смотрела на меня. Девчонка как девчонка. Ни чего выдающегося. Как раз именно это и задевало, бесило меня. Уставится и смотрит. Терпеть наглючку было невозможно.
   – Че смотришь?
   – Ниче.
   – Отвернись.
   – Захочу – отвернусь, не захочу – не отвернусь.
   "…Угроза воздушного нападения миновала. Отбой". В квартире вспыхнул свет. Самолеты противника так и не долетели до Алма-Аты.
   Со дня на день на нас должны были напасть американцы. Тогда почему учения проводят на тему авиационного нападения? Не самолетов надо бояться. Разве наши истребители, оснащенные специальными авиационными ракетами с американскими бомбардировщиками не управятся? Самолеты – ерунда. Американцы если нападут, то запустят в нас ракетами. Оружие победы – это ракеты. Вот чем по-настоящему и будем мы воевать с американцами. У нас межконтинентальные, баллистические. У американцев что? Таких как у нас у них, конечно же, нет. У них постоянные неполадки на ракетных стартах. Так пишут в газетах, говорят по радио. Какие-то ракеты у американцев все же есть. Это правда.
   Мы непременно победим их. Только как быть с нашими разведчиками?
   Они попадут под наш ракетно-термоядерный обстрел. Перед началом войны их вывезут в Советский Союз. Как? Скорее всего домой они вернутся на наших ястребках. Реактивных, сверхзвуковых. Пока это огромный секрет. Мало ли что.
   "Ты убил Исмаил-бека!" – шпион-басмач наставил пистолет на раненого пограничника. Рядом переминался расседланный конь пограничника.
   Раненый еле слышно прошептал:
   – Орлик, скачи…
   И Орлик, умный и добрый пограничный конь поскакал на заставу.
   В столовую битком набились пацаны с нашего и окрестных дворов.
   Пацаны сидели на стульях, диване, на полу и смотрели телевизор.
   Я придумал продавать билеты на телевизор. Нехорошо просто так пускать пацанов смотреть телевизор. Пришлось нарезать бумагу и разрисовать входные билеты. Продавал я билеты по рублю. Для друзей заготовил специальные пригласительные билеты и строго предупредил:
   "Без пригласительного входа нет!". Выручку забирал Доктор. Это еще ничего. Плохо было то, что он нарушал порядок. К примеру, прибежала
   Жумина сестра Ратайка. Держит в руке рубль, а все билеты проданы, да и сесть уже некуда. Говорю ей: "Не пущу. И билетов нет, и места все заняты". Ратайка разревелась.
   Из детской вышел Доктор и все поломал: "О, девочка, проходи". И рубль себе в карман.
   Скоро однако платное кино закончилось. Папа непонятно для чего отдал наш "Темп-2" в Союз писателей. Позже и вовсе все полетело верх тормашками. Дживаги купили новенький "Темп-3" и стали пускать на телевизор без билетов всех подряд.
   Мало того, телевизор стоял уже и в нашей школе.
   Старшина Смолярчук бежал по горам за шпионом Белограем. Плот несся по бурлящей Тисе, проскочил под низким мостом. Догонит
   Смолярчук Белограя? Старшина погладил овчарку, прошептал ей на ухо что-то, отстегнул поводок.
   Я долго ждал этого момента.
   – Сейчас он крикнет "фас"! – закричал я.
   Школьный актовый зал недовольно уставился на меня. Это еще что за челдобрек мешает смотреть кино?
   В июне 59-го дядя Ануарбек закончил учебу в Академии и получил должность секретаря Обкома партии по пропаганде в Алма-Ате. Мы переехали к себе, на Дехканскую.
   Пират, как сказали бывшие квартиранты, сбежал от новых хозяев через месяц после нашего переезда в квартиру Какимжановых. Будку
   Ситкиного найденыша занимала бестолковая рыжая дворняга.
   В своем доме надо было всем заниматься самим. Родители надумали избавиться от печек в комнатах и соорудить отопление от одного источника. Отцу рекомендовали опытного котельщика Ацапкина.
   Котельщик сварил змеевик, соединил все тем же автогеном трубы.
   Работы оставалось на три дня и Ацапкин взял на пятницу и субботу перерыв. Папа засомневался и позвонил дяде Боре (мамин брат с полгода как перевелся в Алма-Ату). Дядя прислал из Госбанка опытного теплотехника.
   Банковский специалист расстроил родителей.
   – Где вы откопали этого сварщика? – спросил он и пояснил. – Как только растопите печку – трубы разорвет к чертям собачьим.
   Специалист говорил еще что-то про тепловую компенсацию, как во дворе появился Ацапкин. Котельщик выложил на садовый столик газетный кулек с виноградом и стал объяснять, почему он не прищел с утра.
   Виноградинки прозрачно светились на солнце, а теплотехник напирал с разоблачениями на Ацапкина.
   За те несколько дней, что Ацапкин работал над водяным отоплением, мы сдружились с ним. После работы он садился с нами ужинать, рассказывал о себе, жене, детях. Ацапкин цыган и охотно соглашался с папиным заявлением, что самое главное для человека быть человечным.
   Ацапкин, верно, соглашался с отцом из вежливости, думал я, и потому что сам по себе был добрый человек. Вот и сейчас он принес виноград, потому что за несколько дней мы с ним стали близкими людьми. А папа вместо того, чтобы вспомнить недавние слова про человечность вместе с человеком из банка со злостью цеплялся к цыгану из-за ничего не стоящей вещи.
   Человек перестарался со сваркой. Ну и что? С кем не бывает? Я не понимал отца. Ему то зачем присоединяться к теплотехнику? Пусть себе наседает на Ацапкина без папы. Он то человек постороннний. Ацапкин же нет. А папа… Можно ли из-за каких-то труб рвать с близким человеком? Я представил как Ацапкин пришел на базар выбирать для нас виноград. Теперь виноград на столе был жалостливо нелеп. Интересно, заберет он после всего виноград с собой?
   Виноград Ацапкин оставил, но больше мы его не видели. На следующий день дядя Боря прислал других работников.
   Из Чимкента вернулся Доктор. Новый учебный год он начинал уже в политехе. Меня и Джона родители перевели в школу на 5-й линии, Шеф остался доучиваться на старом месте.
   Поменял место работы и папа. Его приняли ответорганизатором в
   Совет Министров.
   Как и нам, родителям понравилось жить в картире с удобствами. Они придумали план, как получить квартиру в центре. Председателем
   Совмина был мамин земляк Жумабек Ташенев. Он взял на работу отца с обещанием, что не далее, чем через год мы получим новую квартиру.
   Спустя полгода после перехода в Совмин отца приняли и в Союз писателей. Известие о зачислении отца в писатели мы, браться перенесли равнодушно. Союз писателей далеко не Совет Министров. Хоть мы и понимали незначительность должности ответорганизатора, но
   Совмин есть Совмин.
   Дом наш стоял на углу. Впритык с нами, с улицы Кирова жила одинокая старушка. Коварная бабушка-немка. Я залез на забор и поедал с веток, завалившегося с ее двора дерева, черешню. Бабулька выросла передо мной со своей стороны забора.
   – Что тайком ягоду рвешь? Ты же не вор. Заходи ко мне и ешь, сколько влезет.
   В самом деле, я еще не вор и обрадованный побежал к старушке. Во дворе она меня поджидала с прутом.
   Родины, что соседствовали с другой стороны, занимались непонятно чем. Большой сад, огромный дом, высокий забор, широкие ворота. К ним я зашел, когда умер старший Родин.
   Во дворе переговаривались старушки. Пришел с матерью и Валька
   Молчанов.
   – Что в дом не заходишь? – спросил Валька.
   – А можно?
   – Можно. Заходи.
   В тесной, с низким потолком, комнате стоял странный запах.
   Покойник ли источал его, или кто-то что-то там нахимичил, но запах был такой, что надо было срочно возвращаться на воздух.
   Старик Родин лежал в гробу с мраморным лицом. На лбу белая повязка. Для чего она? И вообще для чего я сюда пришел?
   Во дворе Вальки не было. Он стоял за воротами с пацанами и предупредил:
   – К вам кто-то приехал.
   У дома стояла "Волга" из Госбанка. Приехал дядя Боря.
   Дядя привез сестру Шарбану.
   Все собрались во дворе. Тетушка держала за руку папу и приговаривала: "Кудай блед". Дядя Боря молча смотрел по сторонам.
   С крыльца ругалась на Шарбану матушка. С бегающими новогодней гирляндой, глазами, тетушка торопливо оправдывалась. Шарбану со свистом и ревом вбирала в себя воздух, без умолку тараторила, плакала навзрыд. Шкодно у нее получалось. Дядя Боря подошел к маме.
   С другой стороны встал папа. Они уговаривали матушку простить
   Шарбану. Мама не унималась. Дядя Боря махнул рукой и отошел. Папа твердил: "Болды, болды…".
   Поносила матушка сестру за какую-то неблагодарность и обзывала ее: "Кара бет! Коргенсиз!". Тетушка всплескивала руками, сквозь слезы смеялась от маминой непонятливости и никак не могла втолковать, как глубоко неправа старшая сестра.
   Вдруг она затихла и поманила меня к себе. Сняла с запястья часы и, вложив мне в ладонь подарок, свернула мои пальцы в кулак: "Это тебе на память обо мне". И трубно заревела: "У-а-а-у…!" Я испугался. Она, что, собралась умирать? Но часики были аккуратные, миниатюрные, змеился сверкающей цепочкой браслет.
   Оплакивать тетушку некогда. Я вылетел со двора.
   Валька Молчанов с пацанами еще не ушли и крутились у ворот Родиных.
   – Гляньте, что у меня…
   – Ни фига себе! – протянул Молчанов. – Дай позырить… Да они же золотые! Смотри, и проба есть.
   – А ты как думал?
   – Чьи?
   – Мои.
   – Твои?! – Валька криво усмехнулся. – Знаем, какие твои… У мамаши спер.
   – Сдурел? – обиделся я. – Тетя подарила…Законно.
   – Законно? А что ж она дамские подарила?
   – Ну… – я задумался, – Других с собой не было.
   Я пошел к себе. Дядя Боря и папа продолжали успокаивать маму.
   Первый вал прошел. Матушка еще отплевывалась, но ворчала уже больше по инерции. Тетушка смеялась и что-то рассказывала отцу. Папа хитро улыбался. Дядя Боря растоптал недокуренную сигарету и повернулся ко мне. Посмотрев пристально в глаза, вдруг резко и зло спросил:
   – Где часы?
   – Вот они, – я вытащил из бриджей часики.
   – Дай сюда! – он продолжал смотреть на меня так, будто я и в самом деле стянул их у тетушки.
   Новая школа нагоняла тоску и воспоминания об оставленном классе.
   Учительница Клавдия Васильевна разговаривала с отцом почтительно.
   Папа смотрел на огромную училку снизу вверх и не находил в ней ничего такого, за что можно было бы не любить ходить каждое утро в новую школу.
   Клавдия Васильевна щедро ставила мне двойки. Двойки можно пережить. Труднее вынести другое. В новой школе ребята были не те. В оставленном мной первом "В" пацаны все знали, все понимали. С ними было легко. Здесь же пацаны восторженно-смурные.
   А девчонки?
   Здесь не было 2-85.
   Новые друзья быстро привыкли слушать мои пересказы фильмов. Они может и догадывались, что столь много неизвестных им картин я не мог просмотреть, но слушали, не перебивая, внимательно.
   Вовка Полывянный просил после уроков: "Расскажи кино".
   – Проводишь до дома?
   – Ага.
   От пятой линии до дома идти минут двадцать-тридцать. С учетом основных эпизодов фильма возвращение затягивалось.
   О чем я рассказывал Полывянному и другим? О самом главном. О том, как наши ловили шпионов.
   – Пах! Он упал… Подоспели наши… И как начали косить из пулемета. А в пулемете сто тысяч патронов.
   – Ух ты…! – Полывянный заморгал глазами.
   Сто тысяч? Нечаянно я попал в точку. Как раз о таком количестве патронов и мечтал Полывянный.
   Подходя к дому, я быстро приканчивал картину – в две секунды убивал всех шпионов и объявлял: "Конец фильма". Застигнутый врасплох внезапным концом, Полывянный спрашивал: "Завтра еще расскажешь?"
   Однажды я привел его домой и прочитал наизусть считалку. Считалка была такая: "Одиножды один – шел гражданин. Одиножды два – шла его жена…". И так до десяти. Вова слушал меня и что-то там чертил на бумажке.
   На следующий день на уроке пения я раскрыл тетрадь. На промокашке рукой Полывянного было начертано: "Ребенок п…ды лезет". Я закрыл тетрадь и перхватил взгляд соседки по парте. Она выхватила тетрадь.
   Я просипел: "Отдай".
   – Не отдам.
   Клавдия Васильевна подошла к нам, и, продолжая петь, вопросительно посмотрела на мою соседку. Та раскрыла тетрадь.
   Учительница качнула головой и, вытягивая "куст ракиты над рекой" забрала промокашку.
   На перемене мы остались в классе вдвоем.
   – Ты соображаешь, что наделал?
   – Это не я.
   – Как это не ты? А кто?
   – Это Полывянный…Я не знал…
   Она выглянула в коридор: "Полывянный, ко мне!"
   Вова засопел.
   – Это… Это не я.
   – Кто же тогда?
   – Он. – Полывянный ткнул пальцем в меня.
   – Ты… Ты что?! – я разлетелся на осколки. – Ты же написал! Я такое не пишу!
   Полывянный поправился.
   – Он меня научил. А я…Я писал… Еще он говорил, что у него дома много всяких таких…
   Ну, гад. Про такое я ему не говорил
   Клавдия Васильевна повернулась ко мне.
   – Что теперь скажешь?
   – Да не учил я его. Врет он все. Рассказал просто так… а он…
   – Что будем с тобой делать?
   – Это…Я больше не буду…
   – Хватит! Пусть завтра отец придет.
   – Клавдия Васильевна, это брат меня научил.
   – Какой еще брат?
   – Да… Учится у нас…в шестом классе.
   – Все равно передай отцу, чтобы завтра пришел.
   Отцу я рассказал все, как было. Скрыл только, что повесил считалку на Джона. Папа кивнул головой. Ладно.
   – Ваш сын меня убил… – Клавдия Васильевна не жалела красок. -
   Что взять с Полывянного? Но сын уважаемых родителей и такое… В голове не укладывается.
   Чем это я ее убил? Двоек она мне в дневник наставила не меньше, чем Полывянному.
   За считалку папа мне и слова не сказал. Все как будто бы закончилось хорошо. Если бы не давал покоя поклеп на Джона. Попадет ему. Я собирался предупредить брата, но передумал. Побъет как собаку.
   Месяца через два я признался.
   Он даже не разбалделся.
   – А это ты…Что-то такое классная у меня спрашивала. Фуфло все это.
   Без телевизора плохо. На Дехканской без него плохо вдвойне. Через несколько домов от нас жили братья Абаевы. В их доме телевизор был.
   Я спросил младшего из Абаевых: "Алька, фамилия у тебя вроде казахская, но вы с братом на казахов не похожи. Кто вы?"
   – Мы – бухарские евреи.
   И такие евреи бывают. Но евреи есть евреи. Все они светлые. А
   Абаевы черные как мамлюки. К тому же отец у Альки работал сапожником. А евреи не работают сапожниками.
   Я попросился к Абаевым на телевизор.
   Отец Альки, угрюмый бидулян смотрел кино, лежа на кровати. Мать в ночной сорочке сидела рядышком.
   Жанна Прохоренко попалась на глаза караульному. Владимир Ивашов не знал, что делать и тут из вещмешка выкатилась консервная банка.
   Караульного взяли завидки.
   – Тушенку жрете…
   В этом месте мать братьев Абаевых соскочила с кровати и принялась крутить ручку настройки телевизора. Это она зря. Телевизор и без того хорошо показывал, а она крутит ручку, экран загораживает.
   Ивашов бегал по опустевшему перрону. Не успел. Поезд ушел без него, увозя с собой Прохоренко. Все зря. "Алеша…!" – с высокого моста счастливо кричала Жанна Прохоренко.
   Надо же. Опять какая-то напасть бросила Алькину мать с кровати к телевизору и вновь она начала крутить ручки. С этим надо кончать.
   Словно подслушав мои мысли, с кровати спрыгнул старший Абаев. Он подскочил к жене, заехал ей пинком в зад, и спокойно улегся. Алькина мама сдавленно охнула, присела и нароскаряку засеменила на свое место.
   Больше она не мешала смотреть.
   Я ждал возвращения папы с родительского собрания. Вроде ничего такого за мной нет, если не считать считалки. Однако двоек я нахватал на два года вперед.
   Отец вернулся из школы задумчивый.
   – Молодец, балам. – Он поцеловал меня. – Ты отличник.
   Отличник? Клавдия Васильевна хватила через край. Я пригнул голову. Что ж, отличник так отличник. Ничего не поделаешь. Я догадался, что для меня самого лучше нигде не трезвонить в кого меня обратила Клавдия Васильевна. Я понял, почему она так сделала и помалкивал.
   Родители продавали дом. Исчезновение дома было главным условием получения квартиры. Нуждающихся в жилье было полно. И если бы кто доложил куда следует, как ответорганизатор получает квартиру, имея при этом собственный дом, попало бы и отцу, и Ташеневу. Председатель знал, что дожидаемся квартиры мы не на улице и по любым правилам не имел права давать нам жилье.
   Продали дом быстро и коротать до переезда время устроились в коттедже третьего Дома отдыха Совмина. Дом отдыха в черте города, а за забором благодатное раздолье – яблони с грушами, ежевика, речка под боком. Центральное место – беседка с биллиардной. C утра до вечера пропадал в беседке Доктор, приобщился к биллиарду и Ситка. Из постояльцев ближе всех сошелся с Доктором писатель Юрий Д. Вечерами в комнате писателя собиралась шумная компания. Возрастом, увлечениями разные собирались у писателя постояльцы; объединяло их умение пить. С недели две Доктор засиживался у Д. до утра, пока на горизонте не появилась Галя.
   Студентка мединститута приехала на воскресенье к подруге и оказалась тем самым человеком, ради которого брат забыл и про писателя, и про всех его друзей.
   Шутки Доктора нравились Гале. Она нежно улыбалась, обнажая мелкие бисерные зубы. Что до меня, то когда я думал о ней, то мне хотелось, чтобы именно сейчас открылась дверь и на веранду вошла Галя.
   И она неслышно входила, тихонько сидела и всем домашним было хорошо и уютно. Доктор занимал ее непрерывной трескотней, Галя не выдерживала и смеялась взахлеб. Чувствовалось, что нравится ей
   Доктор, вся наша семья. Брат переменился, и как будто понимая, что
   Галя подарок судьбы, вел себя осмотрительно.
   Иногда с Галей беседовал папа. Она рассказала, что приехала на учебу из Кентау, где отец ее руководил горсоветом. Мама однако не обольщалась. Она то ли чувствовала, то ли наперед житейским умом предвосхищала, что сыну ее не дано оценить полной мерой девушку, почему и не строила на счет Гали далеких планов.
   Лето 1960-го было долгим летом. Я уже успел отбыть смену в пионерлагере МВД, а лето еще не миновало и срединной отметки. Каждый день у мамы дела. Варила до обеда варенье, после двух начиналось хождение по магазинам в поисках одежды для Доктора. В один из вечеров вернулась на дачу, нагруженная узконосыми туфлями, чехословацким костюмом и шикарнейшим пальто-реглан в придачу.
   Дети сотрудников управления делами Совмина купаться ходили на пруд у автобусной остановки "Мост". Возвращался я с купания с Илькой и Адькой Кунанбаевыми. Нам оставалась пройти всего ничего, как у ворот Дома отдыха МВД дорогу нам преградила стайка загорелых пацанов из местных. Командовал ими долговязый лет четырнадцати.
   Кругом были люди, но для долговязого и его компашки подмолотить нас в темпе ничего не стоило. Побьют ни за что и уйдут себе спокойно. Мы перетрухали.
   Долговязый с подмолотом не торопился и заговорил о тяжело больной матери друга. Получалось при этом, будто в беде друга долговязого виноваты как раз братья Кунанбаевы и я.
   – А вы дети шишкарей. – Длинный ткнул пальцем в грудь Ильке.
   Старший Кунанбаев побледнел. – По морде не хотите?
   Первым сообразил я.
   – Вот эти, – я показал пальцем на Ильку и Адьку, – дети управляющего делами.
   Илька всполошенно завопил:
   – Нет, нет! Это Першин управляющий!
   Я возмутился наглостью Ильки.
   – Он врет! Першин заместитель его отца.
   Илька пообещал сказануть отцу про больную мать друга долговязого и долговязый неожиданно раздобрился и отпустил нас небитыми.
   Родителям взбрело меня и Джона пристроить в интернат. С моим зачислением в инкубаторские возникли проволочки: в Гороно перенесли мой прием на начало Нового года и в казенном доме нашлось место только для Джона. Родители уговаривали его потерпеть полгода, а там, мол, по получении квартиры Джон вернется домой и будет учиться в обычной школе. Джон не упрямился. Не в жилу при живых родителях, хотя бы и на полгода становиться инкубаторским, но раз надо, так уж и быть, – он согласился потерпеть. С другой стороны, вздумай Джон артачиться, родители все равно бы добились своего.
   Джон приходил домой на воскресенье и рассказывал о царящих среди инкубаторских порядках. Рассказывал он смешно, но при этом было заметно, что Джона не на шутку тяготит пребывание среди обиженных детей. Интернатовские все равно, что детдомовские и сколько им не говори, какие они хорошие, но так или иначе все они как один проникаются мыслями о том, что в реальности никому они не нужны.
   Мама успокаивала Джона, говорила, что в действительности это не так, Джон в ответ в задумчивости молчал. По глазам было видно, что временное удаление из дома приводило его к преждевременным открытиям.
   Но пока до перевода Джона в интернат оставался месяц, мама повела меня в музыкальную школу. В музклассе за низеньким пианино "Шольце" меня экзаменовал худощавый, с нервическим лицом, русский мужчина лет тридцати.
   – Так… Повтори за мной. – он несколько раз хлопнул в ладоши.
   Прохлопал я как умел. Преподаватель удивленно посмотрел на меня и маму.
   – Теперь попробуй за мной напеть вот это.
   Спел я громко и с чувством. Так громко и задушевно я никогда еще не пел. Экзаменатор задумался и заиграл на фано мелодию.
   – Сможешь повторить?
   Почему бы не повторить? Я открыл рот: "Та-та-та-ту-ту-а-а-я".
   Получилось что-то вроде "абарая-а-а".
   Музыкант взял сигарету, вздохнул и закурил.
   – У вашего сына что-то со слухом…
   – Да-а…- согласилась мама.
   – Вы меня не поняли. – Мужчина отвел глаза в сторону и сказал. -
   Он нам не подходит.
   Матушка качнулась на стуле. Стул скрипнул, мама внимательно изучала музыканта.
   – Как не подходит?
   – Кроме того, что у него нет слуха, – преподаватель твердо и уверенно смотрел на маму, – ваш сын полная бездарность.
   – Фуй…! – Матушка отмахнулась и облегченно выдохнула. – Ничего, научится.
   – Научится?! Да вы что? – Музыкант терял выдержку. – У нас учатся одаренные дети. Мест не хватает и мы отказываем в приеме способным… А вы привели… – Преподаватель сочувственно посмотрел на меня. – Талант нужен! Понимаете, талант!
   – Талант? – мама легкомысленно усмехнулась. – Ерунда… Сын мой научится.
   – Да никогда он не научится! – Музыкант перестал владеть собой. -
   Этому нельзя научиться! – отчеканил экзаменатор.
   Тут то мама все и поняла.
   – Вам звонили из Совета Министров?
   Преподаватель кивнул: "Звонили".
   Мама подалась вперед, стул вновь скрипнул, и наставительно сказала:
   – Молодой человек, не шутите со мной. Понятно?
   Преподаватель оказался слабак и позвал на помощь директора школы.
   Директор пришел и тоже отказался шутить. В школу меня приняли.
   Мы шли через парк к автобусной остановке и я, представив, что меня ожидает в сентябре, заныл: "Мама, ничего у меня не получится".
   – Не бойся. Трудись и все получится.
   – Сказал же учитель: талант нужен.
   – Что понимает учитель? Надо только хотеть и трудиться.
   На даче первым узнал о новости Шеф.
   Я попытался рассказать, как все произошло.
   – Сказали, что я плохо слышу.
   Он ни капли не удивился моему зачислению
   – Приняли? – и, дав мне шелбана, успокоил.- Не трухай! Бетховен тоже был глухопердей.
   Мама торжествующе всплеснула руками.
   – Бетховен глухопердя болган? – переспросила она и мстительно сощурила глаза. – Ба-а-се… А-а…Подлес…
   – Кто подлец? – спросил Шеф.
   – Анау…Школдан… Издевался надо мной… Ла-адно…Я ему покажу.
   Шеф обнял матушку.
   – Не выступай. Ему, – он кивнул на меня, – там учиться.
   Учиться в музыкалке не пришлось. Добираться из школы до Дома отдыха было не просто – в музыкальную я не успевал.
   Я вернулся к себе в "В" класс. Галина Федоровна посадила меня с новеньким. Им был Кенжик, ворчун и большой фантазер.
   Иногда папа заезжал за мной на дежурной машине. В тот вечер я сам пришел к нему на работу. Папа дежурил и после восьми за нами должна была прийти машина.
   На лифте поднялись на пятый этаж. В комнате дежурного отец показал на телефоны. Городской, вертушка, ВЧ.
   – Что такое ВЧ?
   – Высокочастотная связь. Смотри: сейчас сниму трубку и за десять секунд мне дадут Москву.
   – А Ташенев где сидит?
   – В соседней комнате.
   – Можно посмотреть?
   – Нет. Туда нельзя.
   Если я добирался до дачи на автобусе, родители встречали меня на остановке. На улице темно, а внутри Дома отдыха над дачными дорожками горели фонари. Яблоневые аллеи третьего Дома отдыха