Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   – Нет! – рявкнула мама.
   – Я попрошу друга Нуртаса – Эдика Шалгимбаева. – сказал я.
   Надо срочно удалить из дома Ситку Чарли. Я побежал в соседний дом.
   – Тетя Марьям, убили Нуртаса. Позвоните в больницу. Пусть вызовут к себе Улана.
   Соседка охнула и записала телефон третьего отделения.
   Минут через сорок вернулись Сайтхужинов, Аблезов. В квартиру с ними зашел Большой.
   – Да, это Нуртас, – сказал он, как отряхнулся.
   – Кто его убил? – спросила мама.
   – Бисембаев.
   – Где он?
   – В машине. Мы его взяли в доме братьев Котовых. – Сайтхужинов развел руками. – Апай, что нам делать? Застрелить его?
   – Где Омаров?
   – Тоже арестован.
   Словно что-то почувствовав, заглянул Жарылгапов. Заходить не стал, всего лишь сказал по-казахски: "Хоть руки у него остались чисты. И на том спасибо".
   Пришли Хаки, Серик Касенов, Аблай Есентугелов.
   Матушка не до конца поняла, что произошло, потому что сказала писателю: " Аблай, помоги наказать милицию".
   Есентугелов поднял руки.
   – Зачем? Шакен, ваш сын не работал, пил…
   Мама не узнавала своего фаворита.
   – Аблай, какое тебе дело работал или не работал мой сын? Пил или не пил? Я говорю тебе: будь человеком!
   Хаки вывел меня в коридор.
   – Что этот Аблай говорит? Разве можно такое говорить?
   Можно или нельзя, мне теперь не до этого. До меня начинало доходить что же с нами произошло.
   – Хаким, Серик! Надо сообщить Вовке Короте.
   Коротя работает в геофизической экспедиции за городом. Номер домашнего телефона знал только Шеф. Дома у него никого не было, но записку в дверях я не догадался оставить.
   …Проснулся в первом часу ночи. Мама спала у себя в столовой, на кухне тетя Шура с Муркой Мусабаевым.
   – Бекетай, вечером я разговаривала с Шарбану, – тетя Шура не нашла другого случая сообщить мне о таком важном событии, как разговор с Шарбанкой. – Я ей говорю: "Убили Нуртаса, агатай тяжело болен, а она мне: у Шаку мебель, сервизы…".
   – Тетя Шура, зачем вы мне об этом рассказываете?
   – Бекетай, у тебя ступор.
   Мурка молчал, я курил.
   – Бекетай, ты куришь одну за одной… – тетя Шура не умолкала, -
   Нуртас пролежал в морге без холодильника восемь дней…
   – Тетя Шура, я вас прошу…
   – Нет, ты выслушай меня.
   – Что?
   – Завтра привезут Нуртаса и он будет припахивать.
   – Почему?
   – Я говорю, завтра будет уже девять дней, как тело Нуртаса в морге без холодильника.
   – Ну и что теперь?
   – Ничего. – вошел в разговор Мурка. – Бек, ты не сталкивался с такими делами, но это обычное явление. Будет сильно вонять.
   … С утра пасмурно. К девяти пошел мелкий снежок и через час прекратился. Надо найти Доктора и Коротю.
   – Можно взять вашу машину? – спросил я у тети Раи Какимжановой.
   – Зачем тебе машина?
   – Ребята съездят за Нуржаном и другом Нуртаса.
   – Ох, друзья, друзья… Где же они были, когда Нуртас погибал? – тетя Рая вздохнула. – Машину, конечно, возьми.
   – Берька, – сказал я Пельменю, – поезжай на жанатурмыские дачи.
   Разыщешь там Доктора, потом смотайся к Вовке Короте. Он работает в какой-то экспедиции рядом с остановкой "Новостройка".
   – Эту экспедицию я знаю.
   – Привези обоих.
   Пельмень плутал с час по дачам, Доктора не нашел, но Коротю привез.
   Сайтхужинов помогал Большому с оформлением паспорта, за Нуртасеем поехали Мурка Мусабаев, Витька Варвар, Серик Касенов, Хаки, двоюродный брат Коля и еще какие-то родственники.
   За всем не уследишь, да и сами мужики не догадались напомнить мне о мыле, одеколоне и пудре.
   Каспаков молчал, Шастри сказал два слова: "Будь крепок", Руфа говорил, что ничего не поделаешь, надо теперь думать родителях, потому правильней было бы не изводить себя.
   Гроб внесли и поставили на стол в маминой комнате. Шеф закрыт красным плюшем.
   – Я хочу посмотреть на него.
   Тетя Загиля протестующе подняла руку.
   – Может не надо?
   – Нет, я хочу посмотреть.
   Тетя Загиля открыла лицо. Да, это Шеф. Под правым глазом две или три открытые, вывернутые наружу, ранки.
   Никакой вони, никакого постороннего запаха от Шефа не исходило, но я не решился поцеловать.
   В пятницу после обеда Каспаков пришел с Надей Копытовой, Ушкой,
   Алимой и Умкой.
   Я рассказывал женщинам о милицейской засаде.
   Каспаков перебил меня: "Как ты выражаешься? Менты, стволы… Что, других слов не знаешь?".
   Умка набросилась на него:
   – А ну прекратите! Вы куда пришли? Нашелся тут… Святоша!
   Я вышел из комнаты. Прикрыв дверь, за мной проследовала Таня
   Ушанова.
   – Ты не обижайся на него. У Жаркена неприятности. Позавчера его сняли из секретарей партбюро.
   – Я не обижаюсь.
   Дверь в столовую распахнулась. Мама пошла на кухню. В комнате продолжала бушевать Умка.
   – Я с Нуртасом встречалась один раз. Мне этого было достаточно, чтобы увидеть и понять, что он настоящий мужчина. И вам, дорогой
   Жаркен Каспакович, прежде чем открывать рот, советую думать.
   Каспаков молчал.
   – Мне ли не знать, что вы за человек? – спросила Умка и сама же ответила. – Лицемер с партбилетом, – вот вы кто!
   Мурка Мусабаев провел две последних ночи у нас. Прощаясь сказал:
   "Ты это… Со своим горем ни к кому не лезь. Люди не любят этого…
   А я… Я больше к вам не приду".
   В субботу распогодилось. Я открыл окно. Светило Солнышко, теплынь. Под окнами с цветами прошел мужчина с цветами, дверь в продмаге через дорогу не закрывается.
   8-е марта.
   В комнату зашла мама.
   – Собирайся. Поехали к отцу.
   – Я не поеду.
   – Кому говорят: поехали!
   Решено, если вдруг папа спросит, отвечать, что Шеф завербовался и уехал неизвестно насколько в дальние края.
   В одной палате с папой пожилой русский. К нему пришли жена, дочь со свекром. Дочь побежала за посудой для цветов, жена расставляет на тумбочке банки с соком. Отцу не до расспросов. Для инсультника главное лекарство – уход. Без него за десять дней папа зарос как бродяга. Я попытался побрить его. Бритва "Харьков" с трудом сняла первый слой, папа вспотел и попросил глазами: "Хватит. Больше не надо". С ним занимается логопед. До восстановления речи еще далеко, хотя понять, о чем он говорит, уже можно.

Глава 37

   … Целовались вдвоем
   …Я открыл дверь. На площадке в синюшных потеках с шапкой в руке
   Сашка Соскин. Сто лет не виделсь.
   – Откуда узнал? – спросил я.
   – В цветочном сказали.
   – Слушай, это не ты случайно с Нуртасом приходил к Большому?
   – Я, – ответил Соскин.
   Телевизор был включен и Сашка ни с того ни сего стал подпевать певцу из праздничного концерта.
   – Потом что?
   – Потом? – переспросил Соскин и ответил. – Все эти дни я был вместе с Нуртасом. Ездили к Короте за деньгами.
   – И…?
   – В час или в два я ушел домой.
   – Двадцать седьмого?
   – Двадцать седьмого.
   Соскин ушел и оставил меня без курева – после него я не нашел пачки "Казахстанских", что лежала на телевизоре.
   Умка принесла блюдо с чак-чаком.
   – Тетя Шаку, семь дней давно прошло, но все равно… Символически.
   – Спасибо.
   – Тетя Шаку, а жалко, что муллу не пригласили.
   – Наверно.
   – Если бы мулла прочитал намаз, стало бы легче.
   – Возможно.
   Доктор, как говорил Шеф, в город приезжает часто. Если он до праздника наведался в центр, то ему все известно. Нет, он еще ничего не знает. Знал бы, – обязательно пришел домой. Хотя… "Он то знает, что было до 27 февраля, – подумал я, – потому и не приходит домой".
   Ближе к ночи пришел Большой.
   – Эдик, приходил Соскин.
   – Кто это?
   – Помнишь, ты рассказывал, как Нуртасей приходил к тебе с каким-то соседом Сашей?
   Большой наморщил лоб.
   – Да, да. Мне он сразу не понравился.
   – Он говорит, что был с Нуртасом все эти дни. И в тот день ушел с квартиры Меченого в час или в два.
   – Может быть. Ты мне скажи: где Доктор?
   – Не знаю.
   – Что он делает? – Большой стучал пальцами по столу. – Про
   Искандера что знаешь?
   – Сидит.
 
   Водка помогала плохо. И пьяному, и трезвому снился Шеф. Он лежал с запрокинутой навзничь головой в огороженном штакетником, палисаднике, у заброшенного домика, в густой траве. Лежал с пустыми глазницами и еле слышно разговаривал со мной. Разобрал только одну фразу: "Вот видишь…".
   Пью без перерыва вторую неделю подряд. Пустые глазницы Шефа преследуют и наяву.
   Летний дождь…
   Приходила мать Кеши Сапаргалиева. Шеф говорил про нее: "Тетя
   Фатиха добрая". Сам Кеша не пришел. Твой уход указывает на твое истинное местоположение. Опять же, если бы папа был здоров, возможно все и не так выглядело бы. Хотя как знать. К примеру, старший товарищ отца – Г.М. прислал к маме вместо себя жену. Пришел и Джубан
   Мулдагалиев. Так бы может быть и не пришел, но несколько дней назад
   Мулдагалиев стал первым секретарем Союза писателей Казахстана.
   Положение обязывало. Я излишне придирчив к людям.
   Маме, и уж тем более, мне, они ничем не обязаны.
   Матушка не может сосредоточиться на главном, помешалась на
   Сайтхужинове.
   – Джубан, ты депутат Союза… Помоги наказать милицию.
   Мулдагалиев обнял маму.
   – Шакен, обязательно помогу.
   Вчера матушка была прокуратуре. Ее признали потерпевшей.
   Следователь Рыбина квалифицировала убийство по статье 88, часть третья – "Убийство с особой жестокостью". Зашла мама и к прокурору района. Он нахамил и выгнал ее из кабинета.
   Большой говорит, что Бисембаев был не один.
   – Он трус, – сказал Большой. – Один бы он ни за что не полез.
   Трус не трус, но он же начал с того, что ударил несколько раз газовым ключом сзади. Для этого не обязательно надо быть еще с кем-то. Следы борьбы, как говорил Иоська Ким, указывают на то, что
   Шеф и после ударов по затылку бился за жизнь. В какой- то момент силы покинули его и он… прекратил сопротивляться. Я не мог отделаться от воспоминания о разговоре с Большим в тот день, когда он предложил мне поискать Шефа, а я, тогда про себя послав брата в задницу, ответил: "Да ну его…". Похоже на то, что сказал я как раз в тот момент, когда Шеф дрался за жизнь.
   Пройдет еще семнадцать лет, прежде, чем я получу небольшое представление о силе власти бессознательного и пойму, почему мне не давали покоя воспоминания и о порванной мной рубашке Шефа, и о брошенных в суете злобы неосторожных фразах.
   – Эдик, удастся нам добиться расстрела для Бисембаева? – спросил я.
   – Что ты?! – замотал головой Большой. – Нуртас не работал.
   – Какое имеет отношение к делу, работал он или не работал?
   – Прямое! Личность потерпевшего для суда имеет решающее значение.
   Был бы Нуртасик непьющий, образцовый работяга с Доски почета, так и разговора нет. Можно было бы поднять шум, писать письма от общественности, тогда суд с удовольствием приговорил бы к вышке
   Бисембаева.
   – Но у Бисембаева три судимости. Это разве не играет роли?
   – Роль играет. Но, помяни мое слово, дадут ему лет семь – десять.
   Никак не больше.
   … От жизни перемен
   Джона перевели с Каблукова на Сейфуллина. Я отнес ему и Ситке передачу, оставив ее у буфетчицы третьего отделения на проходной.
   Возвращался по Курмангазы, и, не доходя опорного пункта, увидел
   Соскина. Он шел через двор сверху с тремя мужиками и смеялся. Шли они от Меченого. Соскин не мог не видеть меня, но сделал вид, что не заметил.
   Компьютер и загадка Леонардо
   Меня вызвал помощник прокурора Советского района. С Анатолием
   Крайненко заочно знаком с 72 -го года.Той зимой Кенжик проходил практику в прокуратуре и я, поджидая его, читал в коридоре стенгазету. На трех машинописных листах в газете начало статьи о следователе Забрянском. Следователя перевели в Генеральную прокуратуру страны, по следам назначения коллеги Крайненко писал о
   Забрянском так, как не принято писать в газетах, даже в стенных, о прокурорских работниках. Для Крайненко Забрянский послужил поводом для вброса суждений о людях, о жизни. Писал он, в частности, и такие слова: "Человечество подразделяется на две категории – людей аналитического ума и синтетического… Первых, – абсолютное большинство, вторых, – считанные единицы. Примеры людей синтетического ума – Леонардо да Винчи, Лев Толстой, Ленин…".
   Я поинтересовался у Кенжика: "Кто этот Крайненко?".
   – Оригинал. Сорок лет, не женат, живет один.
   Высокий светловолосый Крайненко не выглядел чудаком. Скорее, наоборот.
   – Я пригласил вас по жалобе вашей матери в прокуратуру республики.
   – Маму и меня возмущают отношение следователя Рыбиной и прокурора района Мухамеджанова к личности моего брата. В частности, подбор свидетелей преступления.
   – Это дело следствия, – сказал Крайненко. – Меня же интересуют действия милиции.
   Вот ваша мать в жалобе пишет, что…
   – Было такое. Сайтхужинов и другие оперативники нанесли нам моральную травму.
   – Совершенно верно.
   – Вы что всерьез полагаете, что за засаду они понесут наказание?
   – Понесут, – сказал помощник прокурора. – В любом случае я буду добиваться для них строгого наказания.
   – Посмотрим.
   Мульмуки надык,
   Мульмуккик…
   Если и на работе не убежишь от себя, то дома уж точно. На работе люди и, по крайней мере, там, за общением, хоть на время, но забываешь о том, что неотрывно ходит за тобой в родных стенах.
   Каспаков продолжал гудеть трансформатором постоянного тока. В мое отсутствие его успели вывести из партбюро. Те, кому доводилось встречаться с ним в коридорах института, говорили: "Жаркен превратился в тень".
   Новому секретарю партбюро Темиру Ахмерову мало одной жертвы.
   Следующим к расправе у него намечен Кул Аленов. За что он невзлюбил
   Аленова понять трудно. Кул в рабочее время не пьет, беспартийный, да и мужик такой, про которых говорят: "Где сядешь, там и слезешь", но от нападок парторга и у него портилось настроение.
   – Дэн у меня допрыгается, – говорил Аленов.
   – Что ты можешь ему сделать? – вопрошал Руфа.
   В том-то и дело, что ничего. Меня давно не удивляло то, как, пуще смерти друг друга ненавидящие институтские сотрудники при встрече делали вид, что между ними ничего не происходит, здоровались, улыбались, прощались с пожеланиями всех благ. "Самая лучшая политика, – говорил Ленин, – принципиальная политика".Темир Ахмеров в полном согласии с ленинскими словами сокрушал двуликую благостность институтского спокойствия. Если кого ненавидел, то с тем не здоровался, буравил тяжелым взглядом и при случае чувствительно теребил.
   Шастри ощущал прилив новых сил, жизнь у него пошла интересная, с перспективой.
   – Скоро Ахмеров сделает меня завлабом, – делился планами шалун.
   – С прежним, что будешь делать?
   – Что-нибудь сделаю, – улыбался Шастри.
   – Все таки?
   – Дам ему должность младшего научного сотрудника.
   – Думаешь, потянет?
   – Думаю, да.
   – Помнишь, как он тебя бестолочью обозвал?
   – Кто? Он? Не помню.
   – Вспомни. Мы еще с Хаки над тобой балдели.
   – Вы с Хакимом балдели? – Шастри зловеще улыбнулся. – Я покажу ему кто из нас бестолочь! В ЛТП отправлю.
   – Суровый ты.
   – Народ нельзя распускать.
   Февральская поездка Чокина на балансовую комиссию в Москву стала поворотным этапом биографии Каспакова, а легкое избрание парторгом раззадорило Ахмерова настолько, что он, не проанализировав ошибки предшественника, в свою очередь тоже потерял осмотрительность и перестал следить за собой. Первое время он вышучивал директора за глаза, а, разомлев от смирения гонимых, уже в открытую, на людях, перечил Чокину, когда же директор пытался урезонить, призывал его одуматься, то Ахмеров со злой усмешкой огрызался.
   Темир утратил чувство реальности, с ним потерял и страх. Шафику
   Чокиновичу под семьдесят и со всеми натяжками ему как будто немного и осталось директорствовать. Все так и есть. Если только не забывать, что, кроме того, что директор наш и сам знает, сколько ему лет, он прекрасно чувствует приближение опасности. Темиру Галямовичу не мешало бы лишний раз поразмыслить на тему, кто такой Чокин.
   Поразмыслить и понять, что Чокин это далеко не Каспаков. Что уж до школы, которую прошел Шафик Чокинович, то тут Ахмеров в сравнении с директором и вовсе приготовишка.
   Отцу, как и Ситке, мы ничего не сказали. Что с ними внутри приключилось, осталось загадкой, они до конца дней своих вели себя так, будто им что-то известно, но, будто понимая, что тему Шефа нельзя будоражить, хранили о нем молчание и ни разу не спросили: где их сын и брат.
   Правда, однажды Ситка Чарли сказал мне: "Шеф отсиживает срок".
   Сказал так, понимая, что засада на брата, что случилась при нем, не осталась без последствий.
   Ла-ла-лей, Ла-ла…
   Иоська Ким студент-заочник первого курса юрфака. С первой в его жизни сессией согласился помочь Кенжик. О моем однокласснике, преподавателе истории международного права, среди студентов и преподов идет молва, как не берущем на лапу. Чтобы он провел по экзаменам, достаточно хорошо и регулярно поить Кенжика.
   Ким вырос под Алма-Атой, в Иссыке. Язык и обычаи казахов знает.
   Жена у него работает кассиром в кинотеаре "Целинный", есть у него двое, детсадовского возраста, дочерей.
   Иоська жалуется на зажим по службе, на зарплату. Последняя ему не больно-то и нужна. Деньги у Кима есть и, по моим меркам, немалые.
   Гоман у него тугой от червонцев и пятерок, два раза в неделю он проигрывает в ази по двести-триста рублей, и периодически заводит разговор о том сколько, к примеру, имеет с книг Есентугелов.
   – Тысяч двести на книжке у него есть? – спрашивает старший лейтенант.
   – Больше, – отвечаю я, – раза в три, а то и в четыре, больше.
   – Миллионщик… Вот это жизнь, – вздыхает Ким. – Тут участковым работаешь, копейки считаешь.
   После засады пропала фотография Шефа, где он снялся с сослуживцами по Казоргтехсельстрою. Иоська указывает на Копелиовича.
   – Кроме него взять некому.
   – Может поговоришь с ним, чтоб вернул?
   – Копелиович ни за то не признается, что брал.
   – Как же быть?
   – Если бы он был человек, так ведь Копелиович мент поганый.
   У ЦГ навстречу шел Алим Кукешев. Обнялись.
   – Слышал, – сказал Алим. – Пошли, помянем Нуртаса.
   Поднялись на пятый этаж, в буфет гостиницы "Алма-Ата".
   – Ты знал Нуртаса? – спросил Кукешев Кима.
   – Нет. А ты?
   – В одном дворе юность прошла. Ну, давай.- Алим поднял стакан с водкой. Выпил и сказал. – Дружил я с Нуржаном, его старшим братом. А
   Нуртас… Нуртас меня недолюбливал… Однажды он на меня из-за
   Нуржана сильно рассердился, но не тронул.
   – Это правда, что Нуртас никого не боялся? – спросил Иоська.
   – Как это никого не боялся? Конечно, боялся. Боялся. Бывало и ему доставалось крепко. Для меня главное другое, – Алим затушил сигарету.. – Для меня главное, что он один шел против банды, и что друзья у него всегда были на первом месте. Конечно, боялся. – повторил Кукешев. – Но когда к нему прибегали обиженные, он не раздумывал. Нуртас знал, что кроме него, за них некому заступиться, знал, что пацаны верят в него и шел за них драться.
   Для Иоськи, выросшему среди аульных казахов, гордившемуся тем, как он, сын корейца-полевода, не встал на преступный путь, а напротив, выучился в средней школе милиции на правоохранителя, трудно понять, какими были наши дворы, а что касается Шефа, то для него, участкового милиционера, мой брат оставался типичным, как говорил Ким, "бичарой". Вслух об этом он не говорил, но, уверен я, он так думал, никоим образом не задевая Шефа. Наоборот, Иоська говорил: "За брата надо отомстить!".
   – Первым делом надо убить Омарова. – сказал Ким. – Кого-нибудь, как следует надрочи, и пусть его убьют. Не прощай… Он такое натворил и если будет жить, то ты не брат своему брату.
   – И обязательно накажите Сайтхужинова, – добавлял Иоська. – За всю свою жизнь я ни разу не встретил ни одного хорошего татарина.
   Сайтхужинов издевался над вами и мать твоя правильно бомбит прокуратуру.
   Иоська предлагает начать с Меченого. Омаров виноват в том, что организовал притон. За то, что он принял Шефа за Бисембаева, я тогда нисколько не виноватил Меченого.
   – Обознался он с перепугу… – говорил я.
   – Да ты что! – вскипал Ким. – Как можно обознаться? Чтобы убедиться в том, что перед тобой, не живой человек, а труп, надо к нему приблизиться, хотя бы потрогать его. Ты должен понять простую вещь. Омаров договорился с Бисембаевым, чтобы тот смылся. Еще день-два и Нуртаса бы похоронили в общей яме и продолжали искать, как убийцу Бисембаева… Ты хоть это понимаешь?!
   – Понимаю.
   – Когда Омарова выпустили из КПЗ, он пошел к этим… Котовым и увидел там Бисембаева. Тот никуда не смылся. Вот тогда-то Омаров понял, что Бисембаев подвел его и пересрал за себя. Снова побежал в ментуру. Сказал, что якобы перепутал.
   "Это ж каким характером надо обладать, чтобы устроить инсценировку с обознайством. – думал я. – Нет, Меченый хлипкий старикан. Поднять спектакль ему не по зубам. Потом, он никуда от меня не уйдет. Рано или поздно я его достану. Надо искать тех, кто убивал Шефа вместе с Бисембаевым".
   Матушка солидарна с Ким?м. В?первопричи?? организл Ми Меченым убийства она выдвигала квартиру. По ней, Омаров тяготился пребыванием в квартире Бисембаева и, желая как-то от него избавиться, спровоцировал Шефа на избиение щипача. Специально разработанного плана у Омарова не было, но все его действия, разговоры и подтолкнули Шефа с Бисембаевым к 27 февраля.
   Определенная сермяга в рассуждениях мамы есть. Она не знала, что сыр-бор разгорелся из-за Надьки. Меченый рассказал Шефу о драке, отлично зная, что он так это не оставит. Если бы мама знала и о роли
   Надьки, то картина у нее бы сложилась и вовсе целостной, убедительной. Но опять же, из-за квартирной чепухи затевать убийство, – не слишком ли? Не слишком, убеждала меня матушка, – на кону стояло душевное спокойствие Омарова. Бисембаев и Шеф объективно мешали хозяину квартиры. Так что, отправив одного на тот свет, другого в тюрьму, он разом избавился от обоих, кого давно хотел, но не решался, по трусости, выгнать из дома. Все произошло случайно, это так, говорила мама, может Омаров и не ожидал, что дойдет до смерти, но ход событий Меченый в общих чертах предвидел и готовил.
   Сайтхужинов дал объяснения в райпрокуратуре. На начальника ОУР я не злился. Шефа он в глаза не видел, но сразу же после убийства в квартире был и Аблезов. Он хорошо знал Шефа. Аблезов тоже обознался?
   Если так, то Меченый и подавно мог подождать.
   Боря Ураган говорил, что Бисембаев был не один.
   – Нуртасика обманули, – сказал он. – Один на один Мурик с ним не пошел бы.
   – Он же сзади несколько раз ударил… – сказал я. – Вполне мог сделать это и один.
   – Не-ет… – качал головой Боря – Он был не один.
   Шеф не знал, что такое зверек. И на этом его подловил Бисембаев.
   Никто не мешает мне самому проверить. Как я проверю? Надо найти
   Соскина, поспрашивать. Там видно будет.
   Если хочешь, на, докури и купи…
   Пришла Галина Васильевна. Бывшая соседка прочитала мамину жалобу в прокуратуру. Прочитала и сказала:
   – Здесь не будет объективного расследования. Милиция сама вляпалась и теперь будет выгораживать убийцу…
   – Уже выгораживает. – сказала мама. – Прокурор района кричал мне, что мой сын тунеядец и сам во всем виноват.
   – Вот видите. – Черноголовина сняла очки. – Надо подключить к расследованию Москву.
   – Как это сделать?
   – Будем действовать через газеты. Я поговорю с корреспондентом
   "Известий" Мацкевичем. Эх… Если бы выйти на Ваксберга.
   Я вспомнил слова Большого и подумал, что журналистов, как и судей, тоже вдохновляют лишь исключительно хрестоматийные случаи. И хорошо бы при этом, чтобы в потерпевших оказался человек заслуженный, или ничем не запятнавший себя его родственник.
   Журналисты такие же, как и мы все, люди. С предрассудками, предубеждениями. В статьях на уголовную тему они перво-наперво тепло и сердечно рассказывают о том, какой потерпевший был полезной обществу личностью. Шеф не работал, пил. Кто знал Шефа так, как я?
   Кто вообще может знать, почему он собственно метался и пил? И какое это теперь имеет значение?
   – Вы напишите письмо в "Известия", – сказала мне Галина
   Васильевна. – Потом, может, покажете мне, а я, с вашего позволения, подредактирую.
   – Хорошо.
   Черноголовина встала и сформулировала задачу:
   – Ясно одно. Убит сын писателя. Мы должны защитить честь семьи писателя. Что ж… Будем бороться.
   Вот оно как! До прихода Галины Ваильевны я не мог взять в толк, чего же хочу.
   Вечером я сел за письмо в "Известия".
 
   Камбар Увашевич учит папу ходить. Отец гортанно клекочет:
   "Камбар, айналайын!". Лечащий врач разрабатывает папины руки и ноги сверх процедур массажиста. Не его это дело, но он делает это.
   Утром позвонил к Гау: "Хотел бы увидеть Дагмаренка. Как ты на это смотришь?".
   Гау гуляла с Дагмар в парчке у гостиницы "Казахстан". Дагмар – рыжая в папину родню. Взял на руки. Пыхтит, ругается: "Бектак, аты шока… Бектак аты – бока".
   – Когда ты в тот день звонил мне было до слез жалко тебя, – сказала Гау. – Понимаешь, Нуртаса я плохо знала… Но ты так плакал, что я не выдержала и тоже разревелась.
   Гау не прочь воссоедниться. Мне не до воссоединения и вообще ни до чего и ни до кого дела нет.