Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Жмотство мало кому нравится. С другой стороны, оно свидетельствует о силе характера – Кулу наплевать, что о нем могут подумать люди.
   Аленов учился в аспирантуре ВИЭСХа (Всесоюзный институт электрификации сельского хозяйства) у известных в своих кругах
   Лебина и Эйбина. Хаки говорит, что в ВИЭСХе Кул попал в подходящую компанию. Аленов по природе сам по себе парниша проворный и, мол,
   Лебин и Эйбин отточили сноровку Кула.
   Хаки поддразнивал Аленова:
   – Лебин, Эйбин и Кулейбин.
   На что Кул настороженно вопрошал:
   – Скуадра адзурра! Ты на что намекаешь?
   Все у него распределено, все расписано, никуда Аленов не спешит, потому и никуда не опаздывает. Шум в комнате ему не мешает, он всегда спокоен, никогда не выходит из себя. Управляется с обедом – в общепитовской столовой ли, у кого в гостях, без разницы – за три-пять минут. Так же Кул и думает быстро, работа у прогнозиста спорится.
   Другое дело – Саша Шкрет. О беклемише на работе ни слова, в настольный теннис не играет, в бассейн не ходит, переводит дух без отрыва от производства. Притомившись за расчетами, Саша снимает усталость, разминая суставы пальцев. Натруженные суставы издают треск, разминка длится минут десять. Шкрет ломает пальчики и не догадывается, что иных наших треск дюже напрягает. Сашина разминка выводит из себя Каспакова, выйдя из комнаты, где сидит Шкрет, он возмущается: "Какая дурная привычка!".
   Саша работает, не поднимая головы. В комнате шум: разговаривают мужики, женщины пьют чай, режут, не закрывая ртов, по рисункам из модных журналов, кальку на выкройки, в комнату постоянно кто-то заходит, выходит. Шкрет пишет, считает, время от времени поднимает голову и что-то шепчет себе под нос.
   Саша по специальности инженер тепловых электростанций (ТЭС), занимается оптимизацией структуры генерирующих мощностей: прикидывает какой состав источников энергии лучше всего обеспечивает надежность снабжения теплом и электричеством потребителя.
   Оптимизация требует точности – счетная машинка Шкрета всегда включена.
   Саша когда жалуется, что мешают работать, начинает заикаться:
   – И-и-з-з-з-вините…
   Никогда не ругается. Если чем-то сильно рассержен, то гнев его сводится к вопросу: "Что за шут?".
   Клички к Шкрету не пристают. Как только его не называли – и
   Платоном Кречетом, и Штреком, и Шкрабом, – Шкрет Саша так и остался
   Шкретом Сашей.
   В последнее время у Саши Шкрета общие дела с с.н.сом лаборатории энергосистем Турысом Сатраевым. Хоть круг интересов у Турыса топливно-энергетический баланс, но "туриста", как его назвал Зяма, тоже хлебом не корми – дай что-нибудь сосчитать на машинке. Если
   Шкрет никогда не придуривается, не строит из себя и прост как правда, то Сатраев любитель поважничать, выпятить подальше из себя умище.
   В одной комнате с Туристом сидит Оркен Ережепов. "Оркен" в переводе с казахского – горизонт. Принято думать, что горизонты они
   – светлые. Глядя на Ережепова, они не кажутся светлыми. Оркен мужик работящий, но скучный. До того заунывно тоскливый, что, глядя на него, хочется стиснуть зубы и шептать про себя: "Молчи грусть, молчи…".
   Заведующий лабораторией энергосистем Эммануил Эфраимович Лойтер постарше и поопытнее Жаркена Каспаковича. В молодости Лойтер работал на станции, в ОДУ (объединенном диспетчерском управлении). Кроме того, что знает станционную энергетику и системы, Эммануил
   Эфраимович из тех ученых, что зрят в корень не без каверезности.
   Шкрет с Сатраевым на объединенном семинаре докладывали отчет о научном распределении экибастузского угля.
   – В связи с перебоями в снабжении топливом станций Северного
   Казахстана, – Сатраев сдвинул брови, – считаем нецелесообразным передачу экибастузского угля на нужды Троицкой ГРЭС.
   Лойтер озорно улыбнулся и беспощадно обнажил суть вывода Сатраева и Шкрета:
   – Не дадим, потому что самим мало?
   Объединенный семинар оборжал докладчиков.
   Кул Аленов непосредственность Сатраева объяснял его образованностью:
   – Что с него взять? Окончил финансовый институт.
   Аленов парень хват, но тут он ошибался. Легче всего думать, что бачбана по рождению способны облагородить (и наоборот) школа или институт. Сатраев, как и Ережепов, закончил институт с красным дипломом. Проблема у них в другом. В том, что оба колхозника, каждый по отдельности, и совместно, не знают, куда девать умище.
   К примеру, Лойтер курит сигареты через длинный мундштук с антиникотиновыми патронами. По другому в его возрасте и с его повышенным давлением нельзя – курит Эммануил Эфраимович "Памир" – сигареты без фильтра. Глядя на завлаба, Ережепов курит, правда, сигареты с фильтром – "Казахстанские", – но тоже через длинный, такого же цвета, как у Лойтера, с антиникотиновыми патронами, мундштук и так же как Эммануил Эфраимович держит руку с табачищем изящно, на отлете, и, кажется, теперь нисколько не переживает за то, куда пристроить умище.
   "В те времена не ощущалось особых разногласий между городскими и приезжими. Мы все, каждый свою меру, попробовали лиха в послевоенном детстве. В чем мы не находили понимания с городскими, так это в их равнодушии к родному языку. Понятно, росли в городе, учились в русских школах, смешанная среда. Тем не менее удивляло, что они не стремились познать родной язык. Кем они в таком случае могли себя ощущать, кого, черт побери, представляли? Самих себя?
   В чем еще можно было их упрекнуть, так это в вышучивании, правда, беззлобном, приезжих за скверное знание русского языка.
   Студенты из шаруа и без того терялись из-за путаницы в окончаниях, а когда попадали на семинарские занятия по философии или политэкономии, для них начинался кошмар. Как-то один такой бедолага на семинаре по политэкономии докладывал реферат о хищнической сущности транснациональных монополий. Он бойко читал текст, широко расправлялся в плечах, слыша за спиной одобрительные междометия преподавателя, как вдруг после его слов "… к примеру, монополистическая компания Дженерал матрос…" грянула ржачка.
   Больше всех веселились горожане. У докладчика испарился пафос. Он в замешательстве с минуту переводил глаза с преподователя на ребят, потом спролсил: "Я что-то не понял. Снова начать?".
   Наши жеребцы по новой заржали".
   Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
   Вы слыхали? Да, да! "Вы слыхали, как поют дрозды? Не, не те дрозды, не полевые. А дрозды, волшебники-дрозды…". Легко понять, о каких дроздах может идти речь применительно к науке об энергетике, когда день-деньской имеешь дело с дятлами. Словом, обедать Чокин ездит домой. Все знают: директору домашние подают на обед и мясо. Знают потому, что по возвращении в институт Шафик
   Чокинович вынимает зубочистку и подолгу цвиркает. Слушает докладчика, между делом цвиркнет раз-другой и дожевывает застрявшее в зубах мясо.
   "Вот они расселись по деревьям".
   Сатраев с Ережеповым на послеобеденных вливаниях в кабинете директора не спускают глаз с Шафика Чокиновича, ловят каждое движение. Почему задолго до обеда, с раннего утра, заводят они, аки неизвестного подвида райские птички, перецвиркивание.
   – Цвирк! – со своей ветки сигналит побудку Сатраев.
   – Цвирк- цвирк! – за соседним столом просыпается певчий дрозд
   Ережепов.
   И с полей доносится: "Ой бай!". Большая комната лаборатории энергосистем наполнилась "ой-е-е-еем".
   "Шапки прочь! А-у-а… В лесу поют дрозды!
   А-у-а-ав-ва… Певчие избранники России…" Как и полагается, поют дрозды до головокруженья.
   – Завязывайте! – лопается терпение у Саяна Ташенева. – Спятили?!
   Сладкоголосые птицы юности или не слышат опупевшего Саяна, или не хотят ничего слышать, и продолжают чирикать: "Цвирк-цвирк!
   Цви-и-и-и-ирк!".
   Древо желаний
   Чокин питает слабость к просвещенным людям. Настолько, что ставит старшим научным сотрудникам в образец краснодипломников и некоего
   Фетина. Последний закончил политехнический, позже физфак университета и не собирается останавливаться на достигнутом.
   Лойтер жалуется на внутричерепное давление и просит Чокина разрешить работать несколько дней в неделю дома. Чокин ценит
   Эммануила Эфраимовича, но разрешения не дает. Заведующий лабораторией энергосистем пригорюнился. Не во власти Лойтера обижаться на директора вслух, потому он как дальновидно умный человек технично сделал закладку бомбы замедленного действия.
   Дело в том, что жена Ережепова работает на ВЦ, ей полагается знать современные языки программирования. Оркен сподобился освоить с помощью жены АЛГОЛ с КОБОЛом. Лойтеру – все "мы в ответе за тех, кого приручили" – только этого и надо, вот он на секциях Ученого совета настоятельно и рекомендует Чокину обратить пристальное внимание на Ережепова.
   – Парень окончил институт с красным дипломом, свободно владеет и
   КОБОЛом, и АЛГОЛом, трудится, не покладая рук. Не могу нарадоваться… На моей памяти первый такой…
   Чокин уперся взглядом в Ережепова. Он привык самолично проверять людей, но вера в проницательность Лойтера делает свое дело: он очарован краснодипломным птахом.
   – Что ж… Это достойно.
   Хризантемы…
   Отношение Сюндюкова к делу нравится директору. Иначе и не должно быть – Руфа хоть и большой фальсификатор истории, но мужик основательный
   Электрификация целины в общих чертах завершена. Директивами последнего съезда партии поставлена задача внедрением последних достижений науки и техники добиваться резкого повышения продуктивности животноводства. Шафик Чокинович загорелся планами организации лаборатории сельской энергетики под Руфу. Планы разукрупнения лаборатории не понравились Каспакову. Он поначалу говорил Чокину, что лаборатория по энергетике села в институте не нужна, мол, к чему дублировать Сельэнергопроект? Директор стоял на своем. Тогда Жаркен стал капать Чокину на мозги: дескать, Руфа не тянет на завлаба.
   Директор понял страстишку Каспакова и затею с лабораторией сельской энергетики оставил в покое. Однако, Каспакову уже и этого мало. Он вознамерился окончательно деморализовать Сюндюкова и при любом – удобном, неудобном – случае стал подкалывать Руфу.
   Мы вышли на улицу в хорошем настроении. Нас отпустили с работы поприветствовать проезд по улице Тодора Живкова, после встречи руководителя Компартии Болгарии разрешено идти на все четыре стороны.
   Я стоял рядом с Руфой, когда подошел Жаркен.
   – Ты тоже здесь? – с издевкой спросил он Сюндюкова. – Удивительно.
   – Че это он на тебя баллон катит? – спросил я.
   – Человек на уровне. Вот под себя и гребет, – Руфа опустил глаза.
   – Кто он такой, чтобы на тебя выступать? – за Руфу мне обидно. -
   Почему не заткнешь его?
   – Ладно…, – Руфа заморгал глазами.
   Каспаков делился не только со мной, что он по-настоящему понимает про Руфу: "Рафаэль бездельник". Три года назад он же говорил про
   Сюндюкова совершенно обратные вещи. Что Каспаков не согласится на появление у себя под боком лаборатории во главе с Руфой можно было предвидеть. Но чтобы он поставил себе целью из-за чепухи изо дня в день лажать вчерашнего друга для меня неожиданность.
   И опыт, сын ошибок трудных…
   Область неизвестного повелевает обходиться с ней крайне осторожно. Большим чудачеством и даже ошибкой в путешествии по неизведанному уповать на подобие какого-то предварительно разработанного плана. С другой стороны, стоять на месте из боязни впасть в ошибку в будущем может принести немало ненужных сожалений об упущенных возможностях.
   Родители Гау уехали на неделю в Уральск. Нуржику и Гау Балия
   Ермухановна наказала никого, кроме меня, в дом не пускать. Нуржик, братишка Гау. Ему семнадцать лет и он студент первого курса философско-экономического факультета КазГУ.
   "Хоп! Хей хоп!".
   – Что такое "гив ми ай лав миссис Вандербильт?".
   – Подари мне свою любовь, миссис Вандербильт, – сказала Гау.
   – Кто такая Вандербильт?
   – Миллионерша.
   – А что это Маккартни хихикает?
   – Не знаю.
   Для человека лучше, когда перед ним ставят заведомо невыполнимые, нереальные задачи.
   Кроме группы "Уингз" на виниловом квадрате из "Кругозора" и
   "Крокодал рок" Элтона Джона. Передо мной, крокодилом, матушка поставила задачу жениться на Гау уже в этом году.
   "Миссис Вандербильт, к тебе обращены взоры миллионов трудящихся,
   – разговаривал я сам с собой, – Помоги и мне".
   О моей женитьбе на Гау родители говорят как о состоявшемся факте.
   – Бекен верный человек, – говорит об отце Гау Валера. – Когда мы умрем, он не бросит тебя.
   – Знаешь, что мой папа говорит о твоем отце? – спросила Гау и сказала: "Папа говорит, таких, как твой отец, в Казахстане нет.
   Такие, как Абекен, говорит папа, есть только в Ленинграде".
   Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Бекен
   Жумагалиевич человек крайностей.
   На меня надвигается…
   Необратимость, иначе, невозврат, гарантируется безвозвратными потерями эксергии. Что такое эксергия? Если энергия – способность к совершению работы, то эксергия есть та ее часть, что расходуется непосредственно на совершение работы. Оставшаяся неизрасходованной, вторая ее часть, называемая анергией, представляет собой балласт, который всегда и обязательно присутствует в энергии. Далее. Полезно расходуемой в процессе эксергией считается та ее часть, которая содержится в полученном продукте технологического процесса; все остальное – потери эксергии на необратимость.
   Шеф с теорией Озолинга про необратимость не знаком, потому, когда уволился с последнего места работы, через месяц пришел домой с улицы и со смехом объявил:
   – Еду с бичами на шабашку.
   Приехали. Шеф не стыдится общения с опустившимися мужиками. Смех смехом, но кажется, он не отдает ясного отчета в том, что вопрос не в работе и не в заработках.
   Примечательно и то, что и Ситок не имеет ничего против шабашки.
   – У него нет самолюбия, – сказала мама, – Без самолюбия человек ничего не добъется.
   Матушка заблуждается. Собака зарыта не здесь. Сколько людей спокойно и счастливо обходятся без самолюбия, довольны жизнью. Потом ведь Шеф как раз именно тот человек, который без самолюбия не Шеф.
   Согласен, он перестал приглядываться к себе. Допустил одну-другую поблажку настроению и пошло-поехало.
   Во всем остальном он остался таким, каким и был всегда.
   У нас обоих складывается так, что думать о себе, искать выход приходится лишь после того, как событие произошло. Предвидеть не про нас. Это как в общей энергетике анализируют положение только после того, как волевым порядком понастроят электростанций, а после размышляют: где здесь логика? Но то, что наука идет позади практики для энергетики не имеет ровным счетом никаких губительных последствий.
   Для Шефа, Доктора и, отчасти, меня – как раз наоборот.
   Работа на шабашке ждет Шефа к концу октября. 11-го или 12-го возвращается Доктор.
   Захват 2
   Кемпил рассказал о стычке Жроны с Есом Атиловым. Жрона в прошлом увлекался джиу-джитсу, стебается как заправский самурай – безжалостно.. Ес сильно поздоровел и из скромного мальчика превратился в одного из главных шпанюков центра. Дерется, как и
   Жрона, до последней капли крови. Тем не менее, из опаски, что Жрона с алатаускими затопчет его, позвал на подстраховку Шефа.
   Жрона действительно пришел не один. Кроме Кочубея, Кемпила и других Жрона привел с собой и Тимку Хрыча. Тимка, пожалуй, самый что ни на есть грозный пацан в центре города. Он один стоит банды. Шефа
   Хрыч знает, может из уважения к воспоминаниям детства и считается с ним, но, ежели разозлится, то и моему брату вполне могло не поздоровиться.
   Шеф поступил, не теряя лица, мудро. Сказал, что Ес и Жрона пацаны свои, почему и должны драться один на один.
   Жрона хорохорился, Ес, как рассказывал Кемпил, заметно перетрухал. В последний момент Шеф под предлогом, что повод пустячный, остановил кровопролитие.
   Листопад
   На кухне дернулся и заурчал холодильник. Нуржик спит в детской.
   При свете уличных фонарей в полутемной комнате мерцает огонек индикатора "вкл" проигрывателя. Пол Маккартни с кентами хихикает.
   Гау стесняется разгуливать голой при свете. Но все равно все и так видно. Видно, да и вся она доступна настолько, что моя беспомощность вызывает в ней сочувствие.
   – Ты устал… Тебе надо одохнуть.
   – Тогда я пойду домой и отдохну, – сказал я и поднял брошенную у дивана одежду.
   – Завтра придешь?
   – Приду. Ты извини, что так…
   – Ой, ну что ты говоришь… Отдохнешь и все получится.
   – Будем надеяться.
   Музыка Вагнера – музыка рабов.
   Альбер Камю
   К обеду забежал Зяма. С собой у него две бутылки вина и томик
   Шекспира на двух языках: на одной стороне листа английский текст, на другой – перевод на русском. Через десять минут вино мы придушили до донышка и Зяма, перелистывая Шекспира, загундел по английски..
   В комнату вошел Озолинг. С утра он в институте, на секции Ученого
   Совета. Мурлыкая, И.Х. заглянул через плечо Зямы: "Что у вас?".
   – Шекспир в двойном переводе.
   – Шекспир! Вы читаете Шекспира? – приятно удивился И.Х.
   – Читаем и Шекспира, Иван Христофорович.
   – Очень хорошо.
   Момент поквитаться за контрудар в Померании удобный и я пошел на штурм Зееловских высот.
   – Иван Христофорович, почему у вас ехидствующий скепсис ко всему казахскому?
   Озолинг повернулся ко мне.
   – Что?! – Старика было не узнать, я застиг немца врасплох.
   – Что, что?! – я открыл огонь прямой наводкой. – Я за вами давно наблюдаю. Думаете, я ничего не вижу?
   – Что? Что вы видите? – Озолинг в смятении.
   – Все вижу я. Вы нам все уши прожужжали своими Гете и Гейне.
   Почему? Что вы нам хотите Гете и Гейне доказать? Думаете, Джамбул, наш любимый Джамбульчик хуже ваших Гете с Гейне?
   – Не спорю, – голос у деда дрогнул.
   – Еще бы вы спорили! К вашему сведению Джамбульчик с Абайчиком в миллион раз лучше Гете с Гейне. Разве не так?
   – Та-ак…, – И.Х. не знал, как от меня отделаться.
   – Если так, то почему бы вам как следует не взяться за изучение казахского языка? – спросил я и посоветовал. – Для полного исправления вашей сущности, думаю, вам же лучше будет, как проснетесь, с утра брать домбру и петь на казахском песни Джамбула.
   А мы будем вас контролировать. Договорились?
   Из рук Озолинга выпал портфель. Зяма поднял его. С портфелем под мышкой И.Х. выбежал из комнаты.
   Через полчаса заявился Шастри.
   – Ты что это деда стращаешь!
   – Пошутил я.
   – Иван Хрстофорович перепугался. Говорит: он, что, в своем уме?
   Я, говорит, никогда ничего плохого про казахов не говорил.
   – Может и не говорил. Но я то чувствую, что он о нас думает.
   – Мало ли что человек про кого думает. Брось.
   – Не твое дело. Передай ему: будет ябедничать, я ему еще не такой
   "дранг нах остен" устрою. Преступления нацизма срока давности не имеют.
   – Ладно тебе. Горбатого могила исправит.
   Будь Озолинг помоложе и покрепче, обратка за контрудар в
   Померании не получилась бы. Сталин изверг, но все равно, сдается мне, И.Х. рано выпустили. А если бы штурм Зееловских высот сорвался?
   Не беда. Придумал бы что-нибудь другое.
   Ю Си
   Почти как…
   В тот день проснулся рано и долго лежал. Лежал, думал и вспоминал. Вспомнил и том, что Гау вчера объявила: "Послезавтра из
   Уральска возвращаются родители". Помнится, еще я подумал: "Ну и что?
   Ничего страшного". Не успел подумать, что так вот непонятно для чего зря я себя успокаиваю, как вдруг почувствовал: что-то со мной произошло. То ли передернула моментально исчезнувшая судорога, то ли что-то отпустило меня. Переменилось настроение.
   Я выбросился из кровати и побежал в ванную.
   Если долго мучиться, что-нибудь получится. Суетные ухищрения может и мало в чем результативны, но всякое деяние всегда лучше бесплодного причитания над горемычностью участи.
   Кому возносить хвалу, – миссис Вандербильт или самому Полу
   Маккартни, – не знаю, но только в том, что кто-то в последний момент пришел на помощь – сомнений нет.
   … Свет выключен. Гау привычно разделась. Из форточки тянуло холодом.
   – Поднялся ветер, – сказала Гау.
   – Может закрыть форточку?
   – Как хочешь.
   – Закрою, – сказал я и потянулся к окну.
   Я дотронулся до форточки и тут случилось то, о чем я давно успел позабыть. Тот самый недоумок, от которого я натерпелся за двенадцать лет столько, что и рассказывать скучно, взял да и сам по себе, без всяких уговоров, восстал из безжизненного забытья.
   – Гау, смотри! – закричал я. – Он встал.
   – Ой! Как он хорошо встал! – Гау хлопала в ладоши.
   Но это было еще не все. Недоумок поднялся так, что пролилась первая кровь.
   Дело в том, что мусульманин я по рождению, но положенный обряд посвящения в правоверные в свое время не прошел. От припоздавшего пробуждения край плоти порвался.
   Гау переполошилась. Я побежал в ванную. Она за мной.
   – Отложим до завтра.
   – Но завтра приезжают родители.
   – Придешь после занятий ко мне домой.
   На трамвайной остановке никого. В центре города жгли листья. Дым, увлекаемый ветром, стелился над трамвайными проводами и уходил в темное небо, по которому медленно плыли синие облака.
   Только что я одержал победу над импотенцией. В том, что завтра у меня с Гау все получится, я не сомневался. Доннер веттер! Победить собственное бессилие можно. Надо только сильно хотеть. Хотеть даже тогда когда хотеть никак не хочется. Хотеть через силу, через не могу и через не хочу.
   Я другими глазами глядел на небо, на фонари. Я полной грудью вдыхал дым от листьев и думал о том, что наконец-то начинается нормальная, как у всех, жизнь. При всем этом я успел позабыть о вчерашней тоске и не слишком то и радовался, считая, что произошло то, что когда-нибудь и должно было непременно произойти.
   День Конституции
   Шефа дома нет двое суток. Вечером следующего дня родители с
   Ситкой Чарли ушли к Какимжановым.
   Гау пришла в девятом часу.
   – Кушать будешь?
   – Потом.
   Потом так потом.
   … Мы лежали и молчали. Все произошло быстро и суматошно.
   Громоподобный треск разорвал тишину вечера. "Ур-ра- Ур-ра!".
   Ожила и зашлась в радостном крике окрестная детвора. Ба-бах!
   Прогремел новый залп.
   – Что там?
   – Салют.
   – В честь чего?
   – Не знаю.
   Я включил телевизор. Программа "Время" передавала заключительную речь Брежнева. Сегодня, 7 октября 1977 года сессия Верховного Совета
   СССР избрала Леонида Ильича Председателем Президиума Верховного
   Совета страны и приняла новую Конституцию.
   Ближе к полуночи ЦТ передавало повтор сопотского Гала-концерта.
   "На сцену Лесной оперы приглашается группа "Червоны гитары"…
   Художественный руководитель Северин Краевский… "Не спочнемыс"… "Не успокоюсь"…
   Сопот забился в истерике. И правильно сделал. Потому что "Не спочнемыс" Краевского – это пиз…ц…

Глава 28

   Что такое осень?
   На вокзале Доктора встречал Шеф.
   Глаза у Доктора после семерика на строгом, не сказать, что уж слишком мертвые. Они наполнены непонятной душевной болью, взгляд брата пронизывает тебя откуда-то изнутри. Разговаривает он, но глаза как будто осязаемо прощупывают тебя.
   Что его там били – можно не спрашивать. Я и не спрашивал.
   Беспорядочно рассказывал ему о том, кто, где и как, Доктор молчал и прошивал меня глазами: "Что-то ты не о том… Все это мелочь, ерунда…". Сам же я несколько раз успел позабыть, кому, по сути, обязан брат семериком.
   Что-либо заметного в отсутствие Доктора на воле не произошло. Что было, то прошло. Доктор прописывался, вставал на учет в милиции и не забывал помогать матушке. Папин родич Омирзак, замдиректора асфальтобетонного завода по АХЧ, устроил брата техником в группу КИП и автоматики.
   Про зоновскую жизнь он не рассказывал и учил нас чаепитию по-зэковски.
   – Заварю-ка я вам купца.
   Купеческий – обычный, крепко заваренный чай. У каторжан в особой цене купец с понтишками (барбарисками). По итогам длительных наблюдений менты убедились: крепко заваренный чай – профилактика дизентирии и с недавних пор главное управление исправительных учреждений разрешило зэкам чифирить.. Чифирь, говорит Доктор, хорошо отвлекает от депрессивных думок.
   Прошла неделя, за ней вторая и Доктор вошел в колею. Глаза его приняли человеческое выражение.
   Будет ветер, или буря,
   Мы с тобою навсегда!
   По соседству сдали писательский дом на пять подъездов. Довоенным постановлением Совнаркома психбольным полагается дополнительная жилплощадь. Местком Союза писателей выделил Ситке и Джону двухкомнатную квартиру, но не в новом доме, а свободившуюся после сына одного литератора, в панельке. Квартира на окраине города, в третьем микрорайоне. Родители дали объявление об обмене квартиры на однокомнатную в центре.
   Доктор пить не помышлял, вел себя образцово и мама дала ему ключи от квартиры Ситки и Джона.
   Доктор по делам прописки звонил в домоуправление, ошибся номером и попал на ту, о какой на зоне и мечтать не помышлял. Женщину зовут
   Люда, ей 31 год, у нее прекрасное тело и работает она в управлении делами Академии наук.
   – Баба культурная, – рассказывал Доктор. – Вы бы видели ее документы!
   – Ты рассказал ей, что от Хозяина вернулся? – спросил Шеф.