Дюма Александр. Граф Монте-Кристо (Части 1-3)

как он бросился к кровати, отодвинул ее и при свете бледною луча солнца,
проникавшего в его подземелье, увидел, что напрасно трудился полночи, -
он долбил камень, тогда как следовало скрести вокруг него.
Сырость размягчила известку.
Сердце у Дантеса радостно забилось, когда он увидел, что штукатурка
поддается; правда, она отваливалась кусками не больше песчинки, но все
же за четверть часа Дантес отбил целую горсть. Математик мог бы сказать
ему, что, работая таким образом года два, можно, если не наткнуться на
скалу, прорыть ход в два квадратных фута длиною в двадцать футов.
И Дантес горько пожалел, что не употребил на эту работу минувшие бес-
конечные часы, которые были потрачены даром на пустые надежды, молитвы и
отчаяния.
За шесть лет, что он сидел в этом подземелье, какую работу, даже са-
мую кропотливую, не успел бы он кончить!
Эта мысль удвоила его рвение.
В три дня, работая с неимоверными предосторожностями, он сумел отбить
всю штукатурку и обнажить камень. Стена была сложена из бутового камня,
среди которого местами, для большей крепости, были вставлены каменные
плиты. Одну такую плиту он и обнажил, и теперь ее надо было расшатать.
Дантес попробовал пустить в дело ногти, но оказалось, что это беспо-
лезно.
Когда он вставлял в щели черепки и пытался действовать ими как рыча-
гом, они ломались.
Напрасно промучившись целый час, Дантес в отчаянии бросил работу.
Неужели ему придется отказаться от всех попыток и ждать в без-
действии, пока сосед сам закончит работу?
Вдруг ему пришла в голову новая мысль; он встал и улыбнулся, вытирая
вспотевший лоб.
Каждый день тюремщик приносил ему суп в жестяной кастрюле. В этой
кастрюле, по-видимому, носили суп и другому арестанту: Дантес заметил,
что она бывала либо полна, либо наполовину пуста, смотря по тому, начи-
нал тюремщик раздачу пищи с него или с его соседа.
У кастрюли была железная ручка; эта-то железная ручка и нужна была
Дантесу, и он с радостью отдал бы за нее десять лет жизни.
Тюремщик, как всегда, вылил содержимое кастрюли в тарелку Дантеса.
Эту тарелку, выхлебав суп деревянной ложкой, Дантес сам вымывал каждый
день.
Вечером Дантес поставил тарелку на пол, на полпути от двери к столу;
тюремщик, войдя в камеру, наступил на нее, и тарелка разбилась.
На этот раз Дантеса ни в чем нельзя было упрекнуть; он напрасно оста-
вил тарелку на полу, это правда, но и тюремщик был виноват, потому что
не смотрел себе под ноги.
Тюремщик только проворчал; потом поискал глазами, куда бы вылить суп,
но вся посуда Дантеса состояла из одной этой тарелки.
- Оставьте кастрюлю, - сказал Дантес, - возьмете ее завтра, когда
принесете мне завтрак.
Такой совет понравился тюремщику; это избавляло его от необходимости
подняться наверх, спуститься и снова подняться.
Он оставил кастрюлю.
Дантес затрепетал от радости.
Он быстро съел суп и говядину, которую, по тюремному обычаю, клали
прямо в суп. Потом, выждав целый час, чтобы убедиться, что тюремщик не
передумал, он отодвинул кровать, взял кастрюлю, всунул конец железной
ручки в щель, пробитую им в штукатурке, между плитой и соседними камня-
ми, и начал действовать ею как рычагом. Легкое сотрясение стены показало
Дантесу, что дело идет на лад. " И действительно, через час камень был
вынут; в стене осталась выемка фута в полтора в диаметре.
Дантес старательно собрал куски известки, перенес их в угол, черепком
кувшина наскоблил сероватой земли и прикрыл ею известку.
Потом, чтобы не потерять ни минуты этой ночи, во время которой благо-
даря случаю или, вернее, своей изобретательности он мог пользоваться
драгоценным инструментом, он с остервенением продолжал работу.
Как только рассвело, он вложил камень обратно в отверстие, придвинул
кровать к стене и лег спать.
Завтрак состоял из куска хлеба. Тюремщик вошел и положил кусок хлеба
на стол.
- Вы не принесли мне другой тарелки? - спросил Дантес.
- Нет, не принес, - отвечал тюремщик, - вы все бьете; вы разбили кув-
шин; по вашей вине я разбил вашу тарелку; если бы все заключенные
столько ломали, правительство не могло бы их содержать. Вам оставят
кастрюлю и будут наливать в нее суп; может быть, тогда вы перестанете
бить посуду.
Дантес поднял глаза к небу и молитвенно сложил руки под одеялом.
Этот кусок железа, который очутился в его руках, пробудил в его серд-
це такой порыв благодарности, какого он никогда еще не чувствовал, даже
в минуты величайшего счастья.
Только одно огорчало его. Он заметил, что с тех пор как он начал ра-
ботать, того, другого, не стало слышно.
Но из этого отнюдь не следовало, что он должен отказаться от своего
намерения; если сосед не идет к нему, он сам придет к соседу.
Весь день он работал без передышки; к вечеру благодаря новому инстру-
менту он извлек из стены десять с лишним горстей щебня и известки.
Когда настал час обеда, он выпрямил, как мог, искривленную ручку и
поставил на место кастрюлю. Тюремщик влил в нее обычную порцию супа с
говядиной или, вернее, с рыбой, потому что день был постный, а заключен-
ных три раза в неделю заставляли поститься. Это тоже могло бы служить
Дантесу календарем, если бы он давно не бросил считать дни.
Тюремщик налил суп и вышел.
На этот раз Дантес решил удостовериться, точно ли его сосед перестал
работать.
Он принялся слушать.
Все было тихо, как в те три дня, когда работа была приостановлена.
Дантес вздохнул; очевидно, сосед опасался его.
Однако он не пал духом и продолжал работать; но, потрудившись часа
три, наткнулся на препятствие.
Железная ручка не забирала больше, а скользила по гладкой поверхнос-
ти.
Дантес ощупал стену руками и понял, что уперся в балку.
Она загораживала все отверстие, сделанное им.
Теперь надо было рыть выше или ниже балки.
Несчастный юноша и не подумал о возможности такого препятствия.
- Боже мой, боже мой! - вскричал он. - Я так молил тебя, я надеялся,
Что ты услышишь мои мольбы! Боже, ты отнял у меня приволье жизни, отнял
покой смерти, воззвал меня к существованию, так сжалься надо мной, боже,
не дай мне умереть в отчаянии!
- Кто в таком порыве говорит о боге и об отчаянии? - произнес голос,
доносившийся словно из-под земли; заглушенный толщею стен, он прозвучал
в ушах узника, как зов из могилы.
Эдмон почувствовал, что у него волосы становятся дыбом; не вставая с
колен, он попятился от стены.
- Я слышу человеческий голос! - прошептал он.
В продолжение четырех-пяти лет Эдмон слышал только голос тюремщика, а
для узника тюремщик - не человек; это живая дверь вдобавок к дубовой
двери, это живой прут вдобавок к железным прутьям.
- Ради бога, - вскричал Дантес, - говорите, говорите еще, хоть голос
ваш и устрашил меня. Кто вы?
- А вы кто? - спросил голос.
- Несчастный узник, - не задумываясь, отвечал Дантес.
- Какой нации?
- Француз.
- Ваше имя?
- Эдмон Дантес.
- Ваше звание?
- Моряк.
- Как давно вы здесь?
- С двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года.
- За что?
- Я невиновен.
- Но в чем вас обвиняют?
- В участии в заговоре с целью возвращения императора.
- Как! Возвращение императора? Разве император больше не на престоле?
- Он отрекся в Фонтенбло в тысяча восемьсот четырнадцатом году и был
отправлен на остров Эльба. Но вы сами - как давно вы здесь, что вы этого
не знаете?
- С тысяча восемьсот одиннадцатого года.
Дантес вздрогнул. Этот человек находился в тюрьме четырьмя годами
дольше, чем он.
- Хорошо, бросьте рыть, - торопливо заговорил голос. - Но скажите мне
только, на какой высоте отверстие, которое вы вырыли?
- Вровень с землей.
- Чем оно скрыто?
- Моей кроватью.
- Двигали вашу кровать за то время, что вы в тюрьме?
- Ни разу.
- Куда выходит ваша комната?
- В коридор.
- А коридор?
- Ведет во двор.
- Какое несчастье! - произнес голос.
- Боже мой! Что такое? - спросил Дантес.
- Я ошибся; несовершенство моего плана ввело меня в заблуждение; от-
сутствие циркуля меня погубило; ошибка в одну линию на плане составила
пятнадцать футов в действительности; я принял вашу стену за наружную
стену крепости!
- Но ведь вы дорылись бы до моря?
- Я этого и хотел.
- И если бы вам удалось...
- Я бросился бы вплавь, доплыл до одного из островов, окружающих за-
мок Иф, до острова Дом, или до Тибулепа, или до берега и был бы спасен.
- Разве вы могли бы переплыть такое пространство?
- Господь дал бы мне силу. А теперь все погибло.
- Все?
- Все. Заделайте отверстие как можно осторожнее, не ройте больше, ни-
чего не делайте и ждите известий от меня.
- Да кто вы?.. Скажите мне по крайней мере, кто вы?
- Я... я - номер двадцать седьмой.
- Вы мне не доверяете? - спросил Дантес.
Горький смех долетел до его ушей.
- Я добрый христианин! - вскричал он, инстинктивно почувствовав, что
неведомый собеседник хочет покинуть его. - И я клянусь богом, что я ско-
рее дам себя убить, чем открою хоть тень правды вашим и моим палачам. Но
ради самого неба не лишайте меня вашего присутствия, вашего голоса; или,
клянусь вам, я размозжу себе голову о стену, ибо силы мои приходят к
концу, и смерть моя ляжет на вашу совесть.
- Сколько вам лет? Судя по голосу, вы молоды.
- Я не знаю, сколько мне лет, потому что я потерял здесь счет време-
ни. Знаю только, что, когда меня арестовали, двадцать восьмого февраля
тысяча восемьсот пятнадцатого года, мне было неполных девятнадцать.
- Так вам нет еще двадцати шести лет, - сказал голос. - В эти годы
еще нельзя быть предателем.
- Нет! Нет! Клянусь вам! - повторил Дантес. - Я уже сказал вам и еще
раз скажу, что скорее меня изрежут на куски, чем я вас выдам.
- Вы хорошо сделали, что поговорили со мной, хорошо сделали, что поп-
росили меня, а то я уже собирался составить другой план и хотел отда-
литься от вас. Но ваш возраст меня успокаивает, я приду к вам, ждите ме-
ня.
- Когда?
- Это надо высчитать; я подам вам знак.
- Но вы меня не покинете, вы не оставите меня одного, вы придете ко
мне или позволите мне прийти к вам?
Мы убежим вместе, а если нельзя бежать, будем говорить - вы о тех,
кого любите, я - о тех, кого я люблю.
Вы же любите кого-нибудь?
- Я один на свете.
- Так вы полюбите меня: если вы молоды, я буду вашим товарищем; если
вы старик, я буду вашим сыном.
У меня есть отец, которому теперь семьдесят лет, если он жив; я любил
только его и девушку, которую звали Мерседес. Отец не забыл меня, в этом
я уверен; но она... как знать, вспоминает ли она обо мне! Я буду любить
вас, как любил отца.
- Хорошо, - сказал узник, - до завтра.
Эти слова прозвучали так, что Дантес сразу поверил им; больше ему ни-
чего не было нужно; он встал, спрятал, как всегда, извлеченный из стены
мусор и продвинул кровать к стене.
Потом он безраздельно отдался своему счастью. Теперь уж он, наверное,
не будет один; а может быть, удастся и бежать. Если он даже останется в
тюрьме, у него все же будет товарищ; разделенная тюрьма - это уже только
наполовину тюрьма. Жалобы, произносимые сообща, - почти молитвы; молит-
вы, воссылаемые вдвоем, - почти благодать.
Весь день Дантес прошагал взад и вперед по своему подземелью. Радость
душила его. Иногда он садился на постель, прижимая руку к груди. При ма-
лейшем шуме в коридоре он подбегал к двери. То и дело его охватывал
страх, как бы его не разлучили с этим человеком, которого он не знал, но
уже любил, как друга. И он решил: если тюремщик отодвинет кровать и нак-
лонится, чтобы рассмотреть отверстие, он размозжит ему голову камнем, на
котором стоит кувшин с водой.
Его приговорят к смерти, он это знал; но разве он не умирал от тоски
и отчаяния в ту минуту, когда услыхал этот волшебный стук, возвративший
его к жизни?
Вечером пришел тюремщик. Дантес лежал на кровати; ему казалось, что
так он лучше охраняет недоделанное отверстие. Вероятно, он странными
глазами посмотрел на докучливого посетителя, потому что тот сказал ему:
- Что? Опять с ума сходите?
Дантес не отвечал. Он боялся, что его дрожащий голос выдаст его. Тю-
ремщик вышел, покачивая головой.
Когда наступила ночь, Дантес надеялся, что сосед его воспользуется
тишиной и мраком для продолжения начатого разговора; но он ошибся: ночь
прошла, ни единым звуком не успокоив его лихорадочного ожидания. Но на-
утро, после посещения тюремщика, отодвинув кровать от стены, он услышал
три мерных удара; он бросился на колени.
- Это вы? - спросил он. - Я здесь.
- Ушел тюремщик? - спросил голос.
- Ушел, - отвечал Дантес, - и придет только вечером; в нашем распоря-
жении двенадцать часов.
- Так можно действовать? - спросил голос.
- Да, да, скорее, сию минуту, умоляю вас!
Тотчас же земля, на которую Дантес опирался обеими руками, подалась
под ним; он отпрянул, и в тот же миг груда земли и камней посыпалась в
яму, открывшуюся под вырытым им отверстием. Тогда из темной ямы, глубину
которой он не мог измерить глазом, показалась голова, плечи и, наконец,
весь человек, который не без ловкости выбрался из пролома.

XVI. ИТАЛЬЯНСКИЙ УЧЕНЫЙ

Дантес сжал в своих объятиях этого нового друга, так давно и с таким
нетерпением ожидаемого, и подвел его к окну, чтобы слабый свет, прони-
кавший в подземелье, мог осветить его всего.
Это был человек невысокого роста, с волосами, поседевшими не столько
от старости, сколько от горя, с проницательными глазами, скрытыми под
густыми седеющими бровями, и с черной еще бородой, доходившей до середи-
ны груди; худоба его лица, изрытого глубокими морщинами, смелые и выра-
зительные черты изобличали в нем человека, более привыкшего упражнять
свои духовные силы, нежели физические. По лбу его струился пот. Что ка-
сается его одежды, то не было никакой возможности угадать ее первона-
чальный покрой; от нее остались одни лохмотья.
На вид ему казалось не менее шестидесяти пяти лет, движения его были
еще достаточно энергичны, чтобы предположить, что причина его дряхлости
не возраст, что, быть может, он еще не так стар и лишь изнурен долгим
заточением.
Ему была, видимо, приятна восторженная радость молодого человека; ка-
залось, его оледенелая душа на миг согрелась и оттаяла, соприкоснувшись
с пламенной душой Дантеса. Он тепло поблагодарил его за радушный прием,
хоть и велико было его разочарование, когда он нашел только другую тем-
ницу там, где думал найти свободу.
- Прежде всего, - сказал он, - посмотрим, нельзя ли скрыть от наших
сторожей следы моего подкопа. Все будущее наше спокойствие зависит от
этого.
Он нагнулся к отверстию, поднял камень и без особого труда, несмотря
на его тяжесть, вставил на прежнее место.
- Вы вынули этот камень довольно небрежно, - сказал он, покачав голо-
вой. - Разве у вас нет инструментов?
- А у вас есть? - спросил Дантес с удивлением.
- Я себе кое-какие смастерил. Кроме напильника, у меня есть все, что
нужно: долото, клещи, рычаг.
- Как я хотел бы взглянуть на эти плоды вашего терпения и искусства,
- сказал Дантес.
- Извольте - вот долото.
И он показал железную полоску, крепкую и отточенную, с буковой руко-
яткой.
- Из чего вы это сделали? - спросил Дантес.
- Из скобы моей кровати. Этим орудием я и прорыл себе дорогу, по ко-
торой пришел сюда, почти пятьдесят футов.
- Пятьдесят футов! - вскричал Дантес с ужасом.
- Говорите тише, молодой человек, говорите тише; у дверей заключенных
часто подслушивают.
- Да ведь знают, что я один.
- Все равно.
- И вы говорите, что прорыли дорогу в пятьдесят футов?
- Да, приблизительно такое расстояние отделяет мою камеру от вашей;
только я неверно вычислил кривую, потому что у меня не было геометричес-
ких приборов, чтобы установить масштаб; вместо сорока футов по эллипсу
оказалось пятьдесят. Я думал, как уже говорил вам, добраться до наружной
стены, пробить ее и броситься в море. Я рыл вровень с коридором, куда
выходит ваша камера, вместо того чтобы пройти под ним; все мои труды
пропали даром, потому что коридор ведет во двор, полный стражи.
- Это правда, - сказал Дантес, - но коридор идет только вдоль одной
стороны моей камеры, а ведь у нее четыре стороны.
- Разумеется; но вот эту стену образует утес; десять рудокопов, со
всеми необходимыми орудиями, едва ли пробьют этот утес в десять лет; та
стена упирается в фундамент помещения коменданта; через нее мы попадем в
подвал, без сомнения запираемый на ключ, и нас поймают; а эта стена вы-
ходит... Постойте!.. Куда же выходит эта стена?
В этой стене была пробита бойница, через которую проникал свет; бой-
ница эта, суживаясь, шла сквозь толщу стены: в нес не протискался бы и
ребенок; тем не менее ее защищали три ряда железных прутьев, так что са-
мый подозрительный тюремщик мог не опасаться побега. Гость, задав воп-
рос, подвинул стол к окну.
- Становитесь на стол, - сказал он Дантесу.
Дантес повиновался, взобрался на стол и, угадав намерение товарища,
уперся спиной в стену и подставил обе ладони.
Тогда старик, который назвал себя номером своей камеры и настоящего
имени которого Дантес еще не знал, проворнее, чем от него можно было
ожидать, с легкостью кошки или ящерицы взобрался сперва на стол, потом
со стола на ладони Дантеса, а оттуда на его плечи; согнувшись, потому
что низкий свод мешал ему выпрямиться, он просунул голову между прутьями
и посмотрел вниз.
Через минуту он быстро высвободил голову.
- Ого! - сказал он. - Я так и думал.
И он спустился с плеч Дантеса на стол, а со стола соскочил на пол.
- Что такое? - спросил Дантес с беспокойством, спрыгнув со стола
вслед за ним.
Старик задумался.
- Да, - сказал он. - Так и есть; четвертая стена вашей камеры выходит
на наружную галерею, нечто вроде круговой дорожки, где ходят патрули и
стоят часовые.
- Вы в этом уверены?
- Я видел кивер солдата и кончик его ружья; я потому и отдернул голо-
ву, чтобы он меня не заметил.
- Так что же? - сказал Дантес.
- Вы сами видите, через вашу камеру бежать невозможно.
- Что ж тогда? - продолжал Дантес.
- Тогда, - сказал старик, - да будет воля божия!
И выражение глубокой покорности легло на его лицо.
Дантес с восхищением посмотрел на человека, так спокойно отказывавше-
гося от надежды, которую он лелеял столько лет.
- Теперь скажите мне, кто вы? - спросил Дантес.
- Что ж, пожалуй, если вы все еще хотите этого теперь, когда я ничем
не могу быть вам полезен.
- Вы можете меня утешить и поддержать, потому что вы кажетесь мне
сильнейшим из сильных.
Узник горько улыбнулся.
- Я аббат Фариа, - сказал он, - и сижу в замке Иф, как вы знаете, с
тысяча восемьсот одиннадцатого года; но перед тем я просидел три года в
Фенестрельской крепости. В тысяча восемьсот одиннадцатом году меня пере-
вели из Пьемонта во Францию. Тут я узнал, что судьба, тогда, казалось,
покорная Наполеону, послала ему сына и что этот сын в колыбели наречен
римским королем. Тогда я не предвидел того, что узнал от вас; не вообра-
жал, что через четыре года исполин будет свергнут. Кто же теперь
царствует во Франции? Наполеон Второй?
- Нет, Людовик Восемнадцатый.
- Людовик Восемнадцатый, брат Людовика Шестнадцатого! Пути провидения
неисповедимы. С какой целью унизило оно того, кто был им вознесен, и
вознесло того, кто был им унижен?
Дантес не сводил глаз с этого человека, который, забывая о собствен-
ной участи, размышлял об участи мира.
- Да, да, - продолжал тот, - как в Англии: после Карла Первого -
Кромвель; после Кромвеля - Карл Второй и, быть может, после Якова Второ-
го - какой-нибудь шурин или другой родич, какой-нибудь принц Оранский;
бывший штатгальтер станет королем, и тогда опять - уступки народу, конс-
титуция, свобода! Вы это еще увидите, молодой человек, - сказал он, по-
ворачиваясь к Дантесу и глядя на него вдохновенным взором горящих глаз,
какие, должно быть, бывали у пророков. - Вы еще молоды, вы это увидите!
- Да, если выйду отсюда.
- Правда, - отвечал аббат Фариа. - Мы в заточении, бывают минуты,
когда я об этом забываю и думаю, что свободен, потому что глаза мои про-
никают сквозь стены тюрьмы.
- Но за что же вас заточили?
- Меня? За то, что я в тысяча восемьсот седьмом году мечтал о том,
что Наполеон хотел осуществить в тысяча восемьсот одиннадцатом; за то,
что я, как Макиавелли, вместо мелких княжеств, гнездящихся в Италии и
управляемых слабыми деспотами, хотел видеть единую, великую державу, це-
лостную и мощную; за то, что мне показалось, будто я нашел своего Цезаря
Борджиа в коронованном глупце, который притворялся, что согласен со
мной, чтобы легче предать меня. Это был замысел Александра Шестого и
Климента Седьмого; он обречен на неудачу, они тщетно брались за его осу-
ществление, и даже Наполеон не сумел завершить его; поистине над Италией
тяготеет проклятье!
Старик опустил голову на грудь.
Дантесу было непонятно, как может человек рисковать жизнью из таких
побуждений; правда, если он знал Наполеона, потому что видел его и гово-
рил с ним, то о Клименте Седьмом и Александре Шестом он не имел ни ма-
лейшего представления.
- Не вы ли, - спросил Дантес, начиная разделять всеобщее мнение в
замке Иф, - не вы ли тот священник, которого считают... больным?
- Сумасшедшим, хотите вы сказать?
- Я не осмелился, - сказал Дантес с улыбкой.
- Да, - промолвил Фариа с горьким смехом, - да, меня считают сумас-
шедшим; я уже давно служу посмешищем для жителей этого замка и потешал
бы детей, если бы в этой обители безысходного горя были дети.
Дантес стоял неподвижно и молчал.
- Так вы отказываетесь от побега? - спросил он.
- Я убедился, что бежать невозможно, предпринимать невозможное - зна-
чит восставать против бога.
- Зачем отчаиваться? Желать немедленной удачи - это тоже значит тре-
бовать от провидения слишком многого. Разве нельзя начать подкоп в дру-
гом направлении?
- Да знаете ли вы, чего мне стоил этот подкоп? Знаете ли вы, что я
четыре года потратил на одни инструменты? Знаете ли вы, что я два года
рыл землю, твердую, как гранит? Знаете ли вы, что я вытаскивал камни,
которые прежде не мог бы сдвинуть с места; что я целые дни проводил в
этой титанической работе; что иной раз, вечером, я считал себя счастли-
вым, если мне удавалось отбить квадратный дюйм затвердевшей, как камень,
известки? Знаете ли вы, что, для того чтобы прятать землю и камни, кото-
рые я выкапывал, мне пришлось пробить стену и сбрасывать все это под
лестницу и что теперь там все полно доверху, так что мне некуда было бы
девать горсть пыли? Знаете ли вы, что я уже думал, что достиг цели моих
трудов, чувствовал, что моих сил хватит только на то, чтобы кончить ра-
боту, и вдруг бог не только отодвигает эту цель, но и переносит ее неве-
домо куда? Нет! Я вам сказал и повторю еще раз: отныне я и пальцем не
шевельну, ибо господу угодно, чтобы я был навеки лишен свободы!
Эдмон опустил голову, чтобы не показать старику, что радость иметь
его своим товарищем мешает ему в должной мере сочувствовать горю узника,
которому не удалось бежать.
Аббат Фариа опустился на постель.
Эдмон никогда не думал о побеге. Иные предприятия кажутся столь нес-
быточными, что даже не приходит в голову браться за них; какой-то инс-
тинкт заставляет избегать их. Прорыть пятьдесят футов под землей, посвя-
тить этому труду три года, чтобы дорыться, в случае удачи, до отвесного
обрыва над морем; броситься с высоты в пятьдесят, шестьдесят, а то и сто
футов, чтобы размозжить себе голову об утесы, если раньше не убьет пуля
часового, а если удастся избежать всех этих опасностей, проплыть целую
милю, - этого было больше чем достаточно, чтобы покориться неизбежности,
и мы убедились, что эта покорность привела Дантеса на порог смерти.
Но, увидев старика, который цеплялся за жизнь с такой энергией и по-
давал пример отчаянной решимости, Дантес стал размышлять и измерять свое
мужество. Другой попытался сделать то, о чем он даже не мечтал; другой,
менее молодой, менее сильный, менее ловкий, чем он, трудом и терпением
добыл себе все инструменты, необходимые для этой гигантской затеи, кото-
рая не удалась только из-за ошибки в расчете; другой сделал все это,
стало быть и для него нет ничего невозможного. Фариа прорыл пятьдесят
футов, он пророет сто: пятидесятилетний Фариа трудился три года, он
вдвое моложе Фариа и проработает шесть лет; Фариа, аббат, ученый, свя-
щеннослужитель, решился проплыть от замка Иф да острова Дом, Ратотгао
или Лемер; а он, Дантес, моряк, смелый водолаз, так часто нырявший на
дно за коралловой ветвью, неужели не проплывет одной мили? Сколько на-
добно времени, чтобы проплыть милю? Час? Так разве ему не случалось по
целым часам качаться на волнах, не выходя на берег? Нет, нет, ему нужен
был только ободряющий пример. Все, что сделал или мог бы сделать другой,
сделает и Дантес.
Он задумался, потом сказал:
- Я нашел то, что вы искали.
Фариа вздрогнул.
- Вы? - спросил он, подняв голову, и видно было, что если Дантес ска-
зал правду, то отчаяние его сотоварища продлится недолго. - Что же вы
нашли?
- Коридор, который вы пересекли, тянется в том же направлении, что и
наружная галерея?
- Да.
- Между ними должно быть шагов пятнадцать.
- Самое большее.
- Так вот: от середины коридора мы проложим путь под прямым углом. На
этот раз вы сделаете расчет более тщательно. Мы выберемся на наружную
галерею, убьем часового и убежим. Для этого нужно только мужество, оно у
вас есть, и сила, - у меня ее довольно. Не говорю о терпении, - вы уже
доказали свое на деле, а я постараюсь доказать свое.
- Постойте, - сказал аббат, - вы не знаете, какого рода мое мужество
и на что я намерен употребить свою силу. Терпения у меня, по-видимому,
довольно: я каждое утро возобновлял ночную работу и каждую ночь - днев-
ные труды. Но тогда мне казалось, - вслушайтесь в мои слова, молодой че-
ловек, - тогда мне казалось, что я служу богу, пытаясь освободить одно
из его созданий, которое, будучи невиновным, не могло быть осуждено.
- А разве теперь не то? - спросил Дантес. - Или вы признали себя ви-
новным, с тех пор как мы встретились?