Дюма Александр. Граф Монте-Кристо (Части 1-3)

"Вот! - сказала Карконта, ставя на стол бутылку вина. - Если угодно,
можете приниматься за ужин".
"А вы?" - спросил Жоаннес.
"Я ужинать не буду", - отвечал Кадрусс.
"Мы очень поздно обедали", - поспешила добавить Карконта.
"Так мне придется ужинать одному?" - спросил ювелир.
"Мы будем вам прислуживать", - ответила Карконта с готовностью, какой
она никогда не проявляла даже по отношению к платным посетителям.
Время от времени Кадрусс бросал на нее быстрый, как молния, взгляд.
Гроза все еще продолжалась.
"Слышите, слышите? - сказала Карконта. - Право, хорошо, сделали, что
вернулись".
"Но если, пока я ужинаю, буря утихнет, я все-таки пойду", - сказал
ювелир.
"Это мистраль, - сказал, покачивая головой, Кадрусс, - это протянется
до завтра".
И он тяжело вздохнул.
"Ну, что делать, - сказал ювелир, садясь к столу, - тем хуже для тех,
кто сейчас в пути".
"Да, - отвечала Карконта, - они проведут плохую ночь".
Ювелир принялся за ужин, а Карконта продолжала оказывать ему всячес-
кие услуги, как подобает внимательной хозяйке; она, всегда такая сварли-
вая и своенравная, была образцом предупредительности и учтивости. Если
бы ювелир знал ее раньше, такая разительная перемена, конечно, удивила
бы его и не могла бы не возбудить в нем подозрений. Что касается Кадрус-
са, то он продолжал молча шагать по комнате и, казалось, избегал даже
смотреть на гостя.
Когда тот поужинал, Кадрусс пошел открыть дверь.
"Гроза как будто проходит", - сказал он.
Но в эту минуту, словно чтобы показать, что он ошибается, оглуши-
тельный раскат грома потряс весь дом; порыв ветра вместе с дождем вор-
вался в дверь и, потушил лампу. Кадрусс снова запер дверь; его жена
угольком из догоравшего камина зажгла свечу.
"Вы, должно быть, устали, - сказала она ювелиру, - я постлала чистые
простыни, идите наверх и спите спокойно".
Жоаннес подождал еще немного, чтобы посмотреть, не утихает ли буря,
и, убедившись, что гроза и дождь только усиливаются, пожелал хозяевам
спокойной ночи и ушел наверх.
Он шел по лестнице над моей головой, и я слышал, как ступеньки скри-
пели под его ногами.
Карконта проводила его алчным взглядом, тогда как Кадрусс, напротив,
стоял к нему спиной и даже не смотрел в его сторону.
Все эти подробности, о которых я вспомнил позже, ничуть меня не пора-
зили, пока все это происходило у меня перед глазами; в общем все, что
случилось, было вполне естественно, и, если не считать истории с алма-
зом, которая показалась мне довольно неправдоподобной, все вытекало одно
из другого.
Я смертельно устал, но собирался воспользоваться первой минутой, ког-
да уймется дождь и уляжется буря, а потому решил поспать несколько часов
и убраться отсюда среди ночи.
Я слышал, как наверху ювелир поудобнее устраивался на ночь. Вскоре
под ним заскрипела кровать; он улегся:
Я чувствовал, что мои глаза слипаются, а так как у меня не возникало
ни малейшего подозрения, - то я и не пытался бороться со сном; в послед-
ний раз я заглянул в соседнюю комнату. Кадрусс сидел у стола, на дере-
вянной скамейке, которая в деревенских трактирах заменяет стулья; он си-
дел ко мне спиной, так что я не мог видеть его лица, да и сиди он иначе,
я все равно не мог бы его разглядеть, потому что голову он склонил на
руки.
Карконта некоторое время молча наблюдала за ним, потом пожала плечами
и села напротив него.
В эту минуту потухающее пламя охватило еще не тронутый сухой сук; в
темной комнате стало немного светлее. Карконта но сводила глаз с мужа, а
так как он сидел все в той же позе, она протянула свои скрюченные пальцы
и дотронулась до его лба.
Кадрусс вздрогнул. Мне показалось, что губы Карконты шевелились; но
или она говорила слишком тихо, или сон уже притупил мои чувства, -
только звук ее голоса не долетал до меня. Глаза мои тоже заволакивались
туманом, и я уже не отдавал себе отчета, наяву я все это вижу или во
сне. Наконец, веки мои сомкнулись, и я перестал сознавать окружающее.
Я спал глубоким сном, как вдруг меня разбудил выстрел и за ним ужас-
ный крик. Над головой раздались нетвердые шаги, и что-то грузно рухнуло
на лестнице, как раз над моей головой.
Я еще не совсем пришел в себя. Мне слышались стоны, потом заглушенные
крики, как будто где-то происходила борьба.
Последний крик, протяжнее, чем остальные, сменившийся затем стонами,
окончательно вывел меня из оцепенения.
Я приподнялся на локте, открыл глаза, но не мог в темноте ничего
разглядеть и дотронулся до своего лба, на который, как мне показалось,
падали сквозь доски лестницы частые капли теплого дождя.
За разбудившим меня шумом наступила полная тишина. Я слышал над своей
головой мужские шаги; заскрипела лестница. Мужчина спустился в нижнюю
комнату, подошел к камину и зажег свечу.
Это был Кадрусс; он был очень бледен, и его рубашка была вся в крови.
Затеплив свечу, он быстро поднялся по лестнице, и я вновь услышал его
быстрые, тревожные шаги.
Через минуту он снова сошел вниз. В руке он держал футляр; удостове-
рившись, что алмаз лежит внутри, он начал совать его то в один, то в
другой карман; затем решив, вероятно, что карман недостаточно надежное
место, закатал его в свой красный платок и обернул им шею.
Затем он бросился к шкафу, вытащил оттуда золото и ассигнации, рассо-
вал их в карманы штанов и в карманы куртки, захватил две-три рубашки и
выскочил за дверь. Тогда мне все стало ясно; я упрекал себя за случивше-
еся, как будто сам был в этом виноват. Мне показалось, что я слышу сто-
ны; быть может, несчастный ювелир был еще жив; быть может, оказав ему
помощь, я мог отчасти загладить зло, которое я не то чтобы совершил, но
которому дал свершиться. Я налег спиной на плохо скрепленные доски, от-
делявшие от нижней комнаты подобие пристройки, где я лежал; доски пода-
лись, и я проник в дом.
Я схватил свечу и бросился вверх по лестнице; поперек нее лежало
чье-то тело; это был труп Карконты.
Слышанный мною выстрел был сделан по ней; пуля пробила ей шею навы-
лет, кровь текла из двойной раны и струей била изо рта.
Она была мертва.
Я перешагнул через труп и побежал дальше.
Спальня была в ужасном беспорядке. Часть мебели была опрокинута;
простыни, за которые судорожно хватался несчастный ювелир, были разбро-
саны по комнате; сам он лежал на полу, головой к стене, в луже крови,
вытекшей из трех больших ран на груди.
Из четвертой торчала рукоятка огромного кухонного ножа.
Мне под ноги попался второй пистолет, неразряженный, вероятно потому,
что порох отсырел.
Я подошел к ювелиру, он был еще жив; от шума моих шагов, а главное от
сотрясения пола, он открыл мутные глаза, остановил их на мне, пошевелил
губами, словно желая что-то сказать, и испустил дух.
От этого страшного зрелища я почти обезумел; раз я никому уже не мог
помочь, мне хотелось только одного: бежать. Я схватился за голову и с
криком ужаса выскочил на лестницу.
В нижней комнате оказалось человек шесть таможенных досмотрщиков и
два-три жандарма - целый вооруженный отряд.
Меня схватили; я даже не пытался сопротивляться, я больше не владел
собой. Я пытался говорить, но издавал только нечленораздельные звуки.
Я увидел, что таможенники и жандармы показывают на меня пальцами; я
оглядел себя - я был весь в крови. Тот теплый дождь, который капал на
меня сквозь доски лестницы, был кровью Карконты.
Я указал пальцем на то место, где я прятался.
"Что он хочет сказать?" - спросил один из жандармов.
Один из таможенников заглянул туда.
"Он хочет сказать, что прошел оттуда", - ответил он.
И он указал на пролом, через который я в самом деле прошел.
Тогда я понял, что меня принимают за убийцу. Ко мне вернулся голос,
ко мне вернулись силы; я вырвался из рук державших меня людей и крикнул:
"Это не я! Не я!"
Два жандарма навели на меня свои карабины.
"Если ты пошевелишься, - сказали они, - тебе конец".
"Но я же вам говорю, - воскликнул я, - что это не я!"
"Все это ты можешь рассказывать судьям в Ниме, - отвечали они. - А
пока иди за нами; и наш тебе совет - не сопротивляйся".
Да я и не думал сопротивляться; я был охвачен ужасом, подавлен. На
меня надели наручники, привязали к лошадиному хвосту и отвели в Ним.
Оказывается, меня выследил один из таможенников; поблизости от трак-
тира он потерял меня из виду, предположил, что я там проведу ночь, и
отправился предупредить своих товарищей; они явились сюда как раз, когда
грянул выстрел, и захватили меня при таких явных уликах, что я сразу по-
нял, как трудно мне будет доказать свою невиновность.
Тогда все мои усилия свелись к одному: прежде всего я попросил следо-
вателя, чтобы он велел разыскать некоего аббата Бузони, заезжавшего в
этот самый день в трактир "Гарский мост". Если Кадрусс все выдумал, если
этого аббата не существовало - значит, я пропал, разве что поймали бы
самого Кадрусса и он бы во всем сознался.
Прошло два месяца, во время которых, должен это сказать к чести моего
следователя, были приняты все меры для разыскания аббата. Я уже потерял
всякую надежду. Кадрусса не нашли. Меня должны были судить в ближайшую
сессию, как вдруг восьмого сентября, то есть через три месяца и пять
дней после убийства, в тюрьму явился аббат Бузони, которого я уже и не
ждал, и сказал, что слышал, будто один из заключенных хочет поговорить с
ним. Он, по его словам, узнал об этом в Марселе и поспешил явиться на
мой зов.
Вы можете себе представить, с какой радостью я его принял; я расска-
зал ему все, что видел и слышал; волнуясь, приступил я к истории с алма-
зом; против всякого моего ожидания, она оказалась чистой правдой; и,
опять-таки против всякого моего ожидания, он вполне поверил всему, что я
рассказал.
Я был пленен его кротким милосердием, видел, что ему хорошо известны
нравы моей родины, - и тогда в надежде, что, быть может, из этих мило-
сердных уст я получу прощение за единственное свое преступление, я расс-
казал ему на исповеди, во всех подробностях, что произошло в Отейле. То,
что я сделал по сердечному влечению, имело такое же последствие, как ес-
ли бы я сделал это из расчета: мое сознание в этом первом убийстве, к
которому меня ничто не принуждало, убедило его, что я не совершил второ-
го, и он, уходя, велел мне надеяться и обещал сделать все от него зави-
сящее, чтобы убедить судей в моей невиновности.
Я понял, что он занялся мною, когда увидел, что для меня постепенно
смягчается тюремный режим, и узнал, что мое дело отложено до следующей
сессии.
В этот промежуток времени провидению угодно было, чтобы за границей
схватили Кадрусса и доставили во Францию. Он во всем сознался, свалив на
свою жену весь умысел преступления и подстрекательство к нему. Его при-
говорили к пожизненной каторге, а меня освободили.
- И тогда, - сказал Монте-Кристо, - вы явились ко мне с рекоменда-
тельным письмом от аббата Бузони.
- Да, ваше сиятельство, он принял во мне живое участие.
"Ваше ремесло контрабандиста погубит вас, - сказал он мне. - Если вы
выйдете отсюда, бросьте это".
"Но, отец мой, - спросил я, - как же мне жить и содержать мою нес-
частную невестку?"
"Один из моих духовных сыновей, - ответил он, - относится ко мне с
большим уважением и поручил мне отыскать ему человека, которому он мог
бы доверять. Хотите быть этим человеком? Я ему вас рекомендую".
"Отец мой! - воскликнул я. - Как вы добры!"
"Но вы обещаете мне, что я никогда в этом не раскаюсь?"
Я поднял руку, чтобы дать клятву.
"Этого не нужно, - сказал он, - я знаю и люблю корсиканцев; вот вам
рекомендация".
И он написал несколько строк, которые я вам передал и на основании
которых ваше сиятельство взяли меня к себе на службу. Теперь я могу с
гордостью спросить, имели ли когда-нибудь ваше сиятельство причины быть
мною недовольны?
- Нет, - отвечал граф, - я с удовольствием признаю, что вы хороший
слуга, Бертуччо, хоть вы и недостаточно доверяете мне.
- Я, ваше сиятельство?
- Да, вы. Как это могло случиться, что у вас есть невестка и приемный
сын, а вы мне никогда о них не говорили?
- Увы, ваше сиятельство, мне остается поведать вам самую грустную
часть моей жизни. Я уехал на Корсику. Вы сами понимаете, что я торопился
повидать и утешить мою бедную невестку; но в Рольяно меня ждало нес-
частье; в моем доме произошло нечто такое ужасное, что об этом и до сих
пор еще помнят соседи. Следуя моим советам, моя бедная невестка отказы-
вала Бенедетто, который постоянно требовал денег. Однажды утром он приг-
розил ей и исчез на целый день. Бедная Ассунта, любившая этого негодяя,
как родного сына, горько плакала. Пришел вечер; она ждала его и не ложи-
лась спать. В одиннадцать часов вечера он вернулся в сопровождении двух
приятелей, обычных сотоварищей его проделок; она хотела обнять его, но
они схватили ее, и один из них, - боюсь, что это и был этот проклятый
мальчишка, - воскликнул:
"Мы сыграем в пытку, и ей прядется сказать, где у нее спрятаны
деньги".
Наш сосед Василио уехал в Бастнда, и дома оставалась только его жена.
Кроме нее, никто не мог бы увидеть, ни услышать того, что происходило в
доме невестки. Двое крепко держали Ассунту, которая не предстявляла себе
возможности такого преступления и ласково улыбалась своим будущим пала-
чам; третий наглухо забаррикадировал двери и окна, потом вернулся к ос-
тальным, и все трое, стараясь заглушить крики ужаса, вырывавшиеся у Ас-
сунты при виде этих грозных приготовлений, поднесли ее ногами к пылающе-
му очагу. Они ждали, что это заставит ее указать, где спрятаны наши
деньги; но, пока она боролась с ними, вспыхнула ее одежда; тогда они
бросили несчастную, боясь, чтобы огонь не перекинулся на них. Вся охва-
ченная пламенем, она бросилась к выходу, но дверь была заперта. Она ки-
нулась к окну; но окно было забито.
И вот соседка услыхала ужасные крики: это Ассунта звала на помощь.
Потом ее голос стал глуше, крики перешли в стоны. На следующий день,
после целой ночи ужаса и тревоги, жена Василио, наконец, решилась выйти
из дому, и судебные власти, которым она дала знать, взломали дверь наше-
го дома. Ассунту нашли полуобгоревшей, но еще живой, шкафы оказались
взломаны, деньги исчезли. Что до Бенедетто, то он навсегда исчез из
Рольяно; с тех пор я его не видел и даже не слышал о нем.
- Узнав об этом печальном происшествии, - продолжал Бертуччо, - я и
отправился к вашему сиятельству. Мне уже не к чему было рассказывать вам
ни о Бенедетто, потому что он исчез, ни о моей невестке, потому что она
умерла.
- И что вы думали об этом происшествии? - спросил Монте-Кристо.
- Что это была кара за мое преступление, - ответил Бертуччо - О, эти
Вильфоры, проклятый род!
- Я то же думаю, - мрачно прошептал граф.
- Теперь, - продолжал Бертуччо, - ваше сиятельство понимает, почему
этот дом, где я с тех пор не был, этот сад, где я неожиданно очутился,
это место, где я убил человека, могли вызвать во мне мучительное волне-
ние, причину которого вам угодно было узнать; признаюсь, я не уверен,
что здесь, у моих ног, в той самой могиле, которую он выкопал для своего
ребенка, не лежит господин де Вильфор.
- Что ж, все возможно, - сказал Монте-Кристо, вставая, - даже и то, -
добавил он чуть слышно, - что королевский прокурор еще жив. Аббат Бузони
хорошо сделал, что прислал вас ко мне. И вы тоже хорошо сделали, что
рассказали мне свою историю, потому что теперь я уже не буду дурно о вас
думать. А что этот, так неудачно названный, Бенедетто? Вы так и не ста-
рались напасть на его след, не пытались узнать, что с ним сталось?
- Никогда. Если бы я даже знал, где он, я не старался бы увидеть его,
а бежал бы от него, как от чудовища. Нет, к счастью, я никогда ни от ко-
го ничего о нем не слыхал; надеюсь, что его нет в живых.
- Не надейтесь, Бертуччо, - сказал граф. - Злодеи так не умирают:
господь охраняет их, чтобы сделать орудием своего отмщения.
- Пусть так, - сказал Бертуччо. - Я только молю бога, чтобы мне не
привелось с ним встретиться. Теперь, - продолжал, опуская голову, управ-
ляющий, - вы знаете все, ваше сиятельство; на земле вы мой судья, как
господь - на небе; не скажете ли вы мне что-нибудь в утешение?
- Да, вы правы, и я могу повторить то, что сказал бы вам аббат Бузо-
ни; этот Вильфор, на которого вы подняли руку, заслуживал возмездия за
свой поступок с вами, и, может быть, еще кое за что. Если Бенедетто жив,
то он послужит, как я вам уже сказал, орудием божьей кары, а потом и сам
понесет наказание. Вы же, собственно говоря, можете упрекнуть себя
только в одном: спросите себя, почему, спасши этого ребенка от смерти,
вы не возвратили его матери; вот в чем ваша вина, Бертуччо.
- Да, ваше сиятельство, в этом я виновен, я поступил малодушно. Когда
я вернул ребенку жизнь, мне оставалось только, как вы говорите, отдать
его матери. Но для этого мне нужно было собрать кое-какие сведения, об-
ратить на себя внимание, может быть, выдать себя. Мне не хотелось уми-
рать, меня привязывали к жизни моя невестка, мое врожденное самолюбие
корсиканца, который хочет мстить победоносно и до конца, и, наконец, я
просто любил жизнь. Я не так храбр, как мой несчастный брат!
Бертуччо закрыл лицо руками, а Монте-Кристо вперил в него долгий, за-
гадочный взгляд.
Потом, после минутного молчания, которому время и место придавали еще
больше торжественности, граф сказал с непривычной для него печалью в го-
лосе:
- Чтобы достойно окончить нашу беседу, последнюю по поводу всех этих
событий, Бертуччо, запомните мои слова, которые я часто слышал от аббата
Бузони: "От всякой беды есть два лекарства - время и молчание". А теперь
я хочу пройтись по саду То, что тягостно для вас, участника ужасных со-
бытий, вызовет во мне скорее приятные ощущения и удвоит для меня цен-
ность этого поместья. Видите ли, Бертуччо, деревья милы только тем, что
дают тень, а самая тень мила лишь потому, что вызывает грезы и мечты.
Вот я приобрел сад, считая, что покупаю лишь огороженное место, - а это
огороженное место вдруг оказывается садом, в котором бродят привидения,
не предусмотренные контрактом. А я любитель привидений, я никогда не
слыхал, чтобы мертвецы за шесть тысяч лет наделали столько зла, сколько
его делают живые за один день. Возвращайтесь домой, Бертуччо, и спите
спокойно. Если в последний час ваш духовник будет к вам не так милосерд,
как аббат Бузони, позовите меня, если я еще буду жив, и я найду слова,
которые тихо убаюкают вашу душу, когда она будет готовиться в трудный
путь, который зовется вечностью.
Бертуччо почтительно склонился перед графом и, тяжело вздохнув, уда-
лился.
Монте-Кристо остался один; он сделал несколько шагов.
- Здесь, около этого платана, могила, куда был положен младенец, -
прошептал он, - там - калитка, через которую входили в сад; в том углу -
потайная лестница, ведущая в спальню. Не думаю, чтобы требовалось зано-
сить все это в записную книжку, потому что у меня здесь перед глазами,
под ногами вокруг - рельефный живой план.
И граф, еще раз обойдя сад, направился к карсте Бертуччо, видя его
задумчивость, молча сел рядом с кучером.
Карета покатила в Париж.
В тот же вечер, вернувшись в свой дом на Елисейских Полях, граф Мон-
те-Кристо обошел все помещение, как мог бы это сделать человек, знакомый
с ним уже многие годы; и хотя он шел впереди других, он ни разу не ошиб-
ся дверью и не направился по такой лестнице или коридору, которые не
привели бы его прямо туда, куда он хотел попасть. Али сопровождал его в
этом ночном обходе. Граф отдал Бертуччо кое-какие распоряжения, касавши-
еся украшения или назначения комнат, и, взглянув на часы, сказал внима-
тельно слушавшему нубийцу:
- Уже половина двенадцатого. Гайде должна скоро приехать. Предупреж-
дены ли французские служанки?
Али показал рукой на половину, предназначенную для прекрасной албан-
ки; она была так тщательно скрыта, что, если завесить дверь ковром, мож-
но было обойти весь дом и не догадаться, что там есть еще гостиная и две
жилые комнаты; Али, как мы уже сказали, показал рукой на эту дверь, под-
нял три пальца левой руки и, положив голову на ладонь этой руки, закрыл
глаза, изображая сон.
- Понимаю, - сказал Монте-Кристо, привыкший к такому способу разгово-
ра, - все три дожидаются ее и спальне, не так ли?
- Да, - кивнул Али.
- Госпожа будет утомлена сегодня, - продолжал Монте-Кристо, - и,
должно быть, сразу захочет лечь; не надо ни о чем с ней разговаривать;
служанки француженки должны только приветствовать свою новую госпожу и
удалиться; последи, чтобы служанка гречанка не общалась с француженками.
Али поклонился.
Вскоре послышался голос, зовущий привратника; ворота распахнулись, в
аллею въехал экипаж и остановился у крыльца.
Граф сошел вниз; дверца кареты была уже открыта; он подал руку моло-
дой девушке, закутанной с головы до ног в шелковую зеленую накидку,
сплошь расшитую золотом.
Девушка взяла протянутую ей руку, любовно и почтительно поцеловала ее
и произнесла несколько ласковых слов, на которые граф отвечал с нежной
серьезностью на том звучном языке, который старик Гомер вложил в уста
своих богов.
Затем, предшествуемая Али, несшим розовую восковую свечу, девушка -
та самая красавица албанка, что была спутницей Монте-Кристо в Италии, -
прошла на свою половину, после чего граф удалился к себе.
В половине первого в доме погасли все огни, и можно было подумать,
что все мирно спят.

VIII. НЕОГРАНИЧЕННЫЙ КРЕДИТ

На следующий день, около двух часов пополудни, экипаж, запряженный
парой великолепных английских лошадей, остановился у ворот Монте-Кристо.
Мужчина в синем фраке с шелковыми пуговицами того же цвета, в белом жи-
лете, пересеченном огромной золотой цепью, и в панталонах орехового цве-
та, с волосами, настолько черными и так низко спускающимися на лоб, что
легко было усомниться в их естественности, тем более что они мало соот-
ветствовали глубоким надбровным морщинам, которых они никак не могли
скрыть, - словом, мужчина лет пятидесяти пяти, но желавший казаться со-
рокалетним, выглянул из окна кареты, на дверцах которой была изображена
баронская корона, и послал грума спросить у привратника, дома ли граф
Монте-Кристо.
В ожидании ответа этот человек с любопытством, граничившим с недели-
катностью, рассматривал дом, доступную взорам часть сада и ливрею слуг,
мелькавших за оградой. Глаза у него были живые, но скорее хитрые, чем
умные. Губы были так тонки, что вместо того, чтобы выдаваться вперед,
они западали внутрь; наконец, его широкие и сильно выдающиеся скулы -
верный признак коварства, низкий лоб, выпуклый затылок, огромные, отнюдь
не аристократические уши, заставили бы всякого физиономиста назвать поч-
ти отталкивающим характер этого человека, производившего на непосвящен-
ных немалое впечатление своим великолепным выездом, огромным бриллиан-
том, вдетым вместо запонки в манишку, и красной орденской лентой, тянув-
шейся от одной петлицы до другой.
Грум постучал в окно привратника и спросил:
- Здесь живет граф Монте-Кристо?
- Да, его сиятельство живет здесь, - отвечал привратник, - но...
Он вопросительно взглянул на Али.
Али сделал отрицательный знак.
- Но?.. - спросил грум.
- Но его сиятельство не принимает, - отвечал привратник.
- В таком случае вот вам карточка моего господина, барона Данглара.
Передайте ее графу Монте-Кристо и скажите ему, что по дороге в Палату
мой господин заезжал сюда, чтобы иметь честь его видеть.
- Я не имею права разговаривать с его сиятельством, - сказал приврат-
ник, - ваше поручение исполнит камердинер.
Грум вернулся к экипажу.
- Ну, что? - спросил Данглар.
Мальчик, пристыженный полученным уроком, передал ответ привратника
своему господину.
- Ого, - сказал тот, - видно, важная птица этот приезжий, которого
величают его сиятельством, раз с ним имеет право разговаривать только
его камердинер; все равно, раз он аккредитован на мой банк, мне придется
с ним встретиться, когда ему понадобятся деньги.
И Данглар откинулся в глубь кареты и так, чтобы было слышно через до-
рогу, крикнул кучеру:
- В Палату депутатов!
Сквозь жалюзи своего флигеля Монте-Кристо, вовремя предупрежденный,
видел барона и успел разглядеть его в превосходный бинокль, причем проя-
вил не меньше любопытства, чем сам Данглар, когда тот исследовал дом,
сад и ливреи.
- Положительно, - сказал он с отвращением, ввинчивая обратно трубки
бинокля в костяную оправу, - положительно этот человек гнусен; как можно
увидеть его и не распознать в нем с первого же взгляда змею по плоскому
лбу, коршуна по выпуклому черепу и сарыча по острому клюву!
- Али! - крикнул он, потом ударил один раз по медному гонгу. Вошел
Али. - Позови Бертуччо, - сказал Монте-Кристо.
В ту же минуту вошел Бертуччо.
- Ваше сиятельство спрашивали меня? - сказал он.
- Да, - отвечал граф. - Видели вы лошадей, которые только что стояли
у моих ворот?
- Разумеется, ваше сиятельство, и нахожу их превосходными.
- Каким же образом, - спросил Монте-Кристо нахмурясь, - когда я пот-
ребовал, чтобы вы приобрели мне лучшую пару в Париже, в Париже нашлась
еще пара, равная моей, и эти лошади не стоят в моей конюшне?
Видя сдвинутые брови графа и слыша его строгий голос, Али опустил го-
лову.
- Ты тут ни при чем, мой добрый Али, - сказал поарабски граф с такой
лаской в голосе и в выражении лица, которой от него трудно было ожидать,
- ты ведь ничего не понимаешь в английских лошадях.
Лицо Али снова прояснилось.
- Ваше сиятельство, - сказал Бертуччо, - лошади, о которых вы говори-
те, не продавались.
Монте-Кристо пожал плечами.
- Знайте, господин управляющий, нет ничего, что но продавалось бы,
когда умеешь предложить нужную цену.
- Господин Данглар заплатил за них шестнадцать тысяч франков, ваше
сиятельство.
- Так надо было предложить ему тридцать две тысячи; он банкир, а бан-
кир никогда не упустит случая удвоить свой капитал.
- Ваше сиятельство говорит серьезно? - спросил Бертуччо.