Страница:
линное завещание".
Родня покойного принялась искать с еще большим усердием, быть может,
чем державные наследники. Тщетно: ей достались два дворца да виноградни-
ки за Палатином. В те времена недвижимость ценилась дешево, - оба дворца
и виноградник остались во владении семейства покойного, как слишком нич-
тожные для алчности папы и его сына.
Прошли месяцы, годы. Александр Шестой, как известно, умер от яда бла-
годаря ошибке; Цезарь, отравившийся вместе с ним, отделался тем, что,
как змея, сбросил кожу и облекся в новую, на которой яд оставил пятна,
похожие на тигровые; наконец, вынужденный покинуть Рим, он бесславно по-
гиб в какой-то ночной стычке, почти забытый историей.
После смерти папы, после изгнания его сына все ожидали, что фамилия
Спада опять заживет по-княжески, как жила во времена кардинала Спада.
Ничуть не бывало. Спада жили в сомнительном довольстве, вечная тайна тя-
готела над этим темным делом. Молва решила, что Цезарь, бывший похитрее
отца, похитил у него наследство обоих кардиналов; говорю обоих, потому
что кардинал Роспильози, не принявший никаких мер предосторожности, был
ограблен до нитки.
- До сих пор, - сказал Фариа с улыбкой, прерывая свой рассказ, - вы
не услышали ничего особенно безрассудного, правда?
- Напротив, - отвечал Дантес, - мне кажется, что я читаю занима-
тельнейшую летопись. Продолжайте, прошу вас.
- Продолжаю.
Спада привыкли к безвестности. Прошли годы. Среди их потомков были
военные, дипломаты; иные приняли духовный сан, иные стали банкирами; од-
ни разбогатели, другие совсем разорились. Дохожу до последнего в роде,
до того графа Спада, у которого я служил секретарем.
Он часто жаловался на несоответствие своего состояния с его положени-
ем; я посоветовал ему обратить все оставшееся у него небольшое имущество
в пожизненную ренту; он последовал моему совету и удвоил свои доходы.
Знаменитый молитвенник остался в семье и теперь принадлежал графу
Спада; он переходил от отца к сыну, превратившись, благодаря загадочной
статье единственного обнаруженного завещания, в своего рода святыню,
хранившуюся с суеверным благоговением. Это была книга с превосходными
готическими миниатюрами и до такой степени отягченная золотом, что в
торжественные дни ее нес перед кардиналом слуга.
Увидав всякого рода документы, акты, договоры, пергаменты, оставшиеся
после отравленного кардинала и сохраняемые в семейном архиве, я тоже на-
чал разбирать эти огромные связки бумаг, как их разбирали до меня двад-
цать служителей, двадцать управляющих, двадцать секретарей. Несмотря на
терпеливые и ревностные розыски, я ровно ничего не нашел. А между тем я
много читал, я даже написал подробную, чуть ли не подневную историю фа-
милии Борджиа, только для того, чтобы узнать, не умножились ли их бо-
гатства со смертью моего Чезаре Спада, и нашел, что они пополнились
только имуществом кардинала Роспильози, его товарища по несчастью.
Я был почти убежден, что наследство Спада не досталось ни его семье,
ни Борджиа, а пребывает без владельца, как клады арабских сказок, лежа-
щие в земле под охраной духа. Я изучал, подсчитывал, проверял тысячу раз
приходы и расходы фамилии Спада за триста лет; все было напрасно: я ос-
тавался в неведении, а граф Спада в нищете.
Мой покровитель умер. Обращая имущество в пожизненную ренту, он оста-
вил себе только семейный архив, библиотеку в пять тысяч томов и знамени-
тый молитвенник. Все это он завещал мне и еще тысячу римских скудо на-
личными, с условием, чтобы я каждый год служил заупокойную мессу по нем
и составил родословное древо и историю его фамилии, что я и исполнил в
точности...
Терпение, дорогой Эдмон, мы приближаемся к концу.
В тысяча восемьсот седьмом году, за месяц до моего ареста и через две
недели после смерти графа, двадцать пятого декабря (вы сейчас поймете,
почему это число осталось в моей памяти), я в тысячный раз перечитывал
бумаги, которые приводил в порядок. Дворец был продан, и я собирался пе-
реселиться из Рима во Флоренцию со всем моим имуществом, состоявшим из
двенадцати тысяч ливров, библиотеки и знаменитого молитвенника Утомлен-
ный усердной работой и чувствуя некоторую вялость после чрезмерно сытно-
го обеда, я опустил голову на руки и заснул. Было три часа пополудни.
Когда я проснулся, часы били шесть.
Я поднял голову; кругом было совсем темно. Я позвонил, чтобы спросить
огня, но никто не пришел. Тогда я решил помочь делу сам. К тому же мне
следовало привыкать к образу жизни философа. Одной рукой я взял спичку,
а другой, так как спичек в коробке не оказалось, стал искать какую-ни-
будь бумажку, чтобы зажечь ее в камине, где еще плясал огонек, я боялся
взять в темноте какой-нибудь ценный документ вместо бесполезного клочка
бумаги, как вдруг вспомнил, что в знаменитом молитвеннике, который был
тут же на столе, вместо закладки лежит пожелтевший листок, так благого-
вейно сохраненный наследниками. Я нащупал эту ненужную бумажку, скомкал
ее и поднес к огню.
И вдруг, словно по волшебству, по мере того как разгорался огонь, на
белой бумаге начали проступать желтоватые буквы; мне стало страшно: я
сжал бумагу ладонями, погасил огонь, зажег свечку прямо в камине, с не-
изъяснимым волнением расправил смятый листок и убедился, что эти буквы
написаны симпатическими чернилами, выступающими только при сильном наг-
ревании. Огонь уничтожил более трети записки; это та самая, которую вы
читала сегодня утром. Перечтите еще раз, Дантес, и, когда перечтете, я
восполню пробелы и в словах и в смысле.
И Фариа с торжеством подал листок Дантесу, который на этот раз с жад-
ностью прочел следующие слова, написанные рыжими, похожими на ржавчину
чернилами:
Сего 25 апреля 1498 года, бу
Александром VI и опасаясь, что он, не
пожелает стать моим наследником и го
и Бентивольо, умерших от яда,
единственному моему наследнику, что я зар
ибо он посещал его со мною, а именно в
ка Монте-Кристо, все мои зол
ни, алмазы и драгоценности; что один я
ценностью до двух мил
найдет его под двадцатой ска
малого восточного залива по прямой линии. Два отв
в этих пещерах; клад зарыт в самом даль
каковой клад завещаю ему и отдаю в по
единственному моему наследнику.
25 апреля 149
Чез
- А теперь, - сказал аббат, - прочтите вот это. И он протянул Дантесу
другой листок. Дантес взял его и прочел:
дучи приглашен к обеду его святейшеством
довольствуясь платою за кардинальскую шапку,
товит мне участь кардиналов Капрара
объявляю племяннику моему Гвидо Спада,
ыл в месте, ему известном,
пещерах остров-
отые слитки, монеты, кам-
знаю о существовании этого клада,
лионов римских скудо, и что он
лой, если идти от
ерстия вырыты
нем углу второго отверстия;
лную собственность, как
8 года
аре Спада",
Фариа следил за ним пылающим взглядом.
- Теперь, - сказал он, видя, что Дантес дошел до последней строки, -
сложите оба куска и судите сами.
Дантес повиновался; из соединенных кусков получилось следующее:
"Сего 25 апреля 1498 года, бу...дучи приглашен к ободу его святей-
шеством Александром VI и, опасаясь, что он, не... довольствуясь платою
за кардинальскую шапку, пожелает стать моим наследником и го...товит мне
участь кардиналов Капрара и Бентивольо, умерших от яда... объ являю пле-
мяннику моему Гвидо Спада, единственному моему наследнику, что я
зар...ыл в месте, ему известном, ибо он посещал его со мною, а именно
в... пещерах островка Монте-Кристо, все мои зол...отые слитки, монеты,
камни, алмазы и драгоценности, что один я... знаю о существовании этого
клада, ценностью до двух мил...лионов рим ских скудо, и что он найдет
его под двадцатой ска...лой, если идти от малого восточного залива по
прямой линии. Два отв...ерстия вырыты в этих пещерах: клад зарыт в самом
даль...нем углу второго отверстия; каковой клад завещаю ему и отдаю в
по.. лную собственность, как единственному моему наследнику
25 апреля 149. ..8 года
Чез...аре Спада".
- Понимаете теперь? - спросил Фариа.
- Это заявление кардинала Спада и завещание, которое так долго иска-
ли? - отвечал Эдмон, все еще не вполне убежденный.
- Да, тысячу раз да.
- Кто же восстановил его?
- Я. По уцелевшему отрывку я разгадал остальное, соразмеряя длину
строк с шириной бумаги, проникая в скрытый смысл по смыслу видимому, как
отыскиваешь путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху.
- И что же вы сделали, когда у вас не осталось сомнений?
- Я тотчас же отправился в путь, захватив с собою начатое мною
большое сочинение о едином итальянском королевстве; но императорская по-
лиция уже давно следила за мной; в то время Наполеон стремился к разоб-
щению провинций, в противоположность тому, чего он пожелал впоследствии,
когда у него родился сын. Спешный отъезд его, причин которого никто не
знал, возбудил подозрение, и в ту минуту, как я садился на корабль в
Пьомбино, меня арестовали.
- Теперь, - продолжал Фариа, взглянув на Дантеса с почти отеческой
нежностью, - теперь, друг мой, вы знаете столько же, сколько я. Если мы
когда-нибудь бежим вместе, то половина моего сокровища принадлежит вам;
если я умру здесь и вы спасетесь один, оно принадлежит вам целиком.
- Однако, - возразил Дантес нерешительно, - нет ли у этого клада бо-
лее законного владельца, чем мы?
- Нет, нет, будьте спокойны, вся семья вымерла; притом последний граф
Спада назначил меня своим наследником; завещав мне этот знаменательный
молитвенник, он тем самым завещал мне все, что в нем содержалось. Если
это богатство достанется нам, мы можем пользоваться им со спокойной со-
вестью.
- И вы говорите, что этот клад оценивается в...
- Два миллиона римских скудо, около тринадцати миллионов на наши
деньги.
- Не может быть! - вскричал Дантес, устрашенный огромностью суммы.
- Почему же не может быть? - сказал старик - род Спада был один из
древнейших и могущественнейших в пятнадцатом веке. Притом же в те време-
на, когда не было ни крупных денежных сделок, ни промышленности, такие
накопления золота и драгоценностей не были редкостью; и теперь еще в Ри-
ме есть семьи, которые умирают с голоду, обладая миллионом в алмазах и
драгоценных камнях, составляющих наследственный майорат, к которому они
не смеют прикоснуться.
Эдмону казалось, что он видит сон; он колебался между неверием и ра-
достью.
- Я долго хранил от вас эту тайну, - продолжал Фариа, - потому,
во-первых, что хотел вас испытать, а вовторых, потому, что хотел изумить
вас. Если бы мы бежали до моего припадка, я бы вас повез на Монте-Крис-
то. Теперь, - прибавил он со вздохом, - вы повезете меня. Что же, Дан-
тес, вы меня не благодарите?
- Это сокровище принадлежит вам, друг мой, - сказал Дантес, - оно
принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш
родственник.
- Вы мой сын, Дантес, - воскликнул старик. - Вы дитя моей неволи! Мой
сан обрек меня на безбрачие; бог послал мне вас, чтобы утешить человека,
который не мог стать отцом, и узника, который не мог стать свободным.
И Фариа протянул Эдмону здоровую руку; тот со слезами обнял старика.
Теперь, когда это сокровище, бывшее столь долгое время предметом раз-
мышлений аббата Фариа, могло осчастливить того, кого он полюбил, как
родного сына, оно стало вдвое дороже его сердцу; ежедневно он говорил об
этом несметном богатстве, рисовал Дантесу, сколько добра в современном
мире можно сделать своим друзьям, обладая состоянием в тринадцать - че-
тырнадцать миллионов; тогда лицо Дантеса омрачалось; он вспоминал о
страшной клятве, которой он поклялся самому себе, и думал, сколько в
современном мире, имея тринадцать или четырнадцать миллионов, можно сде-
лать зла своим врагам.
Аббат не знал острова Монте-Кристо, но Дантес знал его; он часто про-
ходил мимо этого острова, лежащего в двадцати пяти милях от Пианозы,
между Корсикой и Эльбой, и как-то раз даже останавливался там. Остров
МонтеКристо всегда был, да и теперь еще остается пустынным и необитае-
мым; это утес почти конической формы, по-видимому поднятый из морских
глубин на поверхность вулканическим потрясением. Дантес чертил аббату
план острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскать
клад.
Но Дантес далеко не был так увлечен, как старый аббат, а главное, не
разделял его уверенности. Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь не
сумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие,
создавшее ему славу помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса;
но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже ког-
да-нибудь и был, существовал еще и теперь; если он не считал его вымыш-
ленным, то во всяком случае считал его исчезнувшим.
Между тем словно судьба хотела лишить узников последней надежды и
дать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новое
несчастье: наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; по-
чинили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовину
заваленное Дантесом. Не прими он этой предосторожности, которую, как мы
помним, ему посоветовал аббат, их постигла бы еще большая беда: их при-
готовления к побегу были бы обнаружены и их несомненно разлучили бы.
Итак, за ними захлопнулась новая дверь, еще более прочная и неумолимая,
чем все прежние.
- Вот видите, - с тихой грустью говорил Дантес аббату, - богу угодно,
чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги. Я обещал вам
навсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать свое слово.
Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем. Впро-
чем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под тем-
ными скалами Монте-Кристо; это - ваше присутствие, это наше общение по
пять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам, это те лучи зна-
ния, которыми вы озарили мой ум, это чужие наречия, которые вы насадили
в моей памяти и которые разрастаются в ней всеми своими филологическими
разветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаря
глубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. Вот
мое сокровище, дорогой друг, вот чем вы дали мне и богатство и счастье.
Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золо-
том и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те об-
лака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твер-
дою землею, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним. Быть
подле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещать
свой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных дея-
ний, - если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда по-
кончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, - вот
мое богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам,
и все властители мира, будь они Цезарями Борджиа, не отнимут его у меня.
Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, то
по крайней мере довольно быстро. Фариа, столько лет молчавший о своем
сокровище, теперь не переставал говорить о нем. Как он и предвидел, его
правая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надежду
самому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младший
товарищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него.
Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, он
заставил Дантеса выучить ее наизусть, и Дантес знал ее на память от пер-
вого слова до последнего. Тогда он уничтожил вторую половину записки,
будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла ее не
разберут. Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которые
могли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого же
дня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна была
владеть одна-единственная мысль - во что бы то ни стало добраться до
Монте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-ни-
будь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть в
указанном месте. Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленный
угол второго отверстия.
Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но во всяком случае
сносно. Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, снова
обрел прежнюю ясность ума и мало-помалу научил своего молодого товарища,
кроме отвлеченных наук, о которых уже шла речь, тому терпеливому и высо-
кому искусству узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь из
ничего. Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа - страшась старости,
Дантес - чтобы не вспоминать о своем прошлом, почти угасшем и мерцавшем
в глубине его памяти лишь как далекий огонек, затерянный в ночи. И жизнь
их походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем, которая течет
спокойно и размеренно под оком провидения.
Но под этим наружным спокойствием в сердце юноши, а быть может, и в
сердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть мо-
жет, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставался
один и Эдмон возвращался в свою камеру.
Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-то
зовет его. Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак.
Он услышал свое имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнес-
ти его.
Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислуши-
ваться. Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата.
- Великий боже! - прошептал Дантес. - Неужели?..
Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз до
противоположного конца: плита была поднята.
При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эд-
мон увидел старика: он был мертвенно бледен и едва стоял на ногах, дер-
жась за кровать. Черты его лица были обезображены теми зловещими призна-
ками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когда
он увидел их в первый раз.
- Вы понимаете, друг мой, - коротко произнес Фариа. - Мне не нужно
объяснять вам.
Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком:
- Помогите! Помогите!
У Фариа хватило сил удержать его за руку.
- Молчите! - сказал он. - Не то вы погибли. Будем думать только о
вас, мой друг, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возмож-
ным ваш побег. Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то,
что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщики
узнают о нашем общении. Притом же не тревожьтесь, друг мой; камера, ко-
торую я покидаю, не останется долго пустой; другой несчастный узник зас-
тупит мое место. Этому другому вы явитесь, как ангел избавитель. Он, мо-
жет быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вам
бежать, между тем как я только мешал вам. Вы уже не будете прикованы к
полутрупу, парализующему все ваши движения. Положительно, бог, наконец,
вспомнил о вас; он дает вам больше, чем отнимает, и мне давно пора уме-
реть.
В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул:
- Друг мой, замолчите, умоляю вас!
Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твердость духа,
которой слова старика лишили его, он воскликнул:
- Я спас вас однажды, спасу и в другой раз!
Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, еще на одну треть
наполненную красным настоем.
- Смотрите, - сказал он, - вот он - спасительный напиток! Скорей,
скорей скажите мне, что надо делать. Дайте мне указания! Говорите, мой
друг, я слушаю.
- Надежды нет, - отвечал Фариа, качая головой, - но все равно: богу
угодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложил
столь сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этого
существования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного.
- Да, да, - воскликнул Дантес, - я вас спасу!
- Пусть так! Я уже холодею; я чувствую, что кровь приливает к голове;
эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает меня
всего: через пять минут начнется припадок, через четверть часа я стану
трупом.
- Боже! - вскричал Дантес в душевной муке.
- Поступите, как в первый раз, только не ждите так долго. Все мои
жизненные силы уже истощены, и смерти, - продолжал он, показывая на свою
руку и ногу, разбитые параличом, - остается только половина работы.
Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, если
вы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное. Теперь помо-
гите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах.
Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать.
- Друг мой, - сказал Фариа, - вы единственная отрада моей загубленной
жизни, отрада, которую небо послало мне, хоть и поздно, но все же посла-
ло, - я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами наве-
ки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны.
Сын мой, благословляю тебя!
Дантес упал на колени и приник головой к постели старика.
- Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти пос-
ледние минуты: сокровище кардинала Спада существует. По милости божьей
для меня нет больше ни расстояний, ни препятствий Я вижу его отсюда в
глубине второй пещеры, взоры мои проникают в недра земли и видят ослепи-
тельные богатства. Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аб-
бат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец Спешите на
МонтеКристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им, вы довольно
страдали.
Судорога оборвала речь старика. Дантес поднял голову и увидел, что
глаза аббата наливаются кровью. Казалось, кровавая волна хлынула от гру-
ди к голове.
- Прощайте! Прощайте! - прошептал старик, схватив Эдмона за руку. -
Прощайте!
- Нет! Нет! - воскликнул тот. - Не оставь нас, господи боже мой, спа-
си его!.. Помогите!.. Помогите!..
- Тише, тише! - пролепетал умирающий. - Молчите, а то нас разлучат,
если вы меня спасете!
- Вы правы. Будьте спокойны, я спасу вас! Хоть вы очень страдаете,
но, мне кажется, меньше, чем в первый раз.
- Вы ошибаетесь: я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньше
сил для страдания. В ваши лета верят в жизнь, верить и надеяться - при-
вилегия молодости. Но старость яснее видит смерть. Вот она!.. Подхо-
дит!.. Кончено!.. В глазах темнеет!.. Рассудок мутится!.. Вашу руку,
Дантес!.. Прощайте!.. Прощайте!..
И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз.
- Монте-Кристо! - произнес он. - Помните - Монте-Кристо!
И упал на кровать.
Припадок был ужасен: сведенные судорогою члены, вздувшиеся веки, кро-
вавая пена, бесчувственное тело - вот что осталось на этом ложе страда-
ний от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем.
Дантес взял плошку и поставил ее у изголовья постели на выступивший
из стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искаженное
лицо и бездыханное, оцепеневшее тело.
Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той мину-
ты, когда надо будет применить спасительное средство.
Наконец, он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем в
прошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке остава-
лось еще почти вдвое против того, что он вылил.
Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса, - Фариа не шевелил-
ся. Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лоб
покрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца.
Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; он
поднес склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь ос-
таток жидкости.
Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потрясла
члены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий на
крик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным.
Только глаза остались открытыми.
Прошло полчаса, час, полтора часа. В продолжение этих мучительных по-
лутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к его
сердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает,
становясь все глуше и невнятнее.
Наконец, все кончилось; сердце дрогнуло в последний раз, лицо посине-
ло; глаза остались открытыми, но взгляд потускнел.
Было шесть часов утра, заря занималась, и бледные лучи солнца, прони-
кая в камеру, боролись с тусклым пламенем плошки. Отблески света
скользили по лицу мертвеца и порой казалось, что оно живое. Пока продол-
жалась эта борьба света с мраком, Дантес мог еще сомневаться, но когда
победил свет, он понял, что перед ним лежит труп.
Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел пожать эту руку, свесив-
шуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, ко-
торые он тщетно пытался закрыть. Он погасил плошку, тщательно спрятал ее
и бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой.
К тому же медлить было нельзя; скоро должен был явиться тюремщик.
На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти к
аббату, которому нес завтрак и белье.
Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся. Он вышел.
Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произой-
дет в камере его бедного друга; он снова вошел в подземный ход и услышал
возгласы тюремщика, звавшего на помощь.
Вскоре пришли другие тюремщики; потом послышались тяжелые и мерные
шаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю. Вслед за солдата-
ми вошел комендант.
Эдмон слышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слы-
шал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца и, видя, что уз-
ник не приходит в себя, послал за врачом.
Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с нас-
мешками и хохотом.
- Ну, вот, - говорил один, - сумасшедший отправился к своим сокрови-
щам, счастливого пути!
- Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, - гово-
Родня покойного принялась искать с еще большим усердием, быть может,
чем державные наследники. Тщетно: ей достались два дворца да виноградни-
ки за Палатином. В те времена недвижимость ценилась дешево, - оба дворца
и виноградник остались во владении семейства покойного, как слишком нич-
тожные для алчности папы и его сына.
Прошли месяцы, годы. Александр Шестой, как известно, умер от яда бла-
годаря ошибке; Цезарь, отравившийся вместе с ним, отделался тем, что,
как змея, сбросил кожу и облекся в новую, на которой яд оставил пятна,
похожие на тигровые; наконец, вынужденный покинуть Рим, он бесславно по-
гиб в какой-то ночной стычке, почти забытый историей.
После смерти папы, после изгнания его сына все ожидали, что фамилия
Спада опять заживет по-княжески, как жила во времена кардинала Спада.
Ничуть не бывало. Спада жили в сомнительном довольстве, вечная тайна тя-
готела над этим темным делом. Молва решила, что Цезарь, бывший похитрее
отца, похитил у него наследство обоих кардиналов; говорю обоих, потому
что кардинал Роспильози, не принявший никаких мер предосторожности, был
ограблен до нитки.
- До сих пор, - сказал Фариа с улыбкой, прерывая свой рассказ, - вы
не услышали ничего особенно безрассудного, правда?
- Напротив, - отвечал Дантес, - мне кажется, что я читаю занима-
тельнейшую летопись. Продолжайте, прошу вас.
- Продолжаю.
Спада привыкли к безвестности. Прошли годы. Среди их потомков были
военные, дипломаты; иные приняли духовный сан, иные стали банкирами; од-
ни разбогатели, другие совсем разорились. Дохожу до последнего в роде,
до того графа Спада, у которого я служил секретарем.
Он часто жаловался на несоответствие своего состояния с его положени-
ем; я посоветовал ему обратить все оставшееся у него небольшое имущество
в пожизненную ренту; он последовал моему совету и удвоил свои доходы.
Знаменитый молитвенник остался в семье и теперь принадлежал графу
Спада; он переходил от отца к сыну, превратившись, благодаря загадочной
статье единственного обнаруженного завещания, в своего рода святыню,
хранившуюся с суеверным благоговением. Это была книга с превосходными
готическими миниатюрами и до такой степени отягченная золотом, что в
торжественные дни ее нес перед кардиналом слуга.
Увидав всякого рода документы, акты, договоры, пергаменты, оставшиеся
после отравленного кардинала и сохраняемые в семейном архиве, я тоже на-
чал разбирать эти огромные связки бумаг, как их разбирали до меня двад-
цать служителей, двадцать управляющих, двадцать секретарей. Несмотря на
терпеливые и ревностные розыски, я ровно ничего не нашел. А между тем я
много читал, я даже написал подробную, чуть ли не подневную историю фа-
милии Борджиа, только для того, чтобы узнать, не умножились ли их бо-
гатства со смертью моего Чезаре Спада, и нашел, что они пополнились
только имуществом кардинала Роспильози, его товарища по несчастью.
Я был почти убежден, что наследство Спада не досталось ни его семье,
ни Борджиа, а пребывает без владельца, как клады арабских сказок, лежа-
щие в земле под охраной духа. Я изучал, подсчитывал, проверял тысячу раз
приходы и расходы фамилии Спада за триста лет; все было напрасно: я ос-
тавался в неведении, а граф Спада в нищете.
Мой покровитель умер. Обращая имущество в пожизненную ренту, он оста-
вил себе только семейный архив, библиотеку в пять тысяч томов и знамени-
тый молитвенник. Все это он завещал мне и еще тысячу римских скудо на-
личными, с условием, чтобы я каждый год служил заупокойную мессу по нем
и составил родословное древо и историю его фамилии, что я и исполнил в
точности...
Терпение, дорогой Эдмон, мы приближаемся к концу.
В тысяча восемьсот седьмом году, за месяц до моего ареста и через две
недели после смерти графа, двадцать пятого декабря (вы сейчас поймете,
почему это число осталось в моей памяти), я в тысячный раз перечитывал
бумаги, которые приводил в порядок. Дворец был продан, и я собирался пе-
реселиться из Рима во Флоренцию со всем моим имуществом, состоявшим из
двенадцати тысяч ливров, библиотеки и знаменитого молитвенника Утомлен-
ный усердной работой и чувствуя некоторую вялость после чрезмерно сытно-
го обеда, я опустил голову на руки и заснул. Было три часа пополудни.
Когда я проснулся, часы били шесть.
Я поднял голову; кругом было совсем темно. Я позвонил, чтобы спросить
огня, но никто не пришел. Тогда я решил помочь делу сам. К тому же мне
следовало привыкать к образу жизни философа. Одной рукой я взял спичку,
а другой, так как спичек в коробке не оказалось, стал искать какую-ни-
будь бумажку, чтобы зажечь ее в камине, где еще плясал огонек, я боялся
взять в темноте какой-нибудь ценный документ вместо бесполезного клочка
бумаги, как вдруг вспомнил, что в знаменитом молитвеннике, который был
тут же на столе, вместо закладки лежит пожелтевший листок, так благого-
вейно сохраненный наследниками. Я нащупал эту ненужную бумажку, скомкал
ее и поднес к огню.
И вдруг, словно по волшебству, по мере того как разгорался огонь, на
белой бумаге начали проступать желтоватые буквы; мне стало страшно: я
сжал бумагу ладонями, погасил огонь, зажег свечку прямо в камине, с не-
изъяснимым волнением расправил смятый листок и убедился, что эти буквы
написаны симпатическими чернилами, выступающими только при сильном наг-
ревании. Огонь уничтожил более трети записки; это та самая, которую вы
читала сегодня утром. Перечтите еще раз, Дантес, и, когда перечтете, я
восполню пробелы и в словах и в смысле.
И Фариа с торжеством подал листок Дантесу, который на этот раз с жад-
ностью прочел следующие слова, написанные рыжими, похожими на ржавчину
чернилами:
Сего 25 апреля 1498 года, бу
Александром VI и опасаясь, что он, не
пожелает стать моим наследником и го
и Бентивольо, умерших от яда,
единственному моему наследнику, что я зар
ибо он посещал его со мною, а именно в
ка Монте-Кристо, все мои зол
ни, алмазы и драгоценности; что один я
ценностью до двух мил
найдет его под двадцатой ска
малого восточного залива по прямой линии. Два отв
в этих пещерах; клад зарыт в самом даль
каковой клад завещаю ему и отдаю в по
единственному моему наследнику.
25 апреля 149
Чез
- А теперь, - сказал аббат, - прочтите вот это. И он протянул Дантесу
другой листок. Дантес взял его и прочел:
дучи приглашен к обеду его святейшеством
довольствуясь платою за кардинальскую шапку,
товит мне участь кардиналов Капрара
объявляю племяннику моему Гвидо Спада,
ыл в месте, ему известном,
пещерах остров-
отые слитки, монеты, кам-
знаю о существовании этого клада,
лионов римских скудо, и что он
лой, если идти от
ерстия вырыты
нем углу второго отверстия;
лную собственность, как
8 года
аре Спада",
Фариа следил за ним пылающим взглядом.
- Теперь, - сказал он, видя, что Дантес дошел до последней строки, -
сложите оба куска и судите сами.
Дантес повиновался; из соединенных кусков получилось следующее:
"Сего 25 апреля 1498 года, бу...дучи приглашен к ободу его святей-
шеством Александром VI и, опасаясь, что он, не... довольствуясь платою
за кардинальскую шапку, пожелает стать моим наследником и го...товит мне
участь кардиналов Капрара и Бентивольо, умерших от яда... объ являю пле-
мяннику моему Гвидо Спада, единственному моему наследнику, что я
зар...ыл в месте, ему известном, ибо он посещал его со мною, а именно
в... пещерах островка Монте-Кристо, все мои зол...отые слитки, монеты,
камни, алмазы и драгоценности, что один я... знаю о существовании этого
клада, ценностью до двух мил...лионов рим ских скудо, и что он найдет
его под двадцатой ска...лой, если идти от малого восточного залива по
прямой линии. Два отв...ерстия вырыты в этих пещерах: клад зарыт в самом
даль...нем углу второго отверстия; каковой клад завещаю ему и отдаю в
по.. лную собственность, как единственному моему наследнику
25 апреля 149. ..8 года
Чез...аре Спада".
- Понимаете теперь? - спросил Фариа.
- Это заявление кардинала Спада и завещание, которое так долго иска-
ли? - отвечал Эдмон, все еще не вполне убежденный.
- Да, тысячу раз да.
- Кто же восстановил его?
- Я. По уцелевшему отрывку я разгадал остальное, соразмеряя длину
строк с шириной бумаги, проникая в скрытый смысл по смыслу видимому, как
отыскиваешь путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху.
- И что же вы сделали, когда у вас не осталось сомнений?
- Я тотчас же отправился в путь, захватив с собою начатое мною
большое сочинение о едином итальянском королевстве; но императорская по-
лиция уже давно следила за мной; в то время Наполеон стремился к разоб-
щению провинций, в противоположность тому, чего он пожелал впоследствии,
когда у него родился сын. Спешный отъезд его, причин которого никто не
знал, возбудил подозрение, и в ту минуту, как я садился на корабль в
Пьомбино, меня арестовали.
- Теперь, - продолжал Фариа, взглянув на Дантеса с почти отеческой
нежностью, - теперь, друг мой, вы знаете столько же, сколько я. Если мы
когда-нибудь бежим вместе, то половина моего сокровища принадлежит вам;
если я умру здесь и вы спасетесь один, оно принадлежит вам целиком.
- Однако, - возразил Дантес нерешительно, - нет ли у этого клада бо-
лее законного владельца, чем мы?
- Нет, нет, будьте спокойны, вся семья вымерла; притом последний граф
Спада назначил меня своим наследником; завещав мне этот знаменательный
молитвенник, он тем самым завещал мне все, что в нем содержалось. Если
это богатство достанется нам, мы можем пользоваться им со спокойной со-
вестью.
- И вы говорите, что этот клад оценивается в...
- Два миллиона римских скудо, около тринадцати миллионов на наши
деньги.
- Не может быть! - вскричал Дантес, устрашенный огромностью суммы.
- Почему же не может быть? - сказал старик - род Спада был один из
древнейших и могущественнейших в пятнадцатом веке. Притом же в те време-
на, когда не было ни крупных денежных сделок, ни промышленности, такие
накопления золота и драгоценностей не были редкостью; и теперь еще в Ри-
ме есть семьи, которые умирают с голоду, обладая миллионом в алмазах и
драгоценных камнях, составляющих наследственный майорат, к которому они
не смеют прикоснуться.
Эдмону казалось, что он видит сон; он колебался между неверием и ра-
достью.
- Я долго хранил от вас эту тайну, - продолжал Фариа, - потому,
во-первых, что хотел вас испытать, а вовторых, потому, что хотел изумить
вас. Если бы мы бежали до моего припадка, я бы вас повез на Монте-Крис-
то. Теперь, - прибавил он со вздохом, - вы повезете меня. Что же, Дан-
тес, вы меня не благодарите?
- Это сокровище принадлежит вам, друг мой, - сказал Дантес, - оно
принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш
родственник.
- Вы мой сын, Дантес, - воскликнул старик. - Вы дитя моей неволи! Мой
сан обрек меня на безбрачие; бог послал мне вас, чтобы утешить человека,
который не мог стать отцом, и узника, который не мог стать свободным.
И Фариа протянул Эдмону здоровую руку; тот со слезами обнял старика.
Теперь, когда это сокровище, бывшее столь долгое время предметом раз-
мышлений аббата Фариа, могло осчастливить того, кого он полюбил, как
родного сына, оно стало вдвое дороже его сердцу; ежедневно он говорил об
этом несметном богатстве, рисовал Дантесу, сколько добра в современном
мире можно сделать своим друзьям, обладая состоянием в тринадцать - че-
тырнадцать миллионов; тогда лицо Дантеса омрачалось; он вспоминал о
страшной клятве, которой он поклялся самому себе, и думал, сколько в
современном мире, имея тринадцать или четырнадцать миллионов, можно сде-
лать зла своим врагам.
Аббат не знал острова Монте-Кристо, но Дантес знал его; он часто про-
ходил мимо этого острова, лежащего в двадцати пяти милях от Пианозы,
между Корсикой и Эльбой, и как-то раз даже останавливался там. Остров
МонтеКристо всегда был, да и теперь еще остается пустынным и необитае-
мым; это утес почти конической формы, по-видимому поднятый из морских
глубин на поверхность вулканическим потрясением. Дантес чертил аббату
план острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскать
клад.
Но Дантес далеко не был так увлечен, как старый аббат, а главное, не
разделял его уверенности. Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь не
сумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие,
создавшее ему славу помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса;
но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже ког-
да-нибудь и был, существовал еще и теперь; если он не считал его вымыш-
ленным, то во всяком случае считал его исчезнувшим.
Между тем словно судьба хотела лишить узников последней надежды и
дать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новое
несчастье: наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; по-
чинили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовину
заваленное Дантесом. Не прими он этой предосторожности, которую, как мы
помним, ему посоветовал аббат, их постигла бы еще большая беда: их при-
готовления к побегу были бы обнаружены и их несомненно разлучили бы.
Итак, за ними захлопнулась новая дверь, еще более прочная и неумолимая,
чем все прежние.
- Вот видите, - с тихой грустью говорил Дантес аббату, - богу угодно,
чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги. Я обещал вам
навсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать свое слово.
Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем. Впро-
чем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под тем-
ными скалами Монте-Кристо; это - ваше присутствие, это наше общение по
пять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам, это те лучи зна-
ния, которыми вы озарили мой ум, это чужие наречия, которые вы насадили
в моей памяти и которые разрастаются в ней всеми своими филологическими
разветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаря
глубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. Вот
мое сокровище, дорогой друг, вот чем вы дали мне и богатство и счастье.
Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золо-
том и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те об-
лака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твер-
дою землею, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним. Быть
подле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещать
свой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных дея-
ний, - если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда по-
кончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, - вот
мое богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам,
и все властители мира, будь они Цезарями Борджиа, не отнимут его у меня.
Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, то
по крайней мере довольно быстро. Фариа, столько лет молчавший о своем
сокровище, теперь не переставал говорить о нем. Как он и предвидел, его
правая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надежду
самому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младший
товарищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него.
Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, он
заставил Дантеса выучить ее наизусть, и Дантес знал ее на память от пер-
вого слова до последнего. Тогда он уничтожил вторую половину записки,
будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла ее не
разберут. Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которые
могли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого же
дня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна была
владеть одна-единственная мысль - во что бы то ни стало добраться до
Монте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-ни-
будь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть в
указанном месте. Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленный
угол второго отверстия.
Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но во всяком случае
сносно. Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, снова
обрел прежнюю ясность ума и мало-помалу научил своего молодого товарища,
кроме отвлеченных наук, о которых уже шла речь, тому терпеливому и высо-
кому искусству узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь из
ничего. Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа - страшась старости,
Дантес - чтобы не вспоминать о своем прошлом, почти угасшем и мерцавшем
в глубине его памяти лишь как далекий огонек, затерянный в ночи. И жизнь
их походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем, которая течет
спокойно и размеренно под оком провидения.
Но под этим наружным спокойствием в сердце юноши, а быть может, и в
сердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть мо-
жет, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставался
один и Эдмон возвращался в свою камеру.
Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-то
зовет его. Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак.
Он услышал свое имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнес-
ти его.
Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислуши-
ваться. Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата.
- Великий боже! - прошептал Дантес. - Неужели?..
Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз до
противоположного конца: плита была поднята.
При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эд-
мон увидел старика: он был мертвенно бледен и едва стоял на ногах, дер-
жась за кровать. Черты его лица были обезображены теми зловещими призна-
ками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когда
он увидел их в первый раз.
- Вы понимаете, друг мой, - коротко произнес Фариа. - Мне не нужно
объяснять вам.
Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком:
- Помогите! Помогите!
У Фариа хватило сил удержать его за руку.
- Молчите! - сказал он. - Не то вы погибли. Будем думать только о
вас, мой друг, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возмож-
ным ваш побег. Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то,
что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщики
узнают о нашем общении. Притом же не тревожьтесь, друг мой; камера, ко-
торую я покидаю, не останется долго пустой; другой несчастный узник зас-
тупит мое место. Этому другому вы явитесь, как ангел избавитель. Он, мо-
жет быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вам
бежать, между тем как я только мешал вам. Вы уже не будете прикованы к
полутрупу, парализующему все ваши движения. Положительно, бог, наконец,
вспомнил о вас; он дает вам больше, чем отнимает, и мне давно пора уме-
реть.
В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул:
- Друг мой, замолчите, умоляю вас!
Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твердость духа,
которой слова старика лишили его, он воскликнул:
- Я спас вас однажды, спасу и в другой раз!
Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, еще на одну треть
наполненную красным настоем.
- Смотрите, - сказал он, - вот он - спасительный напиток! Скорей,
скорей скажите мне, что надо делать. Дайте мне указания! Говорите, мой
друг, я слушаю.
- Надежды нет, - отвечал Фариа, качая головой, - но все равно: богу
угодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложил
столь сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этого
существования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного.
- Да, да, - воскликнул Дантес, - я вас спасу!
- Пусть так! Я уже холодею; я чувствую, что кровь приливает к голове;
эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает меня
всего: через пять минут начнется припадок, через четверть часа я стану
трупом.
- Боже! - вскричал Дантес в душевной муке.
- Поступите, как в первый раз, только не ждите так долго. Все мои
жизненные силы уже истощены, и смерти, - продолжал он, показывая на свою
руку и ногу, разбитые параличом, - остается только половина работы.
Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, если
вы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное. Теперь помо-
гите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах.
Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать.
- Друг мой, - сказал Фариа, - вы единственная отрада моей загубленной
жизни, отрада, которую небо послало мне, хоть и поздно, но все же посла-
ло, - я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами наве-
ки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны.
Сын мой, благословляю тебя!
Дантес упал на колени и приник головой к постели старика.
- Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти пос-
ледние минуты: сокровище кардинала Спада существует. По милости божьей
для меня нет больше ни расстояний, ни препятствий Я вижу его отсюда в
глубине второй пещеры, взоры мои проникают в недра земли и видят ослепи-
тельные богатства. Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аб-
бат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец Спешите на
МонтеКристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им, вы довольно
страдали.
Судорога оборвала речь старика. Дантес поднял голову и увидел, что
глаза аббата наливаются кровью. Казалось, кровавая волна хлынула от гру-
ди к голове.
- Прощайте! Прощайте! - прошептал старик, схватив Эдмона за руку. -
Прощайте!
- Нет! Нет! - воскликнул тот. - Не оставь нас, господи боже мой, спа-
си его!.. Помогите!.. Помогите!..
- Тише, тише! - пролепетал умирающий. - Молчите, а то нас разлучат,
если вы меня спасете!
- Вы правы. Будьте спокойны, я спасу вас! Хоть вы очень страдаете,
но, мне кажется, меньше, чем в первый раз.
- Вы ошибаетесь: я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньше
сил для страдания. В ваши лета верят в жизнь, верить и надеяться - при-
вилегия молодости. Но старость яснее видит смерть. Вот она!.. Подхо-
дит!.. Кончено!.. В глазах темнеет!.. Рассудок мутится!.. Вашу руку,
Дантес!.. Прощайте!.. Прощайте!..
И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз.
- Монте-Кристо! - произнес он. - Помните - Монте-Кристо!
И упал на кровать.
Припадок был ужасен: сведенные судорогою члены, вздувшиеся веки, кро-
вавая пена, бесчувственное тело - вот что осталось на этом ложе страда-
ний от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем.
Дантес взял плошку и поставил ее у изголовья постели на выступивший
из стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искаженное
лицо и бездыханное, оцепеневшее тело.
Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той мину-
ты, когда надо будет применить спасительное средство.
Наконец, он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем в
прошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке остава-
лось еще почти вдвое против того, что он вылил.
Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса, - Фариа не шевелил-
ся. Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лоб
покрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца.
Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; он
поднес склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь ос-
таток жидкости.
Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потрясла
члены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий на
крик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным.
Только глаза остались открытыми.
Прошло полчаса, час, полтора часа. В продолжение этих мучительных по-
лутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к его
сердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает,
становясь все глуше и невнятнее.
Наконец, все кончилось; сердце дрогнуло в последний раз, лицо посине-
ло; глаза остались открытыми, но взгляд потускнел.
Было шесть часов утра, заря занималась, и бледные лучи солнца, прони-
кая в камеру, боролись с тусклым пламенем плошки. Отблески света
скользили по лицу мертвеца и порой казалось, что оно живое. Пока продол-
жалась эта борьба света с мраком, Дантес мог еще сомневаться, но когда
победил свет, он понял, что перед ним лежит труп.
Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел пожать эту руку, свесив-
шуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, ко-
торые он тщетно пытался закрыть. Он погасил плошку, тщательно спрятал ее
и бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой.
К тому же медлить было нельзя; скоро должен был явиться тюремщик.
На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти к
аббату, которому нес завтрак и белье.
Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся. Он вышел.
Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произой-
дет в камере его бедного друга; он снова вошел в подземный ход и услышал
возгласы тюремщика, звавшего на помощь.
Вскоре пришли другие тюремщики; потом послышались тяжелые и мерные
шаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю. Вслед за солдата-
ми вошел комендант.
Эдмон слышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слы-
шал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца и, видя, что уз-
ник не приходит в себя, послал за врачом.
Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с нас-
мешками и хохотом.
- Ну, вот, - говорил один, - сумасшедший отправился к своим сокрови-
щам, счастливого пути!
- Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, - гово-