Страница:
вом, быть так близко от вас, не видя вас, - скажите, просил ли я хоть
раз позволения прикоснуться сквозь эту решетку к краю вашего платья? Пы-
тался ли я хоть раз перебраться через эту ограду, смехотворное пре-
пятствие для молодого и сильного человека? Разве я когда-нибудь упрекал
вас в суровости, говорил вам о своих желаниях? Я был связан своим сло-
вом, как рыцарь былых времен. Признайте хоть это, чтобы я не считал вас
несправедливой.
- Это правда, - сказала Валентина, просовывая в щель между двумя дос-
ками копчик пальца, к которому Максимилиан приник губами, - это правда,
вы честный друг. Но ведь в конце концов вы поступали так в своих
собственных интересах, мой дорогой Максимилиан: вы же отлично знали, что
в тот день, когда раб станет требователен, он лишится всего. Вы обещали
мне братскую дружбу, - мне, у кого нет друзей, кого отец забыл, а мачеха
преследует, - мне, чье единственное утешение - недвижимый старик, немой,
холодный, - он не может пошевелить рукой, чтобы пожать мою руку, он го-
ворит со мной только глазами, и в его сердце, должно быть, сохранилось
для меня немного нежности. Да, судьба горько посмеялась надо мной, она
сделала меня врагом и жертвой всех, кто сильнее меня, и оставила мне
другом и поддержкой - труп! Право, Максимилиан, я очень несчастлива, и
вы хорошо делаете, что, любя меня, думаете обо мне, а не о себе!
- Валентина, - отвечал Максимилиан с глубоким волнением, - я не скажу
вам, что только одну вас люблю на свете, - я люблю и свою сестру и зятя,
но это любовь нежная, спокойная, совсем не похожая на мое чувство к вам.
Когда я думаю о вас, вся моя кровь кипит, мне трудно дышать, сердце
бьется, как безумное; все эти силы, весь пыл, всю сверхчеловеческую мощь
я вкладываю в свою любовь к вам. Но в тот день, когда вы мне скажете, я
отдам их для вашего счастья. Говорят, что Франц д'Эпине будет отсутство-
вать еще год; а за год сколько может представиться счастливых случаев,
сколько благоприятных обстоятельств! Будем надеяться, - надежда так хо-
роша, так сладостна! Вы упрекаете меня в эгоизме, Валентина, а чем вы
были для меня? Прекрасной и холодной статуей целомудренной Венеры. Что
вы обещали мне взамен моей преданности, послушания, сдержанности? Ниче-
го. Что вы дарили мне? Крохи. Вы говорите со мной о господине Д'Эпине,
вашем женихе, и вздыхаете при мысли, что будете когда-нибудь принадле-
жать ему. Послушайте, Валентина, неужели это все, что у вас есть в душе?
Как! Я отдаю вам свою жизнь, свою душу, только для вас одной бьется мое
сердце, и вот, когда я всецело принадлежу вам, когда я мысленно говорю
себе, что умру, если потеряю вас, - вас даже не ужасает мысль, что вы
будете принадлежать другому! Нет, если бы я был на вашем месте, если бы
я чувствовал, что меня любят так, как я вас люблю, я бы уже сто раз про-
тянул руку сквозь прутья этой решетки и сжал руку несчастного Максимили-
ана со словами: "Я буду вашей, только вашей, Максимилиан, в этом мире и
в том".
Валентина ничего не ответила, но Максимилиан услышал, что она вздыха-
ет и плачет. Он сразу опомнился.
- Валентина, Валентина! - воскликнул он. - Забудьте мои слова, если я
огорчил вас!
- Нет, - сказала она, - все это верно, но разве вы не видите, как я
несчастна и одинока. Я живу почти в чужом доме, потому что мой отец поч-
ти чужой мне; вот уже десять лет мою волю каждый день, каждый час, каж-
дую минуту подавляет железная воля моих властителей. Никто не видит моих
страданий, и я сказала о них только вам. Кажется, будто все добры ко
мне, все меня любят; на самом деле все враждебны мне. Люди говорят: гос-
подин де Вильфор слишком серьезный и слишком строгий человек, чтобы про-
являть к дочери большую нежность, но зато она должна быть счастлива, что
нашла в госпоже де Вильфор вторую мать. Так вот, люди ошибаются: отец
совершенно равнодушен ко мне, а мачеха жестоко ненавидит меня, и эта не-
нависть тем ужаснее, что она прикрывается вечной улыбкой.
- Ненавидит вас, Валентина? Как можно вас ненавидеть?
- ДРУГ мой, - сказала Валентина, - я должна сознаться, что ее нена-
висть ко мне объясняется очень просто. Она обожает своего сына, моего
брата Эдуарда.
- Так что же?
- Право, мне как-то странно примешивать сюда денежные вопросы, но
все-таки, мне кажется, ее ненависть вызывается именно этим. У нее самой
нет никакого состояния, я же получила большое наследство после моей ма-
тери, и это богатство еще удвоится тем, что я когда-нибудь унаследую от
господина и госпожи де Сен-Меран; ну вот, мне и кажется, что она завиду-
ет. Боже мой, если бы я могла отдать ей половину своего состояния, лишь
бы чувствовать себя родной дочерью в доме моего отца, я, конечно, сейчас
же сделала бы это.
- Бедная моя Валентина!
- Да, я чувствую себя скованной и в то же время такой слабой, что мне
кажется, будто мои оковы поддерживают меня, и я боюсь их сбросить. К то-
му же мой отец не из тех людей, которых можно безнаказанно ослушаться;
он повелевает мной, он повелевал бы и вами и даже самим королем, потому
что он силен своим незапятнанным прошлым и своим почти неприступным по-
ложением. Клянусь вам, Максимилиан, я не вступаю в борьбу, потому что
боюсь этим погубить вас вместе с собой.
- И все же, Валентина, - возразил Максимилиан, - зачем отчаиваться и
смотреть так мрачно на будущее?
- Друг мой, я сужу о нем по прошлому.
- Но послушайте, если с аристократической точки зрения я и не предс-
тавляю блестящей партии, то я все же во многих отношениях принадлежу к
тому обществу, среди которого вы живете. Прошло то время, когда во Фран-
ции существовали две Франции: знать времен монархии слилась со знатью
Империи, аристократия меча сроднилась с аристократией пушки... А я при-
надлежу к этой последней: в армии меня ждет прекрасное будущее; у меня
хоть и небольшое, но независимое состояние; наконец, в наших краях пом-
нят и чтут моего отца как одного из самых благородных негоциантов, ког-
да-либо существовавших. Я говорю: "в наших краях", Валентина, потому что
вы тоже почти из Марселя.
- Не говорите мне о Марселе, Максимилиан, одно это слово напоминает
мне мою мать, этого всеми оплакиваемого ангела, который недолгое время
охранял свою дочь на земле и - я верю - продолжает охранять ее, взирая
на нее из вечной обители! Ах, Максимилиан, будь жива моя бедная мать,
мне нечего было бы опасаться; я сказала бы ей, что люблю вас, и она за-
щитила бы нас.
- Будь она жива, - возразил Максимилиан, - я не знал бы вас, потому
что вы сами сказали, вы были бы тогда счастливы, а счастливая Валентина
не снизошла бы ко мне.
- Друг мой, - воскликнула Валентина, - теперь вы несправедливы ко
мне... Но скажите...
- Что вы хотите, чтобы я вам сказал? - спросил Максимилиан, заметив
ее колебание.
- Скажите мне, - продолжала молодая девушка, - не было ли когда-ни-
будь в Марселе какого-нибудь недоразумения между вашим отцом и моим?
- Нет, я никогда не слыхал об этом, - ответил Максимилиан, - если не
считать того, что ваш отец был более чем ревностным приверженцем Бурбо-
нов, а мой отец был предан императору. Я полагаю, что в этом было
единственное их разногласие. Но почему вы об этом спрашиваете?
- Сейчас объясню, - сказала молодая девушка, - вам следует все знать.
Это произошло в тот день, когда в газетах напечатали о вашем произ-
водстве в кавалеры Почетного легиона. Мы все были у дедушки Нуартье, и
там был еще Данглар, - знаете, этот банкир, его лошади третьего дня чуть
не убили мою мачеху и брата. Я читала дедушке газету, а остальные обсуж-
дали брак мадемуазель Данглар. Когда я дошла до места, которое относи-
лось к вам и которое я уже знала, потому что еще накануне утром вы сооб-
щили мне эту приятную новость, - так вот когда я дошла до этого места, я
почувствовала себя очень счастливой... и я была очень взволнована, пото-
му что надо было произнести ваше имя вслух, - я, конечно, пропустила бы
его, если бы не боялась, что мое умолчание будет дурно истолковано, -
так что я собрала все свое мужество и прочитала его.
- Милая Валентина!
- И вот, как только ваше имя было произнесено, мой отец обернулся. Я
была настолько убеждена, что ваше имя сразит всех, как удар грома (види-
те, какая я сумасшедшая!), что мне показалось, будто мой отец вздрогнул,
так же как и господин Данглар (это уж, я уверена, было просто мое вооб-
ражение).
"Моррель, - сказал мой отец, - постойте, постойте! (Он нахмурил бро-
ви.) Не из тех ли он марсельских Моррелей, отъявленных бонапартистов, с
которыми нам пришлось столько возиться в тысяча восемьсот пятнадцатом
году?"
"Да, - ответил Данглар, - мне даже кажется, что это сын арматора".
- Вот как! - проговорил Максимилиан. - А что же сказал ваш отец?
- Ужасную вещь, я даже не решаюсь вам повторить.
- Скажите все-таки, - с улыбкой попросил Максимилиан.
"Их император, - продолжал он, хмуря брови, - умел их ставить на мес-
то, всех этих фанатиков; он называл их пушечным мясом, и это было подхо-
дящее название. Я с радостью вижу, что новое правительство снова прово-
дит этот спасительный принцип. Если бы оно только для этого сохранило
Алжир, я приветствовал бы правительство, хоть Алжир и дороговато нам об-
ходится".
- Это действительно довольно грубая политика, - сказал Максимилиан. -
Но пусть вас не смущает то, что сказал господин де Вильфор: мой отец не
уступал в этом смысле вашему и неизменно повторял: "Не могу понять, по-
чему император, всегда так здраво поступающий, не наберет полка из судей
и адвокатов, чтобы посылать их всякий раз на передовые позиции?" Как ви-
дите, дорогой друг, обе стороны не уступают друг другу в живописности
своих выражений и мягкосердечии. А что ответил Данглар на выпад коро-
левского прокурора?
- Он по обыкновению усмехнулся своей угрюмой усмешкой, которая мне
кажется такой жестокой; а через минуту они встали и вышли. Только тогда
я заметила, что дедушка очень взволнован. Надо вам сказать, Максимилиан,
что только я одна замечаю, когда бедный паралитик волнуется. Впрочем, я
догадывалась, что этот разговор должен был произвести на него тяжелое
впечатление. Ведь на бедного дедушку никто уже не обращает внимания;
осуждали его императора, а он, по-видимому, был фанатично ему предан.
- Его имя действительно было одно из самых известных во времена Импе-
рии, - сказал Максимилиан, - он был сенатором, и, как вы знаете, Вален-
тина, а может быть, и не знаете, он участвовал почти во всех бонапар-
тистских заговорах времен Реставрации.
- Да, я иногда слышу, как шепотом говорят об этом, и это мне кажется
очень странным: дед бонапартист, отец роялист; странно, правда?.. Так
вот я обернулась к нему. Он взглядом указал мне на газету.
"Что с вами, дедушка? - спросила я. - Вы довольны?"
Он сделал мне глазами знак, что да.
"Тем, что сказал мой отец?" - спросила я.
Он сделал знак, что нет.
"Тем, что сказал господин Данглар?"
Он снова сделал знак, что нет.
"Так, значит, тем, что господин Моррель, - я не посмела сказать "Мак-
симилиан", - произведен в кавалеры Почетного легиона?"
Он сделал знак, что да.
- Подумайте, Максимилиан, он был доволен, что вы стали кавалером По-
четного легиона, а ведь он незнаком с вами. Может быть, это у него приз-
нак безумия, потому что, говорят, он впадает в детство, но мне он доста-
вил много радости этим "да".
- Как это странно, - сказал в раздумье Максимилиан. - Значит, ваш
отец ненавидит меня, тогда как, напротив, ваш дедушка... Какая странная
вещь эти политические симпатии и антипатии!
- Тише! - воскликнула вдруг Валентина. - Спрячьтесь, бегите, сюда
идут!
Максимилиан схватил заступ и начал безжалостно окапывать люцерну.
- Мадмуазель! Мадмуазель! - кричал чей-то голос изза деревьев, - гос-
пожа де Вильфор зовет вас; в гостиной сидит гость.
- Гость? - сказала взволнованная Валентина. - Кто бы это мог быть?
- Знатный гость! Говорят, вельможа, граф МонтеКристо.
- Иду, иду, - громко сказала Валентина.
Стоявший по ту сторону ворот человек, для которого "иду, иду" Вален-
тины служило прощанием после каждого свидания, вздрогнул, услышав это
имя.
"Вот как! - подумал Максимилиан, задумчиво опираясь на заступ. - От-
куда граф Монте-Кристо знаком с Вильфором?"
Это был в самом деле граф Монте-Кристо, явившийся к г-же де Вильфор с
намерением отдать визит королевскому прокурору, и вполне понятно, что,
услышав это имя, весь дом пришел в волнение.
Госпожа де Вильфор, находившаяся в гостиной в ту минуту, когда ей до-
ложили о посетителе, тотчас же послала за сыном, чтобы мальчик мог снова
поблагодарить графа. Эдуард, за эти два дня наслышавшийся разговоров о
знатной особе, сразу прибежал не из послушания матери, не для того, что-
бы поблагодарить графа, а из любопытства и из желания что-нибудь схва-
тить на лету и вставить какое-нибудь глупое словцо, всякий раз вызывав-
шее у матери восклицание: "Ах, какой несносный ребенок! Но я не могу на
него сердиться, он так умен!"
После обмена обычными приветствиями граф осведомился о г-не де
Вильфор.
- Мой муж обедает у министра юстиции, - отвечала молодая женщина, -
он только что уехал и, я уверена, будет очень жалеть, что не имел
счастья вас видеть.
Два посетителя, которых граф застал в гостиной и которые не спускали
с него глаз, встали и удалились, помедлив несколько минут не столько из
приличия, сколько из любопытства.
- Кстати, что делает твоя сестра Валентина? - спросила Эдуарда г-жа
Вильфор. - Пусть ее позовут, чтобы я могла представить ее графу.
- У вас есть дочь, сударыня? - спросил граф. - Но это еще, должно
быть, совсем дитя?
- Это дочь господина де Вильфор от первого брака, взрослая красивая
девушка.
- Но меланхоличная, - вставил маленький Эдуард, вырывая, чтобы сде-
лать себе султан на шляпу, перья из хвоста великолепного ара, испускав-
шего от боли отчаянные крики на своем золоченом шесте.
Госпожа де Вильфор ограничилась замечанием:
- Замолчи, Эдуард!
Потом она добавила:
- Этот маленький шалун недалек от истины, он повторяет то, что я не
раз с грустью при нем говорила: у мадемуазель де Вильфор, несмотря на
все наши старания развлечь ее, печальный и молчаливый характер, это от-
части нарушает очарование ее красоты. Но она что-то не идет; Эдуард, уз-
най, в чем дело.
- Это оттого, что ее ищут там, где ее нет.
- А где ее ищут?
- У дедушки Нуартье.
- А, по-твоему, ее там нет?
- Нет, нет, нет, нет, нет, ее там нет, - нараспев отвечал Эдуард.
- А где же она? Если знаешь, так скажи.
- Она у больших каштанов, - продолжал злой мальчишка, не обращая вни-
мания на окрики матери и скармливая живых мух попугаю, по-видимому
большому любителю этой пищи.
Госпожа де Вильфор уже протянула руку к звонку, чтобы велеть горнич-
ной позвать Валентину, как вдруг в комнату вошла она сама.
Она действительно казалась очень грустной, и внимательный взгляд за-
метил бы, что она недавно плакала.
Валентина, которую мы в своем торопливом рассказе представили нашим
читателям, не описав ее наружности, была высокая, стройная девушка де-
вятнадцати лет, со светло-каштановыми волосами, с темно-синими глазами,
с походкой томной и полной того несравненного изящества, которое так от-
личало ее мать; тонкие, белые руки, матовая, как жемчуг, шея, нежный ру-
мянец лица делали ее на первый взгляд похожей на тех прекрасных англича-
нок, которых так поэтично сравнивают с лебедями, глядящимися в зеркало
вод.
Она вошла и, увидев рядом с мачехой иностранца, о котором она уже
столько слышала, поклонилась ему без всякого девичьего жеманства и не
опуская глаз, но с такой грацией, что граф еще внимательнее посмотрел на
нее.
Он встал.
- Мадемуазель де Вильфор, моя падчерица, - сказала г-жа де Вильфор,
откидываясь на подушки дивана и указывая графу рукой на Валентину.
- И граф Монте-Кристо, король китайский, император кохинхинский, -
сказал маленький сорванец, исподтишка разглядывая сестру.
На этот раз г-жа де Вильфор побледнела и готова была разгневаться на
сына - этот семейный бич; но граф, напротив, улыбнулся и, казалось, лас-
ково взглянул на ребенка, что наполнило сердце матери беспредельной ра-
достью.
- Но, сударыня, - сказал граф, возобновляя беседу и по очереди вгля-
дываясь в г-жу де Вильфор и Валентину, - я как будто уже имел честь
где-то видеть вас и мадемуазель де Вильфор? У меня уже мелькала эта
мысль, а когда вошла мадемуазель, ее вид, как луч света, прояснил мое
смутное воспоминание, если я смею так выразиться.
- Едва ли это так; мадемуазель де Вильфор не любит общества, и мы
редко выезжаем, - сказала молодая женщина.
- Я видел мадемуазель де Вильфор не в обществе, так же как и вас, су-
дарыня, и этого очаровательного проказника. К тому же парижское общество
мне совершенно незнакомо, потому что, как я, кажется, уже имел честь вам
сказать, я нахожусь в Париже всего несколько дней. Нет, если вы разреши-
те мне постараться припомнить... позвольте...
Граф поднес руку ко лбу, как бы желая сосредоточиться на своих воспо-
минаниях.
- Нет, это было на свежем воздухе... это было... не знаю... мне поче-
му-то в связи с этим вспоминается яркий солнечный день и что-то вроде
церковного праздника... У мадемуазель де Вильфор были в руках цветы;
мальчик гонялся по саду за красивым павлином, а мы сидели в беседке, об-
витой виноградом... Помогите же мне, сударыня! Неужели то, что я сказал,
ничего вам не напоминает?
- Нет, право, ничего, - отвечала г-жа де Вильфор, - а между тем,
граф, я уверена, что, если бы я где-нибудь встретила вас, ваш образ не
мог бы изгладиться из моей памяти.
- Может быть, граф видел нас в Италии? - робко сказала Валентина.
- В самом деле, в Италии... Возможно, - сказал Монте-Кристо. - Вы бы-
вали в Италии, мадемуазель?
- Мы были там с госпожой де Вильфор два года тому назад. Врачи боя-
лись за мои легкие и посоветовали мне пожить в Неаполе. Мы проездом были
в Болонье, Перудже и Римег.
- Так и есть! - воскликнул Монте-Кристо, как будто это простое указа-
ние помогло ему разобраться в его воспоминаниях. - В Перудже, в день
праздника тела господня, в саду Почтовой гостиницы, где случай свел всех
нас, - вас, сударыня, мадемуазель де Вильфор, вашего сына и меня, я и
имел честь вас видеть.
- Я отлично помню Перуджу, и Почтовую гостиницу, и праздник, о кото-
ром вы говорите, граф, - сказала г-жа де Вильфор, - но сколько я ни ро-
юсь в своих воспоминаниях и сколько ни стыжу себя за плохую память, я
совершенно не помню, чтобы имела честь вас видеть.
- Это странно, и я тоже, - сказала Валентина, поднимая на Монте-Крис-
то свои прекрасные глаза.
- А я отлично помню, - заявил Эдуард.
- Я сейчас помогу вам, - продолжал граф. - День был очень жаркий; вы
ждали лошадей, которых из-за праздника вам не торопились подавать. Маде-
муазель удалилась в глубь сада, а ваш сын скрылся, гоняясь за павлином.
- Я поймал его, мама, помнишь, - сказал Эдуард, - и вырвал у него из
хвоста три пера.
- Вы, сударыня, остались сидеть в виноградной беседке. Неужели вы не
помните, что вы сидели на каменной скамье и, пока вашей дочери и сына,
как я сказал, не было, довольно долго с кем-то разговаривали?
- Да, правда, - сказала г-жа де Вильфор, краснея, - я припоминаю, это
был человек в длинном шерстяном плаще... доктор, кажется.
- Совершенно верно. Этот человек был я; я жил в этой гостинице уже
недели две; я вылечил моего камердинера от лихорадки, а хозяина гостини-
цы от желтухи, так что меня принимали за знаменитого доктора. Мы до-
вольно долго беседовали с вами на разные темы: о Перуджино, о Рафаэле, о
нравах, о костюмах, о пресловутой аква-тофана, секретом которой, как вам
говорили, еще владеет коекто в Перудже. - Да, да, - быстро и с некоторым
беспокойством сказала г-жа Вильфор, - я припоминаю.
- Я уже подробно не помню ваших слов, - продолжал совершенно спокойно
граф, - но я отлично помню, что, разделяя на мой счет всеобщее заблужде-
ние, вы советовались со мной относительно здоровья мадемуазель де
Вильфор.
- Но вы ведь действительно были врачом, раз вы вылечили несколько
больных, - сказала г-жа де Вильфор.
- Мольер и Бомарше ответили бы вам, что это именно потому, что я им
не был, - не я вылечил своих больных, а просто они выздоровели; сам я
могу только сказать вам, что я довольно основательно занимался химией и
естественными науками, но лишь как любитель, вы понимаете...
В это время часы пробили шесть.
- Уже шесть часов, - сказала, по-видимому очень взволнованная, г-жа
де Вильфор, - может быть, вы пойдете узнать, Валентина, не желает ли ваш
дедушка обедать?
Валентина встала и, поклонившись графу, молча вышла из комнаты.
- Боже мой, сударыня, неужели это из-за меня вы отослали мадемуазель
де Вильфор? - спросил граф, когда Валентина вышла.
- Нисколько, граф, - поспешно ответила молодая женщина, - но в это
время мы кормим господина Нуартье тем скудным обедом, который поддержи-
вает его жалкое существование. Вам известно, в каком плачевном состояния
находится отец моего мужа?
- Господин де Вильфор мне об этом говорил; он, кажется, разбит пара-
личом?
- Да, к несчастью. Бедный старик не может сделать ни одного движения,
только душа еще теплится в этом человеческом остове, слабая и дрожащая,
как угасающий огонь в лампе. Но, простите, граф, что я посвящаю вас в
наши семейные несчастья; я прервала вас в ту минуту, когда вы говорили
мне, что вы искусный химик.
- Я этого не говорил, - ответил с улыбкой граф, - напротив, я изучал
химию только потому, что, решив жить преимущественно на Востоке, хотел
последовать примеру царя Митридата.
- Mithridates, ex Ponticus, - сказал маленький проказник, вырезая си-
луэты из листов прекрасного альбома, - тот самый, который каждое утро
выпивал чашку яда со сливками.
- Эдуард, противный мальчишка! - воскликнула г-жа де Вильфор, вырывая
из рук сына изуродованную книгу, - Ты нестерпим, ты надоедаешь нам. Ухо-
ди отсюда, ступай к сестре, в комнату дедушки Нуартье.
- Альбом... - сказал Эдуард.
- Что альбом?
- Да, я хочу альбом...
- Почему ты изрезал картинки?
- Потому что мне так нравится.
- Ступай отсюда! Уходи!
- Не уйду, если не получу альбома, - заявил мальчик, усаживаясь в
глубокое кресло, верный своей привычке ни в чем не уступать.
- Бери и оставь нас в покое, - сказала г-жа де Вильфор.
Она дала альбом Эдуарду и довела его до дверей.
Граф следил глазами за г-жой де Вильфор.
- Посмотрим, закроет ли она за ним дверь, - пробормотал он.
Госпожа де Вильфор тщательно закрыла за ребенком дверь; граф сделал
вид, что не заметил этого.
Потом, еще раз оглянувшись по сторонам, молодая женщина снова уселась
на козетку.
- Позвольте мне сказать вам, - заявил граф, с уже знакомым нам прос-
тодушным видом, - что вы слишком строги с этим очаровательным проказни-
ком.
- Иначе нельзя, - возразила г-жа де Вильфор с истинно материнским ап-
ломбом.
- Эдуард цитировал нам Корнелия Непота, когда говорил о царе Митрида-
те, - сказал граф, - и вы прервали его на цитате, доказывающей, что его
учитель не теряет времени даром и что ваш сын очень развит для своих
лет.
- Вы нравы, граф, - отвечала польщенная мать, - он очень способный
ребенок и запоминает все, что захочет. У него только один недостаток: он
слишком своеволен... о, возвращаясь к тому, что он сказал, граф, верите
ли вы, то Митридат принимал эти меры предосторожности и что ни оказыва-
лись действенными?
- Я настолько этому верю, что сам прибегал к этому способу, чтобы не
быть отравленным в Неаполе, Палермо и Смирне, то есть в трех случаях,
когда мне пришлось бы проститься с жизнью, не прими я этих мер.
- И это помогло?
- Вполне.
- Да, верно; я вспоминаю, что вы мне нечто подобное уже рассказывали
в Перудже.
- В самом деле? - сказал граф, мастерски притворяясь удивленным. - Я
вовсе не помню этого.
- Я вас спрашивала, действуют ли яды одинаково на северян и на южан,
и вы мне даже ответили, что холодный и лимфатический темперамент северян
меньше подвержен действию яда, чем пылкая и энергичная природа южан.
- Это верно, - сказал Монте-Кристо, - мне случалось видеть, как русс-
кие поглощали без всякого вреда для здоровья растительные вещества, ко-
торые неминуемо убили бы неаполитанца или араба.
- И вы считаете, что у нас в этом смысле можно еще вернее добиться
результатов, чем на Востоке, и что человек легче привыкнет поглощать
яды, живя среди туманов и дождей, чем в более жарком климате?
- Безусловно; но это предохранит его только от того яда, к которому
он приучил свой организм.
- Да, я понимаю; а как, например, вы стали бы приучать себя или, вер-
нее, как вы себя приучили?
- Это очень просто. Предположите, что вам заранее известно, какой яд
вам собираются дать... предположите, что этим ядом будет... например,
бруцин...
- Бруцин, кажется, добывается из лжеангустуровой коры [43], - сказала
г-жа де Вильфор.
- Совершенно верно, - отвечал Монте-Кристо, - но я вижу, мне нечему
вас учить; позвольте мне вас поздравить: женщины редко обладают такими
познаниями.
- Должна признаться, сказала г-жа де Вильфор, - что я обожаю ок-
культные науки, которые волнуют воображение, как поэзия, и разрешаются
цифрами, как алгебраическое уравнение; но, прошу вас, продолжайте: то,
что вы говорите, меня очень интересует"
- Ну так вот! - продолжал Монте-Кристо. - Предположите, что этим ядом
будет, например, бруцин и что вы в первый день примете миллиграмм, на
второй день два миллиграмма; через десять дней вы, таким образом, дойде-
те до центиграмма; через двадцать дней, прибавляя в день еще по миллиг-
рамму, вы дойдете до трех центиграммов, то есть будете поглощать без
всяких дурных для себя последствий довольно большую дозу, которая была
бы чрезвычайно опасна для всякого человека, не принявшего тех же предос-
торожностей; наконец, через месяц, выпив стакан отравленной воды из гра-
фина, которая убила бы человека, пившего ее одновременно с вами, сами вы
только по легкому недомоганию чувствовали бы, что к этой воде было при-
мешано ядовитое вещество.
раз позволения прикоснуться сквозь эту решетку к краю вашего платья? Пы-
тался ли я хоть раз перебраться через эту ограду, смехотворное пре-
пятствие для молодого и сильного человека? Разве я когда-нибудь упрекал
вас в суровости, говорил вам о своих желаниях? Я был связан своим сло-
вом, как рыцарь былых времен. Признайте хоть это, чтобы я не считал вас
несправедливой.
- Это правда, - сказала Валентина, просовывая в щель между двумя дос-
ками копчик пальца, к которому Максимилиан приник губами, - это правда,
вы честный друг. Но ведь в конце концов вы поступали так в своих
собственных интересах, мой дорогой Максимилиан: вы же отлично знали, что
в тот день, когда раб станет требователен, он лишится всего. Вы обещали
мне братскую дружбу, - мне, у кого нет друзей, кого отец забыл, а мачеха
преследует, - мне, чье единственное утешение - недвижимый старик, немой,
холодный, - он не может пошевелить рукой, чтобы пожать мою руку, он го-
ворит со мной только глазами, и в его сердце, должно быть, сохранилось
для меня немного нежности. Да, судьба горько посмеялась надо мной, она
сделала меня врагом и жертвой всех, кто сильнее меня, и оставила мне
другом и поддержкой - труп! Право, Максимилиан, я очень несчастлива, и
вы хорошо делаете, что, любя меня, думаете обо мне, а не о себе!
- Валентина, - отвечал Максимилиан с глубоким волнением, - я не скажу
вам, что только одну вас люблю на свете, - я люблю и свою сестру и зятя,
но это любовь нежная, спокойная, совсем не похожая на мое чувство к вам.
Когда я думаю о вас, вся моя кровь кипит, мне трудно дышать, сердце
бьется, как безумное; все эти силы, весь пыл, всю сверхчеловеческую мощь
я вкладываю в свою любовь к вам. Но в тот день, когда вы мне скажете, я
отдам их для вашего счастья. Говорят, что Франц д'Эпине будет отсутство-
вать еще год; а за год сколько может представиться счастливых случаев,
сколько благоприятных обстоятельств! Будем надеяться, - надежда так хо-
роша, так сладостна! Вы упрекаете меня в эгоизме, Валентина, а чем вы
были для меня? Прекрасной и холодной статуей целомудренной Венеры. Что
вы обещали мне взамен моей преданности, послушания, сдержанности? Ниче-
го. Что вы дарили мне? Крохи. Вы говорите со мной о господине Д'Эпине,
вашем женихе, и вздыхаете при мысли, что будете когда-нибудь принадле-
жать ему. Послушайте, Валентина, неужели это все, что у вас есть в душе?
Как! Я отдаю вам свою жизнь, свою душу, только для вас одной бьется мое
сердце, и вот, когда я всецело принадлежу вам, когда я мысленно говорю
себе, что умру, если потеряю вас, - вас даже не ужасает мысль, что вы
будете принадлежать другому! Нет, если бы я был на вашем месте, если бы
я чувствовал, что меня любят так, как я вас люблю, я бы уже сто раз про-
тянул руку сквозь прутья этой решетки и сжал руку несчастного Максимили-
ана со словами: "Я буду вашей, только вашей, Максимилиан, в этом мире и
в том".
Валентина ничего не ответила, но Максимилиан услышал, что она вздыха-
ет и плачет. Он сразу опомнился.
- Валентина, Валентина! - воскликнул он. - Забудьте мои слова, если я
огорчил вас!
- Нет, - сказала она, - все это верно, но разве вы не видите, как я
несчастна и одинока. Я живу почти в чужом доме, потому что мой отец поч-
ти чужой мне; вот уже десять лет мою волю каждый день, каждый час, каж-
дую минуту подавляет железная воля моих властителей. Никто не видит моих
страданий, и я сказала о них только вам. Кажется, будто все добры ко
мне, все меня любят; на самом деле все враждебны мне. Люди говорят: гос-
подин де Вильфор слишком серьезный и слишком строгий человек, чтобы про-
являть к дочери большую нежность, но зато она должна быть счастлива, что
нашла в госпоже де Вильфор вторую мать. Так вот, люди ошибаются: отец
совершенно равнодушен ко мне, а мачеха жестоко ненавидит меня, и эта не-
нависть тем ужаснее, что она прикрывается вечной улыбкой.
- Ненавидит вас, Валентина? Как можно вас ненавидеть?
- ДРУГ мой, - сказала Валентина, - я должна сознаться, что ее нена-
висть ко мне объясняется очень просто. Она обожает своего сына, моего
брата Эдуарда.
- Так что же?
- Право, мне как-то странно примешивать сюда денежные вопросы, но
все-таки, мне кажется, ее ненависть вызывается именно этим. У нее самой
нет никакого состояния, я же получила большое наследство после моей ма-
тери, и это богатство еще удвоится тем, что я когда-нибудь унаследую от
господина и госпожи де Сен-Меран; ну вот, мне и кажется, что она завиду-
ет. Боже мой, если бы я могла отдать ей половину своего состояния, лишь
бы чувствовать себя родной дочерью в доме моего отца, я, конечно, сейчас
же сделала бы это.
- Бедная моя Валентина!
- Да, я чувствую себя скованной и в то же время такой слабой, что мне
кажется, будто мои оковы поддерживают меня, и я боюсь их сбросить. К то-
му же мой отец не из тех людей, которых можно безнаказанно ослушаться;
он повелевает мной, он повелевал бы и вами и даже самим королем, потому
что он силен своим незапятнанным прошлым и своим почти неприступным по-
ложением. Клянусь вам, Максимилиан, я не вступаю в борьбу, потому что
боюсь этим погубить вас вместе с собой.
- И все же, Валентина, - возразил Максимилиан, - зачем отчаиваться и
смотреть так мрачно на будущее?
- Друг мой, я сужу о нем по прошлому.
- Но послушайте, если с аристократической точки зрения я и не предс-
тавляю блестящей партии, то я все же во многих отношениях принадлежу к
тому обществу, среди которого вы живете. Прошло то время, когда во Фран-
ции существовали две Франции: знать времен монархии слилась со знатью
Империи, аристократия меча сроднилась с аристократией пушки... А я при-
надлежу к этой последней: в армии меня ждет прекрасное будущее; у меня
хоть и небольшое, но независимое состояние; наконец, в наших краях пом-
нят и чтут моего отца как одного из самых благородных негоциантов, ког-
да-либо существовавших. Я говорю: "в наших краях", Валентина, потому что
вы тоже почти из Марселя.
- Не говорите мне о Марселе, Максимилиан, одно это слово напоминает
мне мою мать, этого всеми оплакиваемого ангела, который недолгое время
охранял свою дочь на земле и - я верю - продолжает охранять ее, взирая
на нее из вечной обители! Ах, Максимилиан, будь жива моя бедная мать,
мне нечего было бы опасаться; я сказала бы ей, что люблю вас, и она за-
щитила бы нас.
- Будь она жива, - возразил Максимилиан, - я не знал бы вас, потому
что вы сами сказали, вы были бы тогда счастливы, а счастливая Валентина
не снизошла бы ко мне.
- Друг мой, - воскликнула Валентина, - теперь вы несправедливы ко
мне... Но скажите...
- Что вы хотите, чтобы я вам сказал? - спросил Максимилиан, заметив
ее колебание.
- Скажите мне, - продолжала молодая девушка, - не было ли когда-ни-
будь в Марселе какого-нибудь недоразумения между вашим отцом и моим?
- Нет, я никогда не слыхал об этом, - ответил Максимилиан, - если не
считать того, что ваш отец был более чем ревностным приверженцем Бурбо-
нов, а мой отец был предан императору. Я полагаю, что в этом было
единственное их разногласие. Но почему вы об этом спрашиваете?
- Сейчас объясню, - сказала молодая девушка, - вам следует все знать.
Это произошло в тот день, когда в газетах напечатали о вашем произ-
водстве в кавалеры Почетного легиона. Мы все были у дедушки Нуартье, и
там был еще Данглар, - знаете, этот банкир, его лошади третьего дня чуть
не убили мою мачеху и брата. Я читала дедушке газету, а остальные обсуж-
дали брак мадемуазель Данглар. Когда я дошла до места, которое относи-
лось к вам и которое я уже знала, потому что еще накануне утром вы сооб-
щили мне эту приятную новость, - так вот когда я дошла до этого места, я
почувствовала себя очень счастливой... и я была очень взволнована, пото-
му что надо было произнести ваше имя вслух, - я, конечно, пропустила бы
его, если бы не боялась, что мое умолчание будет дурно истолковано, -
так что я собрала все свое мужество и прочитала его.
- Милая Валентина!
- И вот, как только ваше имя было произнесено, мой отец обернулся. Я
была настолько убеждена, что ваше имя сразит всех, как удар грома (види-
те, какая я сумасшедшая!), что мне показалось, будто мой отец вздрогнул,
так же как и господин Данглар (это уж, я уверена, было просто мое вооб-
ражение).
"Моррель, - сказал мой отец, - постойте, постойте! (Он нахмурил бро-
ви.) Не из тех ли он марсельских Моррелей, отъявленных бонапартистов, с
которыми нам пришлось столько возиться в тысяча восемьсот пятнадцатом
году?"
"Да, - ответил Данглар, - мне даже кажется, что это сын арматора".
- Вот как! - проговорил Максимилиан. - А что же сказал ваш отец?
- Ужасную вещь, я даже не решаюсь вам повторить.
- Скажите все-таки, - с улыбкой попросил Максимилиан.
"Их император, - продолжал он, хмуря брови, - умел их ставить на мес-
то, всех этих фанатиков; он называл их пушечным мясом, и это было подхо-
дящее название. Я с радостью вижу, что новое правительство снова прово-
дит этот спасительный принцип. Если бы оно только для этого сохранило
Алжир, я приветствовал бы правительство, хоть Алжир и дороговато нам об-
ходится".
- Это действительно довольно грубая политика, - сказал Максимилиан. -
Но пусть вас не смущает то, что сказал господин де Вильфор: мой отец не
уступал в этом смысле вашему и неизменно повторял: "Не могу понять, по-
чему император, всегда так здраво поступающий, не наберет полка из судей
и адвокатов, чтобы посылать их всякий раз на передовые позиции?" Как ви-
дите, дорогой друг, обе стороны не уступают друг другу в живописности
своих выражений и мягкосердечии. А что ответил Данглар на выпад коро-
левского прокурора?
- Он по обыкновению усмехнулся своей угрюмой усмешкой, которая мне
кажется такой жестокой; а через минуту они встали и вышли. Только тогда
я заметила, что дедушка очень взволнован. Надо вам сказать, Максимилиан,
что только я одна замечаю, когда бедный паралитик волнуется. Впрочем, я
догадывалась, что этот разговор должен был произвести на него тяжелое
впечатление. Ведь на бедного дедушку никто уже не обращает внимания;
осуждали его императора, а он, по-видимому, был фанатично ему предан.
- Его имя действительно было одно из самых известных во времена Импе-
рии, - сказал Максимилиан, - он был сенатором, и, как вы знаете, Вален-
тина, а может быть, и не знаете, он участвовал почти во всех бонапар-
тистских заговорах времен Реставрации.
- Да, я иногда слышу, как шепотом говорят об этом, и это мне кажется
очень странным: дед бонапартист, отец роялист; странно, правда?.. Так
вот я обернулась к нему. Он взглядом указал мне на газету.
"Что с вами, дедушка? - спросила я. - Вы довольны?"
Он сделал мне глазами знак, что да.
"Тем, что сказал мой отец?" - спросила я.
Он сделал знак, что нет.
"Тем, что сказал господин Данглар?"
Он снова сделал знак, что нет.
"Так, значит, тем, что господин Моррель, - я не посмела сказать "Мак-
симилиан", - произведен в кавалеры Почетного легиона?"
Он сделал знак, что да.
- Подумайте, Максимилиан, он был доволен, что вы стали кавалером По-
четного легиона, а ведь он незнаком с вами. Может быть, это у него приз-
нак безумия, потому что, говорят, он впадает в детство, но мне он доста-
вил много радости этим "да".
- Как это странно, - сказал в раздумье Максимилиан. - Значит, ваш
отец ненавидит меня, тогда как, напротив, ваш дедушка... Какая странная
вещь эти политические симпатии и антипатии!
- Тише! - воскликнула вдруг Валентина. - Спрячьтесь, бегите, сюда
идут!
Максимилиан схватил заступ и начал безжалостно окапывать люцерну.
- Мадмуазель! Мадмуазель! - кричал чей-то голос изза деревьев, - гос-
пожа де Вильфор зовет вас; в гостиной сидит гость.
- Гость? - сказала взволнованная Валентина. - Кто бы это мог быть?
- Знатный гость! Говорят, вельможа, граф МонтеКристо.
- Иду, иду, - громко сказала Валентина.
Стоявший по ту сторону ворот человек, для которого "иду, иду" Вален-
тины служило прощанием после каждого свидания, вздрогнул, услышав это
имя.
"Вот как! - подумал Максимилиан, задумчиво опираясь на заступ. - От-
куда граф Монте-Кристо знаком с Вильфором?"
Это был в самом деле граф Монте-Кристо, явившийся к г-же де Вильфор с
намерением отдать визит королевскому прокурору, и вполне понятно, что,
услышав это имя, весь дом пришел в волнение.
Госпожа де Вильфор, находившаяся в гостиной в ту минуту, когда ей до-
ложили о посетителе, тотчас же послала за сыном, чтобы мальчик мог снова
поблагодарить графа. Эдуард, за эти два дня наслышавшийся разговоров о
знатной особе, сразу прибежал не из послушания матери, не для того, что-
бы поблагодарить графа, а из любопытства и из желания что-нибудь схва-
тить на лету и вставить какое-нибудь глупое словцо, всякий раз вызывав-
шее у матери восклицание: "Ах, какой несносный ребенок! Но я не могу на
него сердиться, он так умен!"
После обмена обычными приветствиями граф осведомился о г-не де
Вильфор.
- Мой муж обедает у министра юстиции, - отвечала молодая женщина, -
он только что уехал и, я уверена, будет очень жалеть, что не имел
счастья вас видеть.
Два посетителя, которых граф застал в гостиной и которые не спускали
с него глаз, встали и удалились, помедлив несколько минут не столько из
приличия, сколько из любопытства.
- Кстати, что делает твоя сестра Валентина? - спросила Эдуарда г-жа
Вильфор. - Пусть ее позовут, чтобы я могла представить ее графу.
- У вас есть дочь, сударыня? - спросил граф. - Но это еще, должно
быть, совсем дитя?
- Это дочь господина де Вильфор от первого брака, взрослая красивая
девушка.
- Но меланхоличная, - вставил маленький Эдуард, вырывая, чтобы сде-
лать себе султан на шляпу, перья из хвоста великолепного ара, испускав-
шего от боли отчаянные крики на своем золоченом шесте.
Госпожа де Вильфор ограничилась замечанием:
- Замолчи, Эдуард!
Потом она добавила:
- Этот маленький шалун недалек от истины, он повторяет то, что я не
раз с грустью при нем говорила: у мадемуазель де Вильфор, несмотря на
все наши старания развлечь ее, печальный и молчаливый характер, это от-
части нарушает очарование ее красоты. Но она что-то не идет; Эдуард, уз-
най, в чем дело.
- Это оттого, что ее ищут там, где ее нет.
- А где ее ищут?
- У дедушки Нуартье.
- А, по-твоему, ее там нет?
- Нет, нет, нет, нет, нет, ее там нет, - нараспев отвечал Эдуард.
- А где же она? Если знаешь, так скажи.
- Она у больших каштанов, - продолжал злой мальчишка, не обращая вни-
мания на окрики матери и скармливая живых мух попугаю, по-видимому
большому любителю этой пищи.
Госпожа де Вильфор уже протянула руку к звонку, чтобы велеть горнич-
ной позвать Валентину, как вдруг в комнату вошла она сама.
Она действительно казалась очень грустной, и внимательный взгляд за-
метил бы, что она недавно плакала.
Валентина, которую мы в своем торопливом рассказе представили нашим
читателям, не описав ее наружности, была высокая, стройная девушка де-
вятнадцати лет, со светло-каштановыми волосами, с темно-синими глазами,
с походкой томной и полной того несравненного изящества, которое так от-
личало ее мать; тонкие, белые руки, матовая, как жемчуг, шея, нежный ру-
мянец лица делали ее на первый взгляд похожей на тех прекрасных англича-
нок, которых так поэтично сравнивают с лебедями, глядящимися в зеркало
вод.
Она вошла и, увидев рядом с мачехой иностранца, о котором она уже
столько слышала, поклонилась ему без всякого девичьего жеманства и не
опуская глаз, но с такой грацией, что граф еще внимательнее посмотрел на
нее.
Он встал.
- Мадемуазель де Вильфор, моя падчерица, - сказала г-жа де Вильфор,
откидываясь на подушки дивана и указывая графу рукой на Валентину.
- И граф Монте-Кристо, король китайский, император кохинхинский, -
сказал маленький сорванец, исподтишка разглядывая сестру.
На этот раз г-жа де Вильфор побледнела и готова была разгневаться на
сына - этот семейный бич; но граф, напротив, улыбнулся и, казалось, лас-
ково взглянул на ребенка, что наполнило сердце матери беспредельной ра-
достью.
- Но, сударыня, - сказал граф, возобновляя беседу и по очереди вгля-
дываясь в г-жу де Вильфор и Валентину, - я как будто уже имел честь
где-то видеть вас и мадемуазель де Вильфор? У меня уже мелькала эта
мысль, а когда вошла мадемуазель, ее вид, как луч света, прояснил мое
смутное воспоминание, если я смею так выразиться.
- Едва ли это так; мадемуазель де Вильфор не любит общества, и мы
редко выезжаем, - сказала молодая женщина.
- Я видел мадемуазель де Вильфор не в обществе, так же как и вас, су-
дарыня, и этого очаровательного проказника. К тому же парижское общество
мне совершенно незнакомо, потому что, как я, кажется, уже имел честь вам
сказать, я нахожусь в Париже всего несколько дней. Нет, если вы разреши-
те мне постараться припомнить... позвольте...
Граф поднес руку ко лбу, как бы желая сосредоточиться на своих воспо-
минаниях.
- Нет, это было на свежем воздухе... это было... не знаю... мне поче-
му-то в связи с этим вспоминается яркий солнечный день и что-то вроде
церковного праздника... У мадемуазель де Вильфор были в руках цветы;
мальчик гонялся по саду за красивым павлином, а мы сидели в беседке, об-
витой виноградом... Помогите же мне, сударыня! Неужели то, что я сказал,
ничего вам не напоминает?
- Нет, право, ничего, - отвечала г-жа де Вильфор, - а между тем,
граф, я уверена, что, если бы я где-нибудь встретила вас, ваш образ не
мог бы изгладиться из моей памяти.
- Может быть, граф видел нас в Италии? - робко сказала Валентина.
- В самом деле, в Италии... Возможно, - сказал Монте-Кристо. - Вы бы-
вали в Италии, мадемуазель?
- Мы были там с госпожой де Вильфор два года тому назад. Врачи боя-
лись за мои легкие и посоветовали мне пожить в Неаполе. Мы проездом были
в Болонье, Перудже и Римег.
- Так и есть! - воскликнул Монте-Кристо, как будто это простое указа-
ние помогло ему разобраться в его воспоминаниях. - В Перудже, в день
праздника тела господня, в саду Почтовой гостиницы, где случай свел всех
нас, - вас, сударыня, мадемуазель де Вильфор, вашего сына и меня, я и
имел честь вас видеть.
- Я отлично помню Перуджу, и Почтовую гостиницу, и праздник, о кото-
ром вы говорите, граф, - сказала г-жа де Вильфор, - но сколько я ни ро-
юсь в своих воспоминаниях и сколько ни стыжу себя за плохую память, я
совершенно не помню, чтобы имела честь вас видеть.
- Это странно, и я тоже, - сказала Валентина, поднимая на Монте-Крис-
то свои прекрасные глаза.
- А я отлично помню, - заявил Эдуард.
- Я сейчас помогу вам, - продолжал граф. - День был очень жаркий; вы
ждали лошадей, которых из-за праздника вам не торопились подавать. Маде-
муазель удалилась в глубь сада, а ваш сын скрылся, гоняясь за павлином.
- Я поймал его, мама, помнишь, - сказал Эдуард, - и вырвал у него из
хвоста три пера.
- Вы, сударыня, остались сидеть в виноградной беседке. Неужели вы не
помните, что вы сидели на каменной скамье и, пока вашей дочери и сына,
как я сказал, не было, довольно долго с кем-то разговаривали?
- Да, правда, - сказала г-жа де Вильфор, краснея, - я припоминаю, это
был человек в длинном шерстяном плаще... доктор, кажется.
- Совершенно верно. Этот человек был я; я жил в этой гостинице уже
недели две; я вылечил моего камердинера от лихорадки, а хозяина гостини-
цы от желтухи, так что меня принимали за знаменитого доктора. Мы до-
вольно долго беседовали с вами на разные темы: о Перуджино, о Рафаэле, о
нравах, о костюмах, о пресловутой аква-тофана, секретом которой, как вам
говорили, еще владеет коекто в Перудже. - Да, да, - быстро и с некоторым
беспокойством сказала г-жа Вильфор, - я припоминаю.
- Я уже подробно не помню ваших слов, - продолжал совершенно спокойно
граф, - но я отлично помню, что, разделяя на мой счет всеобщее заблужде-
ние, вы советовались со мной относительно здоровья мадемуазель де
Вильфор.
- Но вы ведь действительно были врачом, раз вы вылечили несколько
больных, - сказала г-жа де Вильфор.
- Мольер и Бомарше ответили бы вам, что это именно потому, что я им
не был, - не я вылечил своих больных, а просто они выздоровели; сам я
могу только сказать вам, что я довольно основательно занимался химией и
естественными науками, но лишь как любитель, вы понимаете...
В это время часы пробили шесть.
- Уже шесть часов, - сказала, по-видимому очень взволнованная, г-жа
де Вильфор, - может быть, вы пойдете узнать, Валентина, не желает ли ваш
дедушка обедать?
Валентина встала и, поклонившись графу, молча вышла из комнаты.
- Боже мой, сударыня, неужели это из-за меня вы отослали мадемуазель
де Вильфор? - спросил граф, когда Валентина вышла.
- Нисколько, граф, - поспешно ответила молодая женщина, - но в это
время мы кормим господина Нуартье тем скудным обедом, который поддержи-
вает его жалкое существование. Вам известно, в каком плачевном состояния
находится отец моего мужа?
- Господин де Вильфор мне об этом говорил; он, кажется, разбит пара-
личом?
- Да, к несчастью. Бедный старик не может сделать ни одного движения,
только душа еще теплится в этом человеческом остове, слабая и дрожащая,
как угасающий огонь в лампе. Но, простите, граф, что я посвящаю вас в
наши семейные несчастья; я прервала вас в ту минуту, когда вы говорили
мне, что вы искусный химик.
- Я этого не говорил, - ответил с улыбкой граф, - напротив, я изучал
химию только потому, что, решив жить преимущественно на Востоке, хотел
последовать примеру царя Митридата.
- Mithridates, ex Ponticus, - сказал маленький проказник, вырезая си-
луэты из листов прекрасного альбома, - тот самый, который каждое утро
выпивал чашку яда со сливками.
- Эдуард, противный мальчишка! - воскликнула г-жа де Вильфор, вырывая
из рук сына изуродованную книгу, - Ты нестерпим, ты надоедаешь нам. Ухо-
ди отсюда, ступай к сестре, в комнату дедушки Нуартье.
- Альбом... - сказал Эдуард.
- Что альбом?
- Да, я хочу альбом...
- Почему ты изрезал картинки?
- Потому что мне так нравится.
- Ступай отсюда! Уходи!
- Не уйду, если не получу альбома, - заявил мальчик, усаживаясь в
глубокое кресло, верный своей привычке ни в чем не уступать.
- Бери и оставь нас в покое, - сказала г-жа де Вильфор.
Она дала альбом Эдуарду и довела его до дверей.
Граф следил глазами за г-жой де Вильфор.
- Посмотрим, закроет ли она за ним дверь, - пробормотал он.
Госпожа де Вильфор тщательно закрыла за ребенком дверь; граф сделал
вид, что не заметил этого.
Потом, еще раз оглянувшись по сторонам, молодая женщина снова уселась
на козетку.
- Позвольте мне сказать вам, - заявил граф, с уже знакомым нам прос-
тодушным видом, - что вы слишком строги с этим очаровательным проказни-
ком.
- Иначе нельзя, - возразила г-жа де Вильфор с истинно материнским ап-
ломбом.
- Эдуард цитировал нам Корнелия Непота, когда говорил о царе Митрида-
те, - сказал граф, - и вы прервали его на цитате, доказывающей, что его
учитель не теряет времени даром и что ваш сын очень развит для своих
лет.
- Вы нравы, граф, - отвечала польщенная мать, - он очень способный
ребенок и запоминает все, что захочет. У него только один недостаток: он
слишком своеволен... о, возвращаясь к тому, что он сказал, граф, верите
ли вы, то Митридат принимал эти меры предосторожности и что ни оказыва-
лись действенными?
- Я настолько этому верю, что сам прибегал к этому способу, чтобы не
быть отравленным в Неаполе, Палермо и Смирне, то есть в трех случаях,
когда мне пришлось бы проститься с жизнью, не прими я этих мер.
- И это помогло?
- Вполне.
- Да, верно; я вспоминаю, что вы мне нечто подобное уже рассказывали
в Перудже.
- В самом деле? - сказал граф, мастерски притворяясь удивленным. - Я
вовсе не помню этого.
- Я вас спрашивала, действуют ли яды одинаково на северян и на южан,
и вы мне даже ответили, что холодный и лимфатический темперамент северян
меньше подвержен действию яда, чем пылкая и энергичная природа южан.
- Это верно, - сказал Монте-Кристо, - мне случалось видеть, как русс-
кие поглощали без всякого вреда для здоровья растительные вещества, ко-
торые неминуемо убили бы неаполитанца или араба.
- И вы считаете, что у нас в этом смысле можно еще вернее добиться
результатов, чем на Востоке, и что человек легче привыкнет поглощать
яды, живя среди туманов и дождей, чем в более жарком климате?
- Безусловно; но это предохранит его только от того яда, к которому
он приучил свой организм.
- Да, я понимаю; а как, например, вы стали бы приучать себя или, вер-
нее, как вы себя приучили?
- Это очень просто. Предположите, что вам заранее известно, какой яд
вам собираются дать... предположите, что этим ядом будет... например,
бруцин...
- Бруцин, кажется, добывается из лжеангустуровой коры [43], - сказала
г-жа де Вильфор.
- Совершенно верно, - отвечал Монте-Кристо, - но я вижу, мне нечему
вас учить; позвольте мне вас поздравить: женщины редко обладают такими
познаниями.
- Должна признаться, сказала г-жа де Вильфор, - что я обожаю ок-
культные науки, которые волнуют воображение, как поэзия, и разрешаются
цифрами, как алгебраическое уравнение; но, прошу вас, продолжайте: то,
что вы говорите, меня очень интересует"
- Ну так вот! - продолжал Монте-Кристо. - Предположите, что этим ядом
будет, например, бруцин и что вы в первый день примете миллиграмм, на
второй день два миллиграмма; через десять дней вы, таким образом, дойде-
те до центиграмма; через двадцать дней, прибавляя в день еще по миллиг-
рамму, вы дойдете до трех центиграммов, то есть будете поглощать без
всяких дурных для себя последствий довольно большую дозу, которая была
бы чрезвычайно опасна для всякого человека, не принявшего тех же предос-
торожностей; наконец, через месяц, выпив стакан отравленной воды из гра-
фина, которая убила бы человека, пившего ее одновременно с вами, сами вы
только по легкому недомоганию чувствовали бы, что к этой воде было при-
мешано ядовитое вещество.