Дюма Александр. Граф Монте-Кристо (Части 1-3)

да-нибудь он отплатит нам за услугу, укажет укромное местечко, где можно
выгрузить товары в сторонке от любопытных глаз.
- Вот как, друг Гаэтано! - сказал Франц - Так и вы занимаетесь конт-
рабандой?
- Что поделаешь, ваша милость? - сказал Гаэтано с неподдающейся опи-
санию улыбкой. - Занимаешься всем понемножку; надо же чем-нибудь жить.
- Так эти люди на Монте-Кристо для вас не чужие?
- Пожалуй, что так; мы, моряки, что масоны, - узнаем друг друга по
знакам.
- И вы думаете, что мы можем спокойно сойти на берег?
- Уверен; контрабандисты не воры.
- А корсиканские разбойники? - спросил Франц, заранее предусматривая
все возможные опасности.
- Не по своей вине они стали разбойниками, - сказал Гаэтано, - в этом
виноваты власти.
- Почему?
- А то как же? Их ловят за какое-нибудь мокрое дело, только и всего;
как будто корсиканец может не мстить.
- Что вы разумеете под мокрым делом? Убить человека? - спросил Франц.
- Уничтожить врага, - отвечал хозяин, - это совсем другое дело.
- Ну, что же, - сказал Франц. - Пойдем просить гостеприимства у конт-
рабандистов и разбойников. А примут они нас?
- Разумеется.
- Сколько их?
- Четверо, ваша милость, и два разбойника; всего шестеро.
- И нас столько же. Если бы эти господа оказались плохо настроены, то
силы у нас равные, и, значит, мы можем с ними справиться. Итак, вопрос
решен, едем на Монте-Кристо.
- Хорошо, ваша милость, но вы разрешите нам принять еще кое-какие ме-
ры предосторожности?
- Разумеется, дорогой мой! Будьте мудры, как Нестор, и хитроумны, как
Улисс. Я не только разрешаю вам, я вас об этом очень прошу.
- Хорошо. В таком случае молчание! - сказал Гаэтано.
Все смолкли.
Для человека, как Франц, всегда трезво смотрящего па вещи, положение
представлялось если и не опасным, то во всяком случае довольно рискован-
ным. Он находился в открытом море, в полной тьме, с незнакомыми моряка-
ми, которые не имели никаких причин быть ему преданными, отлично знали,
что у него в поясе несколько тысяч франков, и раз десять, если не с за-
вистью, то с любопытством, принимались разглядывать его превосходное
оружие. Мало того: в сопровождении этих людей он причаливал к острову,
который обладал весьма благочестивым названием, но ввиду присутствия
контрабандистов и разбойников не обещал ему иного гостеприимства, чем
то, которое ждало Христа на Голгофе; к тому же рассказ о потопленных су-
дах, днем показавшийся ему преувеличенным, теперь, ночью, казался более
правдоподобным. Находясь, таким образом, в двойной опасности, быть может
и воображаемой, он пристально следил за матросами и не выпускал ружья из
рук.
Между тем моряки снова поставили паруса и пошли по пути, уже дважды
ими проделанному. Франц, успевший несколько привыкнуть к темноте, разли-
чал во мраке гранитную громаду, вдоль которой неслышно шла лодка; нако-
нец, когда лодка обогнула угол какого-то утеса, он увидел костер, горев-
ший еще ярче, чем раньше, и несколько человек, сидевших вокруг него.
Отблеск огня стлался шагов на сто по морю. Гаэтано прошел мимо осве-
щенного пространства, стараясь все же, чтобы лодка не попала в полосу
света; потом, когда она очутилась как раз напротив костра, он повернул
ее прямо на огонь и смело вошел в освещенный круг, затянув рыбачью пес-
ню, припев которой хором подхватили матросы.
При первом звуке песни люди, сидевшие у костра, встали, подошли к
причалу и начали всматриваться в лодку, по-видимому стараясь распознать
ее размеры и угадать ее намерения. Вскоре они, очевидно, удовлетворились
осмотром, и все, за исключением одного, оставшегося на берегу, вернулись
к костру, на котором жарился целый козленок.
Когда лодка подошла к берегу на расстояние двадцати шагов, человек,
стоявший на берегу, вскинул ружье, как часовой при встрече с патрулем, и
крикнул на сардском наречии:
- Кто идет?
Франц хладнокровно взвел оба курка.
Гаэтано обменялся с человеком несколькими словами, из которых Франц
ничего не понял, хотя речь, по-видимому, шла о нем.
- Вашей милости угодно назвать себя или вы желаете скрыть свое имя? -
спросил Гаэтано.
- Мое имя никому ничего не скажет, - отвечал Франц. - Объясните им
просто, что я француз и путешествую для своего удовольствия.
Когда Гаэтано передал его ответ, часовой отдал какоето приказание од-
ному из сидевших у костра, и тот немедленно встал и исчез между утесами.
Все молчали. Каждый, по-видимому, интересовался только своим делом;
Франц - высадкой на остров, матросы - парусами, контрабандисты - козлен-
ком; но при этой наружной беспечности все исподтишка наблюдали друг за
другом.
Ушедший вернулся, но со стороны, противоположной той, в которую он
ушел; он кивнул часовому, тот обернулся к лодке и произнес одно слово:
- S'accomodi.
Итальянское s'accomodi непереводимо. Оно означает в одно и то же вре-
мя: "Пожалуйте, войдите, милости просим, будьте, как дома, вы здесь хо-
зяин". Это похоже на турецкую фразу Мольера, которая так сильно удивляла
мещанина во дворянстве множеством содержащихся в ней понятий.
Матросы не заставили просить себя дважды; в четыре взмаха весел лодка
коснулась берега. Гаэтано соскочил на землю, обменялся вполголоса еще
несколькими словами с часовым; матросы сошли один за другим; наконец,
пришел черед Франца.
Одно свое ружье он повесил через плечо, другое было у Гаэтано; матрос
нес карабин. Одет он был с изысканностью щеголя, смешанной с небреж-
ностью художника, что не возбудило в хозяевах никаких подозрений, а ста-
ло быть и опасений.
Лодку привязали к берегу и пошли на поиски удобного бивака; по,
по-видимому, взятое ими направление не понравилось контрабандисту, наб-
людавшему за высадкой, потому что он крикнул Гаэтано:
- Нет, не туда!
Гаэтано пробормотал извинение и, не споря, пошел в противоположную
сторону; между тем два матроса зажгли факелы от пламени костра.
Пройдя шагов тридцать, они остановились на площадке, вокруг которой в
скалах было вырублено нечто вроде сидений, напоминающих будочки, где
можно было караулить сидя. Кругом на узких полосах плодородной земли
росли карликовые дубы и густые заросли миртов. Франц опустил факел и,
увидев кучки золы, понял, что не он первый оценил удобство этого места и
что оно, по-видимому, служило обычным пристанищем для кочующих посетите-
лей острова Монте-Кристо.
Каких-либо необычайных событий он уже не ожидал; как только он ступил
на берег и убедился если не в дружеском, то во всяком случае равнодушном
настроении своих хозяев, его беспокойство рассеялось, и запах козленка,
жарившегося на костре, напомнил ему о том, что он голоден.
Он сказал об этом Гаэтано, и тот ответил, что ужин - это самое прос-
тое дело, ибо в лодке у них есть хлеб, вино, шесть куропаток, а огонь
под рукою.
- Впрочем, - прибавил он, - если вашей милости так понравился запах
козленка, то я могу предложить нашим соседям двух куропаток в обмен на
кусок жаркого.
- Отлично, Гаэтано, отлично, - сказал Франц, - у вас поистине природ-
ный талант вести переговоры.
Тем временем матросы нарвали вереска, наломали зеленых миртовых и ду-
бовых веток и развели довольно внушительный костер.
Франц, впивая запах козленка, с нетерпением ждал возвращения Гаэтано,
но тот подошел к нему с весьма озабоченным видом.
- Какие вести? - спросил он. - Они не согласны?
- Напротив, - отвечал Гаэтано. - Атаман, узнав, что вы француз, приг-
лашает вас отужинать с ним.
- Он весьма любезен, - сказал Франц, - и я не вижу причин отказы-
ваться, тем более что я вношу свою долю ужина.
- Не в том дело: у него есть чем поужинать, и даже больше чем доста-
точно, но он может принять вас у себя только при одном очень странном
условии.
- Принять у себя? - повторил молодой человек. - Так он выстроил себе
дом?
- Нет, по у него есть очень удобное жилье, по крайней мере, так уве-
ряют.
- Так вы знаете этого атамана?
- Слыхал о нем.
- Хорошее или дурное?
- И то и се.
- Черт возьми! А какое условие?
- Дать себе завязать глаза и снять повязку, только когда он сам ска-
жет.
Франц старался прочесть по глазам Гаэтано, что кроется за этим пред-
ложением.
- Да, да, - отвечал тот, угадывая мысли Франца, - я и сам понимаю,
что тут надо поразмыслить.
- А вы как поступили бы на моем месте?
- Мне-то нечего терять; я бы пошел.
- Вы приняли бы приглашение?
- Да, хотя бы только из любопытства.
- У него можно увидеть что-нибудь любопытное?
- Послушайте, - сказал Гаэтано, понижая голос, - не знаю только,
правду ли говорят...
Он посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто.
- А что говорят?
- Говорят, что он живет в подземелье, рядом с которым дворец Питти
ничего не стоит.
- Вы грезите? - сказал Франц, садясь.
- Нет, не грежу, - настаивал Гаэтано, - это сущая правда. Кама, руле-
вой "Святого Фердинанда", был там однажды и вышел оттуда совсем оторопе-
лый; он говорит, что такие сокровища бывают только в сказках.
- Вот как! Да знаете ли вы, что такими словами вы заставите меня
спуститься в пещеру Али-Бабы?
- Я повторяю вашей милости только то, что сам слышал.
- Так вы советуете мне согласиться?
- Этого я не говорю. Как вашей милости будет угодно. Не смею совето-
вать в подобном случае.
Франц подумал немного, рассудил, что такой богач не станет гнаться за
его несколькими тысячами франков и, видя за всем этим только превосход-
ный ужин, решил идти. Гаэтано пошел передать его ответ.
Но, как мы уже сказали, Франц был предусмотрителен, а потому хотел
узнать как можно больше подробностей о своем странном и таинственном хо-
зяине. Он обернулся к матросу, который во время его разговора с Гаэтано
ощипывал куропаток с важным видом человека, гордящегося своими обязан-
ностями, и спросил его, на чем прибыли эти люди, когда нигде но видно ни
лодки, не сперонары, ни тартапы.
- Это меня не смущает, - отвечал матрос. - Я знаю их судно.
- И хорошее судно?
- Желаю такого же вашей милости, чтобы объехать кругом света.
- А оно большое?
- Да тонн на сто. Впрочем, это судно на любителя, яхта, как говорят
англичане, но такая прочная, что выдержит любую непогоду.
- А где оно построено?
- Не знаю; должно быть, в Генуе.
- Каким же образом, - продолжал Франц, - атаман контрабандистов не
боится заказывать себе яхту в генуэзском порту?
- Я не говорил, что хозяин яхты контрабандист, - отвечал матрос.
- Но Гаэтано как будто говорил.
- Гаэтано видел экипаж издали и ни с кем из них не разговаривал.
- Но если этот человек не атаман контрабандистов, то кто же он?
- Богатый вельможа и путешествует для своего удовольствия.
"Личность, по-видимому, весьма таинственная, - подумал Франц, - раз
суждения о ней столь разноречивы".
- А как его зовут?
- Когда его об этом спрашивают, он отвечает, что его зовут Синд-
бад-Мореход. Но мне сомнительно, чтобы это было его настоящее имя.
- Синдбад-Мореход?
- Да.
- А где живет этот вельможа?
- На море.
- Откуда он?
- Не знаю.
- Видали вы его когда-нибудь?
- Случалось.
- Каков он собой?
- Ваша милость, сами увидите.
- А где он меня примет?
- Надо думать, в том самом подземном дворце, о котором говорил вам
Гаэтано.
- И вы никогда не пытались проникнуть в этот заколдованный замок?
- Еще бы, ваша милость, - отвечал матрос, - и даже не раз; но все бы-
ло напрасно; мы обыскала всю пещеру и нигде не нашли даже самого
узенького хода. К тому же, говорят, дверь отпирается не ключом, а вол-
шебным словом.
- Положительно, - прошептал Франц, - я попал в сказку из "Тысячи и
одной ночи".
- Его милость ждет вас, - произнес за его спиной голос, в котором он
узнал голос часового.
Его сопровождали два матроса из экипажа яхты.
Франц вместо ответа вынул из кармана носовой платок и подал его часо-
вому.
Ему молча завязали глаза и весьма тщательно, - они явно опасались ка-
кого-нибудь обмана с его стороны; после этого ему предложили поклясться,
что он ни в коем случае не будет пытаться снять повязку.
Франц поклялся.
Тогда матросы взяли его под руки и повели, а часовой пошел вперед.
Шагов через тридцать, по соблазнительному запаху козленка, он дога-
дался, что его ведут мимо бивака, потом его провели еще шагов пятьдесят,
по-видимому в том направлении, в котором Гаэтано запретили идти; теперь
этот запрет стал ему понятен. Вскоре, по изменившемуся воздуху, Франц
понял, что вошел в подземелье. После нескольких секунд ходьбы он услышал
легкий треск, и на него повеяло благоухающим теплом; наконец, он по-
чувствовал, что ноги его ступают по пышному мягкому ковру; проводники
выпустили его руки. Настала тишина, и чей-то голос произнес на безуко-
ризненном французском языке, хоть и с иностранным выговором:
- Милости прошу, теперь вы можете снять повязку.
Разумеется, Франц не заставил просить себя дважды; он снял платок и
увидел перед собою человека лет сорока, в тунисском костюме, то есть в
красной шапочке с голубой шелковой кисточкой, в черной суконной, сплошь
расшитой золотом куртке, в широких ярко-красных шароварах, такого же
цвета гетрах, расшитых, как и куртка, золотом, и в желтых туфлях; поясом
ему служила богатая кашемировая шаль, за которую был заткнут маленький
кривой кинжал.
Несмотря на мертвенную бледность лицо его поражало красотой; глаза
были живые и пронзительные; прямая линия носа, почти сливающаяся со
лбом, напоминала о чистоте греческого типа; а зубы, белые, как жемчуг, в
обрамлении черных, как смоль, усов, ослепительно сверкали.
Но бледность этого лица была неестественна; словно этот человек дол-
гие годы провел в могиле, и краски жизни уже не могли вернуться к нему.
Он был не очень высок ростом, но хорошо сложен, и, как у всех южан,
руки и ноги у него были маленькие.
Но что больше всего поразило Франца, принявшего рассказ Гаэтано за
басню, так это роскошь обстановки.
Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотыми
цветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешано
арабское оружие в золотых ножнах, с рукоятями, усыпанными драгоценными
камнями: с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги
утопали по щиколотку в турецком ковре; дверь, через которую вошел Франц,
закрывали занавеси, так же как и вторую дверь, которая вела в соседнюю
комнату, по-видимому, ярко освещенную.
Хозяин не мешал Францу дивиться, но сам отвечал осмотром на осмотр и
не спускал с него глаз.
- Милостивый государь, - сказал он наконец, - прошу простить меня за
предосторожности, с которыми вас ввели ко мне; но этот остров по большей
части безлюден, и, если бы кто-нибудь проник в тайну моего обиталища, я,
по всей вероятности, при возвращении нашел бы мое жилье в довольно пла-
чевном состоянии, а это было бы мне чрезвычайно досадно не потому, что я
горевал бы о понесенном уроне, а потому, что лишился бы возможности по
своему желанию предаваться уединению. А теперь я постараюсь загладить
эту маленькую неприятность, предложив вам то, что вы едва ли рассчитыва-
ли здесь найти, - сносный ужин и удобную постель.
- Помилуйте, - сказал Франц, - к чему извинения?
Всем известно, что людям, переступающим порог волшебных замков, завя-
зывают глаза; вспомните Рауля в "Гугенотах"; и, право, я не могу пожало-
ваться: все, что вы мне показываете, поистине стоит чудес "Тысячи и од-
ной ночи".
- Увы! Я скажу вам, как Лукулл: если бы я знал, что вы сделаете мне
честь посетить меня, я приготовился бы к этому. Но как ни скромен мой
приют, он в вашем распоряжении; как ни плох мой ужин, я вас прошу его
отведать. Али, кушать подано?
В тот же миг занавеси на дверях раздвинулись и нубиец, черный, как
эбеновое дерево, одетый в строгую белую тунику, знаком пригласил хозяина
в столовую.
- Не знаю, согласитесь ли вы со мной, - сказал незнакомец Францу, -
но для меня нет ничего несноснее, как часами сидеть за столом друг про-
тив друга и не знать, как величать своего собеседника. Прошу заметить,
что, уважая права гостеприимства, я не спрашиваю вас ни о вашем имени,
ни о звании, я только хотел бы знать, как вам угодно, чтобы я к вам об-
ращался. Чтобы со своей стороны не стеснять вас, я вам скажу, что меня
обыкновенно называют Синдбад-Мореход.
- А мне, - отвечал Франц, - чтобы быть в положении Аладдина, не хва-
тает только его знаменитой лампы, и потому я не вижу никаких препятствий
к тому, чтобы называться сегодня Аладинном. Таким образом мы останемся в
царстве Востока, куда, по-видимому, меня перенесли чары какого-то добро-
го духа.
- Итак, любезный Аладдин, - сказал таинственный хозяин, - вы слышали,
что ужин подан. Поэтому прошу вас пройти в столовую; ваш покорнейший
слуга пойдет вперед, чтобы показать вам дорогу.
И Синдбад, приподняв занавес, пошел впереди своего гостя.
Восхищение Франца все росло: ужин был сервирован с изысканной рос-
кошью. Убедившись в этом важном обстоятельстве, он начал осматриваться.
Столовая была не менее великолепна, чем гостиная, которую он только что
покинул; она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; в
обоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами на
головах. В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийс-
кие ананасы, малагские гранаты, балеарскио апельсины, французские перси-
ки и тунисские финики.
Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами,
заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар, вели-
колепного тюрбо и гигаптского лангуста. Между большими блюдами стояли
тарелки с закусками. Блюда были серебряные, тарелки из японского фарфо-
ра.
Франц протирал глаза, - ему казалось, что все это сон.
Али прислуживал один и отлично справлялся со своими обязанностями.
Гость с похвалой отозвался о нем.
- Да, - отвечал хозяин, со светской непринужденностью угощая Франца,
- бедняга мне очень предан и очень старателен. Он помнит, что я спас ему
жизнь, а так как он, по-видимому, дорожил своей головой, то он благода-
рен мне за то, что я ее сохранил ему.
Али подошел к своему хозяину, взял его руку и поцеловал.
- Не будет ли нескромностью с моей стороны, - сказал Франц, - если я
спрошу, при каких обстоятельствах вы совершили это доброе дело?
- Это очень просто, - отвечал хозяин. - По-видимому, этот плут прогу-
ливался около сераля тунисского бея ближе, чем это позволительно черно-
кожему; ввиду чего бей приказал отрезать ему язык, руку и голову: в пер-
вый день - язык, во второй - руку, а в третий - голову. Мне всегда хоте-
лось иметь немого слугу; я подождал, пока ему отрезали язык, и предложил
бою променять его на чудесное двуствольное ружье, которое накануне, как
мне показалось, очень поправилось его высочеству. Он колебался: так хо-
телось ему покончить с этим несчастным. Но я прибавил к ружью английский
охотничий нож, которым я перерубил ятаган его высочества; тогда бей сог-
ласился оставить бедняге руку и голову, по с тем условием, чтобы его но-
ги больше не было в Тунисе. Напутствие было излишне. Чуть только этот
басурман издали увидит берега Африки, как он тотчас же забирается в са-
мую глубину трюма, и его не выманить оттуда до тех пор, пока третья
часть света не скроется из виду.
Франц задумался, по зная, как истолковать жестокое добродушие, с ко-
торым хозяин рассказал ему это происшествие.
- Значит, подобно благородному моряку, имя которого вы носите, - ска-
зал он, чтобы переменить разговор, - вы проводите жизнь в путешествиях?
- Да. Это обет, который я дал в те времена, когда отнюдь не думал,
что буду когда-нибудь иметь возможность выполнить его, - отвечал, улыба-
ясь, незнакомец. - Я дал еще несколько обетов и надеюсь в свое время вы-
полнить их тоже.
Хотя Синдбад произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его
глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти.
- Вы, должно быть, много страдали? - спросил Франц.
Синдбад вздрогнул и пристально посмотрел на нею.
- Что вас навело на такую мысль? - спросил он.
- Все, - отвечал Франц, - ваш голос, взгляд, ваша бледность, самая
жизнь, которую вы ведете.
- Я? Я веду самую счастливую жизнь, какая только может быть на земле,
- жизнь паши. Я владыка мира; если мне понравится какое-нибудь место, я
там остаюсь; если соскучусь, уезжаю; я свободен, как птица; у меня
крылья, как у нее; люди, которые меня окружают, повинуются мне по перво-
му знаку. Иногда я развлекаюсь тем, что издеваюсь над людским правосуди-
ем, похищая у него разбойника, которого оно ищет, или преступника, кото-
рого оно преследует. А кроме того, у меня есть собственное правосудие,
всех инстанций, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдывает
и в которое никто не вмешивается. Если бы вы вкусили моей жизни, то не
захотели бы иной и никогда не возвратились бы в мир, разве только ради
какого-нибудь сокровенного замысла.
- Мщения, например! - сказал Франц.
Незнакомец бросил на Франца один из тех взглядов, которые проникают
до самого дна ума и сердца.
- Почему именно мщения? - спросил он.
- Потому что, - возразил Франц, - вы кажетесь мне человеком, который
подвергается гонению общества и готовится свести с ним какие-то страшные
счеты.
- Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом,
обнажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть,
когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господином
Аппером и с Человеком в синем плаще [18].
- И это будет ваше первое путешествие в Париж?
- Увы, да! Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не я
тому виной; время для этого еще придет.
- И скоро вы думаете быть в Париже?
- Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств.
- Я хотел бы там быть в одно время с вами и постараться, насколько
это будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы так
широко оказываете мне на Монте-Кристо.
- Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечал
хозяин, но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито.
Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан только
для Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, ко-
торое он устроил для нежданного гостя и которому тот усердно отдавал
должное.
Наконец, Али принес десерт, или, вернее, снял корзины со статуй и
поставил на стол.
Между корзинами он поставил небольшую золоченую чашу с крышкой.
Почтение, с которым Али принес эту чашу, возбудило во Франце любо-
пытство. Он поднял крышку и увидел зеленоватое тесто, по виду напоминав-
шее шербет, но совершенно ему не известное.
Он в недоумении снова закрыл чашу и, взглянув на хозяина, увидел, что
тот насмешливо улыбается.
- Вы не можете догадаться, что в этой чаше, и вас разбирает любо-
пытство?
- Да, признаюсь.
- Этот зеленый шербет - не что иное, как амврозия, которую Геба пода-
вала на стол Юпитеру.
- Но эта амврозия, - сказал Франц, - побывав в руках людей, вероятно,
променяла свое небесное название на земное? Как называется это снадобье,
к которому, впрочем, я не чувствую особенного влечения, на человеческом
языке?
- Вот неопровержимое доказательство нашего материализма! - воскликнул
Синдбад. - Как часто проходим мы милю нашего счастья, не замечая его, не
взглянув на него; а если и взглянем, то не узнаем его. Если вы человек
положительный и ваш кумир - золото, вкусите этого шербета, и перед вами
откроются россыпи Перу, Гузерата и Голкопды; если вы человек воображе-
ния, поэт, - вкусите его, и границы возможного исчезнут: беспредельные
дали откроются перед вами, вы будете блуждать, свободный сердцем, сво-
бодный душою, в бесконечных просторах мечты. Если вы честолюбивы, гони-
тесь за земным величием - вкусите его, и через час вы будете властели-
ном, - не маленькой страны в уголке Европы, как Англия, Франция или Ис-
пания, а властелином земли, властелином мира, властелином вселенной.
Троп ваш будет стоять на той горе, на которую Сатана возвел Иисуса и, не
поклоняясь блуду, не лобызая его когтей, вы будете верховным повелителем
всех земных царств. Согласитесь, что это соблазнительно, тем более что
для этого достаточно... Посмотрите.
С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял ко-
фейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно
проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову.
Франц не мешал своему хозяину наслаждаться любимым лакомством; когда
тот немного пришел в себя, он спросил:
- Но что же это за волшебное кушанье?
- Слыхали вы о Горном Старце [19], - спросил хозяин, - о том самом,
который хотел убить Филиппа Августа?
- Разумеется.
- Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, ко-
торой он обязан своим поэтическим прозвищем. В этой долине раскинулись
великолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уеди-
ненные беседки. В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, по
словам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где их
ждали вечно цветущие растения, вечно спелые плоды, вечно юные девы. То,
что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, но
мечта такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они про-
давали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, как
богу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умирали
мучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жиз-
ни, которую им сулила священная трава.
- Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем.
- Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, самый чистый
александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого чело-
века, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: "Продавцу
счастья - благодарное человечество".
- А знаете, - сказал Франц, - мне хочется самому убедиться в справед-
ливости ваших похвал.
- Судите сами, дорогой гость, судите сами; но не останавливайтесь на
первом опыте. Чувства надо приучать ко всякому новому впечатлению, неж-