Страница:
законы и отнюдь не желаю из-за вас ссориться с французским правосудием.
- Не делайте этого, ваше сиятельство! - в отчаянии воскликнул Бертуч-
чо. - Разве я не служил вам верой и правдой? Я всегда был честным чело-
веком и старался, насколько мог, делать людям добро.
- Против этого я не спорю, - отвечал граф, - но тогда почему же вы,
черт возьми, так взволнованы? Это плохой знак; если совесть чиста, чело-
век не бледнеет так и руки его так не трясутся...
- Но, ваше сиятельство, - нерешительно возразил Бертуччо, - ведь вы
говорили мне, что аббат Бузони, которому я покаялся в нимской тюрьме,
предупредил вас, направляя меня к вам, что на моей совести лежит тяжкое
бремя?
- Да, конечно, но так как он мне рекомендовал вас как прекрасного уп-
равляющего, то я подумал, что дело идет о какой-нибудь краже, только и
всего.
- Что вы, ваше сиятельство! - воскликнул Бертуччо с презрением.
- Или же что вы, по обычаю корсиканцев, не удержались и "сделали ко-
жу" [38], как выражаются в этой стране, когда ее с кого-нибудь снимают.
- Да, ваше сиятельство, да, в том-то и дело! - воскликнул Бертуччо,
бросаясь к ногам графа. - Это была месть, клянусь вам, просто месть.
- Я это понимаю; не понимаю только, почему именно этот дом приводит
вас в такое состояние.
- Но это естественно, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - ведь
именно в этом доме все и произошло.
- Как, в моем доме?
- Ведь он тогда еще не был вашим, - наивно возразил Бертуччо.
- А чей он был? Привратник сказал, кажется, маркиза де Сен-Меран? За
что же вы, черт возьми, могли мстить маркизу де Сен-Меран?
- Ваше сиятельство, я мстил не ему - другому.
- Какое странное совпадение, - сказал Монте-Кристо, по-видимому,
просто размышляя вслух, - что вы вот так, случайно, очутились в том са-
мом доме, где произошло событие, вызывающее у вас такое мучительное рас-
каяние.
- Ваше сиятельство, - сказал управляющий, - это судьба, я знаю. На-
чать с того, что вы покупаете дом именно в Отейле, и он оказывается тем
самым, где я совершил убийство; вы спускаетесь в сад именно по той лест-
нице, по которой спустился он; вы останавливаетесь па том самом месте,
где я нанес удар; в двух шагах отсюда, под этим платаном, была яма, где
он закопал младенца; нет, все это не случайно, потому что тогда случай
был бы слишком похож на провидение.
- Хорошо, господин корсиканец, предположим, что это провидение; я
всегда согласен предполагать все что угодно, тем более что надо же усту-
пать людям с больным рассудком. А теперь соберитесь с мыслями и расска-
жите мне все.
- Я рассказывал это только раз в жизни, и то аббату Бузони. Такие ве-
щи, - прибавил, качая головой, Бертуччо, - рассказывают только на испо-
веди.
- В таком случае, мой дорогой, - сказал граф, - я отошлю вас к вашему
духовнику; вы можете стать, как он, картезианцем или бернардинцем и бе-
седовать с ним о ваших тайнах. Что же касается меня, то я опасаюсь до-
моправителя, одержимого такими химерами; мне не нравится, если мои слуги
боятся по вечерам гулять в моем саду. Кроме того, сознаюсь, я вовсе не
хочу, чтобы меня навестил полицейский комиссар; ибо, имейте в виду, гос-
подин Бертуччо: в Италии правосудие получает деньги за бездействие, а во
Франции, наоборот, - только когда оно деятельно. Я считал вас отчасти
корсиканцем, отчасти контрабандистом, но чрезвычайно искусным управляю-
щим, а теперь вижу, что вы гораздо более разносторонний человек, госпо-
дин Бертуччо. Вы мне больше не нужны.
- Ваше сиятельство, ваше сиятельство! - воскликнул управляющий в ужа-
се от этой угрозы. - Если вы только поэтому хотите меня уволить, я все
расскажу, во всем признаюсь; лучше мне взойти на эшафот, чем расстаться
с вами.
- Это другое дело, - сказал Монте-Кристо, - но подумайте: если вы со-
бираетесь лгать, лучше не рассказывайте ничего.
- Клянусь спасением моей души, я вам скажу все! Ведь даже аббат Бузо-
ни знал только часть моей тайны. Но прежде всего умоляю вас, отойдите от
этого платана. Вот луна выходит из-за облака, а вы стоите здесь, завер-
нувшись в плащ, он скрывает вашу фигуру, и он так похож на плащ господи-
на де Вильфор...
- Как, - воскликнул Монте-Кристо, - так это Вильфор...
- Ваше сиятельство его знает?
- Он был королевским прокурором в Ниме?
- Да.
- И женился на дочери маркиза де Сен-Меран?
- Да.
- И пользовался репутацией самого честного, самого строгого и самого
нелицеприятного судьи?
- Так вот, ваше сиятельство, - воскликнул Бертуччо, - этот человек с
безупречной репутацией...
- Да?
- ...был негодяй.
- Это невозможно, - сказал Монте-Кристо.
- А все-таки это правда.
- Да неужели! - сказал Монте-Кристо. - И у вас есть доказательства?
- Во всяком случае были.
- И вы, глупец, потеряли их?
- Да, но, если хорошенько поискать, их можно найти.
- Вот как! - сказал граф. - Расскажите-ка мне об этом, Бертуччо. Это
в самом деле становится интересно.
И граф, напевая мелодию из "Лючии", направился к скамейке и сел; Бер-
туччо последовал за ним, стараясь разобраться в своих воспоминаниях.
Он остался стоять перед графом.
- С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? - спросил Бертуччо.
- Да с чего хотите, - сказал Монте-Кристо, - ведь я вообще ничего не
знаю.
- Мне, однако же, казалось, что аббат Бузони сказал вашему сия-
тельству...
- Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет, и я
все забыл.
- Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству...
- Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы мне замените вечернюю
газету.
- Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году.
- Вот как! - сказал Монте-Кристо. - Это старая история.
- Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в моей
памяти, словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил в
императорской армии и дослужился до чина поручика в полку, который весь
состоял из корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы оста-
лись сиротами, когда ему было восемнадцать лет, а мне - пять; он воспи-
тывал меня как сына. В тысяча восемьсот четырнадцатом году, при Бурбо-
нах, он женился. Император вернулся с острова Эльба, брат тотчас же
вновь пошел в солдаты, был легко ранен при Ватерлоо и отступил с армией
за Луару.
- Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, - прервал граф,
- а она, если не ошибаюсь, уже давно написана.
- Прошу прощения, ваше сиятельство, по эти подробности для начала не-
обходимы, и вы обещали терпеливо выслушать меня.
- Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его.
- Однажды мы получили письмо, - надо вам сказать, что мы жили в ма-
ленькой деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Коре, - письмо было
от брата, он писал нам, что армия распущена, что он возвращается домой
через Шатору, Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и просил, если у меня есть
деньги, прислать их ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым у меня
были кое-какие дела.
- По контрабанде, - вставил Монте-Кристо.
- Ваше сиятельство, жить-то ведь надо.
- Разумеется; продолжайте.
- Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег ему не посы-
лать, а отвезти. У меня - было около тысячи франков; пятьсот я оставил
Асеухгте, моей невестке, а с остальными отправился в Ним. Это было не
трудно: у меня была лодка, мне предстояло переправить в море груз, - все
складывалось благоприятно. Но когда я принял груз, ветер переменился, и
четыре дня мы не могли войти в Рону. Наконец, нам это удалось, и мы под-
нялись до Арля; лодку я оставил между Бельгардем и Бокером, а сам напра-
вился в Ним.
- Мы подходим к сути дела, не так ли?
- Да, ваше сиятельство; прошу прощения, но, как ваше сиятельство сами
убедитесь, я рассказываю только самое необходимое. В то время на юге
Франции происходила резня. Там были три разбойника, их звали Трестальон,
Трюфеми и Граффан, - они убивали на улицах всех, кого подозревали в бо-
напартизме. Ваше сиятельство, верно, слышали об этих убийствах?
- Слышал кое-что; я был тогда далеко от Франции. Продолжайте.
- В Ниме приходилось буквально ступать по лужам крови; на каждом шагу
валялись трупы; убийцы бродили шайками, резали, грабили и жгли.
При виде этой бойни я задрожал: не за себя, - мне, простому корси-
канскому рыбаку, нечего было бояться, напротив, для нас, контрабандис-
тов, это было золотое время, - но я боялся за брата: он, императорский
солдат, возвращался из Луарской армии в мундире и с эполетами, и ему на-
до было всего опасаться.
Я побежал к нашему трактирщику. Предчувствие не обмануло меня. Брат
мой накануне прибыл в Ним и был убит на пороге того самого дома, где ду-
мал найти приют.
Я всеми силами старался разузнать, кто были убийцы, но никто не смел
назвать их, так все их боялись. Тогда я вспомнил о хваленом французском
правосудии, которое никого не боится, и пошел к королевскому прокурору.
- И королевского прокурора звали Вильфор? - спросил небрежно Мон-
те-Кристо.
- Да, ваше сиятельство, он прибыл из Марселя, где он был помощником
прокурора. Он получил повышение за усердную службу. Он один из первых,
как говорили, сообщил Бурбонам о высадке Наполеона.
- Итак, вы пошли к нему, - прервал Монте-Кристо.
- "Господин прокурор, - сказал я ему, - моего брата вчера убили на
улице Нима; кто убил - не знаю, но ваш долг отыскать убийцу. Вы здесь -
глава правосудия, а оно должно мстить за тех, кого не сумело защитить".
"Кто был ваш брат?" - спросил королевский прокурор.
"Поручик корсиканского батальона".
"То есть солдат узурпатора?"
"Солдат французской армии".
"Ну что ж? - возразил он. - Он вынул меч и от меча погиб".
"Вы ошибаетесь, сударь; он погиб от кинжала".
"Чего же вы хотите от меня?" - спросил прокурор.
"Я уже сказал вам: чтобы вы за него отомстили".
"Кому?"
"Его убийцам".
"Да разве я их знаю?"
"Велите их разыскать".
"А для чего? Ваш брат, вероятно, поссорился с кемнибудь и дрался на
дуэли. Все эти старые вояки склонны к буйству; при императоре это сходи-
ло им с рук, но теперь - другое дело, а наши южане не любят ни вояк, ни
буйства".
"Господин прокурор, - сказал я, - я прошу не за себя. Я буду горевать
или мстить, - это мое дело. Но мой несчастный брат был женат. Если и со
мной что-нибудь случится, бедная женщина умрет с голоду: она жила только
трудами своего мужа. Назначьте ей хоть небольшую пенсию".
"Каждая революция влечет за собою жертвы, - отвечал Вильфор. - Ваш
брат пал жертвой последнего переворота, - это несчастье, по прави-
тельство не обязано за это платить вашему семейству. Если бы нам приш-
лось судить всех приверженцев узурпатора, которые мстили роялистам, ког-
да были у власти, то, может быть, теперь ваш брат был бы приговорен к
смерти. То, что произошло, вполне естественно, - это закон возмездия".
"Что же это такое? - воскликнул я. - И так рассуждаете вы, представи-
тель правосудия!.."
"Честное слово, все эти корсиканцы - сумасшедшие и воображают, что их
соотечественник все еще император, - ответил Вильфор. - Вы упустили вре-
мя, любезный; вам следовало так говорить со мною два месяца тому назад.
Теперь слишком поздно. Убирайтесь отсюда, или я велю вас вывести".
Я смотрел на него, думая, не помогут ли новые просьбы.
Но это был не человек, а камень. Я подошел к нему:
"Ладно, - сказал я вполголоса, - если вы так хорошо знаете корсикан-
цев, вы должны знать, как они держат слово. По-вашему, убийцы правильно
сделали, убив моего брата, потому что он был бонапартистом, а вы роя-
лист. Хорошо же! Я тоже бонапартист, и я предупреждаю вас: я вас убью. С
этой минуты я объявляю вам вендетту, поэтому берегитесь: в первый же
день, когда мы встретимся с вами лицом к лицу, пробьет ваш последний
час".
И, прежде чем он успел опомниться, я отворил дверь и убежал.
- Вот как, Бертуччо, - сказал Монте-Кристо. - Вы с вашей честной фи-
зиономией способны говорить такие вещи, да еще королевскому прокурору.
Нехорошо! Знал ли он по крайней мере, что значит вендетта?
- Знал так хорошо, что с этой минуты никогда не выходил один и запер-
ся дома, приказав искать меня повсюду. К счастью, у меня было такое хо-
рошее убежище, что он не мог отыскать меня. Тогда ему стало страшно; он
боялся оставаться в Ниме, просил, чтобы его перевели в другое место, а
так как он был влиятельный человек, то его перевели в Версаль; но, как
вам известно, для корсиканца, поклявшегося отомстить врагу, расстояния
не существует. Как он ни спешил, его карета ни разу не опередила меня
больше чем на полдня пути, хоть я и шел пешком.
Важно было не просто убить его - сто раз я имел возможность это сде-
лать, - его надо было так убить, чтобы меня но приметили и не задержали.
Ведь я больше не принадлежал себе: я должен был кормить невестку. Целых
три месяца я подстерегал Вильфора; за эти три месяца он не сделал ни ша-
гу, чтобы мой взгляд не следил за ним. Наконец, я узнал, что он тайком
ездит в Отейль; я продолжал следить и увидел, что он посещает этот самый
дом, где мы сейчас находимся; только он не входил в главные ворота, как
все; он приезжал верхом или в карете, оставлял лошадь или экипаж в гос-
тинице и входил вон через ту калитку, видите?
Монте-Кристо кивнул в знак того, что он в темноте видит вход, на ко-
торый указывает Бертуччо.
- Мне больше нечего было делать в Версале, я переселился в Отейль и
стал собирать сведения. Очевидно, если я хотел его поймать, именно здесь
надо было подстроить ловушку.
Дом принадлежал, как вашему сиятельству сказал привратник, маркизу де
Сен-Меран, тестю Вильфора. Маркиз жил в Марселе, этот загородный дом ему
был не нужен; маркиз, по слухам, сдал его молодой вдове, которую знали
здесь только под именем баронессы.
Однажды вечером, заглянув через ограду, я увидел в саду женщину, она
гуляла одна и часто взглядывала на калитку. Я понял, что в этот вечер
она ждала Вильфора. Когда она подошла ко мне так близко, что я в темноте
мог разглядеть черты ее лица, я увидел, что это молодая и красивая жен-
щина лет восемнадцати, высокая и белокурая. На ней был простой капот,
ничто не стягивало ее талии, и я заметил, что она беременна и что,
по-видимому, роды уже близко.
Через несколько минут калитка отворилась, и вошел мужчина; молодая
женщина поспешила, насколько могла, ему навстречу; они обнялись, нежно
поцеловались и вместе вошли в дом.
Этот мужчина был Вильфор. Я рассчитывал, что, возвращаясь, особенно
ночью, он должен будет пройти один через весь сад.
- А узнали вы потом имя этой женщины? - спросил граф.
- Нет, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - вы сейчас сами увиди-
те, что у меня не было для этого времени.
- Продолжайте.
- В этот вечер я мог бы, вероятно, убить королевского прокурора, но я
еще не изучил сада во всех подробностях. Я боялся, что не убью его напо-
вал, и если на его крики кто-нибудь прибежит, то я не смогу скрыться. Я
решил отложить это до следующего свидания и, чтобы лучше за всем сле-
дить, нанял комнатку, выходившую окнами на ту улицу, которая шла вдоль
стены сада.
Три дня спустя, около семи часов вечера, я увидел, как из дома выехал
верхом слуга и поскакал в сторону Севрской дороги; я догадался, что он
поехал в Версаль, и не ошибся. Через три часа он воротился, весь в пыли,
исполнив поручение. Прошло еще минут десять, и пешеход, закутанный в
плащ, отпер калитку, вошел в сад и запер ее за собой.
Я бросился из дому. Я не видел лица Вильфора, но узнал его по биению
моего сердца. Я перешел через улицу к тумбе, которая находилась возле
угла садовой стены и при помощи которой я в первый раз заглядывал в сад.
На этот раз я не удовольствовался наблюдением, а вытащил из кармана
нож, проверил, хорошо ли он отточен, и перескочил через ограду.
Прежде всего я подбежал к калитке; он оставил ключ в замке и только
из предосторожности два раза повернул его.
Таким образом, ничто не мешало мне бежать этим путем. Я стал осматри-
ваться. Посреди сада расстилалась ровная лужайка, по углам ее росли де-
ревья с густой листвой и кусты осенних цветов. Чтобы пройти из дома к
калитке или дойти от калитки до дома, Вильфор должен был миновать эти
деревья.
Был конец сентября, дул сильный ветер; бледную луну все время закры-
вали несущиеся по небу черные тучи; она освещала только песок на аллеях,
ведущих к дому, а под деревьями тень была такая густая, что там вполне
мог спрятаться человек, не опасаясь, что его заметят.
Я спрятался там, где ближе всего должен был пройти Вильфор; едва я
успел скрыться, как сквозь свист ветра, гнущего деревья, мне послышались
стоны. Но вы знаете, ваше сиятельство, или лучше сказать, вы не знаете,
что тому, кто готовится совершить убийство, всегда чудятся глухие крики.
Прошло два часа, и за это время мне несколько раз слышались те же стоны.
Пробило полночь.
Еще не замер унылый и гулкий отзвук последнего удара, как я увидел
слабый свет в окнах той потайной лестницы, по которой мы с вами только
что спустились.
Дверь отворилась и снова появился человек в плаще.
Наступила страшная минута, но я так долго готовился к ней, что во мне
ничто не дрогнуло; я вытащил нож, раскрыл его и стоял наготове.
Человек в плаще шел прямо на меня; пока он подходил по открытому
пространству, мне показалось, что он держит в правой руке какое-то ору-
жие; я испугался - не борьбы, а неудачи. Но когда он очутился всего в
нескольких шагах от меня, я разглядел, что это не оружие, а просто зас-
туп.
Не успел я еще сообразить, зачем ему заступ, как Вильфор остановился
у самой опушки, огляделся по сторонам и принялся рыть яму. Только тут я
увидел, что под плащом, который Вильфор положил на лужайку, чтобы он ему
не мешал, что-то спрятано.
Тут, признаться, к моей ненависти примешалось любопытство: мне хоте-
лось узнать, что он затеял. Я стоял не шевелясь, затаив дыхание; я ждал.
Потом у меня мелькнула мысль; я еще больше утвердился в ней, когда
увидал, что королевский прокурор вытащил из-под плаща маленький ящик в
два фута длиной и дюймов в семь шириной.
Я дал ему опустить ящик в яму, которую он затем засыпал землей; потом
он принялся утаптывать свежую землю ногами, чтобы скрыть все следы своей
ночной работы. Тогда я бросился на него и вонзил ему в грудь нож. Я ска-
зал:
"Я Джованни Бертуччо! За смерть моего брата ты платишь своей смертью,
твой клад достанется его вдове; видишь, моя месть удалась даже лучше,
чем я надеялся".
- Не знаю, слышал ли он мои слова; не думаю; он упал, даже не вскрик-
нув. Я почувствовал, как его горячая кровь брызнула мне на руки и в ли-
цо, но я опьянел, обезумел; эта кровь освежала меня, а не жгла. В одну
минуту я заступом открыл ящик; потом, чтобы не заметили, что я его вы-
нул, я снова засыпал яму, перебросил заступ через ограду, выскочил из
калитки, запер ее снаружи, а ключ унес с собой.
- Вот как, - сказал Монте-Кристо, - я вижу, что это было всего лишь
убийство, осложненное кражей.
- Нет, ваше сиятельство, - возразил Бертуччо, - это была вендетта с
возвратом долга.
- По крайней мере сумма была значительная?
- Это были не деньги.
- Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то говорили о ребенке.
- Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и,
торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом.
Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал новорожденный
младенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от-
того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще не
похолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую у моих ног.
Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободил
его шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то санитаром в
госпитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач: при-
нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер-
ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул, но
от радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя-
ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру-
гого!"
- А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба-
гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать.
- Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя; но
я знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают таких нес-
частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка на дороге, и
спросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова; батистовые
пеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству; кровь,
которой я был испачкан, могла с таким же успехом быть кровью ребенка,
как и всякою другого. Мой рассказ не встретил никаких возражений; мне
указали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце улицы Апфер. Я
разрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми она была
помечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою ношу
у порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я уже был в
Рольяно и сказал Ассунте:
"Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него".
Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все!
"Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало взять ребенка с
собой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы назвали бы
его Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас".
Вместо ответа я подал ей половину пеленки, которую сохранил, чтобы
вытребовать ребенка, когда мы станем побогаче.
- А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо.
- H и N, под баронской короной.
- Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо? Где это вы,
черт возьми, обучались гербоведению?
- У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться.
- Продолжайте; мне хочется знать две вещи.
- Какие, ваше сиятельство?
- Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется, сказали, что это был
мальчик.
- Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил.
- Значит, мне послышалось. Я ошибся.
- Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство желали
узнать две вещи: какая же вторая?
- Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп-
росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони.
- Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство.
- Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало,
да и вам, думаю, теперь не до сна.
Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ:
- Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня воспоминания, отчасти
для того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся конт-
рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы-
вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре-
рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовались
этой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения с
жителями всего побережья. С тех пор как моего брата убили в Ниме, я
больше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которым
мы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде-
ление своего трактира (на дороге из Белгарда в Бокер, под вывеской
"Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и Бук с десяток
складочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи-
ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста очень
выгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперь
я вдвойне остерегался жандармов и таможенных досмотрщиков, потому что
если бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере-
суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее провезен-
ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячу
раз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз убеждался в
том, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше всего мешают
успеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги. И в самом
деле, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож на других
людей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял та-
кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши-
ряется его горизонт.
- Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому,
занимались в жизни всем понемножку.
- Прошу прощения, ваше сиятельство.
- Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине один-
надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото-
му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это можно ска-
зать не про всякую философскую систему.
- Мои поездки становились все более дальними и приносили мне все
больше дохода. Ассунта была хорошая хозяйка, и наше маленькое состояние
росло. Однажды, когда я собирался в путь, она сказала: "Поезжай, а к
твоему возвращению я приготовлю тебе сюрприз".
Сколько я ее ни расспрашивал, она ничего не хотела говорить, и я уе-
хал.
Я был в отсутствии больше полутора месяцев; мы взяли в Лукке масло, а
в Ливорно - английские бумажные материн. Выгрузились мы очень удачно,
продали все с большим барышом и, радостные, вернулись по домам.
Первое, что я, войдя в дом, увидал на самом видном месте в комнате
Ассунты, был младенец месяцев восьми, в роскошной, по сравнению с ос-
тальной обстановкой, колыбели. Я вскрикнул от радости. С тех пор как я
убил королевского прокурора, меня мучила только одна мысль - мысль о по-
кинутом ребенке. Надо сказать, что о самом убийстве я ничуть не жалел.
Бедная Ассунта все угадала; он, воспользовалась моим отсутствием и,
захватив половину пеленки и записав для памяти точный день и час, когда
ребенок был оставлен на пороге Воспитательного дома, явилась за ним в
Париж. Ей без всяких возражений отдали ребенка.
Должен вам признаться, ваше сиятельство, что, когда я увидел это бед-
ное создание спящим в колыбельке, я даже прослезился.
"Ассунта, - сказал я, - ты хорошая женщина, и бог благословит тебя".
- Вот это не так справедливо, как ваша философия, - заметил Мон-
те-Кристо. - Правда, это уже вопрос веры.
- Не делайте этого, ваше сиятельство! - в отчаянии воскликнул Бертуч-
чо. - Разве я не служил вам верой и правдой? Я всегда был честным чело-
веком и старался, насколько мог, делать людям добро.
- Против этого я не спорю, - отвечал граф, - но тогда почему же вы,
черт возьми, так взволнованы? Это плохой знак; если совесть чиста, чело-
век не бледнеет так и руки его так не трясутся...
- Но, ваше сиятельство, - нерешительно возразил Бертуччо, - ведь вы
говорили мне, что аббат Бузони, которому я покаялся в нимской тюрьме,
предупредил вас, направляя меня к вам, что на моей совести лежит тяжкое
бремя?
- Да, конечно, но так как он мне рекомендовал вас как прекрасного уп-
равляющего, то я подумал, что дело идет о какой-нибудь краже, только и
всего.
- Что вы, ваше сиятельство! - воскликнул Бертуччо с презрением.
- Или же что вы, по обычаю корсиканцев, не удержались и "сделали ко-
жу" [38], как выражаются в этой стране, когда ее с кого-нибудь снимают.
- Да, ваше сиятельство, да, в том-то и дело! - воскликнул Бертуччо,
бросаясь к ногам графа. - Это была месть, клянусь вам, просто месть.
- Я это понимаю; не понимаю только, почему именно этот дом приводит
вас в такое состояние.
- Но это естественно, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - ведь
именно в этом доме все и произошло.
- Как, в моем доме?
- Ведь он тогда еще не был вашим, - наивно возразил Бертуччо.
- А чей он был? Привратник сказал, кажется, маркиза де Сен-Меран? За
что же вы, черт возьми, могли мстить маркизу де Сен-Меран?
- Ваше сиятельство, я мстил не ему - другому.
- Какое странное совпадение, - сказал Монте-Кристо, по-видимому,
просто размышляя вслух, - что вы вот так, случайно, очутились в том са-
мом доме, где произошло событие, вызывающее у вас такое мучительное рас-
каяние.
- Ваше сиятельство, - сказал управляющий, - это судьба, я знаю. На-
чать с того, что вы покупаете дом именно в Отейле, и он оказывается тем
самым, где я совершил убийство; вы спускаетесь в сад именно по той лест-
нице, по которой спустился он; вы останавливаетесь па том самом месте,
где я нанес удар; в двух шагах отсюда, под этим платаном, была яма, где
он закопал младенца; нет, все это не случайно, потому что тогда случай
был бы слишком похож на провидение.
- Хорошо, господин корсиканец, предположим, что это провидение; я
всегда согласен предполагать все что угодно, тем более что надо же усту-
пать людям с больным рассудком. А теперь соберитесь с мыслями и расска-
жите мне все.
- Я рассказывал это только раз в жизни, и то аббату Бузони. Такие ве-
щи, - прибавил, качая головой, Бертуччо, - рассказывают только на испо-
веди.
- В таком случае, мой дорогой, - сказал граф, - я отошлю вас к вашему
духовнику; вы можете стать, как он, картезианцем или бернардинцем и бе-
седовать с ним о ваших тайнах. Что же касается меня, то я опасаюсь до-
моправителя, одержимого такими химерами; мне не нравится, если мои слуги
боятся по вечерам гулять в моем саду. Кроме того, сознаюсь, я вовсе не
хочу, чтобы меня навестил полицейский комиссар; ибо, имейте в виду, гос-
подин Бертуччо: в Италии правосудие получает деньги за бездействие, а во
Франции, наоборот, - только когда оно деятельно. Я считал вас отчасти
корсиканцем, отчасти контрабандистом, но чрезвычайно искусным управляю-
щим, а теперь вижу, что вы гораздо более разносторонний человек, госпо-
дин Бертуччо. Вы мне больше не нужны.
- Ваше сиятельство, ваше сиятельство! - воскликнул управляющий в ужа-
се от этой угрозы. - Если вы только поэтому хотите меня уволить, я все
расскажу, во всем признаюсь; лучше мне взойти на эшафот, чем расстаться
с вами.
- Это другое дело, - сказал Монте-Кристо, - но подумайте: если вы со-
бираетесь лгать, лучше не рассказывайте ничего.
- Клянусь спасением моей души, я вам скажу все! Ведь даже аббат Бузо-
ни знал только часть моей тайны. Но прежде всего умоляю вас, отойдите от
этого платана. Вот луна выходит из-за облака, а вы стоите здесь, завер-
нувшись в плащ, он скрывает вашу фигуру, и он так похож на плащ господи-
на де Вильфор...
- Как, - воскликнул Монте-Кристо, - так это Вильфор...
- Ваше сиятельство его знает?
- Он был королевским прокурором в Ниме?
- Да.
- И женился на дочери маркиза де Сен-Меран?
- Да.
- И пользовался репутацией самого честного, самого строгого и самого
нелицеприятного судьи?
- Так вот, ваше сиятельство, - воскликнул Бертуччо, - этот человек с
безупречной репутацией...
- Да?
- ...был негодяй.
- Это невозможно, - сказал Монте-Кристо.
- А все-таки это правда.
- Да неужели! - сказал Монте-Кристо. - И у вас есть доказательства?
- Во всяком случае были.
- И вы, глупец, потеряли их?
- Да, но, если хорошенько поискать, их можно найти.
- Вот как! - сказал граф. - Расскажите-ка мне об этом, Бертуччо. Это
в самом деле становится интересно.
И граф, напевая мелодию из "Лючии", направился к скамейке и сел; Бер-
туччо последовал за ним, стараясь разобраться в своих воспоминаниях.
Он остался стоять перед графом.
- С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? - спросил Бертуччо.
- Да с чего хотите, - сказал Монте-Кристо, - ведь я вообще ничего не
знаю.
- Мне, однако же, казалось, что аббат Бузони сказал вашему сия-
тельству...
- Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет, и я
все забыл.
- Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству...
- Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы мне замените вечернюю
газету.
- Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году.
- Вот как! - сказал Монте-Кристо. - Это старая история.
- Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в моей
памяти, словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил в
императорской армии и дослужился до чина поручика в полку, который весь
состоял из корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы оста-
лись сиротами, когда ему было восемнадцать лет, а мне - пять; он воспи-
тывал меня как сына. В тысяча восемьсот четырнадцатом году, при Бурбо-
нах, он женился. Император вернулся с острова Эльба, брат тотчас же
вновь пошел в солдаты, был легко ранен при Ватерлоо и отступил с армией
за Луару.
- Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, - прервал граф,
- а она, если не ошибаюсь, уже давно написана.
- Прошу прощения, ваше сиятельство, по эти подробности для начала не-
обходимы, и вы обещали терпеливо выслушать меня.
- Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его.
- Однажды мы получили письмо, - надо вам сказать, что мы жили в ма-
ленькой деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Коре, - письмо было
от брата, он писал нам, что армия распущена, что он возвращается домой
через Шатору, Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и просил, если у меня есть
деньги, прислать их ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым у меня
были кое-какие дела.
- По контрабанде, - вставил Монте-Кристо.
- Ваше сиятельство, жить-то ведь надо.
- Разумеется; продолжайте.
- Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег ему не посы-
лать, а отвезти. У меня - было около тысячи франков; пятьсот я оставил
Асеухгте, моей невестке, а с остальными отправился в Ним. Это было не
трудно: у меня была лодка, мне предстояло переправить в море груз, - все
складывалось благоприятно. Но когда я принял груз, ветер переменился, и
четыре дня мы не могли войти в Рону. Наконец, нам это удалось, и мы под-
нялись до Арля; лодку я оставил между Бельгардем и Бокером, а сам напра-
вился в Ним.
- Мы подходим к сути дела, не так ли?
- Да, ваше сиятельство; прошу прощения, но, как ваше сиятельство сами
убедитесь, я рассказываю только самое необходимое. В то время на юге
Франции происходила резня. Там были три разбойника, их звали Трестальон,
Трюфеми и Граффан, - они убивали на улицах всех, кого подозревали в бо-
напартизме. Ваше сиятельство, верно, слышали об этих убийствах?
- Слышал кое-что; я был тогда далеко от Франции. Продолжайте.
- В Ниме приходилось буквально ступать по лужам крови; на каждом шагу
валялись трупы; убийцы бродили шайками, резали, грабили и жгли.
При виде этой бойни я задрожал: не за себя, - мне, простому корси-
канскому рыбаку, нечего было бояться, напротив, для нас, контрабандис-
тов, это было золотое время, - но я боялся за брата: он, императорский
солдат, возвращался из Луарской армии в мундире и с эполетами, и ему на-
до было всего опасаться.
Я побежал к нашему трактирщику. Предчувствие не обмануло меня. Брат
мой накануне прибыл в Ним и был убит на пороге того самого дома, где ду-
мал найти приют.
Я всеми силами старался разузнать, кто были убийцы, но никто не смел
назвать их, так все их боялись. Тогда я вспомнил о хваленом французском
правосудии, которое никого не боится, и пошел к королевскому прокурору.
- И королевского прокурора звали Вильфор? - спросил небрежно Мон-
те-Кристо.
- Да, ваше сиятельство, он прибыл из Марселя, где он был помощником
прокурора. Он получил повышение за усердную службу. Он один из первых,
как говорили, сообщил Бурбонам о высадке Наполеона.
- Итак, вы пошли к нему, - прервал Монте-Кристо.
- "Господин прокурор, - сказал я ему, - моего брата вчера убили на
улице Нима; кто убил - не знаю, но ваш долг отыскать убийцу. Вы здесь -
глава правосудия, а оно должно мстить за тех, кого не сумело защитить".
"Кто был ваш брат?" - спросил королевский прокурор.
"Поручик корсиканского батальона".
"То есть солдат узурпатора?"
"Солдат французской армии".
"Ну что ж? - возразил он. - Он вынул меч и от меча погиб".
"Вы ошибаетесь, сударь; он погиб от кинжала".
"Чего же вы хотите от меня?" - спросил прокурор.
"Я уже сказал вам: чтобы вы за него отомстили".
"Кому?"
"Его убийцам".
"Да разве я их знаю?"
"Велите их разыскать".
"А для чего? Ваш брат, вероятно, поссорился с кемнибудь и дрался на
дуэли. Все эти старые вояки склонны к буйству; при императоре это сходи-
ло им с рук, но теперь - другое дело, а наши южане не любят ни вояк, ни
буйства".
"Господин прокурор, - сказал я, - я прошу не за себя. Я буду горевать
или мстить, - это мое дело. Но мой несчастный брат был женат. Если и со
мной что-нибудь случится, бедная женщина умрет с голоду: она жила только
трудами своего мужа. Назначьте ей хоть небольшую пенсию".
"Каждая революция влечет за собою жертвы, - отвечал Вильфор. - Ваш
брат пал жертвой последнего переворота, - это несчастье, по прави-
тельство не обязано за это платить вашему семейству. Если бы нам приш-
лось судить всех приверженцев узурпатора, которые мстили роялистам, ког-
да были у власти, то, может быть, теперь ваш брат был бы приговорен к
смерти. То, что произошло, вполне естественно, - это закон возмездия".
"Что же это такое? - воскликнул я. - И так рассуждаете вы, представи-
тель правосудия!.."
"Честное слово, все эти корсиканцы - сумасшедшие и воображают, что их
соотечественник все еще император, - ответил Вильфор. - Вы упустили вре-
мя, любезный; вам следовало так говорить со мною два месяца тому назад.
Теперь слишком поздно. Убирайтесь отсюда, или я велю вас вывести".
Я смотрел на него, думая, не помогут ли новые просьбы.
Но это был не человек, а камень. Я подошел к нему:
"Ладно, - сказал я вполголоса, - если вы так хорошо знаете корсикан-
цев, вы должны знать, как они держат слово. По-вашему, убийцы правильно
сделали, убив моего брата, потому что он был бонапартистом, а вы роя-
лист. Хорошо же! Я тоже бонапартист, и я предупреждаю вас: я вас убью. С
этой минуты я объявляю вам вендетту, поэтому берегитесь: в первый же
день, когда мы встретимся с вами лицом к лицу, пробьет ваш последний
час".
И, прежде чем он успел опомниться, я отворил дверь и убежал.
- Вот как, Бертуччо, - сказал Монте-Кристо. - Вы с вашей честной фи-
зиономией способны говорить такие вещи, да еще королевскому прокурору.
Нехорошо! Знал ли он по крайней мере, что значит вендетта?
- Знал так хорошо, что с этой минуты никогда не выходил один и запер-
ся дома, приказав искать меня повсюду. К счастью, у меня было такое хо-
рошее убежище, что он не мог отыскать меня. Тогда ему стало страшно; он
боялся оставаться в Ниме, просил, чтобы его перевели в другое место, а
так как он был влиятельный человек, то его перевели в Версаль; но, как
вам известно, для корсиканца, поклявшегося отомстить врагу, расстояния
не существует. Как он ни спешил, его карета ни разу не опередила меня
больше чем на полдня пути, хоть я и шел пешком.
Важно было не просто убить его - сто раз я имел возможность это сде-
лать, - его надо было так убить, чтобы меня но приметили и не задержали.
Ведь я больше не принадлежал себе: я должен был кормить невестку. Целых
три месяца я подстерегал Вильфора; за эти три месяца он не сделал ни ша-
гу, чтобы мой взгляд не следил за ним. Наконец, я узнал, что он тайком
ездит в Отейль; я продолжал следить и увидел, что он посещает этот самый
дом, где мы сейчас находимся; только он не входил в главные ворота, как
все; он приезжал верхом или в карете, оставлял лошадь или экипаж в гос-
тинице и входил вон через ту калитку, видите?
Монте-Кристо кивнул в знак того, что он в темноте видит вход, на ко-
торый указывает Бертуччо.
- Мне больше нечего было делать в Версале, я переселился в Отейль и
стал собирать сведения. Очевидно, если я хотел его поймать, именно здесь
надо было подстроить ловушку.
Дом принадлежал, как вашему сиятельству сказал привратник, маркизу де
Сен-Меран, тестю Вильфора. Маркиз жил в Марселе, этот загородный дом ему
был не нужен; маркиз, по слухам, сдал его молодой вдове, которую знали
здесь только под именем баронессы.
Однажды вечером, заглянув через ограду, я увидел в саду женщину, она
гуляла одна и часто взглядывала на калитку. Я понял, что в этот вечер
она ждала Вильфора. Когда она подошла ко мне так близко, что я в темноте
мог разглядеть черты ее лица, я увидел, что это молодая и красивая жен-
щина лет восемнадцати, высокая и белокурая. На ней был простой капот,
ничто не стягивало ее талии, и я заметил, что она беременна и что,
по-видимому, роды уже близко.
Через несколько минут калитка отворилась, и вошел мужчина; молодая
женщина поспешила, насколько могла, ему навстречу; они обнялись, нежно
поцеловались и вместе вошли в дом.
Этот мужчина был Вильфор. Я рассчитывал, что, возвращаясь, особенно
ночью, он должен будет пройти один через весь сад.
- А узнали вы потом имя этой женщины? - спросил граф.
- Нет, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - вы сейчас сами увиди-
те, что у меня не было для этого времени.
- Продолжайте.
- В этот вечер я мог бы, вероятно, убить королевского прокурора, но я
еще не изучил сада во всех подробностях. Я боялся, что не убью его напо-
вал, и если на его крики кто-нибудь прибежит, то я не смогу скрыться. Я
решил отложить это до следующего свидания и, чтобы лучше за всем сле-
дить, нанял комнатку, выходившую окнами на ту улицу, которая шла вдоль
стены сада.
Три дня спустя, около семи часов вечера, я увидел, как из дома выехал
верхом слуга и поскакал в сторону Севрской дороги; я догадался, что он
поехал в Версаль, и не ошибся. Через три часа он воротился, весь в пыли,
исполнив поручение. Прошло еще минут десять, и пешеход, закутанный в
плащ, отпер калитку, вошел в сад и запер ее за собой.
Я бросился из дому. Я не видел лица Вильфора, но узнал его по биению
моего сердца. Я перешел через улицу к тумбе, которая находилась возле
угла садовой стены и при помощи которой я в первый раз заглядывал в сад.
На этот раз я не удовольствовался наблюдением, а вытащил из кармана
нож, проверил, хорошо ли он отточен, и перескочил через ограду.
Прежде всего я подбежал к калитке; он оставил ключ в замке и только
из предосторожности два раза повернул его.
Таким образом, ничто не мешало мне бежать этим путем. Я стал осматри-
ваться. Посреди сада расстилалась ровная лужайка, по углам ее росли де-
ревья с густой листвой и кусты осенних цветов. Чтобы пройти из дома к
калитке или дойти от калитки до дома, Вильфор должен был миновать эти
деревья.
Был конец сентября, дул сильный ветер; бледную луну все время закры-
вали несущиеся по небу черные тучи; она освещала только песок на аллеях,
ведущих к дому, а под деревьями тень была такая густая, что там вполне
мог спрятаться человек, не опасаясь, что его заметят.
Я спрятался там, где ближе всего должен был пройти Вильфор; едва я
успел скрыться, как сквозь свист ветра, гнущего деревья, мне послышались
стоны. Но вы знаете, ваше сиятельство, или лучше сказать, вы не знаете,
что тому, кто готовится совершить убийство, всегда чудятся глухие крики.
Прошло два часа, и за это время мне несколько раз слышались те же стоны.
Пробило полночь.
Еще не замер унылый и гулкий отзвук последнего удара, как я увидел
слабый свет в окнах той потайной лестницы, по которой мы с вами только
что спустились.
Дверь отворилась и снова появился человек в плаще.
Наступила страшная минута, но я так долго готовился к ней, что во мне
ничто не дрогнуло; я вытащил нож, раскрыл его и стоял наготове.
Человек в плаще шел прямо на меня; пока он подходил по открытому
пространству, мне показалось, что он держит в правой руке какое-то ору-
жие; я испугался - не борьбы, а неудачи. Но когда он очутился всего в
нескольких шагах от меня, я разглядел, что это не оружие, а просто зас-
туп.
Не успел я еще сообразить, зачем ему заступ, как Вильфор остановился
у самой опушки, огляделся по сторонам и принялся рыть яму. Только тут я
увидел, что под плащом, который Вильфор положил на лужайку, чтобы он ему
не мешал, что-то спрятано.
Тут, признаться, к моей ненависти примешалось любопытство: мне хоте-
лось узнать, что он затеял. Я стоял не шевелясь, затаив дыхание; я ждал.
Потом у меня мелькнула мысль; я еще больше утвердился в ней, когда
увидал, что королевский прокурор вытащил из-под плаща маленький ящик в
два фута длиной и дюймов в семь шириной.
Я дал ему опустить ящик в яму, которую он затем засыпал землей; потом
он принялся утаптывать свежую землю ногами, чтобы скрыть все следы своей
ночной работы. Тогда я бросился на него и вонзил ему в грудь нож. Я ска-
зал:
"Я Джованни Бертуччо! За смерть моего брата ты платишь своей смертью,
твой клад достанется его вдове; видишь, моя месть удалась даже лучше,
чем я надеялся".
- Не знаю, слышал ли он мои слова; не думаю; он упал, даже не вскрик-
нув. Я почувствовал, как его горячая кровь брызнула мне на руки и в ли-
цо, но я опьянел, обезумел; эта кровь освежала меня, а не жгла. В одну
минуту я заступом открыл ящик; потом, чтобы не заметили, что я его вы-
нул, я снова засыпал яму, перебросил заступ через ограду, выскочил из
калитки, запер ее снаружи, а ключ унес с собой.
- Вот как, - сказал Монте-Кристо, - я вижу, что это было всего лишь
убийство, осложненное кражей.
- Нет, ваше сиятельство, - возразил Бертуччо, - это была вендетта с
возвратом долга.
- По крайней мере сумма была значительная?
- Это были не деньги.
- Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то говорили о ребенке.
- Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и,
торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом.
Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал новорожденный
младенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от-
того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще не
похолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую у моих ног.
Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободил
его шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то санитаром в
госпитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач: при-
нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер-
ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул, но
от радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя-
ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру-
гого!"
- А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба-
гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать.
- Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя; но
я знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают таких нес-
частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка на дороге, и
спросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова; батистовые
пеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству; кровь,
которой я был испачкан, могла с таким же успехом быть кровью ребенка,
как и всякою другого. Мой рассказ не встретил никаких возражений; мне
указали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце улицы Апфер. Я
разрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми она была
помечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою ношу
у порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я уже был в
Рольяно и сказал Ассунте:
"Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него".
Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все!
"Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало взять ребенка с
собой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы назвали бы
его Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас".
Вместо ответа я подал ей половину пеленки, которую сохранил, чтобы
вытребовать ребенка, когда мы станем побогаче.
- А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо.
- H и N, под баронской короной.
- Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо? Где это вы,
черт возьми, обучались гербоведению?
- У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться.
- Продолжайте; мне хочется знать две вещи.
- Какие, ваше сиятельство?
- Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется, сказали, что это был
мальчик.
- Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил.
- Значит, мне послышалось. Я ошибся.
- Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство желали
узнать две вещи: какая же вторая?
- Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп-
росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони.
- Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство.
- Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало,
да и вам, думаю, теперь не до сна.
Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ:
- Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня воспоминания, отчасти
для того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся конт-
рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы-
вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре-
рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовались
этой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения с
жителями всего побережья. С тех пор как моего брата убили в Ниме, я
больше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которым
мы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде-
ление своего трактира (на дороге из Белгарда в Бокер, под вывеской
"Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и Бук с десяток
складочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи-
ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста очень
выгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперь
я вдвойне остерегался жандармов и таможенных досмотрщиков, потому что
если бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере-
суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее провезен-
ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячу
раз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз убеждался в
том, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше всего мешают
успеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги. И в самом
деле, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож на других
людей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял та-
кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши-
ряется его горизонт.
- Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому,
занимались в жизни всем понемножку.
- Прошу прощения, ваше сиятельство.
- Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине один-
надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото-
му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это можно ска-
зать не про всякую философскую систему.
- Мои поездки становились все более дальними и приносили мне все
больше дохода. Ассунта была хорошая хозяйка, и наше маленькое состояние
росло. Однажды, когда я собирался в путь, она сказала: "Поезжай, а к
твоему возвращению я приготовлю тебе сюрприз".
Сколько я ее ни расспрашивал, она ничего не хотела говорить, и я уе-
хал.
Я был в отсутствии больше полутора месяцев; мы взяли в Лукке масло, а
в Ливорно - английские бумажные материн. Выгрузились мы очень удачно,
продали все с большим барышом и, радостные, вернулись по домам.
Первое, что я, войдя в дом, увидал на самом видном месте в комнате
Ассунты, был младенец месяцев восьми, в роскошной, по сравнению с ос-
тальной обстановкой, колыбели. Я вскрикнул от радости. С тех пор как я
убил королевского прокурора, меня мучила только одна мысль - мысль о по-
кинутом ребенке. Надо сказать, что о самом убийстве я ничуть не жалел.
Бедная Ассунта все угадала; он, воспользовалась моим отсутствием и,
захватив половину пеленки и записав для памяти точный день и час, когда
ребенок был оставлен на пороге Воспитательного дома, явилась за ним в
Париж. Ей без всяких возражений отдали ребенка.
Должен вам признаться, ваше сиятельство, что, когда я увидел это бед-
ное создание спящим в колыбельке, я даже прослезился.
"Ассунта, - сказал я, - ты хорошая женщина, и бог благословит тебя".
- Вот это не так справедливо, как ваша философия, - заметил Мон-
те-Кристо. - Правда, это уже вопрос веры.