Страница:
ному или острому, печальному или радостному. Природа борется против этой
божественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за стра-
дания. Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобы
действительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечта
становится жизнью, а жизнь - мечтою. Но сколь различны эти превращения!
Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаемой, вы
отвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте. Когда вы покинете ваш
собственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполи-
танскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились из
рая на землю, с неба в ад. Отведайте гашиша, дорогой гость, отведайте.
Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же,
сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту.
- Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Не
знаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не так вкусно,
как вы уверяете.
- Потому что ваше небо еще не приноровилось к необыкновенному вкусу
этого вещества. Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы,
чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве вы
понимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой, и китайцев,
которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем. По-
терпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким
бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня. Впрочем, перейдем в
другую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе.
Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и кого мы тоже вре-
мя от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь называть его, отда-
вал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату.
Убранство ее было проще, но не менее богато. Она была совершенно
круглая, и ее всю опоясывал огромный диван. Но диван, стены, потолок и
пол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пуши-
стый ковер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами,
полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, по-
добно той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежских
лисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступа-
ешь по густой траве или покоишься на пуховой постели.
Гость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарными
мундштуками были у них под рукой уже набитые табаком, чтобы не набивать
два раза один и тот же. Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел за
кофе.
Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, не
покидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам,
что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которого
отлетают все скорбные мысли и душа населяется волшебными снами.
Али принес кофе.
- Как вы предпочитаете, - спросил незнакомец, - пофранцузски или
по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся
или кипяченый? Выбирайте: имеется любой.
- Я буду пить по-турецки, - отвечал Франц.
- И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показывает, что у вас
есть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Что
касается меня, - прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась от
Франца, - когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживать
свой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам при-
дется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане.
- Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, - потому что мне кажет-
ся, будто у меня растут орлиные крылья и на них я облечу весь мир в одни
сутки.
- Ага! Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и уноситесь
в надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья,
как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем вас в наши
объятия.
Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поклонился и вышел.
Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус-
талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера,
улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько
бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот-
ную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились.
Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви-
дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой,
прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании
ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и проз-
рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их
записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не
грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод-
ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та-
инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры-
бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город.
Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы
прикасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол-
кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по
ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял
вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа
растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют-
ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада,
своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все
смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и
он очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых све-
тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение.
То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то нее
время полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыб-
кой, с пышными кудрями. То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великие
куртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, по-
добно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, свет-
лый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственное
чело.
И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одному
возлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу в
длинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в вол-
нах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, но
перед которыми устояли святые, они озирают на него тем неумолимым в пла-
менным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противиться
этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание.
Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутно
видит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глаза
сомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимых
ощущений.
Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую
пророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели,
и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой,
наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижи-
маются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то вре-
мя как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его
покорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за кото-
рую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, из-
немогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чаро-
действу исступленного сна.
Когда Франц очнулся, окружающие его предметы показались ему продолже-
нием сна; ему мерещилось, что он в могильном склепе, куда, словно сост-
радательный взгляд, едва проникает луч солнца; он протянул руку и нащу-
пал голый камень; он приподнялся и увидел, что лежит в своем плаще на
ложе из сухого вереска, очень мягком и пахучем.
Видения исчезли, и статуи, словно это были призраки, вышедшие из мо-
гил, пока он спал, скрылись при его пробуждении.
Он сделал несколько шагов по направлению к лучу света; бурное снови-
дение сменилось спокойной действительностью. Он понял, что он в пещере,
подошел к полукруглому выходу и увидел голубое небо и лазурное море. Лу-
чи утреннего солнца пронизывали волны и воздух; на берегу сидели матро-
сы, они разговаривали и смеялись; шагах в десяти от берега лодка плавно
покачивалась на якоре.
Несколько минут он наслаждался прохладным ветром, овевавшим его лоб;
слушал слабый плеск волн, разбивавшихся о берег и оставлявших на утесах
кружево пены, белой, как серебро; безотчетно, бездумно отдался он бо-
жественной прелести утра, которую особенно живо чувствуешь после фантас-
тического сновидения; мало-помалу, глядя на открывшуюся его взорам жизнь
природы, такую спокойную, чистую, величавую, он ощутил неправдоподобие
своих снов, и память вернула его к действительности.
Он вспомнил свое прибытие на остров, посещение атамана контрабандис-
тов, подземный дворец, полный роскоши, превосходный ужин и ложку гашиша.
Но в ясном дневном свете ему показалось, что прошел, по крайней мере,
год со времени всех этих приключений, настолько живо было в его: уме
сновидение и настолько оно поглощало его мысли. Временами ему чудилась -
то среди матросов, то мелькающими, по скалам, то качающимися в лодке -
те призраки, которые услаждала его ночь своими ласками. Впрочем, голова
у него была свежая, тело отлично отдохнуло; ни малейшей тяжести, напро-
тив, он чувствовал себя превосходно и с особенной радостью вдыхал свежий
воздух и подставлял лицо под теплые лучи солнца.
Он бодрым шагом направился к матросам.
Завидев его, они встали, а хозяин лодки подошел к нему.
- Его милость Синдбад-Мореход, - сказал он, - велел кланяться вашей
милости и передать вам, что он крайне сожалеет, что не мог проститься с
вами; он надеется, что вы его извините, когда узнаете, что он был вынуж-
ден по очень спешному делу отправиться в Малагу.
- Так неужели все это правда, друг Гаэтано? - сказал Франц. - Неужели
существует человек, который поцарски принимал меня на этом острове и уе-
хал, пока я спал?
- Существует, и вот его яхта, которая уходит на всех парусах: и если
вы взглянете в вашу подзорную трубу, то, по всей вероятности, найдете
среди экипажа вашего хозяина.
И Гаэтано указал рукой на маленькое судно, державшее курс на южную
оконечность Корсики.
Франц достал свою подзорную трубу, наставил ее и посмотрел в указан-
ном направлении.
Гаэтано не ошибся. На палубе, обернувшись лицом к острову, стоял та-
инственный незнакомец и так же, как Франц, держал в руке подзорную тру-
бу; он был в том же наряде, в каком накануне предстал перед своим гос-
тем, и махал платком в знак прощания.
Франц вынул платок и в ответ тоже помахал.
Через секунду на яхте показалось легкое облако дыма, красиво отдели-
лось от кормы и медленно поднялось к небу; Франц услышал слабый выстрел.
- Слышите? - спросил Гаэтано. - Это он прощается с вами.
Франц взял карабин и выстрелил в воздух, не надеясь, впрочем, чтобы
звук выстрела мог пробежать пространство, отделявшее его от яхты.
- Что теперь прикажете, ваша милость? - спросил Гаэтано.
- Прежде всего зажгите факел.
- А, понимаю, - сказал хозяин, - вы хотите отыскать вход в волшебный
дворец. Желаю вам успеха, ваша милость, если это может вас позабавить;
факел я вам сейчас достану. Мне тоже не давала покоя эта мысль, и я раза
три-четыре пробовал искать, но, наконец, бросил. Джованни, - прибавил
он, - зажги факел и подай его милости.
Джованни исполнил приказание, Франц взял факел и вошел в подземелье;
за ним следовал Гаэтано.
Он узнал место, где проснулся на ложе из вереска; но тщетно освещал
он стены пещеры: он видел только по дымным следам, что и до него многие
принимались за те же розыски.
И все же он оглядел каждую пядь гранитной стены, непроницаемой, как
будущее; в малейшую щель он втыкал свой охотничий нож; на каждый выступ
он нажимал в надежде, что он подастся; но все было тщетно, и он без вся-
кой пользы потерял два часа.
Наконец он отказался от своего намерения; Гаэтано торжествовал.
Когда Франц возвратился на берег, яхта казалась уже только белой точ-
кой на горизонте. Он прибег к помощи своей подзорной трубы, но даже и в
нее невозможно было что-нибудь различить.
Гаэтано напомнил ему, что он приехал сюда охотиться за дикими козами;
Франц совершенно забыл об этом. Он взял ружье и пошел бродить по острову
с видом человека, скорее исполняющего обязанность, чем забавляющегося, и
в четверть часа убил козу и двух козлят. Но эти козы, столь же дикие и
ловкие, как серны, были так похожи па наших домашних коз, что Франц не
считал их дичью.
Кроме того, его занимали совсем другие мысли. Со вчерашнего вечера он
стал героем сказки из "Тысячи и одной ночи", и его думы непрестанно
возвращались к пещере.
Несмотря на неудачу первых поисков, он возобновил их, приказав тем
временем Гаэтано изжарить одного козленка. Эти вторичные поиски продол-
жались так долго, что, когда Франц возвратился, козленок был уже изжарен
и завтрак готов.
Франц сел на то самое место, где накануне к нему явились с приглаше-
нием отужинать у таинственного хозяина, и снова увидел, словно чайку на
гребне волны, маленькую яхту, продолжавшую двигаться по направлению к
Корсике.
- Как же это? - обратился он к Гаэтано. - Ведь вы сказали мне, что
господин Синдбад отплыл в Малагу, а помоему, он держит путь прямо на
Порто-Веккио.
- Разве вы забыли, - возразил хозяин лодки, - что среди его экипажа
сейчас два корсиканских разбойника?
- Верно! Он хочет высадить их на берег? - сказал Франц.
- Вот именно. Этот человек, говорят, ни бога, ни черта не боится и
готов дать пятьдесят миль крюку, чтобы оказать услугу бедному малому!
- Но такие услуги могут поссорить его с властями той страны, где он
занимается такого рода благотворительностью, - заметил Франц.
- Ну, так что же! - ответил, смеясь, Гаэтано. - Какое ему дело до
властей? Ни в грош он их не ставит! Пусть попробуют погнаться за ним!
Во-первых, его яхта - не корабль, а птица, и любому фрегату даст вперед
три узла на двенадцать; а во-вторых, стоит ему только сойти на берег, он
повсюду найдет друзей.
Из всего этого было ясно, что Синдбад, радушный хозяин Франца, имел
честь состоять в сношениях с контрабандистами и разбойниками всего побе-
режья Средиземного моря, что рисовало его с несколько странной стороны.
Франца ничто уже не удерживало на Монте-Кристо; он потерял всякую на-
дежду открыть тайну пещеры и поэтому поспешил заняться завтраком, прика-
зав матросам приготовить лодку.
Через полчаса он был уже в лодке.
Он бросил последний взгляд на яхту; она скрывалась из глаз в заливе
Порто-Веккио.
Франц подал знак к отплытию.
Яхта исчезла в ту самую минуту, когда лодка тронулась в путь.
Вместе с яхтой исчез последний след минувшей ночи: ужин, Синдбад, га-
шиш и статуи - все потонуло для Франца в едином сновидении.
Лодка шла весь день и всю ночь, и на следующее утро, когда взошло
солнце, исчез и остров Монте-Кристо.
Как только Франц сошел на берег, он на время, по крайней мере, забыл
о своих похождениях и поспешил покончить с последними светскими обязан-
ностями во Флоренции, чтобы отправиться в Рим, где его ждал Альбер де
Морсер.
Затем он пустился в путь и в субботу вечером прибыл в почтовой карете
на площадь Таможни.
Комнаты, как мы уже сказали, были для них приготовлены; оставалось
только добраться до гостиницы маэстро Пастрини, но это было не так-то
просто, потому что на улицах теснилась толпа, и Рим уже был охвачен глу-
хим и тревожным волненьем - предвестником великих событий. А в Риме еже-
годно бывает четыре великих события: карнавал, страстная неделя, празд-
ник тела господня и праздник св. Петра.
В остальное время года город погружается в спячку и пребывает в сос-
тоянии, промежуточном между жизнью и смертью, что делает его похожим на
привал между этим и тем светом - привал поразительно прекрасный, полный
поэзии и своеобразия, который Франц посещал уже раз шесть и который он с
каждым разом находил все более волшебным и пленительным.
Наконец, он пробрался сквозь все возраставшую и все более волновавшу-
юся толпу и достиг гостиницы. На первый его вопрос ему ответили с гру-
бостью, присущей занятым извозчикам и содержателям переполненных гости-
ниц, Что в гостинице "Лондон" для него помещения нет. Тогда он послал
свою визитную карточку маэстро Пастрини и сослался на Альбера де Морсер.
Это подействовало. Маэстро Пастрини сам выбежал к нему, извинился, что
заставил его милость дожидаться, разбранил слуг, выхватил подсвечник из
рук чичероне, успевшего завладеть приезжим, и собирался уже проводить
его к Альберу, но тот сам вышел к нему навстречу.
Заказанный номер состоял из двух небольших спален и приемной. Спальни
выходили окнами на улицу - обстоятельство, отмеченное маэстро Пастрини,
как неоценимое преимущество. Все остальные комнаты в этом этаже снял ка-
кой-то богач, не то сицилианец, не то мальтиец, - хозяин точно не знал.
- Все это очень хорошо, маэстро Пастрини, - сказал Франц, - но нам
желательно сейчас же поужинать, а на завтра и на следующие дни нам нужна
коляска.
- Что касается ужина, - отвечал хозяин гостиницы, - то вам его пода-
дут немедля, но коляску...
- Но? - воскликнул Альбер. - Стойте, стойте, маэстро Пастрини, что
это за шутки? Нам нужна коляска.
- Ваша милость, - сказал хозяин гостиницы, - будет сделано все воз-
можное, чтобы вам ее доставить. Это все, что я могу вам обещать.
- А когда мы получим ответ? - спросил Франц.
- Завтра утром, - отвечал хозяин.
- Да что там! - сказал Альбер. - Заплатим подороже, вот и все. Дело
известное: у Дрэка и Арона берут двадцать пять франков в обыкновенные
дни и тридцать или тридцать пять по воскресеньям и праздникам; прибавьте
пять франков куртажа, выйдет сорок - есть о чем разговаривать.
- Я сомневаюсь, чтобы ваша милость даже за двойную цену могли что-ни-
будь достать.
- Так пусть запрягут лошадей в мою дорожную коляску. Она немного по-
истрепалась в дороге, но это не беда.
- Лошадей не найти.
Альбер посмотрел на Франца, как человек, не понимающий, что ему гово-
рят.
- Как вам это правится, Франц? Нет лошадей, - сказал он, - но разве
нельзя достать хотя бы почтовых?
- Они все уже разобраны недоли две тому назад и теперь остались те,
которые необходимы для почты.
- Что вы на это скажете? - спросил Франц.
- Скажу, что, когда что-нибудь выше моего понимания, я имею обыкнове-
ние не останавливаться на этом предмете и перехожу к другому. Как обсто-
ит дело с ужином, маэстро Пастрини?
- Ужин готов, ваша милость.
- Так начнем с того, что поужинаем.
- А коляска и лошади? - спросил Франц.
- Не беспокойтесь, друг мой. Они найдутся; не надо только скупиться.
И Морсер с удивительной философией человека, который все считает воз-
можным, пока у него тугой кошелек или набитый бумажник, поужинал, лег в
постель, спал, как сурок, и видел во сне, что катается на карнавале в
коляске шестерней.
На другой день Франц проснулся первый и тотчас же позвонил.
Колокольчик еще не успел умолкнуть, как вошел сам маэстро Пастрини.
- Вот видите, - торжествующе сказал хозяин, не ожидая даже вопроса
Франца, - я вчера угадал, ваша милость, когда не решился ничего обещать
вам; вы слишком поздно спохватились, и во всем Риме нет ни одной коляс-
ки, то есть на последние три дня, разумеется.
- Ну, конечно! - отвечал Франц. - Именно на те дни, когда она больше
всего нужна.
- О чем это? - спросил Альбер, входя. - Нет коляски?
- Вы угадали, мой друг, - отвечал Франц.
- Нечего сказать, хорош городишко, ваш вечный город!
- Я хочу сказать, ваша милость, - возразил маэстро Пастрини, желая
поддержать достоинство столицы христианского мира в глазах приезжих, - я
хочу сказать, что нет коляски с воскресенья утром до вторника вечером;
но до воскресенья вы, если пожелаете, найдете хоть пятьдесят.
- Это уже лучше! - сказал Альбер. - Сегодня у нас четверг, - кто зна-
ет, что может случиться до воскресенья?
- Случится только то, что понаедет еще тысяч десять - двенадцать па-
роду, - отвечал Франц, - и положение станет еще более затруднительным.
- Любезный друг, - отвечал Морсер, - давайте наслаждаться настоящим и
не думать мрачно о будущем.
- По крайней мере, окно у нас будет? - спросил Франц.
- Окно? Куда?
- На Корсо, разумеется!
- Вы шутите! Окно! - воскликнул маэстро Пастрини. - Невозможно! Со-
вершенно невозможно! Было одно незанятое, в шестом этаже палаццо Дориа,
да и то отдали русскому князю за двадцать цехинов в день.
Молодые люди с изумлением переглянулись.
- Знаете, дорогой друг, - сказал Франц Альберу, - что нам остается
делать? Проведем карнавал в Венеции; там если нет колясок, то, по край-
ней мере, есть гондолы.
- Ни в коем случае! - воскликнул Альбер. - Я решил увидеть римский
карнавал и увижу его хоть на ходулях.
- Превосходная мысль, - подхватил Франц, - особенно, чтобы гасить
мокколетти; [20] мы нарядимся полишинелями, вампирами или обитателями
Ландов и будем иметь головокружительный успех.
- Ваши милости все-таки желают получить экипаж хотя бы до воскре-
сенья?
- Разумеется! - сказал Альбер. - Неужели вы думаете, что мы будем хо-
дить по улицам Рима пешком, как какие-нибудь писари?
- Приказание ваших милостей будет исполнено, - сказал маэстро Пастри-
ни. - Только предупреждаю, что экипаж будет вам стоить шесть пиастров в
день.
- А я, любезный синьор Пастрини, - подхватил Франц, - не будучи нашим
соседом миллионером, предупреждаю вас, что я четвертый раз в Риме и знаю
цену экипажам в будни, в праздники и по воскресеньям; мы вам дадим две-
надцать пиастров за три дня, сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний,
и вы еще недурно на этом наживетесь.
- Позвольте, ваша милость!.. - попытался возражать маэстро Пастрини.
- Как хотите, дорогой хозяин, как хотите, - сказал Франц, - или я сам
сторгуюсь с вашим abettatore [21], которого я хорошо знаю, это мой ста-
рый приятель, он уже немало поживился от меня, и, в надежде и впредь по-
живиться, он возьмет с меня меньше, чем я вам предлагаю; вы потеряете
разницу по своей собственной вине.
- Зачем вам беспокоиться, ваша милость? - сказал маэстро Пастрини с
улыбкой итальянского обиралы, признающего себя побежденным. - Постараюсь
услужить вам и надеюсь, что вы будете довольны.
- Вот и чудесно! Давно бы так.
- Когда вам угодно коляску?
- Через час.
- Через час она будет у ворот.
И действительно, через час экипаж ждал молодых людей; то была обыкно-
венная извозчичья пролетка, ввиду торжественного случая возведенная в
чин коляски. Но, несмотря на ее более чем скромный вид, молодые люди
почли бы за счастье иметь ее в своем распоряжении на последние три дня
карнавала.
- Ваша светлость! - крикнул чичероне высунувшемуся в окно Францу. -
Подать карету ко дворцу?
Хотя Франц и привык к напыщенным выражениям итальянцев, он все же
бросил взгляд вокруг себя; но слова чичероне явно относились к нему.
Его светлостью был он сам, под каретой подразумевалась пролетка, а
дворцом именовалась гостиница "Лондон".
Вся удивительная склонность итальянцев к преувеличению сказалась в
этой фразе.
Франц и Альбер сошли вниз. Карета подкатила ко дворцу. Их светлости
развалились в экипаже, а чичероне вскочил на запятки.
- Куда угодно ехать вашим светлостям?
- Сначала к храму святого Петра, а потом к Колизею, - как истый пари-
жанин, сказал Альбер.
Но Альбер не знал, что требуется целый день на осмотр св. Петра и це-
лый месяц на его изучение. Весь день прошел только в осмотре храма св.
Петра.
Вдруг друзья заметили, что день склоняется к вечеру.
Франц посмотрел на часы: было уже половина пятого.
Пришлось отправиться домой. Выходя из экипажа, Франц велел кучеру
быть у подъезда в восемь часов. Он хотел показать Альберу Колизей при
лунном свете, как показал ему храм св. Петра при лучах солнца. Когда по-
казываешь приятелю город, в котором сам уже бывал, то вкладываешь в это
столько же кокетства, как когда знакомишь его с женщиной, любовником ко-
торой когда-то был.
Поэтому Франц сам указал кучеру маршрут. Он должен был миновать воро-
та дель-Пополо, ехать вдоль наружной стены и въехать в ворота Сап-Джо-
ванни. Таким образом, Колизей сразу вырастет перед ними и величие его не
будет умалено ни Капитолием, ни Форумом, ни аркою Септимия Севера, ни
храмом Антонина и Фаустины на виа-Сакра, которые они могли бы увидеть на
пути к нему.
Сели обедать. Маэстро Пастрини обещал им превосходный обед; обед ока-
зался сносным, придраться было не к чему.
К концу обеда явился хозяин; Франц подумал, что он пришел выслушать
одобрение, и готовился польстить ему, по Пастрини с первых же слов прер-
вал его.
- Ваша милость, - сказал он, - я весьма польщен вашими похвалами; но
я пришел не за этим.
- Может быть, вы пришли сказать, что нашли для нас экипаж? - спросил
Альбер, закуривая сигару.
- Еще того менее; и я советую вашей милости бросить думать об этом и
примириться с положением. В Риме вещи возможны или невозможны. Когда вам
говорят, что невозможно, то дело кончено.
- В Париже много удобнее: когда вам говорят, что это невозможно, вы
платите вдвое и тотчас же получаете то, что вам нужно.
- Так говорят все французы, - отвечал задетый за живое маэстро Паст-
рини, - и я, право, не понимаю, зачем они путешествуют?
- Поэтому, - сказал Альбер, флегматически пуская дым в потолок и рас-
качиваясь в кресле, - поэтому путешествуют только такие безумцы и дура-
ки, как мы; умные люди предпочитают свой особняк на улице Эльдер,
Гантский бульвар и Кафе-де-Пари.
божественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за стра-
дания. Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобы
действительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечта
становится жизнью, а жизнь - мечтою. Но сколь различны эти превращения!
Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаемой, вы
отвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте. Когда вы покинете ваш
собственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполи-
танскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились из
рая на землю, с неба в ад. Отведайте гашиша, дорогой гость, отведайте.
Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же,
сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту.
- Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Не
знаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не так вкусно,
как вы уверяете.
- Потому что ваше небо еще не приноровилось к необыкновенному вкусу
этого вещества. Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы,
чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве вы
понимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой, и китайцев,
которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем. По-
терпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким
бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня. Впрочем, перейдем в
другую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе.
Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и кого мы тоже вре-
мя от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь называть его, отда-
вал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату.
Убранство ее было проще, но не менее богато. Она была совершенно
круглая, и ее всю опоясывал огромный диван. Но диван, стены, потолок и
пол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пуши-
стый ковер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами,
полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, по-
добно той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежских
лисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступа-
ешь по густой траве или покоишься на пуховой постели.
Гость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарными
мундштуками были у них под рукой уже набитые табаком, чтобы не набивать
два раза один и тот же. Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел за
кофе.
Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, не
покидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам,
что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которого
отлетают все скорбные мысли и душа населяется волшебными снами.
Али принес кофе.
- Как вы предпочитаете, - спросил незнакомец, - пофранцузски или
по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся
или кипяченый? Выбирайте: имеется любой.
- Я буду пить по-турецки, - отвечал Франц.
- И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показывает, что у вас
есть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Что
касается меня, - прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась от
Франца, - когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживать
свой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам при-
дется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане.
- Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, - потому что мне кажет-
ся, будто у меня растут орлиные крылья и на них я облечу весь мир в одни
сутки.
- Ага! Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и уноситесь
в надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья,
как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем вас в наши
объятия.
Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поклонился и вышел.
Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус-
талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера,
улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько
бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот-
ную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились.
Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви-
дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой,
прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании
ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и проз-
рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их
записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не
грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод-
ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та-
инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры-
бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город.
Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы
прикасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол-
кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по
ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял
вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа
растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют-
ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада,
своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все
смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и
он очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых све-
тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение.
То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то нее
время полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыб-
кой, с пышными кудрями. То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великие
куртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, по-
добно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, свет-
лый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственное
чело.
И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одному
возлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу в
длинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в вол-
нах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, но
перед которыми устояли святые, они озирают на него тем неумолимым в пла-
менным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противиться
этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание.
Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутно
видит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глаза
сомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимых
ощущений.
Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую
пророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели,
и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой,
наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижи-
маются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то вре-
мя как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его
покорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за кото-
рую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, из-
немогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чаро-
действу исступленного сна.
Когда Франц очнулся, окружающие его предметы показались ему продолже-
нием сна; ему мерещилось, что он в могильном склепе, куда, словно сост-
радательный взгляд, едва проникает луч солнца; он протянул руку и нащу-
пал голый камень; он приподнялся и увидел, что лежит в своем плаще на
ложе из сухого вереска, очень мягком и пахучем.
Видения исчезли, и статуи, словно это были призраки, вышедшие из мо-
гил, пока он спал, скрылись при его пробуждении.
Он сделал несколько шагов по направлению к лучу света; бурное снови-
дение сменилось спокойной действительностью. Он понял, что он в пещере,
подошел к полукруглому выходу и увидел голубое небо и лазурное море. Лу-
чи утреннего солнца пронизывали волны и воздух; на берегу сидели матро-
сы, они разговаривали и смеялись; шагах в десяти от берега лодка плавно
покачивалась на якоре.
Несколько минут он наслаждался прохладным ветром, овевавшим его лоб;
слушал слабый плеск волн, разбивавшихся о берег и оставлявших на утесах
кружево пены, белой, как серебро; безотчетно, бездумно отдался он бо-
жественной прелести утра, которую особенно живо чувствуешь после фантас-
тического сновидения; мало-помалу, глядя на открывшуюся его взорам жизнь
природы, такую спокойную, чистую, величавую, он ощутил неправдоподобие
своих снов, и память вернула его к действительности.
Он вспомнил свое прибытие на остров, посещение атамана контрабандис-
тов, подземный дворец, полный роскоши, превосходный ужин и ложку гашиша.
Но в ясном дневном свете ему показалось, что прошел, по крайней мере,
год со времени всех этих приключений, настолько живо было в его: уме
сновидение и настолько оно поглощало его мысли. Временами ему чудилась -
то среди матросов, то мелькающими, по скалам, то качающимися в лодке -
те призраки, которые услаждала его ночь своими ласками. Впрочем, голова
у него была свежая, тело отлично отдохнуло; ни малейшей тяжести, напро-
тив, он чувствовал себя превосходно и с особенной радостью вдыхал свежий
воздух и подставлял лицо под теплые лучи солнца.
Он бодрым шагом направился к матросам.
Завидев его, они встали, а хозяин лодки подошел к нему.
- Его милость Синдбад-Мореход, - сказал он, - велел кланяться вашей
милости и передать вам, что он крайне сожалеет, что не мог проститься с
вами; он надеется, что вы его извините, когда узнаете, что он был вынуж-
ден по очень спешному делу отправиться в Малагу.
- Так неужели все это правда, друг Гаэтано? - сказал Франц. - Неужели
существует человек, который поцарски принимал меня на этом острове и уе-
хал, пока я спал?
- Существует, и вот его яхта, которая уходит на всех парусах: и если
вы взглянете в вашу подзорную трубу, то, по всей вероятности, найдете
среди экипажа вашего хозяина.
И Гаэтано указал рукой на маленькое судно, державшее курс на южную
оконечность Корсики.
Франц достал свою подзорную трубу, наставил ее и посмотрел в указан-
ном направлении.
Гаэтано не ошибся. На палубе, обернувшись лицом к острову, стоял та-
инственный незнакомец и так же, как Франц, держал в руке подзорную тру-
бу; он был в том же наряде, в каком накануне предстал перед своим гос-
тем, и махал платком в знак прощания.
Франц вынул платок и в ответ тоже помахал.
Через секунду на яхте показалось легкое облако дыма, красиво отдели-
лось от кормы и медленно поднялось к небу; Франц услышал слабый выстрел.
- Слышите? - спросил Гаэтано. - Это он прощается с вами.
Франц взял карабин и выстрелил в воздух, не надеясь, впрочем, чтобы
звук выстрела мог пробежать пространство, отделявшее его от яхты.
- Что теперь прикажете, ваша милость? - спросил Гаэтано.
- Прежде всего зажгите факел.
- А, понимаю, - сказал хозяин, - вы хотите отыскать вход в волшебный
дворец. Желаю вам успеха, ваша милость, если это может вас позабавить;
факел я вам сейчас достану. Мне тоже не давала покоя эта мысль, и я раза
три-четыре пробовал искать, но, наконец, бросил. Джованни, - прибавил
он, - зажги факел и подай его милости.
Джованни исполнил приказание, Франц взял факел и вошел в подземелье;
за ним следовал Гаэтано.
Он узнал место, где проснулся на ложе из вереска; но тщетно освещал
он стены пещеры: он видел только по дымным следам, что и до него многие
принимались за те же розыски.
И все же он оглядел каждую пядь гранитной стены, непроницаемой, как
будущее; в малейшую щель он втыкал свой охотничий нож; на каждый выступ
он нажимал в надежде, что он подастся; но все было тщетно, и он без вся-
кой пользы потерял два часа.
Наконец он отказался от своего намерения; Гаэтано торжествовал.
Когда Франц возвратился на берег, яхта казалась уже только белой точ-
кой на горизонте. Он прибег к помощи своей подзорной трубы, но даже и в
нее невозможно было что-нибудь различить.
Гаэтано напомнил ему, что он приехал сюда охотиться за дикими козами;
Франц совершенно забыл об этом. Он взял ружье и пошел бродить по острову
с видом человека, скорее исполняющего обязанность, чем забавляющегося, и
в четверть часа убил козу и двух козлят. Но эти козы, столь же дикие и
ловкие, как серны, были так похожи па наших домашних коз, что Франц не
считал их дичью.
Кроме того, его занимали совсем другие мысли. Со вчерашнего вечера он
стал героем сказки из "Тысячи и одной ночи", и его думы непрестанно
возвращались к пещере.
Несмотря на неудачу первых поисков, он возобновил их, приказав тем
временем Гаэтано изжарить одного козленка. Эти вторичные поиски продол-
жались так долго, что, когда Франц возвратился, козленок был уже изжарен
и завтрак готов.
Франц сел на то самое место, где накануне к нему явились с приглаше-
нием отужинать у таинственного хозяина, и снова увидел, словно чайку на
гребне волны, маленькую яхту, продолжавшую двигаться по направлению к
Корсике.
- Как же это? - обратился он к Гаэтано. - Ведь вы сказали мне, что
господин Синдбад отплыл в Малагу, а помоему, он держит путь прямо на
Порто-Веккио.
- Разве вы забыли, - возразил хозяин лодки, - что среди его экипажа
сейчас два корсиканских разбойника?
- Верно! Он хочет высадить их на берег? - сказал Франц.
- Вот именно. Этот человек, говорят, ни бога, ни черта не боится и
готов дать пятьдесят миль крюку, чтобы оказать услугу бедному малому!
- Но такие услуги могут поссорить его с властями той страны, где он
занимается такого рода благотворительностью, - заметил Франц.
- Ну, так что же! - ответил, смеясь, Гаэтано. - Какое ему дело до
властей? Ни в грош он их не ставит! Пусть попробуют погнаться за ним!
Во-первых, его яхта - не корабль, а птица, и любому фрегату даст вперед
три узла на двенадцать; а во-вторых, стоит ему только сойти на берег, он
повсюду найдет друзей.
Из всего этого было ясно, что Синдбад, радушный хозяин Франца, имел
честь состоять в сношениях с контрабандистами и разбойниками всего побе-
режья Средиземного моря, что рисовало его с несколько странной стороны.
Франца ничто уже не удерживало на Монте-Кристо; он потерял всякую на-
дежду открыть тайну пещеры и поэтому поспешил заняться завтраком, прика-
зав матросам приготовить лодку.
Через полчаса он был уже в лодке.
Он бросил последний взгляд на яхту; она скрывалась из глаз в заливе
Порто-Веккио.
Франц подал знак к отплытию.
Яхта исчезла в ту самую минуту, когда лодка тронулась в путь.
Вместе с яхтой исчез последний след минувшей ночи: ужин, Синдбад, га-
шиш и статуи - все потонуло для Франца в едином сновидении.
Лодка шла весь день и всю ночь, и на следующее утро, когда взошло
солнце, исчез и остров Монте-Кристо.
Как только Франц сошел на берег, он на время, по крайней мере, забыл
о своих похождениях и поспешил покончить с последними светскими обязан-
ностями во Флоренции, чтобы отправиться в Рим, где его ждал Альбер де
Морсер.
Затем он пустился в путь и в субботу вечером прибыл в почтовой карете
на площадь Таможни.
Комнаты, как мы уже сказали, были для них приготовлены; оставалось
только добраться до гостиницы маэстро Пастрини, но это было не так-то
просто, потому что на улицах теснилась толпа, и Рим уже был охвачен глу-
хим и тревожным волненьем - предвестником великих событий. А в Риме еже-
годно бывает четыре великих события: карнавал, страстная неделя, празд-
ник тела господня и праздник св. Петра.
В остальное время года город погружается в спячку и пребывает в сос-
тоянии, промежуточном между жизнью и смертью, что делает его похожим на
привал между этим и тем светом - привал поразительно прекрасный, полный
поэзии и своеобразия, который Франц посещал уже раз шесть и который он с
каждым разом находил все более волшебным и пленительным.
Наконец, он пробрался сквозь все возраставшую и все более волновавшу-
юся толпу и достиг гостиницы. На первый его вопрос ему ответили с гру-
бостью, присущей занятым извозчикам и содержателям переполненных гости-
ниц, Что в гостинице "Лондон" для него помещения нет. Тогда он послал
свою визитную карточку маэстро Пастрини и сослался на Альбера де Морсер.
Это подействовало. Маэстро Пастрини сам выбежал к нему, извинился, что
заставил его милость дожидаться, разбранил слуг, выхватил подсвечник из
рук чичероне, успевшего завладеть приезжим, и собирался уже проводить
его к Альберу, но тот сам вышел к нему навстречу.
Заказанный номер состоял из двух небольших спален и приемной. Спальни
выходили окнами на улицу - обстоятельство, отмеченное маэстро Пастрини,
как неоценимое преимущество. Все остальные комнаты в этом этаже снял ка-
кой-то богач, не то сицилианец, не то мальтиец, - хозяин точно не знал.
- Все это очень хорошо, маэстро Пастрини, - сказал Франц, - но нам
желательно сейчас же поужинать, а на завтра и на следующие дни нам нужна
коляска.
- Что касается ужина, - отвечал хозяин гостиницы, - то вам его пода-
дут немедля, но коляску...
- Но? - воскликнул Альбер. - Стойте, стойте, маэстро Пастрини, что
это за шутки? Нам нужна коляска.
- Ваша милость, - сказал хозяин гостиницы, - будет сделано все воз-
можное, чтобы вам ее доставить. Это все, что я могу вам обещать.
- А когда мы получим ответ? - спросил Франц.
- Завтра утром, - отвечал хозяин.
- Да что там! - сказал Альбер. - Заплатим подороже, вот и все. Дело
известное: у Дрэка и Арона берут двадцать пять франков в обыкновенные
дни и тридцать или тридцать пять по воскресеньям и праздникам; прибавьте
пять франков куртажа, выйдет сорок - есть о чем разговаривать.
- Я сомневаюсь, чтобы ваша милость даже за двойную цену могли что-ни-
будь достать.
- Так пусть запрягут лошадей в мою дорожную коляску. Она немного по-
истрепалась в дороге, но это не беда.
- Лошадей не найти.
Альбер посмотрел на Франца, как человек, не понимающий, что ему гово-
рят.
- Как вам это правится, Франц? Нет лошадей, - сказал он, - но разве
нельзя достать хотя бы почтовых?
- Они все уже разобраны недоли две тому назад и теперь остались те,
которые необходимы для почты.
- Что вы на это скажете? - спросил Франц.
- Скажу, что, когда что-нибудь выше моего понимания, я имею обыкнове-
ние не останавливаться на этом предмете и перехожу к другому. Как обсто-
ит дело с ужином, маэстро Пастрини?
- Ужин готов, ваша милость.
- Так начнем с того, что поужинаем.
- А коляска и лошади? - спросил Франц.
- Не беспокойтесь, друг мой. Они найдутся; не надо только скупиться.
И Морсер с удивительной философией человека, который все считает воз-
можным, пока у него тугой кошелек или набитый бумажник, поужинал, лег в
постель, спал, как сурок, и видел во сне, что катается на карнавале в
коляске шестерней.
На другой день Франц проснулся первый и тотчас же позвонил.
Колокольчик еще не успел умолкнуть, как вошел сам маэстро Пастрини.
- Вот видите, - торжествующе сказал хозяин, не ожидая даже вопроса
Франца, - я вчера угадал, ваша милость, когда не решился ничего обещать
вам; вы слишком поздно спохватились, и во всем Риме нет ни одной коляс-
ки, то есть на последние три дня, разумеется.
- Ну, конечно! - отвечал Франц. - Именно на те дни, когда она больше
всего нужна.
- О чем это? - спросил Альбер, входя. - Нет коляски?
- Вы угадали, мой друг, - отвечал Франц.
- Нечего сказать, хорош городишко, ваш вечный город!
- Я хочу сказать, ваша милость, - возразил маэстро Пастрини, желая
поддержать достоинство столицы христианского мира в глазах приезжих, - я
хочу сказать, что нет коляски с воскресенья утром до вторника вечером;
но до воскресенья вы, если пожелаете, найдете хоть пятьдесят.
- Это уже лучше! - сказал Альбер. - Сегодня у нас четверг, - кто зна-
ет, что может случиться до воскресенья?
- Случится только то, что понаедет еще тысяч десять - двенадцать па-
роду, - отвечал Франц, - и положение станет еще более затруднительным.
- Любезный друг, - отвечал Морсер, - давайте наслаждаться настоящим и
не думать мрачно о будущем.
- По крайней мере, окно у нас будет? - спросил Франц.
- Окно? Куда?
- На Корсо, разумеется!
- Вы шутите! Окно! - воскликнул маэстро Пастрини. - Невозможно! Со-
вершенно невозможно! Было одно незанятое, в шестом этаже палаццо Дориа,
да и то отдали русскому князю за двадцать цехинов в день.
Молодые люди с изумлением переглянулись.
- Знаете, дорогой друг, - сказал Франц Альберу, - что нам остается
делать? Проведем карнавал в Венеции; там если нет колясок, то, по край-
ней мере, есть гондолы.
- Ни в коем случае! - воскликнул Альбер. - Я решил увидеть римский
карнавал и увижу его хоть на ходулях.
- Превосходная мысль, - подхватил Франц, - особенно, чтобы гасить
мокколетти; [20] мы нарядимся полишинелями, вампирами или обитателями
Ландов и будем иметь головокружительный успех.
- Ваши милости все-таки желают получить экипаж хотя бы до воскре-
сенья?
- Разумеется! - сказал Альбер. - Неужели вы думаете, что мы будем хо-
дить по улицам Рима пешком, как какие-нибудь писари?
- Приказание ваших милостей будет исполнено, - сказал маэстро Пастри-
ни. - Только предупреждаю, что экипаж будет вам стоить шесть пиастров в
день.
- А я, любезный синьор Пастрини, - подхватил Франц, - не будучи нашим
соседом миллионером, предупреждаю вас, что я четвертый раз в Риме и знаю
цену экипажам в будни, в праздники и по воскресеньям; мы вам дадим две-
надцать пиастров за три дня, сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний,
и вы еще недурно на этом наживетесь.
- Позвольте, ваша милость!.. - попытался возражать маэстро Пастрини.
- Как хотите, дорогой хозяин, как хотите, - сказал Франц, - или я сам
сторгуюсь с вашим abettatore [21], которого я хорошо знаю, это мой ста-
рый приятель, он уже немало поживился от меня, и, в надежде и впредь по-
живиться, он возьмет с меня меньше, чем я вам предлагаю; вы потеряете
разницу по своей собственной вине.
- Зачем вам беспокоиться, ваша милость? - сказал маэстро Пастрини с
улыбкой итальянского обиралы, признающего себя побежденным. - Постараюсь
услужить вам и надеюсь, что вы будете довольны.
- Вот и чудесно! Давно бы так.
- Когда вам угодно коляску?
- Через час.
- Через час она будет у ворот.
И действительно, через час экипаж ждал молодых людей; то была обыкно-
венная извозчичья пролетка, ввиду торжественного случая возведенная в
чин коляски. Но, несмотря на ее более чем скромный вид, молодые люди
почли бы за счастье иметь ее в своем распоряжении на последние три дня
карнавала.
- Ваша светлость! - крикнул чичероне высунувшемуся в окно Францу. -
Подать карету ко дворцу?
Хотя Франц и привык к напыщенным выражениям итальянцев, он все же
бросил взгляд вокруг себя; но слова чичероне явно относились к нему.
Его светлостью был он сам, под каретой подразумевалась пролетка, а
дворцом именовалась гостиница "Лондон".
Вся удивительная склонность итальянцев к преувеличению сказалась в
этой фразе.
Франц и Альбер сошли вниз. Карета подкатила ко дворцу. Их светлости
развалились в экипаже, а чичероне вскочил на запятки.
- Куда угодно ехать вашим светлостям?
- Сначала к храму святого Петра, а потом к Колизею, - как истый пари-
жанин, сказал Альбер.
Но Альбер не знал, что требуется целый день на осмотр св. Петра и це-
лый месяц на его изучение. Весь день прошел только в осмотре храма св.
Петра.
Вдруг друзья заметили, что день склоняется к вечеру.
Франц посмотрел на часы: было уже половина пятого.
Пришлось отправиться домой. Выходя из экипажа, Франц велел кучеру
быть у подъезда в восемь часов. Он хотел показать Альберу Колизей при
лунном свете, как показал ему храм св. Петра при лучах солнца. Когда по-
казываешь приятелю город, в котором сам уже бывал, то вкладываешь в это
столько же кокетства, как когда знакомишь его с женщиной, любовником ко-
торой когда-то был.
Поэтому Франц сам указал кучеру маршрут. Он должен был миновать воро-
та дель-Пополо, ехать вдоль наружной стены и въехать в ворота Сап-Джо-
ванни. Таким образом, Колизей сразу вырастет перед ними и величие его не
будет умалено ни Капитолием, ни Форумом, ни аркою Септимия Севера, ни
храмом Антонина и Фаустины на виа-Сакра, которые они могли бы увидеть на
пути к нему.
Сели обедать. Маэстро Пастрини обещал им превосходный обед; обед ока-
зался сносным, придраться было не к чему.
К концу обеда явился хозяин; Франц подумал, что он пришел выслушать
одобрение, и готовился польстить ему, по Пастрини с первых же слов прер-
вал его.
- Ваша милость, - сказал он, - я весьма польщен вашими похвалами; но
я пришел не за этим.
- Может быть, вы пришли сказать, что нашли для нас экипаж? - спросил
Альбер, закуривая сигару.
- Еще того менее; и я советую вашей милости бросить думать об этом и
примириться с положением. В Риме вещи возможны или невозможны. Когда вам
говорят, что невозможно, то дело кончено.
- В Париже много удобнее: когда вам говорят, что это невозможно, вы
платите вдвое и тотчас же получаете то, что вам нужно.
- Так говорят все французы, - отвечал задетый за живое маэстро Паст-
рини, - и я, право, не понимаю, зачем они путешествуют?
- Поэтому, - сказал Альбер, флегматически пуская дым в потолок и рас-
качиваясь в кресле, - поэтому путешествуют только такие безумцы и дура-
ки, как мы; умные люди предпочитают свой особняк на улице Эльдер,
Гантский бульвар и Кафе-де-Пари.