Страница:
Признаюсь, я считал вас храбрее.
Молодые люди спустились с лестницы и сели в экипаж.
Франц все же нашел способ подвезти Альбера к Колизею, не проезжая ми-
мо памятников древности и ничем не умаляя впечатления от гигантских раз-
меров колосса. Для этого надо было ехать по виа Систина, свернуть под
прямым углом перед Санта-Мариа-Маджоре и подъехать к виа Урбана и
Сан-Пьетро-ин-Винколи к виа дель Колесо.
Эта дорога имела еще одно преимущество: она ничем не отвлекала мыслей
Франца от рассказа маэстро Пастрини, в котором упоминался его таинствен-
ный хозяин с острова Монте-Кристо. Он откинулся в угол экипажа и снова
углубился в бесконечные вопросы, которые он сам себе задавал и ни на
один из которых он не умел найти удовлетворительного ответа.
Кстати сказать, еще одно обстоятельство в этом рассказе напомнило ему
о Синдбаде-Мореходе; а именно, таинственные сношения между разбойниками
и моряками. Когда маэстро Пастрини говорил о том, что Вампа находит убе-
жище на рыбачьих лодках и у контрабандистов, Франц вспомнил корсиканских
бандитов, ужинавших вместе с экипажем маленькой яхты, которая отклони-
лась от своего курса и зашла в Порто-Веккио только для того, чтобы выса-
дить их на берег. Имя, которым назвал себя его хозяин на острове Мон-
те-Кристо и которое упомянул хозяин гостиницы "Лондон", доказывало ему,
что этот человек выступал в роли благодетеля на берегах Пьомбино, Чиви-
та-Веккии, Остии и Гаэты точно так же, как и на корсиканском, тосканском
и испанском берегах; а так как он сам, как помнилось Францу, говорил о
Тунисе и о Палермо, то у него, по-видимому, был довольно обширный круг
знакомств.
Но как ни занимали все эти размышления ум Франца, они сразу исчезли,
когда перед ним вырос мрачный исполинский силуэт Колизея, сквозь отверс-
тия которого месяц бросал длинные бледные лучи, подобные лучам, струя-
щимся из глаз привидений. Экипаж остановился в нескольких шагах от Meta
Sudans [25]. Кучер отворил дверцу; молодые люди вышли из экипажа и очу-
тились лицом к лицу с чичероне, который словно вырос из-под земли.
Так как их уже сопровождал чичероне из гостиницы, то таковых оказа-
лось двое.
Впрочем, в Риме невозможно избегнуть изобилия проводников: кроме
главного чичероне, который овладевает вами с той минуты, как вы пересту-
пили порог гостиницы, и расстается с вами, только когда вы уезжаете из
города, имеются еще особые чичероне, состоящие при каждом памятнике и, я
бы даже сказал, при каждой части памятника. По этому можно судить, есть
ли недостаток в проводниках по Колизею, этому памятнику среди памятни-
ков, о котором Марциал сказал:
"Да не похваляется перед нами Мемфис варварским чудом своих пирамид,
да не воспевают чудес Вавилона; все должно склониться перед безмерным
сооружением амфитеатра Цезарей, и все хвалебные голоса должны слиться
воедино, чтобы воспеть славу этому памятнику".
Франц и Альбер даже не пытались избавиться от тирании римских чичеро-
не, которые к тому же одни имеют право ходить по Колизею с факелами. По-
этому они не противились и отдались в полную власть своих проводников.
Франц уже был знаком с этой прогулкой, потому что успел совершить ее
раз десять. Но его спутник, менее искушенный, впервые вступал в это зда-
ние, воздвигнутое Флавием Веспасианом, и надо сказать к его чести, что,
несмотря на невежественную болтовню гидов, впечатление, произведенное на
него Колизеем, было огромно. В самом деле, нельзя, не увидав это зрелище
своими глазами, составить себе понятие о величии древних руин, особенно
когда они кажутся еще более гигантскими от таинственного света южной лу-
ны, который может поспорить с вечерним светом запада.
Задумчиво пройдя шагов сто под внутренними портиками, Франц предоста-
вил Альбера проводникам, настаивавшим на своем неотъемлемом праве пока-
зать ему во всех подробностях львиный ров, помещение для гладиаторов и
подиум цезарей; он поднялся по полуразрушенной лестнице, и, пока те про-
делывали свой раз навсегда установленный путь, попросту сел в тени ко-
лонны, против отверстия, в которое можно было видеть гранитного великана
во всем его величии.
Франц просидел с четверть часа в тени колонны, следя глазами за
Альбером и его факелоносцами, которые, выйдя из вомитория, помещающегося
на противоположном конце Колизея, спускались, словно тени за блуждающим
огоньком, со ступеньки на ступеньку к местам, отведенным для весталок.
Вдруг ему послышалось, что в глубь Колизея скатился камень, отделившийся
от лестницы, расположенной рядом с той, по которой он поднялся. Камень,
сорвавшийся под ногою времени и скатившийся в пропасть, конечно, не ред-
кость; но на этот раз Францу показалось, что камень покатился из-под но-
ги человека; ему даже послышался неясный шум шагов; было очевидно, что
ктото идет по лестнице, стараясь ступать как можно тише.
И в самом деле, через минуту показалась человеческая фигура, выходя-
щая из тени, по мере того как она подымалась; верхняя ступень лестницы
была освещена луной, тогда как остальные, чем дальше уходили вниз, тем
больше погружались в темноту.
То мог быть такой же путешественник, как и он, предпочитающий уеди-
ненное созерцание глупой болтовне чичероне, и потому в его появлении не
было ничего удивительного; но по тому, с какою нерешительностью он всхо-
дил на последние ступени, по тому, как он, прислушиваясь, остановился на
площадке, Франц понял, что он пришел сюда с какой-то целью и кого-то
поджидает.
Инстинктивно Франц спрятался за колонну.
На высоте десяти футов от земли был круглый пролом, в котором видне-
лось усеянное звездами небо.
Вокруг этого отверстия, через которое, быть может, уже несколько сто-
летий лился лунный свет, рос мелкий кустарник, чьи нежные зеленые листья
четко вырисовывались на бледной лазури небосвода; с верхнего выступа
свешивались большие лианы и могучие побеги плюща, похожие на развевающи-
еся на ветру снасти.
Посетитель, таинственное появление которого привлекло внимание Фран-
ца, стоял в полутьме, скрывавшей его черты, но все же можно было расс-
мотреть его костюм; он был завернут в широкий темный плащ; одна пола,
перекинутая через левое плечо, закрывала нижнюю часть его лица; лоб и
глаза были скрыты широкополой шляпой.
В свете косых лучей, проникавших в пролом, видны были черные пантало-
ны, изящно падавшие на лакированные башмаки.
Этот человек, несомненно, принадлежал если не к аристократическому,
то во всяком случае к высшему обществу.
Он простоял еще несколько минут и уже начал довольно заметно прояв-
лять нетерпение, как вдруг на верхнем выступе послышался слабый шум.
В тот же миг какая-то тень заслонила свет луны, над проломом показал-
ся человек, пристально вгляделся в темноту и, по-видимому, заметил нез-
накомца в плаще; тогда он схватился за свисающие лианы, спустился по ним
и, очутившись футах в трех от земли, легко спрыгнул вниз. Он был одет в
полный костюм транстеверинца [26].
- Прошу извинить меня, ваша милость, что я заставил вас ждать, - ска-
зал он на римском диалекте. - Но я опоздал только на несколько минут.
Сейчас пробило десять на башне Сан-Джованни-ин-Латерано.
- Вы не опоздали, это я пришел раньше, - отвечал незнакомец на чис-
тейшем тосканском наречии. - Поэтому не смущайтесь; если бы вы и опозда-
ли, это было бы не по вашей вине, я знаю.
- И ваша милость не ошиблись, я сейчас из замка святого Ангела, мне с
большим трудом удалось поговорить с Беппо.
- Кто это Беппо?
- Это надзиратель тюрьмы; я плачу ему небольшое жалованье, и он изве-
щает меня обо всем, что творится в замке его святейшейства.
- Я вижу, вы человек предусмотрительный!
- А как же иначе, ваша милость! Нечем знать, что может случиться? Мо-
жет быть, и меня когда-нибудь поймают, как бедного Пеппино, и мне нужна
будет крыса, чтобы перегрызть веревки.
- Короче говоря, что вы узнали?
- Две казни назначены на вторник, в два часа, как принято в Риме пе-
ред большими праздниками; один будет mazzolato [27] это негодяй, убивший
священника, который его воспитал, - он не стоит внимания; другой будет
decapitato; [28] это и есть наш бедный Пеппино.
- Что делать, дорогой мой? Вы нагнали такой страх не только на папс-
кое правительство, но и на соседние государства, что власти хотят во что
бы то ни стало примерно наказать его.
- Но ведь Пеппино даже не был в моей шайке; это - бедный пастух, он
виноват только в том, что приносил нам припасы.
- Это сделало его вашим сообщником. Но вы видите, что ему оказали
снисхождение. Если когда-нибудь поймают вас, вам размозжат голову, а его
только гильотинируют. К тому же это внесет некоторое разнообразие в
столь развлекательное зрелище и удовлетворит все вкусы.
- Но зрелище, которое я уготовил публике и которого она совсем не
ожидает, будет еще занимательнее, - возразил транстеверинец.
- Любезный друг, - отвечал человек в плаще, - разрешите сказать вам,
что вы как будто затеваете какую-то глупость.
- Я готов на все, чтобы спасти Пеппино, который попал в беду за то,
что служил мне; клянусь мадонной, я счел бы себя трусом, если бы ничего
не сделал для этого честного малого.
- И что же вы задумали?
- Я поставлю человек двадцать около эшафота, и, когда поведут Пеппи-
но, я подам знак, мы бросимся на конвой с кинжалами и похитим его.
- Это очень рискованный способ, и мне думается, что мой план лучше
вашего.
- А какой план у вашей милости?
- Я дам две тысячи пиастров одному человеку, и он выхлопочет, чтобы
казнь Пеппино отложили до будущего года; а в течение этого года я дам
еще тысячу пиастров другому лицу, и он поможет Пеппино бежать из тюрьмы.
- И вы уверены в успехе?
- Pardieu [29] - сказал человек в плаще.
- Что вы сказали? - переспросил транстеверинец.
- Я говорю, друг мой, что я один, при помощи моего золота, сделаю
больше, чем вы и все ваши люди, вооруженные кинжалами, пистолетами, ка-
рабинами и мушкетами. Поэтому предоставьте это дело мне.
- Извольте; но если у вас ничего не выйдет, мы всетаки будем нагото-
ве.
- Будьте наготове, если вам так хочется; но можете не сомневаться,
что я добьюсь помилования.
- Не забудьте, что вторник - это послезавтра; вам остается только
один день.
- Так что же? День состоит из двадцати четырех часов, час из шестиде-
сяти минут, минута из шестидесяти секунд; в восемьдесят шесть тысяч че-
тыреста секунд можно многое сделать.
- Если вашей милости все удастся, то как мы об этом узнаем?
- Очень просто. Я занял три крайних окна в кафе Росполи; если я вых-
лопочу помилование, то два боковых окна будут затянуты желтой камкой, а
среднее белой с красным крестом.
- Отлично. А как вы передадите бумагу о помиловании?
- Пришлите ко мне одного из ваших людей в одежде пилигрима. Благодаря
своему наряду он проберется к эшафоту и передаст буллу главе братства,
который и вручит ее палачу. Тем временем дайте знать Пеппино, а то он
еще умрет от страха или сойдет с ума, и выйдет, что мы даром на него
потратились.
- Послушайте, ваша милость, я предан вам всей душой, вы это знаете.
- Надеюсь, что так.
- Так вот, если вы спасете Пеппино, то это будет уже не преданность,
а повиновение.
- Не говори необдуманно, друг мой. Быть может, я тебе когда-нибудь
напомню о твоих словах, потому что и ты можешь мне когда-нибудь понадо-
биться.
- Я явлюсь в нужный час, ваша милость, как вы пришли сюда сегодня;
будь вы хоть на краю света, вам стоит только написать мне: "Сделай
то-то" - и я это сделаю так же верно, как меня зовут...
- Шш! - прошептал человек в плаще. - Я слышу шаги...
- Это путешественники с факелами осматривают Колизей.
- Не нужно, чтобы они видели нас вместе. Все эти чичероне - сыщики,
они могут узнать вас. И, как ни лестна мне ваша дружба, дорогой мой, но
если узнают, что мы с вами так хорошо знакомы, я сильно опасаюсь, как бы
мой престиж не пострадал.
- Итак, если вы добьетесь отсрочки казни...
- Среднее окно будет затянуто белой камкой с красным крестом.
- А если не добьетесь?
- Все три окна будут желтые.
- И тогда...
- Тогда, любезный друг, пускайте в ход ваши кинжалы, я даже сам приду
полюбоваться на вас.
- До свидания, ваша милость. Я рассчитываю на вас, и вы рассчитывайте
на меня.
С этими словами транстеверинец исчез на лестнице, а человек в плаще,
еще ниже надвинув шляпу на лоб, прошел в двух шагах от Франца и спокойно
спустился на арену.
Через секунду из темноты прозвучало имя Франца: его звал Альбер.
Франц повременил с ответом, пока оба незнакомца не отошли подальше,
не желая открывать им, что они беседовали при свидетеле, который, прав-
да, не видел их лиц, но зато не пропустил ни слова.
Десять минут спустя Франц уже сидел в экипаже; по дороге в гостиницу
он, позабыв всякую учтивость, еле слушал ученую диссертацию Альбера, ко-
торый, опираясь на Плиния и Кальпурния, рассуждал о сетках с железными
остриями, препятствовавших диким зверям бросаться на зрителей.
Франц не противоречил приятелю. Ему хотелось поскорее остаться одному
и, ничем не отвлекаясь, поразмыслить о том, что он только что слышал.
Из двух виденных им людей один был ему совершенно незнаком, но с дру-
гим дело обстояло иначе; хотя Франц не рассмотрел его лица, либо оста-
вавшегося в тени, либо закрытого плащом, но звук этого голоса так пора-
зил его в тот раз, когда он внимал ему впервые, что он не мог не узнать
его тотчас же. Особенно в насмешливых интонациях этого голоса было
что-то резкое и металлическое, что заставило содрогнуться Франца в Коли-
зее, как он содрогался в пещере Монте-Кристо.
Франц ни минуты не сомневался, что этот человек не кто иной, как
Синдбад-Мореход.
При любых других обстоятельствах он открыл бы свое присутствие этому
человеку, пробудившему в нем сильнейшее любопытство; но слышанная им бе-
седа была слишком интимного свойства, и он справедливо опасался, что не
доставит своим появлением никакого удовольствия. Поэтому он дал Синдбаду
удалиться, не остановив его, но твердо решил при следующей встрече не
упускать случая.
Франц был так поглощен своими мыслями, что не мог заснуть. Всю ночь
он перебирал в уме разные обстоятельства, касавшиеся хозяина пещеры и
незнакомца в Колизее и доказывавшие, что эти два человека одно и то же
лицо; и чем больше Франц думал, тем больше утверждался в своем мнении.
Он заснул под утро и потому проснулся поздно. Альбер, как истый пари-
жанин, уже успел позаботиться о вечере и послал за ложей в театр Арджен-
тина.
Францу надо было написать письма в Париж, и потому он на весь день
предоставил экипаж Альберу.
В пять часов Альбер вернулся; он развез рекомендательные письма, по-
лучил приглашения на все вечера и осмотрел достопримечательности Рияа.
На все это Альберу хватило одного дня.
Он даже успел узнать, какую дают пьесу и какие актеры играют.
Давали "Паризину"; играли Козелли, Мориани и г-жа Шпех.
Молодым людям повезло; их ждало представление одной из лучших опер
автора "Лючия Ламмермурской" в исполнении трех лучших артистов Италии.
Альбер, имевший свое кресло в Буффе и место в ложе бенуара в Опере,
никак не мог примириться с итальянскими театрами, где не принято сидеть
в оркестре и нет ни балконов, ни открытых лож.
Однако это не мешало ему облачаться в ослепительный наряд всякий раз,
когда он ездил с Францем в театр; но все было тщетно, к стыду одного из
достойнейших представителей парижской светской молодежи, надо сознаться,
что за четыре месяца скитаний по Италии Альбер не завязал ни одной инт-
риги.
Альбер иной раз пробовал шутить на этот счет; но в душе он был чрез-
вычайно раздосадован: как это он, Альбер де Морсер, один из самых блес-
тящих молодых людей, все еще пребывает в ожидании Неудача была тем
чувствительнее, что по скромности, присущей нашим милейшим соотечествен-
никам, Альбер не сомневался, что будет иметь в Италии огромный успех и
по возвращении в Париж пленит весь Гатский бульвар рассказами о своих
победах.
Увы! Он жестоко ошибся: прелестные генуэзские, флорентийские и римс-
кие графини стойко хранили верность если не своим мужьям, то своим лю-
бовникам, и Альбер вынес горькое убеждение, что итальянки - ив этом пре-
имущество их перед француженками - верны своей неверности.
Разумеется, трудно утверждать, что в Италии, как и повсюду нет исклю-
чений.
А между тем Альбер был юноша не только в высшей степени элегантный,
но и весьма остроумный, притом он был виконт; правда, виконт новоиспе-
ченный, но в паши дни, когда не требуется доказывать свою доблесть, не
все ли равно считать свой род с 1399 или с 1815 года? Вдобавок он имел
пятьдесят тысяч ливров годового дохода. Таким образом, он в избытке об-
ладал всем, что нужно, чтобы стать баловнем парижского света И ему было
немного стыдно сознавать, что ни в одном из юродов, где он побывал, на
него не обратили должного внимания.
Впрочем, он рассчитывал вознаградить себя в Риме, - ибо карнавал во
всех странах света, сохранивших этот похвальный обычай, есть пора свобо-
ды, когда люди самых строгих правил разрешают себе безумства А так как
карнавал начинался на следующий день, то Альберу надлежало заранее пока-
зать себя во всем блеске С этой целью Альбер занял одну из самых замет-
ных лож в первом ярусе и оделся с особенной тщательностью Кстати ска-
зать, первый ярус считается столь же аристократическим, как бенуар и
бельэтаж.
Впрочем, эта ложа, в которой свободно могли поместиться двенадцать
человек, стоила друзьям дешевле, чем ложа на четверых в театре Амбигю.
Альбер питал еще другую надежду: если ему удастся завладеть сердцем
прелестной римлянки, то ему, по всей вероятности, будет предложено место
в карете, и, следовательно, он увидит карнавал из аристократического
экипажа или с княжеского балкона.
Благодаря всем этим соображениям Альбер был особенно оживлен в этот
вечер Он сидел спиной к сцене, высовывался до половины из ложи и смотрел
на всех хорошеньких женщин в шестидюймовый бинокль.
Но, как ни усердствовал Альбер, ни одна красавица не наградила его
взглядом хотя бы из любопытства.
Зрители разговаривали о делах, о своих любовных похождениях, о званых
обедах, о завтрашнем карнавале, не обращая внимания ни на певцов, ни на
спектакль, кроме отдельных мест, когда все оборачивались лицом к сцене,
чтобы послушать речитатив Козелли, или похлопать Мориани, или крикнуть
"браво" певице Шпех, после чего снова возвращались к прерванной беседе.
В конце первого акта дверь пустовавшей до тех пор ложи отворилась, и
вошла дама, в которой Франц узнал свою знакомую, он имел честь быть ей
представленным в Париже и думал, что она еще во Франции. Альбер заметил
невольное движение своего приятеля и, обернувшись к нему, спросил:
- Вы знакомы с этой женщиной?
- Да; она вам нравится?
- Она очаровательна, дорогой мой, и к тому же блондинка Какие дивные
волосы! Она француженка?
- Нет, венецианка.
- А как ее зовут?
- Графиня Г.
- Я знаю ее по имени, - сказал Альбер, - говорят, она не только кра-
сива, но и умна. Подумать только, что я мог познакомиться с ней на пос-
леднем балу у госпожи де Вильфор и не сделал этого! Какого же я дурака
свалял!
- Хотите, я исправлю эту ошибку? - спросил Франц.
- Вы с ней так коротки, что можете привести меня к ней в ложу?
- Я имел честь раза три беседовать с ней. Вы знаете, что этого вполне
достаточно, чтобы такой визит не показался наглостью.
В эту минуту графиня заметила Франца и приветливо помахала ему рукой;
он ответил почтительным поклоном.
- Я вижу, вы с ней в наилучших отношениях, - сказал Альбер.
- Вот вы и ошиблись. Французы потому и делают тысячу глупостей за
границей, что все подводят под свою парижскую мерку; когда вы находитесь
в Испании или особенно в Италии, не судите никогда о короткости людей по
свободе обращения. Мы с графиней просто чувствуем влечение друг к другу.
- Влеченье сердца? - спросил, смеясь, Альбер.
- Нет, ума, только и всего, - серьезно ответил Франц.
- И как это обнаружилось?
- Во время прогулки по Колизею, вроде той, которую мы совершили вмес-
те с вами.
- При лунном свете?
- Да.
- Вдвоем?
- Почти.
- И вы говорили о...
- О мертвых.
- Это, разумеется, очень занимательно, - сказал Альбер. - Но если я
буду иметь счастье оказаться кавалером прекрасной графини во время такой
прогулки, то, смею вас уверить, я буду говорить с ней только о живых!
- И, может быть, прогадаете.
- А пока вы меня представите ей, как обещали?
- Как только упадет занавес.
- Когда же этот проклятый первый акт кончится?
- Послушайте финал, он чудесный, и Козелли превосходно поет его.
- Да, но какая фигура!
- Шпех прямо за душу хватает...
- Вы понимаете, после того как слышал Зонтаг и Малибран...
- Разве вы не находите, что у Мориани прекрасная школа?
- Я не люблю, когда брюнеты поют, как блондины.
- Знаете, дорогой мой, - сказал Франц, отворачиваясь от Альбера, ко-
торый не отводил бинокля от ложи графини, - на вас не угодишь.
Наконец, к величайшему удовольствию виконта де Морсер, занавес упал;
Альбер взял шляпу, поправил волосы, галстук и манжеты и объявил Францу,
что ждет его.
Так как на вопросительный взгляд Франца графиня ответила знаком, что
ожидает его, то он не замедлил удовлетворить нетерпеливое желание Альбе-
ра; вместе со своим приятелем, который на ходу расправлял складки на со-
рочке и лацканах фрака, он обогнул амфитеатр и постучал в ложу N 4, за-
нятую графиней.
Тотчас же молодой человек, сидевший возле графини в аванложе, встал
и, по итальянскому обычаю, уступил свое место новому гостю, который, в
свою очередь, должен был уступить его, если бы явился другой посетитель.
Франц отрекомендовал Альбера как одного из самых блестящих по своему
общественному положению и по уму молодых людей, что, впрочем, было впол-
не справедливо, ибо в Париже, в том обществе, где Альбер вращался, он
слыл светским львом. Франц прибавил, что Альбер в отчаянии от того, что
упустил случай быть представленным ей в Париже, умолил его исправить это
упущение и что он просит графиню простить ему его смелость.
В ответ графиня любезно поклонилась Альберу и пожала Францу руку,
Альбер, по ее приглашению, сел на свободное место рядом с ней, а Франц
поместился во втором ряду, позади графини.
Альбер нашел прекрасную тему для беседы: он заговорил о Париже и об-
щих знакомых. Франц понял, что друг его на верном пути и, взяв у него из
рук гигантский бинокль, начал, в свою очередь, изучать зрительный зал.
У барьера одной из лож первого яруса сидела женщина необыкновенной
красоты, одетая в восточный костюм, который она носила с такой непринуж-
денностью, с какой носят только привычную одежду.
Позади нее, в полумраке, виднелся человек, лица которого нельзя было
разглядеть.
Франц прервал разговор Альбера с графиней и спросил у нее, не знает
ли она эту очаровательную албанку, которая достойна привлечь внимание не
только мужчин, но даже женщин.
- Нет, - сказала она, - знаю только, что она в Риме с начала сезона;
на открытии театра я видела ее в этой же ложе, и за весь месяц она не
пропустила ни одного спектакля; иногда ее сопровождает тот человек, ко-
торый сейчас с нею, а иногда только слуга-негр.
- Как она вам нравится, графиня?
- Очень хороша. Медора, должно быть, была похожа на нее.
Франц и графиня обменялись улыбками; потом графиня возобновила разго-
вор с Альбером, а Франц принялся разглядывать в бинокль красавицу албан-
ку.
Начался балет, превосходный итальянский балет, поставленный знамени-
тым Анри, который снискал в Италии огромную славу, погибшую в плавучем
театре; один из тех балетов, в которых все, от первого танцовщика до
последнего статиста, принимают такое деятельное участие, что полтораста
человек делают одновременно один и тот же жест и все вместе поднимают ту
же руку или ту же ногу. Балет назывался "Полиска".
Франц был слишком занят прекрасной незнакомкой, чтобы обращать внима-
ние на балет, пусть даже превосходный. Что касается ее, то она с явным
удовольствием смотрела на сцену, чего нельзя было сказать о ее спутнике,
который за все время, пока длилось это чудо хореографического искусства,
ни разу не пошевелился и, невзирая па адский шум, производимый трубами,
цимбалами и турецкими колокольчиками, казалось, вкушал неземную сладость
безмятежного сна.
Наконец балет кончился, и занавес упал под бешеные рукоплескания вос-
торженного партера.
Благодаря похвальной привычке вставлять в оперу балет, антракты в
Италии очень непродолжительны: певцы успевают отдохнуть и переодеться,
пока танцовщики выделывают свои пируэты и антраша.
Началась увертюра второго акта При первых взмахах смычка сонливый ка-
валер албанки медленно приподнялся и придвинулся к ней, она обернулась,
сказала ему несколько слов и опять облокотилась на барьер ложи.
Лицо ее собеседника по-прежнему оставалось в тени, и Франц не мог
рассмотреть его черт.
Поднялся занавес, внимание Франца невольно обратилось на актеров, и
взгляд его на минуту оторвался от ложи незнакомки и перенесся на сцену.
Второй акт начинается, как известно, дуэтом: Паризина во сне прогова-
ривается Аццо о своей любви к Уго, обманутый муж проходит все степени
ревности и, наконец, убежденный в измене жены, будит ее и объявляет ей о
предстоящей мести.
Это один из самых красивых, самых выразительных и самых драматических
дуэтов, написанных плодовитым пером Доницетти Франц слышал его уже в
третий раз, и хоть он и не был заядлым меломаном, все же дуэт произвел
на него глубокое впечатление. Поэтому он уже намеревался присоединить
свои аплодисменты к тем, которыми разразилась публика, как вдруг его
поднятые руки остановились и готовое сорваться "браво" замерло на губах.
Человек в ложе встал во весь рост, лицо его очутилось в полосе света,
и Франц увидел таинственного обитателя острова Монте-Кристо, чью фигуру
Молодые люди спустились с лестницы и сели в экипаж.
Франц все же нашел способ подвезти Альбера к Колизею, не проезжая ми-
мо памятников древности и ничем не умаляя впечатления от гигантских раз-
меров колосса. Для этого надо было ехать по виа Систина, свернуть под
прямым углом перед Санта-Мариа-Маджоре и подъехать к виа Урбана и
Сан-Пьетро-ин-Винколи к виа дель Колесо.
Эта дорога имела еще одно преимущество: она ничем не отвлекала мыслей
Франца от рассказа маэстро Пастрини, в котором упоминался его таинствен-
ный хозяин с острова Монте-Кристо. Он откинулся в угол экипажа и снова
углубился в бесконечные вопросы, которые он сам себе задавал и ни на
один из которых он не умел найти удовлетворительного ответа.
Кстати сказать, еще одно обстоятельство в этом рассказе напомнило ему
о Синдбаде-Мореходе; а именно, таинственные сношения между разбойниками
и моряками. Когда маэстро Пастрини говорил о том, что Вампа находит убе-
жище на рыбачьих лодках и у контрабандистов, Франц вспомнил корсиканских
бандитов, ужинавших вместе с экипажем маленькой яхты, которая отклони-
лась от своего курса и зашла в Порто-Веккио только для того, чтобы выса-
дить их на берег. Имя, которым назвал себя его хозяин на острове Мон-
те-Кристо и которое упомянул хозяин гостиницы "Лондон", доказывало ему,
что этот человек выступал в роли благодетеля на берегах Пьомбино, Чиви-
та-Веккии, Остии и Гаэты точно так же, как и на корсиканском, тосканском
и испанском берегах; а так как он сам, как помнилось Францу, говорил о
Тунисе и о Палермо, то у него, по-видимому, был довольно обширный круг
знакомств.
Но как ни занимали все эти размышления ум Франца, они сразу исчезли,
когда перед ним вырос мрачный исполинский силуэт Колизея, сквозь отверс-
тия которого месяц бросал длинные бледные лучи, подобные лучам, струя-
щимся из глаз привидений. Экипаж остановился в нескольких шагах от Meta
Sudans [25]. Кучер отворил дверцу; молодые люди вышли из экипажа и очу-
тились лицом к лицу с чичероне, который словно вырос из-под земли.
Так как их уже сопровождал чичероне из гостиницы, то таковых оказа-
лось двое.
Впрочем, в Риме невозможно избегнуть изобилия проводников: кроме
главного чичероне, который овладевает вами с той минуты, как вы пересту-
пили порог гостиницы, и расстается с вами, только когда вы уезжаете из
города, имеются еще особые чичероне, состоящие при каждом памятнике и, я
бы даже сказал, при каждой части памятника. По этому можно судить, есть
ли недостаток в проводниках по Колизею, этому памятнику среди памятни-
ков, о котором Марциал сказал:
"Да не похваляется перед нами Мемфис варварским чудом своих пирамид,
да не воспевают чудес Вавилона; все должно склониться перед безмерным
сооружением амфитеатра Цезарей, и все хвалебные голоса должны слиться
воедино, чтобы воспеть славу этому памятнику".
Франц и Альбер даже не пытались избавиться от тирании римских чичеро-
не, которые к тому же одни имеют право ходить по Колизею с факелами. По-
этому они не противились и отдались в полную власть своих проводников.
Франц уже был знаком с этой прогулкой, потому что успел совершить ее
раз десять. Но его спутник, менее искушенный, впервые вступал в это зда-
ние, воздвигнутое Флавием Веспасианом, и надо сказать к его чести, что,
несмотря на невежественную болтовню гидов, впечатление, произведенное на
него Колизеем, было огромно. В самом деле, нельзя, не увидав это зрелище
своими глазами, составить себе понятие о величии древних руин, особенно
когда они кажутся еще более гигантскими от таинственного света южной лу-
ны, который может поспорить с вечерним светом запада.
Задумчиво пройдя шагов сто под внутренними портиками, Франц предоста-
вил Альбера проводникам, настаивавшим на своем неотъемлемом праве пока-
зать ему во всех подробностях львиный ров, помещение для гладиаторов и
подиум цезарей; он поднялся по полуразрушенной лестнице, и, пока те про-
делывали свой раз навсегда установленный путь, попросту сел в тени ко-
лонны, против отверстия, в которое можно было видеть гранитного великана
во всем его величии.
Франц просидел с четверть часа в тени колонны, следя глазами за
Альбером и его факелоносцами, которые, выйдя из вомитория, помещающегося
на противоположном конце Колизея, спускались, словно тени за блуждающим
огоньком, со ступеньки на ступеньку к местам, отведенным для весталок.
Вдруг ему послышалось, что в глубь Колизея скатился камень, отделившийся
от лестницы, расположенной рядом с той, по которой он поднялся. Камень,
сорвавшийся под ногою времени и скатившийся в пропасть, конечно, не ред-
кость; но на этот раз Францу показалось, что камень покатился из-под но-
ги человека; ему даже послышался неясный шум шагов; было очевидно, что
ктото идет по лестнице, стараясь ступать как можно тише.
И в самом деле, через минуту показалась человеческая фигура, выходя-
щая из тени, по мере того как она подымалась; верхняя ступень лестницы
была освещена луной, тогда как остальные, чем дальше уходили вниз, тем
больше погружались в темноту.
То мог быть такой же путешественник, как и он, предпочитающий уеди-
ненное созерцание глупой болтовне чичероне, и потому в его появлении не
было ничего удивительного; но по тому, с какою нерешительностью он всхо-
дил на последние ступени, по тому, как он, прислушиваясь, остановился на
площадке, Франц понял, что он пришел сюда с какой-то целью и кого-то
поджидает.
Инстинктивно Франц спрятался за колонну.
На высоте десяти футов от земли был круглый пролом, в котором видне-
лось усеянное звездами небо.
Вокруг этого отверстия, через которое, быть может, уже несколько сто-
летий лился лунный свет, рос мелкий кустарник, чьи нежные зеленые листья
четко вырисовывались на бледной лазури небосвода; с верхнего выступа
свешивались большие лианы и могучие побеги плюща, похожие на развевающи-
еся на ветру снасти.
Посетитель, таинственное появление которого привлекло внимание Фран-
ца, стоял в полутьме, скрывавшей его черты, но все же можно было расс-
мотреть его костюм; он был завернут в широкий темный плащ; одна пола,
перекинутая через левое плечо, закрывала нижнюю часть его лица; лоб и
глаза были скрыты широкополой шляпой.
В свете косых лучей, проникавших в пролом, видны были черные пантало-
ны, изящно падавшие на лакированные башмаки.
Этот человек, несомненно, принадлежал если не к аристократическому,
то во всяком случае к высшему обществу.
Он простоял еще несколько минут и уже начал довольно заметно прояв-
лять нетерпение, как вдруг на верхнем выступе послышался слабый шум.
В тот же миг какая-то тень заслонила свет луны, над проломом показал-
ся человек, пристально вгляделся в темноту и, по-видимому, заметил нез-
накомца в плаще; тогда он схватился за свисающие лианы, спустился по ним
и, очутившись футах в трех от земли, легко спрыгнул вниз. Он был одет в
полный костюм транстеверинца [26].
- Прошу извинить меня, ваша милость, что я заставил вас ждать, - ска-
зал он на римском диалекте. - Но я опоздал только на несколько минут.
Сейчас пробило десять на башне Сан-Джованни-ин-Латерано.
- Вы не опоздали, это я пришел раньше, - отвечал незнакомец на чис-
тейшем тосканском наречии. - Поэтому не смущайтесь; если бы вы и опозда-
ли, это было бы не по вашей вине, я знаю.
- И ваша милость не ошиблись, я сейчас из замка святого Ангела, мне с
большим трудом удалось поговорить с Беппо.
- Кто это Беппо?
- Это надзиратель тюрьмы; я плачу ему небольшое жалованье, и он изве-
щает меня обо всем, что творится в замке его святейшейства.
- Я вижу, вы человек предусмотрительный!
- А как же иначе, ваша милость! Нечем знать, что может случиться? Мо-
жет быть, и меня когда-нибудь поймают, как бедного Пеппино, и мне нужна
будет крыса, чтобы перегрызть веревки.
- Короче говоря, что вы узнали?
- Две казни назначены на вторник, в два часа, как принято в Риме пе-
ред большими праздниками; один будет mazzolato [27] это негодяй, убивший
священника, который его воспитал, - он не стоит внимания; другой будет
decapitato; [28] это и есть наш бедный Пеппино.
- Что делать, дорогой мой? Вы нагнали такой страх не только на папс-
кое правительство, но и на соседние государства, что власти хотят во что
бы то ни стало примерно наказать его.
- Но ведь Пеппино даже не был в моей шайке; это - бедный пастух, он
виноват только в том, что приносил нам припасы.
- Это сделало его вашим сообщником. Но вы видите, что ему оказали
снисхождение. Если когда-нибудь поймают вас, вам размозжат голову, а его
только гильотинируют. К тому же это внесет некоторое разнообразие в
столь развлекательное зрелище и удовлетворит все вкусы.
- Но зрелище, которое я уготовил публике и которого она совсем не
ожидает, будет еще занимательнее, - возразил транстеверинец.
- Любезный друг, - отвечал человек в плаще, - разрешите сказать вам,
что вы как будто затеваете какую-то глупость.
- Я готов на все, чтобы спасти Пеппино, который попал в беду за то,
что служил мне; клянусь мадонной, я счел бы себя трусом, если бы ничего
не сделал для этого честного малого.
- И что же вы задумали?
- Я поставлю человек двадцать около эшафота, и, когда поведут Пеппи-
но, я подам знак, мы бросимся на конвой с кинжалами и похитим его.
- Это очень рискованный способ, и мне думается, что мой план лучше
вашего.
- А какой план у вашей милости?
- Я дам две тысячи пиастров одному человеку, и он выхлопочет, чтобы
казнь Пеппино отложили до будущего года; а в течение этого года я дам
еще тысячу пиастров другому лицу, и он поможет Пеппино бежать из тюрьмы.
- И вы уверены в успехе?
- Pardieu [29] - сказал человек в плаще.
- Что вы сказали? - переспросил транстеверинец.
- Я говорю, друг мой, что я один, при помощи моего золота, сделаю
больше, чем вы и все ваши люди, вооруженные кинжалами, пистолетами, ка-
рабинами и мушкетами. Поэтому предоставьте это дело мне.
- Извольте; но если у вас ничего не выйдет, мы всетаки будем нагото-
ве.
- Будьте наготове, если вам так хочется; но можете не сомневаться,
что я добьюсь помилования.
- Не забудьте, что вторник - это послезавтра; вам остается только
один день.
- Так что же? День состоит из двадцати четырех часов, час из шестиде-
сяти минут, минута из шестидесяти секунд; в восемьдесят шесть тысяч че-
тыреста секунд можно многое сделать.
- Если вашей милости все удастся, то как мы об этом узнаем?
- Очень просто. Я занял три крайних окна в кафе Росполи; если я вых-
лопочу помилование, то два боковых окна будут затянуты желтой камкой, а
среднее белой с красным крестом.
- Отлично. А как вы передадите бумагу о помиловании?
- Пришлите ко мне одного из ваших людей в одежде пилигрима. Благодаря
своему наряду он проберется к эшафоту и передаст буллу главе братства,
который и вручит ее палачу. Тем временем дайте знать Пеппино, а то он
еще умрет от страха или сойдет с ума, и выйдет, что мы даром на него
потратились.
- Послушайте, ваша милость, я предан вам всей душой, вы это знаете.
- Надеюсь, что так.
- Так вот, если вы спасете Пеппино, то это будет уже не преданность,
а повиновение.
- Не говори необдуманно, друг мой. Быть может, я тебе когда-нибудь
напомню о твоих словах, потому что и ты можешь мне когда-нибудь понадо-
биться.
- Я явлюсь в нужный час, ваша милость, как вы пришли сюда сегодня;
будь вы хоть на краю света, вам стоит только написать мне: "Сделай
то-то" - и я это сделаю так же верно, как меня зовут...
- Шш! - прошептал человек в плаще. - Я слышу шаги...
- Это путешественники с факелами осматривают Колизей.
- Не нужно, чтобы они видели нас вместе. Все эти чичероне - сыщики,
они могут узнать вас. И, как ни лестна мне ваша дружба, дорогой мой, но
если узнают, что мы с вами так хорошо знакомы, я сильно опасаюсь, как бы
мой престиж не пострадал.
- Итак, если вы добьетесь отсрочки казни...
- Среднее окно будет затянуто белой камкой с красным крестом.
- А если не добьетесь?
- Все три окна будут желтые.
- И тогда...
- Тогда, любезный друг, пускайте в ход ваши кинжалы, я даже сам приду
полюбоваться на вас.
- До свидания, ваша милость. Я рассчитываю на вас, и вы рассчитывайте
на меня.
С этими словами транстеверинец исчез на лестнице, а человек в плаще,
еще ниже надвинув шляпу на лоб, прошел в двух шагах от Франца и спокойно
спустился на арену.
Через секунду из темноты прозвучало имя Франца: его звал Альбер.
Франц повременил с ответом, пока оба незнакомца не отошли подальше,
не желая открывать им, что они беседовали при свидетеле, который, прав-
да, не видел их лиц, но зато не пропустил ни слова.
Десять минут спустя Франц уже сидел в экипаже; по дороге в гостиницу
он, позабыв всякую учтивость, еле слушал ученую диссертацию Альбера, ко-
торый, опираясь на Плиния и Кальпурния, рассуждал о сетках с железными
остриями, препятствовавших диким зверям бросаться на зрителей.
Франц не противоречил приятелю. Ему хотелось поскорее остаться одному
и, ничем не отвлекаясь, поразмыслить о том, что он только что слышал.
Из двух виденных им людей один был ему совершенно незнаком, но с дру-
гим дело обстояло иначе; хотя Франц не рассмотрел его лица, либо оста-
вавшегося в тени, либо закрытого плащом, но звук этого голоса так пора-
зил его в тот раз, когда он внимал ему впервые, что он не мог не узнать
его тотчас же. Особенно в насмешливых интонациях этого голоса было
что-то резкое и металлическое, что заставило содрогнуться Франца в Коли-
зее, как он содрогался в пещере Монте-Кристо.
Франц ни минуты не сомневался, что этот человек не кто иной, как
Синдбад-Мореход.
При любых других обстоятельствах он открыл бы свое присутствие этому
человеку, пробудившему в нем сильнейшее любопытство; но слышанная им бе-
седа была слишком интимного свойства, и он справедливо опасался, что не
доставит своим появлением никакого удовольствия. Поэтому он дал Синдбаду
удалиться, не остановив его, но твердо решил при следующей встрече не
упускать случая.
Франц был так поглощен своими мыслями, что не мог заснуть. Всю ночь
он перебирал в уме разные обстоятельства, касавшиеся хозяина пещеры и
незнакомца в Колизее и доказывавшие, что эти два человека одно и то же
лицо; и чем больше Франц думал, тем больше утверждался в своем мнении.
Он заснул под утро и потому проснулся поздно. Альбер, как истый пари-
жанин, уже успел позаботиться о вечере и послал за ложей в театр Арджен-
тина.
Францу надо было написать письма в Париж, и потому он на весь день
предоставил экипаж Альберу.
В пять часов Альбер вернулся; он развез рекомендательные письма, по-
лучил приглашения на все вечера и осмотрел достопримечательности Рияа.
На все это Альберу хватило одного дня.
Он даже успел узнать, какую дают пьесу и какие актеры играют.
Давали "Паризину"; играли Козелли, Мориани и г-жа Шпех.
Молодым людям повезло; их ждало представление одной из лучших опер
автора "Лючия Ламмермурской" в исполнении трех лучших артистов Италии.
Альбер, имевший свое кресло в Буффе и место в ложе бенуара в Опере,
никак не мог примириться с итальянскими театрами, где не принято сидеть
в оркестре и нет ни балконов, ни открытых лож.
Однако это не мешало ему облачаться в ослепительный наряд всякий раз,
когда он ездил с Францем в театр; но все было тщетно, к стыду одного из
достойнейших представителей парижской светской молодежи, надо сознаться,
что за четыре месяца скитаний по Италии Альбер не завязал ни одной инт-
риги.
Альбер иной раз пробовал шутить на этот счет; но в душе он был чрез-
вычайно раздосадован: как это он, Альбер де Морсер, один из самых блес-
тящих молодых людей, все еще пребывает в ожидании Неудача была тем
чувствительнее, что по скромности, присущей нашим милейшим соотечествен-
никам, Альбер не сомневался, что будет иметь в Италии огромный успех и
по возвращении в Париж пленит весь Гатский бульвар рассказами о своих
победах.
Увы! Он жестоко ошибся: прелестные генуэзские, флорентийские и римс-
кие графини стойко хранили верность если не своим мужьям, то своим лю-
бовникам, и Альбер вынес горькое убеждение, что итальянки - ив этом пре-
имущество их перед француженками - верны своей неверности.
Разумеется, трудно утверждать, что в Италии, как и повсюду нет исклю-
чений.
А между тем Альбер был юноша не только в высшей степени элегантный,
но и весьма остроумный, притом он был виконт; правда, виконт новоиспе-
ченный, но в паши дни, когда не требуется доказывать свою доблесть, не
все ли равно считать свой род с 1399 или с 1815 года? Вдобавок он имел
пятьдесят тысяч ливров годового дохода. Таким образом, он в избытке об-
ладал всем, что нужно, чтобы стать баловнем парижского света И ему было
немного стыдно сознавать, что ни в одном из юродов, где он побывал, на
него не обратили должного внимания.
Впрочем, он рассчитывал вознаградить себя в Риме, - ибо карнавал во
всех странах света, сохранивших этот похвальный обычай, есть пора свобо-
ды, когда люди самых строгих правил разрешают себе безумства А так как
карнавал начинался на следующий день, то Альберу надлежало заранее пока-
зать себя во всем блеске С этой целью Альбер занял одну из самых замет-
ных лож в первом ярусе и оделся с особенной тщательностью Кстати ска-
зать, первый ярус считается столь же аристократическим, как бенуар и
бельэтаж.
Впрочем, эта ложа, в которой свободно могли поместиться двенадцать
человек, стоила друзьям дешевле, чем ложа на четверых в театре Амбигю.
Альбер питал еще другую надежду: если ему удастся завладеть сердцем
прелестной римлянки, то ему, по всей вероятности, будет предложено место
в карете, и, следовательно, он увидит карнавал из аристократического
экипажа или с княжеского балкона.
Благодаря всем этим соображениям Альбер был особенно оживлен в этот
вечер Он сидел спиной к сцене, высовывался до половины из ложи и смотрел
на всех хорошеньких женщин в шестидюймовый бинокль.
Но, как ни усердствовал Альбер, ни одна красавица не наградила его
взглядом хотя бы из любопытства.
Зрители разговаривали о делах, о своих любовных похождениях, о званых
обедах, о завтрашнем карнавале, не обращая внимания ни на певцов, ни на
спектакль, кроме отдельных мест, когда все оборачивались лицом к сцене,
чтобы послушать речитатив Козелли, или похлопать Мориани, или крикнуть
"браво" певице Шпех, после чего снова возвращались к прерванной беседе.
В конце первого акта дверь пустовавшей до тех пор ложи отворилась, и
вошла дама, в которой Франц узнал свою знакомую, он имел честь быть ей
представленным в Париже и думал, что она еще во Франции. Альбер заметил
невольное движение своего приятеля и, обернувшись к нему, спросил:
- Вы знакомы с этой женщиной?
- Да; она вам нравится?
- Она очаровательна, дорогой мой, и к тому же блондинка Какие дивные
волосы! Она француженка?
- Нет, венецианка.
- А как ее зовут?
- Графиня Г.
- Я знаю ее по имени, - сказал Альбер, - говорят, она не только кра-
сива, но и умна. Подумать только, что я мог познакомиться с ней на пос-
леднем балу у госпожи де Вильфор и не сделал этого! Какого же я дурака
свалял!
- Хотите, я исправлю эту ошибку? - спросил Франц.
- Вы с ней так коротки, что можете привести меня к ней в ложу?
- Я имел честь раза три беседовать с ней. Вы знаете, что этого вполне
достаточно, чтобы такой визит не показался наглостью.
В эту минуту графиня заметила Франца и приветливо помахала ему рукой;
он ответил почтительным поклоном.
- Я вижу, вы с ней в наилучших отношениях, - сказал Альбер.
- Вот вы и ошиблись. Французы потому и делают тысячу глупостей за
границей, что все подводят под свою парижскую мерку; когда вы находитесь
в Испании или особенно в Италии, не судите никогда о короткости людей по
свободе обращения. Мы с графиней просто чувствуем влечение друг к другу.
- Влеченье сердца? - спросил, смеясь, Альбер.
- Нет, ума, только и всего, - серьезно ответил Франц.
- И как это обнаружилось?
- Во время прогулки по Колизею, вроде той, которую мы совершили вмес-
те с вами.
- При лунном свете?
- Да.
- Вдвоем?
- Почти.
- И вы говорили о...
- О мертвых.
- Это, разумеется, очень занимательно, - сказал Альбер. - Но если я
буду иметь счастье оказаться кавалером прекрасной графини во время такой
прогулки, то, смею вас уверить, я буду говорить с ней только о живых!
- И, может быть, прогадаете.
- А пока вы меня представите ей, как обещали?
- Как только упадет занавес.
- Когда же этот проклятый первый акт кончится?
- Послушайте финал, он чудесный, и Козелли превосходно поет его.
- Да, но какая фигура!
- Шпех прямо за душу хватает...
- Вы понимаете, после того как слышал Зонтаг и Малибран...
- Разве вы не находите, что у Мориани прекрасная школа?
- Я не люблю, когда брюнеты поют, как блондины.
- Знаете, дорогой мой, - сказал Франц, отворачиваясь от Альбера, ко-
торый не отводил бинокля от ложи графини, - на вас не угодишь.
Наконец, к величайшему удовольствию виконта де Морсер, занавес упал;
Альбер взял шляпу, поправил волосы, галстук и манжеты и объявил Францу,
что ждет его.
Так как на вопросительный взгляд Франца графиня ответила знаком, что
ожидает его, то он не замедлил удовлетворить нетерпеливое желание Альбе-
ра; вместе со своим приятелем, который на ходу расправлял складки на со-
рочке и лацканах фрака, он обогнул амфитеатр и постучал в ложу N 4, за-
нятую графиней.
Тотчас же молодой человек, сидевший возле графини в аванложе, встал
и, по итальянскому обычаю, уступил свое место новому гостю, который, в
свою очередь, должен был уступить его, если бы явился другой посетитель.
Франц отрекомендовал Альбера как одного из самых блестящих по своему
общественному положению и по уму молодых людей, что, впрочем, было впол-
не справедливо, ибо в Париже, в том обществе, где Альбер вращался, он
слыл светским львом. Франц прибавил, что Альбер в отчаянии от того, что
упустил случай быть представленным ей в Париже, умолил его исправить это
упущение и что он просит графиню простить ему его смелость.
В ответ графиня любезно поклонилась Альберу и пожала Францу руку,
Альбер, по ее приглашению, сел на свободное место рядом с ней, а Франц
поместился во втором ряду, позади графини.
Альбер нашел прекрасную тему для беседы: он заговорил о Париже и об-
щих знакомых. Франц понял, что друг его на верном пути и, взяв у него из
рук гигантский бинокль, начал, в свою очередь, изучать зрительный зал.
У барьера одной из лож первого яруса сидела женщина необыкновенной
красоты, одетая в восточный костюм, который она носила с такой непринуж-
денностью, с какой носят только привычную одежду.
Позади нее, в полумраке, виднелся человек, лица которого нельзя было
разглядеть.
Франц прервал разговор Альбера с графиней и спросил у нее, не знает
ли она эту очаровательную албанку, которая достойна привлечь внимание не
только мужчин, но даже женщин.
- Нет, - сказала она, - знаю только, что она в Риме с начала сезона;
на открытии театра я видела ее в этой же ложе, и за весь месяц она не
пропустила ни одного спектакля; иногда ее сопровождает тот человек, ко-
торый сейчас с нею, а иногда только слуга-негр.
- Как она вам нравится, графиня?
- Очень хороша. Медора, должно быть, была похожа на нее.
Франц и графиня обменялись улыбками; потом графиня возобновила разго-
вор с Альбером, а Франц принялся разглядывать в бинокль красавицу албан-
ку.
Начался балет, превосходный итальянский балет, поставленный знамени-
тым Анри, который снискал в Италии огромную славу, погибшую в плавучем
театре; один из тех балетов, в которых все, от первого танцовщика до
последнего статиста, принимают такое деятельное участие, что полтораста
человек делают одновременно один и тот же жест и все вместе поднимают ту
же руку или ту же ногу. Балет назывался "Полиска".
Франц был слишком занят прекрасной незнакомкой, чтобы обращать внима-
ние на балет, пусть даже превосходный. Что касается ее, то она с явным
удовольствием смотрела на сцену, чего нельзя было сказать о ее спутнике,
который за все время, пока длилось это чудо хореографического искусства,
ни разу не пошевелился и, невзирая па адский шум, производимый трубами,
цимбалами и турецкими колокольчиками, казалось, вкушал неземную сладость
безмятежного сна.
Наконец балет кончился, и занавес упал под бешеные рукоплескания вос-
торженного партера.
Благодаря похвальной привычке вставлять в оперу балет, антракты в
Италии очень непродолжительны: певцы успевают отдохнуть и переодеться,
пока танцовщики выделывают свои пируэты и антраша.
Началась увертюра второго акта При первых взмахах смычка сонливый ка-
валер албанки медленно приподнялся и придвинулся к ней, она обернулась,
сказала ему несколько слов и опять облокотилась на барьер ложи.
Лицо ее собеседника по-прежнему оставалось в тени, и Франц не мог
рассмотреть его черт.
Поднялся занавес, внимание Франца невольно обратилось на актеров, и
взгляд его на минуту оторвался от ложи незнакомки и перенесся на сцену.
Второй акт начинается, как известно, дуэтом: Паризина во сне прогова-
ривается Аццо о своей любви к Уго, обманутый муж проходит все степени
ревности и, наконец, убежденный в измене жены, будит ее и объявляет ей о
предстоящей мести.
Это один из самых красивых, самых выразительных и самых драматических
дуэтов, написанных плодовитым пером Доницетти Франц слышал его уже в
третий раз, и хоть он и не был заядлым меломаном, все же дуэт произвел
на него глубокое впечатление. Поэтому он уже намеревался присоединить
свои аплодисменты к тем, которыми разразилась публика, как вдруг его
поднятые руки остановились и готовое сорваться "браво" замерло на губах.
Человек в ложе встал во весь рост, лицо его очутилось в полосе света,
и Франц увидел таинственного обитателя острова Монте-Кристо, чью фигуру