Страница:
дятся только для молодого человека.
- Я вам очень благодарен, - возразил граф, - я приобрел сегодня до-
вольно сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы,
кажется, любитель?
В то время как Дебрэ направлялся к окну, Данглар подошел к жене.
- Понимаете, - сказал он ей шепотом, - мне предложили за эту пару су-
масшедшую цену. Не знаю, кто этот решившийся разориться безумец, который
послал ко мне сегодня своего управляющего, но я нажил на ней шестнадцать
тысяч франков; не сердитесь, я дам вам из них четыре тысячи и две тысячи
Эжени.
Госпожа Данглар кинула на мужа уничтожающий взгляд.
- Господи боже! - воскликнул Дебрэ.
- Что такое? - спросила баронесса.
- Нет, я не ошибаюсь, это ваша пара, ваши лошади запряжены в карету
графа.
- Мои серые в яблоках! - воскликнула г-жа Данглар.
И она подбежала к окну.
- В самом деле это они, - сказала она.
Данглар разинул рот.
- Не может быть! - с деланным изумлением сказал Монте-Кристо.
- Невероятно! - пробормотал банкир.
Баронесса шепнула два слова Дебрэ, и тот подошел к Монте-Кристо.
- Баронесса просит вас сказать, сколько ее муж взял с вас за ее вы-
езд?
- Право, не знаю, - сказал граф, - это мой управляющий сделал мне
сюрприз, и... он, кажется, обошелся мне тысяч в тридцать.
Дебрэ пошел передать этот ответ баронессе.
Данглар был так бледен и расстроен, что граф сделал вид, что жалеет
его.
- Вот видите, - сказал он ему, - до чего женщины неблагодарны: ваша
предупредительность нисколько не тронула баронессу; неблагодарны - не то
слово, следовало бы сказать - безумны. Но что поделаешь! Все, что опас-
но, привлекает; поверьте, любезный барон, проще всего - предоставить им
поступать, как им вздумается; если они разобьют себе голову, им по край-
ней мере придется пенять только на себя.
Данглар ничего не ответил; он предчувствовал, что в недалеком будущем
его ждет жестокая сцена: брови баронессы уже сдвинулись и, подобно челу
Юпитера Громовержца, предвещали грозу. Дебрэ, чувствуя, что она надвига-
ется, сослался на дела и ушел. Монте-Кристо, не желая повредить положе-
нию, которое он рассчитывал занять, решил не оставаться дольше, откла-
нялся г-же Данглар и удалился, предоставив барона гневу его жены.
"Отлично! - думал, уходя, Монте-Кристо. - Произошло именно то, чего я
хотел; теперь в моей власти восстановить семейный мир и овладеть зараз
сердцем мужа и сердцем жены. Какая удача! Однако, - прибавил он про се-
бя, - я не был представлен мадемуазель Эжени Данглар, с которой мне
очень хотелось бы познакомиться. Ничего, - продолжал он со своей обычной
улыбкой, - мы в Париже, и время терпит... Это от нас не уйдет!.."
С этими мыслями граф сел в экипаж и поехал домой.
Два часа спустя г-жа Данглар получила от графа Монте-Кристо очарова-
тельное письмо: он писал, что, не желая начинать свою парижскую жизнь с
того, чтобы огорчать красивую женщину, он умоляет баронессу принять от
него обратно лошадей.
Они были в той же упряжи, в какой она их видела днем, только в каждую
из розеток, надетых им на уши, граф велел вставить по алмазу.
Данглар тоже получил письмо. Граф просил его позволить баронессе ис-
полнить этот каприз миллионера и простить ему восточную манеру, С кото-
рой он возвращает лошадей.
Вечером Монте-Кристо уехал в Отейль в сопровождении Али.
На следующий день, около трех часов дня, вызванный звонком Али вошел
в кабинет графа.
- Али, - сказал ему граф, - ты мне часто говорил, что ловко бросаешь
лассо.
Али кивнул головой и горделиво выпрямился.
- Отлично!.. Так что при помощи лассо ты сумел бы остановить быка?
Али снова кивнул.
- И тигра?
Али кивнул.
- И льва?
Али сделал жест человека, кидающего лассо, и изобразил сдавленное ры-
чание.
- Да, я понимаю, - сказал Монте-Кристо, - ты охотился на львов.
Али гордо кивнул головой.
- А сумеешь ты остановить взбесившихся лошадей?
Али улыбнулся.
- Так слушай, - сказал Монте-Кристо. - Скоро мимо нас промчится эки-
паж с двумя взбесившимися лошадьми, серыми в яблоках, теми самыми, кото-
рые у меня были вчера. Пусть тебя раздавит, но ты должен остановить эки-
паж моих ворот.
Али вышел на улицу и провел у ворот черту поперек мостовой, потом
вернулся в дом и показал черту графу, следившему за ним глазами.
Граф тихонько похлопал его по плечу; этим он обычно выражал Али свою
благодарность. После этого нубиец снова вышел из дому, уселся на угловой
тумбе и закурил трубку, между тем как Монте-Кристо ушел к себе, не забо-
тясь больше ни о чем.
Однако к пяти часам, когда граф поджидал экипаж, в его поведении ста-
ли заметны легкие признаки нетерпения; он ходил взад и вперед по комна-
те, окна которой выходили на улицу, временами прислушиваясь и подходя к
окну, из которого ему был виден Али, выпускавший клубы дыма С размерен-
ностью, указывавшей, что нубиец всецело поглощен этим важным занятием.
Вдруг послышался отдаленный стук колес, он приближался с быстротой
молнии; потом показалась коляска, кучер которой тщетно старался сдержать
взмыленных лошадей, мчавшихся бешеным галопом.
В коляске сидели молодая женщина и ребенок лет семи; они тесно прижа-
лись друг к другу и от безмерного ужаса потеряли даже способность кри-
чать; коляска трещала; наскочи колесо на камень или зацепись за дерево,
она, несомненно, разбилась бы вдребезги. Она неслась посреди мостовой, и
со всех сторон раздавались крики ужаса.
Тогда Али откладывает в сторону свой чубук, вынимает из кармана лас-
со, кидает его и тройным кольцом охватывает передние ноги левой лошади;
она тащит его за собой еще несколько шагов, потом, опутанная лассо, па-
дает, ломает дышло и мешает той лошади, что осталась на ногах, двинуться
дальше. Кучер воспользовался этой задержкой и спрыгнул с козел; но Али
уже зажал своими железными пальцами ноздри второй лошади, и она, заржав
от боли, судорожно дергаясь, повалилась рядом с левой.
На все это потребовалось не больше времени, чем требуется пуле, чтобы
попасть в цель.
Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы из дома, перед кото-
рым все это произошло, успел выскочить мужчина в сопровождении нес-
кольких слуг. Едва кучер распахнул дверцу, как он вынес из коляски даму,
которая одной рукой еще цеплялась за подушку, а другой прижимала к груди
потерявшего сознание сына. Монте-Кристо понес обоих в гостиную и положил
на диван.
- Вам больше нечего бояться, сударыня, - сказал он, - вы спасены.
Женщина пришла в себя и вместо ответа указала ему глазами на сына;
взгляд ее умолял красноречивее всяких слов.
В самом деле, ребенок все еще был в обмороке.
- Понимаю, сударыня, - сказал граф, осматривая ребенка, - но не бес-
покойтесь, с ним ничего не случилось, это просто от страха.
- Ради бога, - воскликнула мать, - может быть, вы только успокаиваете
меня? Смотрите, как он бледен! Мальчик мой!! Эдуард! Откликнись! Скорее
пошлите за доктором. Я все отдам, чтобы спасти моего сына!
Монте-Кристо сделал рукою знак, пытаясь ее успокоить, затем открыл
какой-то ящичек, достал инкрустированный золотом флакон из богемского
хрусталя, наполненный красной, как кровь, жидкостью, и дал упасть одной
капле на губы ребенка.
Мальчик, все еще бледный, тотчас же открыл глаза.
Видя это, мать чуть не обезумела от радости.
- Да где же я? - воскликнула она. - И кому я обязана этим счастьем
после такого ужаса?
- Вы находитесь в доме человека, который счастлив, что мог избавить
вас от горя, - ответил Монте-Кристо.
- О, проклятое любопытство! - сказала дама. - Весь Париж говорил о
великолепных лошадях госпожи Данглар, и я была так безумна, что захотела
покататься на них.
- Как? - воскликнул граф с виртуозно разыгранным изумлением. - Разве
это лошади баронессы?
- Да, сударь; вы знакомы с ней?
- С госпожой Данглар?.. Я имею честь быть с ней знакомым, и я вдвойне
рад, что вы избежали опасности, которой вы подвергались из-за этих лоша-
дей, потому что вы могли бы винить в несчастье меня; этих лошадей я вче-
ра купил у барона, но баронесса была так огорчена, что я вчера же отос-
лал их обратно, прося принять их от меня.
- Так, значит, вы граф Монте-Кристо, о котором так много говорила Эр-
мина?
- Да, сударыня, - ответил граф.
- А меня зовут Элоиза де Вильфор.
Граф поклонился с видом человека, которому называют совершенно незна-
комое имя.
- Как благодарен вам будет господин де Вильфор! - продолжала Элоиза.
- Ведь вы спасли нам обоим жизнь; вы вернули ему жену и сына. Если бы не
ваш храбрый слуга, мы бы оба погибли.
- Сударыня, мне страшно подумать, какой опасности вы подвергались.
- Но, я надеюсь, вы разрешите мне вознаградить достойным образом са-
моотверженность этого человека?
- Нет, прошу вас, - отвечал Монте-Кристо, - не портите мне Али ни
похвалами, ни наградами; я не хочу приучать его к этому. Али мой раб;
спасая вам жизнь, он тем самым служит мне, а служить мне - его долг.
- Но он рисковал жизнью! - возразила г-жа де Вильфор, подавленная по-
велительным тоном.
- Эту жизнь я ему спас, - отвечал Монте-Кристо, - следовательно, она
принадлежит мне.
Госпожа де Вильфор замолчала; быть может, она задумалась о том, поче-
му этот человек с первого же взгляда производил такое сильное впечатле-
ние на окружающих.
Тем временем граф рассматривал ребенка, которого мать покрывала поце-
луями. Он был маленький и хрупкий, с белой кожей, какая бывает у рыжево-
лосых детей; а между тем его выпуклый лоб закрывали густые черные воло-
сы, не поддающиеся завивке, и, обрамляя его лицо, спускались до плеч,
оттеняя живость взгляда, в котором светились затаенная озороватость и
капризность; у него был большой рот с тонкими губами, которые только
слегка порозовели. Этому восьмилетнему ребенку можно было по выражению
его лица дать по крайней мере двенадцать лет. Едва придя в себя, он рез-
ким движением вырвался из объятий матери и побежал открыть ящичек, из
которого граф достал эликсир; затем, ни у кого не спросясь, как ребенок,
привыкший исполнять все свои прихоти, он начал откупоривать флаконы.
- Не трогай этого, дружок, - поспешно сказал граф, - некоторые из
этих жидкостей опасно но только пить, но даже и нюхать.
Госпожа де Вильфор побледнела и отвела руку сына, притянув его к се-
бе; но, успокоившись, она все же кинула на ящичек быстрый, но вырази-
тельный взгляд, на лету перехваченный графом.
В эту минуту вошел Али.
Госпожа де Вильфор ласково взглянула на него и еще крепче прижала к
себе ребенка.
- Эдуард, - сказала она, - посмотри на этого достойного слугу; он
очень храбрый, он рисковал своей жизнью, чтобы остановить наших взбесив-
шихся лошадей и готовую разбиться коляску. Поблагодари его: если бы не
он, нас обоих, вероятно, сейчас уже не было бы в живых.
Мальчик надул губы и презрительно отвернулся.
- Какой урод! - сказал он.
Граф улыбнулся, как будто ребенок поступил именно так, как он того
ожидал; г-жа де Вильфор пожурила сына, но так мягко, что это вряд ли
пришлось бы по вкусу Жан-Жаку Руссо, если бы маленького Эдуарда звали
Эмилем.
- Видишь, - сказал граф по-арабски Али, - эта дама просит сына побла-
годарить тебя за то, что ты спас им жизнь, а ребенок говорит, что ты
слишком уродлив.
Али повернул свое умное лицо и посмотрел на ребенка, не меняя выраже-
ния; но по дрожанию его ноздрей МонтеКристо понял, что араб обижен до
глубины души.
- Граф, - сказала г-жа де Вильфор, вставая и собираясь идти, - вы
всегда живете в этом доме?
- Нет, сударыня, - отвечал граф, - сюда я наезжаю только по временам;
я живу на Елисейских Полях, номер тридцать. Но я вижу, что вы совершенно
оправились и собираетесь идти. Я уже распорядился, чтобы этих самых ло-
шадей запрягли в мою карету, и Али, этот урод, - сказал он, улыбаясь
мальчику, - отвезет вас домой, а ваш кучер останется здесь, чтобы прис-
мотреть за починкой коляски. Как только это будет сделано, одна из моих
запряжек доставит ее прямо к госпоже Данглар.
- Но я ни за что не решусь ехать на этих лошадях, - сказала г-жа де
Вильфор.
- Вы увидите, - отвечал Монте-Кристо, - что в руках Али они станут
кроткими, как овечки.
Между тем Али подошел к лошадям, которых с большим трудом подняли на
ноги. В руках он держал маленькую губку, пропитанную ароматическим уксу-
сом; он потер ею ноздри и виски покрытых пеной и потом лошадей; они тот-
час же стали громко фыркать и несколько секунд дрожали всем телом.
Потом, на глазах у собравшейся перед домом густой толпы, привлеченной
зрелищем разбитой коляски и слухами о случившемся, Али велел впрячь ло-
шадей в карету графа, взял в руки вожжи и взобрался на козлы. К великому
изумлению всех, кто видел, как эти лошади только что неслись вихрем, ему
пришлось усиленно стегать их кнутом, чтобы заставить тронуться с места,
и то от этих хваленых серых, совершенно остолбеневших, окаменевших, по-
мертвелых лошадей, ему удалось добиться только самой неуверенной и вялой
рыси; г-же де Вильфор потребовалось около двух часов, чтобы добраться до
предместья Сент-Оноре, где она жила.
Как только она вернулась домой и первое волнение в семье утихло, она
написала г-же Данглар следующее письмо:
"Дорогая Эрмина!
Меня и моего сына только что чудесным образом спас от смерти тот са-
мый граф Монте-Кристо, о котором мы Столько говорили вчера вечером и ко-
торого я никак не ожидала встретить сегодня. Вчера вы говорили мне о нем
с восхищением, над которым я смеялась со всем доступным мне остроумием,
но сегодня я нахожу, что ваше восхищение еще слишком мало для оценки че-
ловека, внушившего его вам. В Ранелаге ваши лошади понесли, и мы, несом-
ненно, разбились бы насмерть о первое встречное дерево или первую тумбу
в деревне, если бы вдруг какойто араб, негр, нубиец - словом, какой-то
чернокожий, слуга графа, кажется, по его приказу, не остановил мчавшихся
лошадей, рискуя собственной жизнью; и поистине чудо, что он уцелел. Тут
подоспел граф, отнес нас к себе и вернул моего Эдуарда к жизни. Домой
нас доставили в собственной карете графа; вашу коляску вернут вам завт-
ра. Ваши лошади очень ослабели после этого несчастного случая, они точно
одурели; можно подумать, будто они не могут себе простить, что дали че-
ловеку усмирить их. Граф поручил мне передать вам, что если они проведут
спокойно два дня в конюшне, питаясь только ячменем, то они снова будут в
таком же цветущем, то есть устрашающем состоянии, как вчера.
До свидания! Я не благодарю вас за прогулку; но всетаки с моей сторо-
ны было бы неблагодарностью сердиться на вас за капризы вашей пары, по-
тому что такому капризу я обязана знакомством с графом Монте-Кристо, а
этот знатный иностранец представляется мне, даже если забыть о его мил-
лионах, столь любопытной загадкой, что я постараюсь разгадать ее, даже
если бы мне для этого пришлось снова прокатиться по Булонскому лесу на
ваших лошадях.
Эдуард перенес все случившееся с поразительным мужеством. Он, правда,
потерял сознание, но до этого ни разу не вскрикнул, а после не пролил ни
слезинки. Вы мне снова скажете, что меня ослепляет материнская любовь,
но в этом хрупком и нежном теле живет железный дух.
Валентина шлет сердечный привет вашей милой Эжени, а я от всего серд-
ца целую вас.
Элоиза де Вильфор.
Р.S. Дайте мне возможность каким-нибудь образом встретиться у вас с
этим графом Монте-Кристо, я непременно хочу его снова увидеть. Между
прочим, мне удалось убедить г-на де Вильфор отдать ему визит; я надеюсь,
что он сделает это".
Вечером отейльское происшествие было у всех на устах; Альбер расска-
зывал о нем своей матери, Шато-Рено - в Жокей-клубе, Дебрэ - в салоне
министра; даже Бошан оказал графу внимание, посвятив ему в своей газете
двадцать строчек в отделе происшествий, что сделало благородного чужест-
ранца героем в глазах всех женщин высшего света. Очень многие оставляли
свои карточки у г-жи де Вильфор, чтобы иметь возможность при случае пов-
торить свой визит и услышать из ее уст подлинный рассказ об этом необы-
чайном событии.
Что касается г-на де Вильфор, то, как писала Элоиза, он надел черный
фрак, белые перчатки, нарядил лакеев в самые лучшие ливреи и, сев в свой
парадный экипаж, в тот же вечер отправился в дом N 30 на Елисейских По-
лях.
Если бы граф Монте-Кристо дольше вращался в парижском свете, он по
достоинству оценил бы поступок г-на де Вильфор. Хорошо принятый при дво-
ре - безразлично, был ли на троне король из старшей линии или из млад-
шей, был ли первый министр доктринером, либералом или консерватором, -
почитаемый всеми за человека искусного, как то обычно бывает с людьми,
никогда не терпевшими политических неудач, ненавидимый многими, но горя-
чо защищаемый некоторыми, хоть и не любимый никем, - Вильфор занимал вы-
сокое положение в судебном ведомстве и держался на этой высоте, как ка-
кой-нибудь Арлэ или Моле [40]. Его салон, хоть и оживленный присутствием
молодой жены и восемнадцатилетней дочери от первого брака, был одним из
тех строгих парижских салонов, где царят культ традиций и религия этике-
та. Холодная учтивость, абсолютная верность принципам правительства,
глубокое презрение к теориям и теоретикам, глубокая ненависть ко всяким
философствованиям - вот что составляло видимую сущность частной и об-
щественной жизни г-на де Вильфор. Вильфор был не только судебным деяте-
лем, но почти дипломатом. Его отношения к прежнему двору, о которых он
всегда упоминал почтительно и с достоинством, заставляли и нынешний от-
носиться к нему с уважением, и он столько знал, что с ним не только
всегда считались, но даже иногда прибегали к его советам. Может быть,
все было бы иначе, если бы нашлась возможность избавиться от Вильфора;
но он, подобно непокорным своему сюзерену феодальным властителям, запер-
ся в неприступной крепости. Этой крепостью было его положение королевс-
кого прокурора, преимуществами которого он отлично умел пользоваться и с
которым он расстался бы лишь для депутатского кресла, что позволило бы
ему сменить нейтралитет на оппозицию.
Обычно Вильфор мало кому делал или отдавал визиты. Это делала за него
его жена; в свете уже привыкли к этому и приписывали многочисленным и
важным занятиям судьи то, что в действительности делалось из расчетливою
высокомерия, из подчеркнутого аристократизма, применительно к аксиоме:
"Показывай, что уважаешь себя, - и тебя будут уважать"; эта аксиома куда
более полезна в нашем мире, чем греческое: "Познай самого себя", ныне
замененное гораздо менее трудным и более выгодным искусством познавать
других. Для своих друзей Вильфор был могущественным покровителем; для
недругов - тайным, но непримиримым противником; для равнодушных - скорее
изваянием, изображающим закон, чем живым человеком; высокомерный вид,
бесстрастное лицо, бесцветный, тусклый или дерзко пронизывающий и испы-
тующий взор - таков был этот человек, чей пьедестал сначала соорудили, а
затем укрепили четыре удачно нагроможденных друг на друга революции.
Вильфор пользовался репутацией наименее любопытного и наименее ба-
нального человека во Франции; он ежегодно давал бал, где появлялся
только на четверть часа, то есть на сорок пять минут меньше, чем король
на придворных балах; его никогда не видели ни в театрах, ни в концертах
- словом, ни в одном общественном месте; изредка он играл партию в вист,
и в этом случае ему старались подобрать достойных партнеров: какого-ни-
будь посланника, архиепископа, князя, какого-нибудь президента или, на-
конец, вдовствующую герцогиню.
Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графа
Монте-Кристо.
Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минуту, когда граф, накло-
нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга в
Китай.
Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размеренным
шагом, каким входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее,
продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе
как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из-
менила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного
- желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золо-
той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; за
исключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурный
цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав-
шая нанесенный кистью кровяной мазок.
Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв-
ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо-
верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесами
светской жизни, был более склонен смотреть па благородного чужестранца,
- так уже прозвали МонтеКристо, - как на авантюриста, избравшего новую
арену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князя
папского престола или султана из "Тысячи и одной ночи".
- Милостивый государь, - сказал Вильфор тем визгливым голосом, к ко-
торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которого
они не могут или не хотят отрешиться и в разговорной речи, - милостивый
государь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моему
сыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол-
нить. Позвольте выразить вам мою признательность.
И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо-
комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с той
окоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать,
что живая статуя закона.
- Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф,
- я счастлив, что мог сохранить матери ее ребенка, потому что материнс-
кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшее
на мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ-
ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется,
очень дорожу, так как знаю, что господин де Вильфор редко кого ею доста-
ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла-
зах, чем внутреннее удовлетворение.
Вильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, как
воин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя-
вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислял
графа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату,
ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб-
ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда он
вошел, и заметил:
- Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно для
вас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе-
но в этом атласе.
- Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве в
целом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо-
логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе-
рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиома
требует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестного
известное... Но садитесь же, прошу вас.
И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото-
рое тот был вынужден собственноручно придвинуть к столу, а сам просто
опустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; таким
образом, храф теперь сидел вполоборота к своему гостю, спиною к окну и
опираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговор
принимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась у
Морсера и у Данглара; разница была лишь в обстановке.
- Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которой
он собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. -
Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се-
бе менее унылое занятие.
- Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу-
чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется,
изволили сказать, что мне нечего делать? А скажите, кстати, вы-то сами,
по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считаете ли вы, что то, что
вы делаете, достойно называться делом?
Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде странного
противника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, -
вернее, он слышал его в первый раз.
Королевский прокурор решил ответить.
- Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, что
часть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можете
знать, насколько человеческое правосудие, стремительное в варварских
странах, действует у нас осторожно и методически.
- Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото-
му что в каждой стране я больше всего интересовался именно правосудием и
сравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право-
судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез-
дия, по-моему, всего угоднее богу.
- Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - он
бы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашим
судьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать.
К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведь
знаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; а
простое всегда совершенно.
- Но пока, - сказал прокурор, - существуют наши законы с их противо-
речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права,
из франкских традиций; и вы должны согласиться, что знание всех этих за-
конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб-
рести это знание, и немалые умственные способности, чтобы, изучив эту
науку, не забыть ее.
- Я того же мнения, но все, что вы знаете о французских законах, я
знаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин-
- Я вам очень благодарен, - возразил граф, - я приобрел сегодня до-
вольно сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы,
кажется, любитель?
В то время как Дебрэ направлялся к окну, Данглар подошел к жене.
- Понимаете, - сказал он ей шепотом, - мне предложили за эту пару су-
масшедшую цену. Не знаю, кто этот решившийся разориться безумец, который
послал ко мне сегодня своего управляющего, но я нажил на ней шестнадцать
тысяч франков; не сердитесь, я дам вам из них четыре тысячи и две тысячи
Эжени.
Госпожа Данглар кинула на мужа уничтожающий взгляд.
- Господи боже! - воскликнул Дебрэ.
- Что такое? - спросила баронесса.
- Нет, я не ошибаюсь, это ваша пара, ваши лошади запряжены в карету
графа.
- Мои серые в яблоках! - воскликнула г-жа Данглар.
И она подбежала к окну.
- В самом деле это они, - сказала она.
Данглар разинул рот.
- Не может быть! - с деланным изумлением сказал Монте-Кристо.
- Невероятно! - пробормотал банкир.
Баронесса шепнула два слова Дебрэ, и тот подошел к Монте-Кристо.
- Баронесса просит вас сказать, сколько ее муж взял с вас за ее вы-
езд?
- Право, не знаю, - сказал граф, - это мой управляющий сделал мне
сюрприз, и... он, кажется, обошелся мне тысяч в тридцать.
Дебрэ пошел передать этот ответ баронессе.
Данглар был так бледен и расстроен, что граф сделал вид, что жалеет
его.
- Вот видите, - сказал он ему, - до чего женщины неблагодарны: ваша
предупредительность нисколько не тронула баронессу; неблагодарны - не то
слово, следовало бы сказать - безумны. Но что поделаешь! Все, что опас-
но, привлекает; поверьте, любезный барон, проще всего - предоставить им
поступать, как им вздумается; если они разобьют себе голову, им по край-
ней мере придется пенять только на себя.
Данглар ничего не ответил; он предчувствовал, что в недалеком будущем
его ждет жестокая сцена: брови баронессы уже сдвинулись и, подобно челу
Юпитера Громовержца, предвещали грозу. Дебрэ, чувствуя, что она надвига-
ется, сослался на дела и ушел. Монте-Кристо, не желая повредить положе-
нию, которое он рассчитывал занять, решил не оставаться дольше, откла-
нялся г-же Данглар и удалился, предоставив барона гневу его жены.
"Отлично! - думал, уходя, Монте-Кристо. - Произошло именно то, чего я
хотел; теперь в моей власти восстановить семейный мир и овладеть зараз
сердцем мужа и сердцем жены. Какая удача! Однако, - прибавил он про се-
бя, - я не был представлен мадемуазель Эжени Данглар, с которой мне
очень хотелось бы познакомиться. Ничего, - продолжал он со своей обычной
улыбкой, - мы в Париже, и время терпит... Это от нас не уйдет!.."
С этими мыслями граф сел в экипаж и поехал домой.
Два часа спустя г-жа Данглар получила от графа Монте-Кристо очарова-
тельное письмо: он писал, что, не желая начинать свою парижскую жизнь с
того, чтобы огорчать красивую женщину, он умоляет баронессу принять от
него обратно лошадей.
Они были в той же упряжи, в какой она их видела днем, только в каждую
из розеток, надетых им на уши, граф велел вставить по алмазу.
Данглар тоже получил письмо. Граф просил его позволить баронессе ис-
полнить этот каприз миллионера и простить ему восточную манеру, С кото-
рой он возвращает лошадей.
Вечером Монте-Кристо уехал в Отейль в сопровождении Али.
На следующий день, около трех часов дня, вызванный звонком Али вошел
в кабинет графа.
- Али, - сказал ему граф, - ты мне часто говорил, что ловко бросаешь
лассо.
Али кивнул головой и горделиво выпрямился.
- Отлично!.. Так что при помощи лассо ты сумел бы остановить быка?
Али снова кивнул.
- И тигра?
Али кивнул.
- И льва?
Али сделал жест человека, кидающего лассо, и изобразил сдавленное ры-
чание.
- Да, я понимаю, - сказал Монте-Кристо, - ты охотился на львов.
Али гордо кивнул головой.
- А сумеешь ты остановить взбесившихся лошадей?
Али улыбнулся.
- Так слушай, - сказал Монте-Кристо. - Скоро мимо нас промчится эки-
паж с двумя взбесившимися лошадьми, серыми в яблоках, теми самыми, кото-
рые у меня были вчера. Пусть тебя раздавит, но ты должен остановить эки-
паж моих ворот.
Али вышел на улицу и провел у ворот черту поперек мостовой, потом
вернулся в дом и показал черту графу, следившему за ним глазами.
Граф тихонько похлопал его по плечу; этим он обычно выражал Али свою
благодарность. После этого нубиец снова вышел из дому, уселся на угловой
тумбе и закурил трубку, между тем как Монте-Кристо ушел к себе, не забо-
тясь больше ни о чем.
Однако к пяти часам, когда граф поджидал экипаж, в его поведении ста-
ли заметны легкие признаки нетерпения; он ходил взад и вперед по комна-
те, окна которой выходили на улицу, временами прислушиваясь и подходя к
окну, из которого ему был виден Али, выпускавший клубы дыма С размерен-
ностью, указывавшей, что нубиец всецело поглощен этим важным занятием.
Вдруг послышался отдаленный стук колес, он приближался с быстротой
молнии; потом показалась коляска, кучер которой тщетно старался сдержать
взмыленных лошадей, мчавшихся бешеным галопом.
В коляске сидели молодая женщина и ребенок лет семи; они тесно прижа-
лись друг к другу и от безмерного ужаса потеряли даже способность кри-
чать; коляска трещала; наскочи колесо на камень или зацепись за дерево,
она, несомненно, разбилась бы вдребезги. Она неслась посреди мостовой, и
со всех сторон раздавались крики ужаса.
Тогда Али откладывает в сторону свой чубук, вынимает из кармана лас-
со, кидает его и тройным кольцом охватывает передние ноги левой лошади;
она тащит его за собой еще несколько шагов, потом, опутанная лассо, па-
дает, ломает дышло и мешает той лошади, что осталась на ногах, двинуться
дальше. Кучер воспользовался этой задержкой и спрыгнул с козел; но Али
уже зажал своими железными пальцами ноздри второй лошади, и она, заржав
от боли, судорожно дергаясь, повалилась рядом с левой.
На все это потребовалось не больше времени, чем требуется пуле, чтобы
попасть в цель.
Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы из дома, перед кото-
рым все это произошло, успел выскочить мужчина в сопровождении нес-
кольких слуг. Едва кучер распахнул дверцу, как он вынес из коляски даму,
которая одной рукой еще цеплялась за подушку, а другой прижимала к груди
потерявшего сознание сына. Монте-Кристо понес обоих в гостиную и положил
на диван.
- Вам больше нечего бояться, сударыня, - сказал он, - вы спасены.
Женщина пришла в себя и вместо ответа указала ему глазами на сына;
взгляд ее умолял красноречивее всяких слов.
В самом деле, ребенок все еще был в обмороке.
- Понимаю, сударыня, - сказал граф, осматривая ребенка, - но не бес-
покойтесь, с ним ничего не случилось, это просто от страха.
- Ради бога, - воскликнула мать, - может быть, вы только успокаиваете
меня? Смотрите, как он бледен! Мальчик мой!! Эдуард! Откликнись! Скорее
пошлите за доктором. Я все отдам, чтобы спасти моего сына!
Монте-Кристо сделал рукою знак, пытаясь ее успокоить, затем открыл
какой-то ящичек, достал инкрустированный золотом флакон из богемского
хрусталя, наполненный красной, как кровь, жидкостью, и дал упасть одной
капле на губы ребенка.
Мальчик, все еще бледный, тотчас же открыл глаза.
Видя это, мать чуть не обезумела от радости.
- Да где же я? - воскликнула она. - И кому я обязана этим счастьем
после такого ужаса?
- Вы находитесь в доме человека, который счастлив, что мог избавить
вас от горя, - ответил Монте-Кристо.
- О, проклятое любопытство! - сказала дама. - Весь Париж говорил о
великолепных лошадях госпожи Данглар, и я была так безумна, что захотела
покататься на них.
- Как? - воскликнул граф с виртуозно разыгранным изумлением. - Разве
это лошади баронессы?
- Да, сударь; вы знакомы с ней?
- С госпожой Данглар?.. Я имею честь быть с ней знакомым, и я вдвойне
рад, что вы избежали опасности, которой вы подвергались из-за этих лоша-
дей, потому что вы могли бы винить в несчастье меня; этих лошадей я вче-
ра купил у барона, но баронесса была так огорчена, что я вчера же отос-
лал их обратно, прося принять их от меня.
- Так, значит, вы граф Монте-Кристо, о котором так много говорила Эр-
мина?
- Да, сударыня, - ответил граф.
- А меня зовут Элоиза де Вильфор.
Граф поклонился с видом человека, которому называют совершенно незна-
комое имя.
- Как благодарен вам будет господин де Вильфор! - продолжала Элоиза.
- Ведь вы спасли нам обоим жизнь; вы вернули ему жену и сына. Если бы не
ваш храбрый слуга, мы бы оба погибли.
- Сударыня, мне страшно подумать, какой опасности вы подвергались.
- Но, я надеюсь, вы разрешите мне вознаградить достойным образом са-
моотверженность этого человека?
- Нет, прошу вас, - отвечал Монте-Кристо, - не портите мне Али ни
похвалами, ни наградами; я не хочу приучать его к этому. Али мой раб;
спасая вам жизнь, он тем самым служит мне, а служить мне - его долг.
- Но он рисковал жизнью! - возразила г-жа де Вильфор, подавленная по-
велительным тоном.
- Эту жизнь я ему спас, - отвечал Монте-Кристо, - следовательно, она
принадлежит мне.
Госпожа де Вильфор замолчала; быть может, она задумалась о том, поче-
му этот человек с первого же взгляда производил такое сильное впечатле-
ние на окружающих.
Тем временем граф рассматривал ребенка, которого мать покрывала поце-
луями. Он был маленький и хрупкий, с белой кожей, какая бывает у рыжево-
лосых детей; а между тем его выпуклый лоб закрывали густые черные воло-
сы, не поддающиеся завивке, и, обрамляя его лицо, спускались до плеч,
оттеняя живость взгляда, в котором светились затаенная озороватость и
капризность; у него был большой рот с тонкими губами, которые только
слегка порозовели. Этому восьмилетнему ребенку можно было по выражению
его лица дать по крайней мере двенадцать лет. Едва придя в себя, он рез-
ким движением вырвался из объятий матери и побежал открыть ящичек, из
которого граф достал эликсир; затем, ни у кого не спросясь, как ребенок,
привыкший исполнять все свои прихоти, он начал откупоривать флаконы.
- Не трогай этого, дружок, - поспешно сказал граф, - некоторые из
этих жидкостей опасно но только пить, но даже и нюхать.
Госпожа де Вильфор побледнела и отвела руку сына, притянув его к се-
бе; но, успокоившись, она все же кинула на ящичек быстрый, но вырази-
тельный взгляд, на лету перехваченный графом.
В эту минуту вошел Али.
Госпожа де Вильфор ласково взглянула на него и еще крепче прижала к
себе ребенка.
- Эдуард, - сказала она, - посмотри на этого достойного слугу; он
очень храбрый, он рисковал своей жизнью, чтобы остановить наших взбесив-
шихся лошадей и готовую разбиться коляску. Поблагодари его: если бы не
он, нас обоих, вероятно, сейчас уже не было бы в живых.
Мальчик надул губы и презрительно отвернулся.
- Какой урод! - сказал он.
Граф улыбнулся, как будто ребенок поступил именно так, как он того
ожидал; г-жа де Вильфор пожурила сына, но так мягко, что это вряд ли
пришлось бы по вкусу Жан-Жаку Руссо, если бы маленького Эдуарда звали
Эмилем.
- Видишь, - сказал граф по-арабски Али, - эта дама просит сына побла-
годарить тебя за то, что ты спас им жизнь, а ребенок говорит, что ты
слишком уродлив.
Али повернул свое умное лицо и посмотрел на ребенка, не меняя выраже-
ния; но по дрожанию его ноздрей МонтеКристо понял, что араб обижен до
глубины души.
- Граф, - сказала г-жа де Вильфор, вставая и собираясь идти, - вы
всегда живете в этом доме?
- Нет, сударыня, - отвечал граф, - сюда я наезжаю только по временам;
я живу на Елисейских Полях, номер тридцать. Но я вижу, что вы совершенно
оправились и собираетесь идти. Я уже распорядился, чтобы этих самых ло-
шадей запрягли в мою карету, и Али, этот урод, - сказал он, улыбаясь
мальчику, - отвезет вас домой, а ваш кучер останется здесь, чтобы прис-
мотреть за починкой коляски. Как только это будет сделано, одна из моих
запряжек доставит ее прямо к госпоже Данглар.
- Но я ни за что не решусь ехать на этих лошадях, - сказала г-жа де
Вильфор.
- Вы увидите, - отвечал Монте-Кристо, - что в руках Али они станут
кроткими, как овечки.
Между тем Али подошел к лошадям, которых с большим трудом подняли на
ноги. В руках он держал маленькую губку, пропитанную ароматическим уксу-
сом; он потер ею ноздри и виски покрытых пеной и потом лошадей; они тот-
час же стали громко фыркать и несколько секунд дрожали всем телом.
Потом, на глазах у собравшейся перед домом густой толпы, привлеченной
зрелищем разбитой коляски и слухами о случившемся, Али велел впрячь ло-
шадей в карету графа, взял в руки вожжи и взобрался на козлы. К великому
изумлению всех, кто видел, как эти лошади только что неслись вихрем, ему
пришлось усиленно стегать их кнутом, чтобы заставить тронуться с места,
и то от этих хваленых серых, совершенно остолбеневших, окаменевших, по-
мертвелых лошадей, ему удалось добиться только самой неуверенной и вялой
рыси; г-же де Вильфор потребовалось около двух часов, чтобы добраться до
предместья Сент-Оноре, где она жила.
Как только она вернулась домой и первое волнение в семье утихло, она
написала г-же Данглар следующее письмо:
"Дорогая Эрмина!
Меня и моего сына только что чудесным образом спас от смерти тот са-
мый граф Монте-Кристо, о котором мы Столько говорили вчера вечером и ко-
торого я никак не ожидала встретить сегодня. Вчера вы говорили мне о нем
с восхищением, над которым я смеялась со всем доступным мне остроумием,
но сегодня я нахожу, что ваше восхищение еще слишком мало для оценки че-
ловека, внушившего его вам. В Ранелаге ваши лошади понесли, и мы, несом-
ненно, разбились бы насмерть о первое встречное дерево или первую тумбу
в деревне, если бы вдруг какойто араб, негр, нубиец - словом, какой-то
чернокожий, слуга графа, кажется, по его приказу, не остановил мчавшихся
лошадей, рискуя собственной жизнью; и поистине чудо, что он уцелел. Тут
подоспел граф, отнес нас к себе и вернул моего Эдуарда к жизни. Домой
нас доставили в собственной карете графа; вашу коляску вернут вам завт-
ра. Ваши лошади очень ослабели после этого несчастного случая, они точно
одурели; можно подумать, будто они не могут себе простить, что дали че-
ловеку усмирить их. Граф поручил мне передать вам, что если они проведут
спокойно два дня в конюшне, питаясь только ячменем, то они снова будут в
таком же цветущем, то есть устрашающем состоянии, как вчера.
До свидания! Я не благодарю вас за прогулку; но всетаки с моей сторо-
ны было бы неблагодарностью сердиться на вас за капризы вашей пары, по-
тому что такому капризу я обязана знакомством с графом Монте-Кристо, а
этот знатный иностранец представляется мне, даже если забыть о его мил-
лионах, столь любопытной загадкой, что я постараюсь разгадать ее, даже
если бы мне для этого пришлось снова прокатиться по Булонскому лесу на
ваших лошадях.
Эдуард перенес все случившееся с поразительным мужеством. Он, правда,
потерял сознание, но до этого ни разу не вскрикнул, а после не пролил ни
слезинки. Вы мне снова скажете, что меня ослепляет материнская любовь,
но в этом хрупком и нежном теле живет железный дух.
Валентина шлет сердечный привет вашей милой Эжени, а я от всего серд-
ца целую вас.
Элоиза де Вильфор.
Р.S. Дайте мне возможность каким-нибудь образом встретиться у вас с
этим графом Монте-Кристо, я непременно хочу его снова увидеть. Между
прочим, мне удалось убедить г-на де Вильфор отдать ему визит; я надеюсь,
что он сделает это".
Вечером отейльское происшествие было у всех на устах; Альбер расска-
зывал о нем своей матери, Шато-Рено - в Жокей-клубе, Дебрэ - в салоне
министра; даже Бошан оказал графу внимание, посвятив ему в своей газете
двадцать строчек в отделе происшествий, что сделало благородного чужест-
ранца героем в глазах всех женщин высшего света. Очень многие оставляли
свои карточки у г-жи де Вильфор, чтобы иметь возможность при случае пов-
торить свой визит и услышать из ее уст подлинный рассказ об этом необы-
чайном событии.
Что касается г-на де Вильфор, то, как писала Элоиза, он надел черный
фрак, белые перчатки, нарядил лакеев в самые лучшие ливреи и, сев в свой
парадный экипаж, в тот же вечер отправился в дом N 30 на Елисейских По-
лях.
Если бы граф Монте-Кристо дольше вращался в парижском свете, он по
достоинству оценил бы поступок г-на де Вильфор. Хорошо принятый при дво-
ре - безразлично, был ли на троне король из старшей линии или из млад-
шей, был ли первый министр доктринером, либералом или консерватором, -
почитаемый всеми за человека искусного, как то обычно бывает с людьми,
никогда не терпевшими политических неудач, ненавидимый многими, но горя-
чо защищаемый некоторыми, хоть и не любимый никем, - Вильфор занимал вы-
сокое положение в судебном ведомстве и держался на этой высоте, как ка-
кой-нибудь Арлэ или Моле [40]. Его салон, хоть и оживленный присутствием
молодой жены и восемнадцатилетней дочери от первого брака, был одним из
тех строгих парижских салонов, где царят культ традиций и религия этике-
та. Холодная учтивость, абсолютная верность принципам правительства,
глубокое презрение к теориям и теоретикам, глубокая ненависть ко всяким
философствованиям - вот что составляло видимую сущность частной и об-
щественной жизни г-на де Вильфор. Вильфор был не только судебным деяте-
лем, но почти дипломатом. Его отношения к прежнему двору, о которых он
всегда упоминал почтительно и с достоинством, заставляли и нынешний от-
носиться к нему с уважением, и он столько знал, что с ним не только
всегда считались, но даже иногда прибегали к его советам. Может быть,
все было бы иначе, если бы нашлась возможность избавиться от Вильфора;
но он, подобно непокорным своему сюзерену феодальным властителям, запер-
ся в неприступной крепости. Этой крепостью было его положение королевс-
кого прокурора, преимуществами которого он отлично умел пользоваться и с
которым он расстался бы лишь для депутатского кресла, что позволило бы
ему сменить нейтралитет на оппозицию.
Обычно Вильфор мало кому делал или отдавал визиты. Это делала за него
его жена; в свете уже привыкли к этому и приписывали многочисленным и
важным занятиям судьи то, что в действительности делалось из расчетливою
высокомерия, из подчеркнутого аристократизма, применительно к аксиоме:
"Показывай, что уважаешь себя, - и тебя будут уважать"; эта аксиома куда
более полезна в нашем мире, чем греческое: "Познай самого себя", ныне
замененное гораздо менее трудным и более выгодным искусством познавать
других. Для своих друзей Вильфор был могущественным покровителем; для
недругов - тайным, но непримиримым противником; для равнодушных - скорее
изваянием, изображающим закон, чем живым человеком; высокомерный вид,
бесстрастное лицо, бесцветный, тусклый или дерзко пронизывающий и испы-
тующий взор - таков был этот человек, чей пьедестал сначала соорудили, а
затем укрепили четыре удачно нагроможденных друг на друга революции.
Вильфор пользовался репутацией наименее любопытного и наименее ба-
нального человека во Франции; он ежегодно давал бал, где появлялся
только на четверть часа, то есть на сорок пять минут меньше, чем король
на придворных балах; его никогда не видели ни в театрах, ни в концертах
- словом, ни в одном общественном месте; изредка он играл партию в вист,
и в этом случае ему старались подобрать достойных партнеров: какого-ни-
будь посланника, архиепископа, князя, какого-нибудь президента или, на-
конец, вдовствующую герцогиню.
Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графа
Монте-Кристо.
Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минуту, когда граф, накло-
нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга в
Китай.
Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размеренным
шагом, каким входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее,
продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе
как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из-
менила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного
- желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золо-
той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; за
исключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурный
цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав-
шая нанесенный кистью кровяной мазок.
Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв-
ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо-
верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесами
светской жизни, был более склонен смотреть па благородного чужестранца,
- так уже прозвали МонтеКристо, - как на авантюриста, избравшего новую
арену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князя
папского престола или султана из "Тысячи и одной ночи".
- Милостивый государь, - сказал Вильфор тем визгливым голосом, к ко-
торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которого
они не могут или не хотят отрешиться и в разговорной речи, - милостивый
государь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моему
сыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол-
нить. Позвольте выразить вам мою признательность.
И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо-
комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с той
окоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать,
что живая статуя закона.
- Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф,
- я счастлив, что мог сохранить матери ее ребенка, потому что материнс-
кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшее
на мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ-
ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется,
очень дорожу, так как знаю, что господин де Вильфор редко кого ею доста-
ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла-
зах, чем внутреннее удовлетворение.
Вильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, как
воин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя-
вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислял
графа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату,
ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб-
ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда он
вошел, и заметил:
- Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно для
вас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе-
но в этом атласе.
- Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве в
целом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо-
логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе-
рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиома
требует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестного
известное... Но садитесь же, прошу вас.
И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото-
рое тот был вынужден собственноручно придвинуть к столу, а сам просто
опустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; таким
образом, храф теперь сидел вполоборота к своему гостю, спиною к окну и
опираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговор
принимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась у
Морсера и у Данглара; разница была лишь в обстановке.
- Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которой
он собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. -
Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се-
бе менее унылое занятие.
- Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу-
чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется,
изволили сказать, что мне нечего делать? А скажите, кстати, вы-то сами,
по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считаете ли вы, что то, что
вы делаете, достойно называться делом?
Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде странного
противника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, -
вернее, он слышал его в первый раз.
Королевский прокурор решил ответить.
- Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, что
часть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можете
знать, насколько человеческое правосудие, стремительное в варварских
странах, действует у нас осторожно и методически.
- Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото-
му что в каждой стране я больше всего интересовался именно правосудием и
сравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право-
судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез-
дия, по-моему, всего угоднее богу.
- Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - он
бы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашим
судьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать.
К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведь
знаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; а
простое всегда совершенно.
- Но пока, - сказал прокурор, - существуют наши законы с их противо-
речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права,
из франкских традиций; и вы должны согласиться, что знание всех этих за-
конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб-
рести это знание, и немалые умственные способности, чтобы, изучив эту
науку, не забыть ее.
- Я того же мнения, но все, что вы знаете о французских законах, я
знаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин-