Дюма Александр. Граф Монте-Кристо (Части 1-3)

- Вы не знаете другого противоядия?
- Нет, не знаю.
- Я не раз читала и перечитывала этот рассказ о Митридате, - сказала
задумчиво г-жа де Вильфор, - но я считала его сказкой.
- Нет, вопреки обычаю историков, это правда. Но, я вижу, тема нашего
разговора для вас не случайный каприз; два года тому назад вы задавали
мне подобные же вопросы и сами говорите, что рассказ о Митридате уже
давно вас занимает.
- Это правда, граф; в юности я больше всего интересовалась ботаникой
и минералогией; а когда я узнала, что изучение способов употребления ле-
карственных трав нередко дает ключ к пониманию всей истории восточных
народов и всей жизни восточных людей, подобно тому как различные цветы
служат выражением их понятий о любви, я пожалела, что не родилась мужчи-
ной, чтобы сделаться каким-нибудь Фламелем, Фонтаной или Кабанисом.
- Тем более, сударыня, - отвечал Монте-Кристо, - что на Востоке люди
делают себе из яда не только броню, как Митридат, они делают из него
также и кинжал; наука становится в их руках не только оборонительным
оружием, но и наступательным; одним они защищаются от телесных страда-
ний, другим борются со своими врагами; опиум, белладонна, лжеангустура,
ужовая целибуха, лавровишневое дерево помогают им усыплять тех, кто хо-
тел бы их разбудить. Нет ни одной египтянки, турчанки или гречанки из
тех, кого вы здесь зовете добрыми старушками, которая своими познаниями
в химии не повергла бы в изумление любого врача, а своими сведениями в
области психологии не привела бы в ужас любого духовника.
- Вот как! - сказала г-жа де Вильфор, глаза которой горели странным
огнем во время этого разговора.
- Да, - продолжал Монте-Кристо, - все тайные драмы Востока обретают
завязку в любовном зелье и развязку - в смертоносной траве или в напит-
ке, раскрывающем человеку небеса, и в питье, повергающем его в ад. Здесь
столько же различных оттенков, сколько прихотей и странностей в физичес-
кой и моральной природе человека; скажу больше, искусство этих химиков
умеет прекрасно сочетать болезни и лекарства со своими любовными вожде-
лениями и жаждой мщения.
- Но, граф, - возразила молодая женщина, - это восточное общество,
среди которого вы провели часть вашей жизни, по-видимому столь же фан-
тастично, как и сказки этих чудесных стран. И там можно безнаказанно
уничтожить человека? Так, значит, действительно существует Багдад и Бас-
сора, описанные Галланом? [44] Значит, те султаны и визири, которые уп-
равляют этим обществом и представляют то, что во Франции называется пра-
вительством, действительно Харун-аль-Рашиды и Джаффары: они не только
прощают отравителя, но и делают его первым министром, если его преступ-
ление было хитро и искусно, и приказывают вырезать историю этого прес-
тупления золотыми буквами, чтобы забавляться ею в часы скуки?
- Нет, сударыня, время необычайного миновало даже на Востоке; и там,
под другими названиями и в другой одежде, тоже существуют полицейские
комиссары, следователи, королевские прокуроры и эксперты. Там превосход-
но умеют вешать, обезглавливать и сажать на кол преступников; но эти
последние, ловкие обманщики, умеют уйти от людского правосудия и обеспе-
чить успех своим хитроумным планам. У нас глупец, обуреваемый демоном
ненависти или алчности, желая покончить с врагом или умертвить престаре-
лого родственника, отправляется к аптекарю, называет себя вымышленным
именем, по которому его еще легче находят, чем если бы он назвал настоя-
щее имя, и, под тем предлогом, что крысы не дают ему спать, покупает
пять-шесть граммов мышьяку; если он очень предусмотрителен, он заходит к
пяти или шести аптекарям, что в пять или шесть раз облегчает возможность
его найти. Достав нужное средство, он дает своему врагу или престарелому
родственнику такую дозу мышьяку, которая уложила бы на месте мамонта или
мастодонта и от которой жертва, без всякой видимой причины, начинает ис-
пускать такие вопли, что вся улица приходит в волнение. Тогда налетает
туча полицейских и жандармов, посылают за врачом, который вскрывает по-
койника и ложками извлекает из его желудка и кишок мышьяк. На следующий
день в ста газетах появляется рассказ о происшествии с именами жертвы и
убийцы. Вечером аптекарь или аптекари являются сообщить: "Это он у меня
купил мышьяк"; им ничего не стоит опознать убийцу среди двадцати своих
покупателей; тут преступного глупца хватают, сажают в тюрьму, допрашива-
ют, делают ему очные ставки, уличают, осуждают и гильотинируют, или, ес-
ли это оказывается достаточно знатная дама, приговаривают к пожизненному
заключению. Вот как ваши северяне обращаются с химией. Впрочем, Дерю,
надо признать, был умнее.
- Что вы хотите, граф, - сказала, смеясь, г-жа де Вильфор, - люди де-
лают, что могут. Не все владеют тайнами Медичи или Борджиа.
- Теперь, - продолжал граф, пожав плечами, - хотите, я вам скажу, от-
чего совершаются все эти нелепости? Оттого, что в ваших театрах, нас-
колько я мог судить, читая пьесы, которые там ставятся, люди то и дело
залпом выпивают содержимое флакона или глотают заключенный в перстне яд
и падают бездыханными; через пять минут занавес опускается, и зрители
расходятся по домам. Последствия убийства остаются неизвестными: вы ни-
когда не увидите ни полицейского комиссара, опоясанного шарфом, ни кап-
рала с четырьмя солдатами, и поэтому неразумные люди верят, будто в жиз-
ни все так и происходит. Но выезжайте за пределы Франции, отправляйтесь
в Алеппо, в Каир или хотя бы в Неаполь, или Рим, и вы встретите на улице
стройных людей со свежим, розовым цветом лица, про которых хромой бес,
столкнись вы с ним невзначай, мог бы вам сказать: "Этот господин уже три
недели как отравлен и через месяц будет хладным трупом".
- Так, значит, - сказала г-жа де Вильфор, - они нашли секрет знамени-
той аква-тофана, про который мне в Перудже говорили, что он утрачен?
- Да разве в мире что-нибудь теряется? Искусства кочуют и обходят
вокруг света; вещи получают другие наименования и только, а чернь не
разбирается в этом, но результат всегда один и тот же: яды поражают тот
или иной орган, - один действует на желудок, другой на мозг, третий на
кишечник. И вот яд вызывает кашель, кашель переходит в воспаление легких
или какую-либо другую болезнь, отмеченную в книге науки, что не мешает
ей быть безусловно смертельной, а если бы она и не была смертельна, то
неминуемо стала бы таковой благодаря лекарствам: наши немудрые врачи ча-
ще всего посредственные химики, и борются ли их снадобья с болезнью или
помогают ей - это дело случая. И вот человека убивают по всем правилам
искусства, а закон бессилен, как говорил один из моих друзей, добрейший
аббат Адельмонте из Таормины, искуснейший химик в Сицилии, хорошо изу-
чивший эти национальные явления.
- Это страшно, но чудесно, - сказала молодая женщина, застывшая в
напряженном внимании. - Сознаюсь, я считала все эти истории выдумками
средневековья.
- Да, несомненно, но в наши дни они еще усовершенствовались. Для чего
же и существует течение времени, всякие меры поощрения, медали, ордена,
Монтионовские премии, как не для того, чтобы вести общество к наивысшему
совершенству? А человек достигнет совершенства лишь тогда, когда сможет,
подобно божеству, создавать и уничтожать по своему желанию; уничтожать
он уже научился - значит, половина пути уже пройдена.
- Таким образом, - сказала г-жа де Вильфор, упорно возвращаясь к сво-
ей цели, - яды Борджиа, Медичи, Рене, Руджьери и, вероятно, позднее ба-
рона Тренка, которыми так злоупотребляли современная драма и роман...
- Были произведениями искусства, - отвечал граф. - Неужели вы думае-
те, что истинный ученый просто возьмется за нужного ему человека? Ни в
коем случае. Наука любит рикошеты, фокусы, фантазию, если можно так вы-
разиться. Так, например, милейший аббат Адельмонте, о котором я вам го-
ворил, производил в этом отношении удивительные опыты.
- В самом деле?
- Да, и я вам приведу пример. У него был прекрасный сад, полный цве-
тов, овощей и плодов; из этих овощей он выбирал какой-нибудь самый не-
винный - скажем, кочан капусты. В течение трех дней он поливал этот ко-
чан раствором мышьяка; на третий день кочан заболевал и желтел, наступа-
ло время его срезать; в глазах всех он имел вид созревший и по-прежнему
вполне невинный; только аббат Адельмонте знал, что он отравлен. Тогда он
приносил этот кочан домой, брал кролика, - у аббата Адельмонте была це-
лая коллекция кроликов, кошек и морских свинок, ничуть не уступавшая его
коллекции овощей, цветов и плодов, - итак, аббат Адельмонте брал кролика
и давал ему съесть лист капусты; кролик околевал. Какой следователь на-
шел бы в этом что-либо предосудительное? Какому королевскому прокурору
могло бы прийти в голову возбудить дело против Маженди или Флуранса [45]
по поводу умерщвленных ими кроликов, кошек и морских свинок? Ни одному.
Таким образом, кролик околевает, не возбуждая внимания правосудия. Затем
аббат Адельмонте велит своей кухарке выпотрошить мертвого кролика и бро-
сает внутренности в навозную кучу. По этой навозной куче бродит курица;
она клюет эти внутренности, тоже заболевает и на следующий день околева-
ет. Пока она бьется в предсмертных судорогах, мимо пролетает ястреб (в
стране аббата Адельмонте много ястребов), бросается на труп, уносит его
на скалу и пожирает. Спустя три дня бедный ястреб, которому, с тех пор
как он поел курицы, все время нездоровится, вдруг чувствует головокруже-
ние и прямо из-под облаков грузно падает в ваш садок; а щука, угорь и
мурена, как вам известно, прожорливы, они набрасываются на ястреба. Ну
так вот, представьте себе, что на следующий день к вашему столу подадут
эту щуку, угря или мурену, отравленных в четвертом колене; ваш гость бу-
дет отравлен в пятом, - и дней через восемь или десять умрет от кишечных
болей, от сердечных припадков, от нарыва в желудке. После вскрытия док-
тора скажут: "Смерть последовала от опухоли в печени или от тифа".
- Но, - сказала г-жа де Вильфор, - все это ваше сцепление обстоя-
тельств может очень легко прерваться: ястреб может ведь не пролететь в
нужный момент или упасть в ста шагах от садка.
- А вот в этом и заключается искусство. На Востоке, чтобы быть вели-
ким химиком, надо уметь управлять случайностями, - и там это умеют.
Госпожа де Вильфор задумчиво слушала.
- Но, - сказала она, - следы мышьяка не исчезают: каким бы образом он
ни попал в тело человека, он будет обнаружен, если его там достаточное
количество, чтобы вызвать смерть.
- Вот, вот, - воскликнул Монте-Кристо, - именно это я и сказал доб-
рейшему Адельмонте.
Он подумал, улыбнулся и ответил мне сицилианской пословицей, которая
как будто имеется и во французском языке: "Сын мой, мир был создан не в
один день, а в семь; приходите в воскресенье".
В воскресенье я снова пришел к нему; вместо того чтобы поливать кочан
капусты мышьяком, он поливал его раствором соли, настоянном на стрихнине
strychnos colubrina, как это называют в науке. На этот раз кочан капусты
вовсе не казался больным, и у кролика не возникло никаких сомнений, а
через пять минут кролик околел; курица поклевала кролика и скончалась на
следующий день. Тогда мы изобразили ястребов, унесли к себе курицу и
вскрыли ее. На этот раз исчезли все особые симптомы и налицо были только
общие. Ни в одном органе не оказалось никаких специфических признаков:
только раздражение нервной системы и следы прилива крови к мозгу; курица
околела не от отравления, а от апоплексии. С курами это случается редко,
я знаю, но у людей это обычное явление.
Госпожа де Вильфор становилась все задумчивее.
- Какое счастье, - сказала она, - что подобные препараты могут быть
изготовлены только химиками; иначе, право, одна половина человечества
отравила бы другую.
- Химиками или людьми, которые интересуются химией, - небрежно отве-
тил Монте-Кристо.
- И, кроме того, - сказала г-жа де Вильфор, с усилием отрываясь от
своих мыслей, - как бы искусно ни было совершено преступление, оно всег-
да останется преступлением, и если его минует людское правосудие, ему не
укрыться от божьего ока. У восточных народов не такая чуткая совесть,
как у нас, и они благоразумно упразднили ад; в этом все дело.
- В такой чистой душе, как ваша, естественно, должны возникать подоб-
ные сомнения, но зрелое размышление заставит вас откинуть их. Темная
сторона человеческой мысли целиком выражается в известном парадоксе
Жан-Жака Руссо - вы знаете? - "Мандарин, которого убивают за пять тысяч
миль, шевельнув кончиком пальца". Вся жизнь человека полна таких поступ-
ков, и его ум постоянно порождает такие мечты. Вы мало найдете людей,
спокойно всаживающих нож в сердце своего ближнего или дающих ему, чтобы
сжить его со свету, такую порцию мышьяку, как мы с вами говорили. Это
действительно было бы эксцентрично или глупо. Для этого необходимо, что-
бы кровь кипела, чтобы пульс неистово бился, чтобы вся душа переверну-
лась. Но, если, заменяя слово, как это делается в филологии, смягченным
синонимом, вы производите простое устранение; если, вместо того чтобы
совершить гнусное убийство, вы просто удаляете с вашего пути того, кто
вам мешает, и делаете это тихо, без насилия, без того, чтобы это сопро-
вождалось страданиями, пытками, которые делают из жертвы мученика, а из
вас - в полном смысле слова кровожадного зверя; если нет ни крови, ни
стонов, ни судорог, ни, главное, этого ужасного и подозрительного мгно-
венного конца, то вы избегаете возмездия человеческих законов, говорящих
вам: "Не нарушай общественного спокойствия!" Вот таким образом действуют
и достигают своей цели на Востоке, где люди серьезны и флегматичны и не
жалеют времени, когда дело касается сколько-нибудь важных обстоятельств.
- А совесть? - взволнованно спросила г-жа де Вильфор, подавляя вздох.
- Да, - отвечал Монте-Кристо, - да, к счастью, существует совесть,
иначе мы были бы очень несчастны. После всякого энергического поступка
нас спасает наша совесть; она находит нам тысячу извинений, судьями ко-
торых являемся мы сами; и хоть эти доводы и сохраняют нам спокойный сон,
они, пожалуй, не охранили бы нашу жизнь от приговора уголовного суда.
Вероятно, совесть чудесно успокоила Ричарда III после убийства обоих сы-
новей Эдуарда IV; в самом деле, он мог сказать себе: "Эти дети жестокого
короля-гонителя унаследовали пороки своего отца, чего, кроме меня, никто
не распознал в их юношеских наклонностях; эти дети мешали мне составить
благоденствие английского народа, которому они неминуемо принесли бы
несчастье". Так же утешала совесть и леди Макбет, желавшая, что бы там
ни говорил Шекспир, посадить на трон своего сына, а вовсе не мужа. Да,
материнская любовь - это такая великая добродетель, такая могущественная
движущая сила, что она многое оправдывает; и после смерти Дункана леди
Макбет была бы очень несчастна, если бы не ее совесть.
Госпожа де Вильфор жадно упивалась этими страшными выводами и цинич-
ными парадоксами, которые граф высказывал со свойственной ему простодуш-
ной иронией.
После минутного молчания она сказала:
- Знаете, граф, ваши аргументы ужасны и вы видите мир в довольно
мрачном свете! Или вы так судите о человечестве потому, что смотрите на
него сквозь колбы и реторты? Ведь вы в самом деле выдающийся химик, и
этот эликсир, который вы дали моему сыну и который так быстро вернул его
к жизни...
- Не очень доверяйте ему, сударыня, - сказал МонтеКристо, - капли
этого эликсира было достаточно, чтобы вернуть к жизни умиравшего ребен-
ка, но три капли вызвали бы у него такой прилив крови к легким, что у
него сделалось бы сердцебиение; шесть капель захватили бы ему дыхание и
вызвали бы гораздо более серьезный обморок, чем тот, в котором он нахо-
дился; наконец, десять капель убили бы его на месте. Вы помните, как я
отстранил его от флаконов, когда юн хотел их тронуть?
- Так это очень сильный яд?
- Вовсе нет! Прежде всего установим, что ядов самих по себе не су-
ществует: медицина пользуется самыми сильными ядами, но, если их умело
применять, они превращаются в спасительные лекарства.
- Так что же это было?
- Это был препарат, изобретенный моим другом, добрейшим аббатом
Адельмонте, который и научил меня его применять.
- Должно быть, это прекрасное средство против судорог! - сказала г-жа
де Вильфор.
- Превосходное, вы могли убедиться в этом, - отвечал граф, - и я час-
то пользуюсь им; со всяческой осторожностью, разумеется, - прибавил он
смеясь.
- Еще бы, - тем же тоном возразила г-жа Вильфор. - А вот мне, такой
нервной и так склонной к обморокам, был бы очень нужен доктор вроде
Адельмонте, который придумал бы что-нибудь, чтобы я могла свободно ды-
шать и не боялась умереть от удушья. Но так как во Франции подобного
доктора найти нелегко, а ваш аббат едва ли склонен ради меня совершить
путешествие в Париж, я должна пока что довольствоваться лекарствами гос-
подина Планша; я обычно принимаю мятные и гофманские капли. Посмотрите,
вот лепешки, которые для меня изготовляют по особому заказу: они содер-
жат двойную дозу.
Монте-Кристо открыл черепаховую коробочку, которую протягивала ему
молодая женщина, и с видом любителя, знающего толк в таких препаратах,
понюхал лепешки.
- Они превосходны, - сказал он, - но их необходимо глотать, что не
всегда возможно, например, когда человек в обмороке. Я предпочитаю мое
средство.
- Ну, разумеется, я тоже предпочла бы его, тем более что видела сама,
как оно действует, но, вероятно, это секрет, и я не так нескромна, чтобы
вас о нем расспрашивать.
- Но я настолько учтив, - сказал, вставая, Монте-Кристо, - что почту
долгом вам его сообщить.
- Ах, граф!
- Но только помните: в маленькой дозе - это лекарство, в большой дозе
- яд. Одна капля возвращает к жизни, как вы сами в этом убедились; пять
или шесть неминуемо принесут смерть тем более внезапную, что, растворен-
ные в рюмке вина, они совершенно не меняют его вкуса. Но я умолкаю, су-
дарыня, можно подумать, что я вам даю советы.
Часы пробили половину седьмого; доложили о приезде приятельницы г-жи
де Вильфор, которая должна была у нее обедать.
- Если бы я имела честь видеть вас уже третий или четвертый раз,
граф, а не второй, - сказала г-жа де Вильфор, - если бы я имела честь
быть вашим другом, а не только счастье быть вам обязанной, я бы настаи-
вала на том, чтобы вы остались у меня обедать и не приняла бы вашего от-
каза.
- Весьма признателен, - возразил Монте-Кристо, - но я связан обяза-
тельством, которого не могу не исполнить. Я обещал проводить в театр од-
ну греческую княжну, мою знакомую, которая еще не видала оперы и рассчи-
тывает на меня, чтобы посетить ее.
- В таком случае до свидания, граф, но не забудьте о моем лекарстве.
- Ни в коем случае, сударыня; для этого нужно было бы забыть тот час,
который я провел в беседе с вами, а это совершенно невозможно.
Монте-Кристо поклонился и вышел.
Госпожа де Вильфор задумалась.
- Вот странный человек, - сказала она себе, - и мне сдается, что его
имя Адельмонте.
Что касается Монте-Кристо, то результат разговора превзошел все его
ожидания. "Однако, - подумал он, уходя, - это благодарная почва; я убеж-
ден, что брошенное в нее семя не пропадет даром".
И на следующий день, верный своему слову, он послал обещанный рецепт.

XV. РОБЕРТ-ДЬЯВОЛ

Ссылка на Оперу была тем более основательной, что в этот вечер в ко-
ролевской Музыкальной академии должно было состояться большое торжество.
Левассер, впервые после долгой болезни, выступал в роли Бертрама, и про-
изведение модного композитора, как всегда, привлекло самое блестящее па-
рижское общество.
У Альбера, как у большинства богатых молодых людей, было кресло в ор-
кестре; кроме того, для него всегда нашлось бы место в десятке лож близ-
ких знакомых, не считая того, на которое он имел неотъемлемое право в
ложе светской золотой молодежи.
Соседнее кресло принадлежало Шато-Рено.
Бошан, как подобает журналисту, был королем всей залы и мог сидеть,
где хотел.
В этот вечер Люсьен Дебрэ располагал министерской ложей и предложил
ее графу де Морсер, который, в виду отказа Мерседес, передал ее Дангла-
ру, уведомив его, что попозже он навестит баронессу с дочерью, если дамы
соблаговолят принять ложу. Дамы, разумеется, не отказались. Никто так не
падок на даровые ложи, как миллионеры.
Что касается Данглара, то он заявил, что его политические принципы и
положение депутата оппозиции не позволяют ему сидеть в министерской ло-
же. Поэтому баронесса послала Люсьену записку, прося заехать за ней, -
не могла же она ехать в Оперу вдвоем с Эжени.
В самом деле, если бы дамы сидели в ложе вдвоем, это, наверно, сочли
бы предосудительным, но если мадемуазель Данглар поедет в театр с ма-
терью и ее возлюбленным, то против этого никто не возразит, - приходится
мириться с общественными предрассудками.
Занавес взвился, как всегда, при почти пустой зале. Это опять-таки
обычай нашего высшего света - приезжать в театр после начала спектакля;
таким образом, во время первого действия те, кто приехал вовремя, не мо-
гут смотреть и слушать пьесу: они лишь созерцают прибывающих зрителей и
слышат только хлопанье дверей и разговоры.
- Вот как! - сказал Альбер, увидав, что отворяется дверь в одной из
нижних боковых лож. - Вот как! Графиня Г.
- Кто такая графиня Г.? - спросил Шато-Рено.
- Однако, барон, что за непростительный вопрос? Вы не знаете, кто та-
кая графиня Г.?..
- Ах, да, - сказал Шато-Рено, - это, вероятно, та самая очарова-
тельная венецианка?
- Вот именно.
В эту минуту графиня Г. заметила Альбера и с улыбкой кивнула, отвечая
на его поклон.
- Вы знакомы с ней? - спросил Шато-Рено.
- Да, - отвечал Альбер, - Франц представил меня ей в Риме.
- Не окажете ли вы мне в Париже ту же услугу, которую вам в Риме ока-
зал Франц?
- С удовольствием.
- Тише! - крикнули в публике.
Молодые люди продолжали разговор, ничуть не считаясь с желанием пар-
тера слушать музыку.
- Она была на скачках на Марсовом Поле, - сказал Шато-Рено.
- Сегодня?
- Да.
- В самом деле, ведь сегодня были скачки. Вы играли?
- Пустяки, на пятьдесят луидоров.
- И кто выиграл?
- "Наутилус". Я ставил на него.
- Но ведь было три заезда?
- Да. Был приз Жокей-клуба, золотой кубок. Произошел даже довольно
странный случай.
- Какой?
- Тише же! - снова крикнули им.
- Какой? - повторил Альбер.
- Эту скачку выиграла совершенно неизвестная лошадь с неизвестным жо-
кеем.
- Каким образом?
- Да вот так. Никто не обратил внимания на лошадь, записанную под
именем Вампа, и на жокея, записанного под именем Иова, как вдруг увидали
чудного гнедого скакуна и крохотного жокея; пришлось насовать ему в кар-
маны фунтов двадцать свинца, что не помешало ему опередить на три корпу-
са "Ариеля" и "Барбаро", шедших вместе с ним.
- И так и не узнали, чья это лошадь?
- Нет.
- Вы говорите, она была записана под именем...
- Вампа.
- В таком случае, - сказал Альбер, - я более осведомлен, чем вы; я
знаю, кому она принадлежала.
- Да замолчите же, наконец! - в третий раз крикнули из партера.
На этот раз возмущение было настолько велико, что молодые люди, нако-
нец, поняли, что возгласы относятся к ним. Они обернулись, ища в толпе
человека, ответственного за такую дерзость, но никто не повторил окрика,
и они снова повернулись к сцене.
В это время отворилась дверь в ложу министра, и г-жа Данглар, ее дочь
и Люсьен Дебрэ заняли свои места.
- А вот и ваши знакомые, виконт, - сказал ШатоРено. - Что это вы
смотрите направо? Вас ищут.
Альбер обернулся и действительно встретился глазами с баронессой
Данглар, которая движением веера приветствовала его. Что касается маде-
муазель Эжени, то она едва соблаговолила опустить свои большие черные
глаза к креслам оркестра.
- Право, дорогой мой, - сказал Шато-Рено, - если не говорить о ме-
зальянсе, - а я не думаю, чтобы это обстоятельство вас очень беспокоило,
- я совершенно не понимаю, что вы можете иметь против мадемуазель Данг-
лар: она очень красива.
- Очень красива, разумеется, - сказал Альбер, - но, признаюсь, в
смысле красоты я предпочел бы что-нибудь более нежное, более мягкое,
словом более женственное.
- Вот нынешние молодые люди, - возразил ШатоРено, который с высоты
своих тридцати лет обращался с Альбером по-отечески, - они никогда ничем
не бывают довольны. Помилуйте, дорогой мой, вам предлагают невесту, соз-
данную по образу Дианы-охотницы, и вы еще жалуетесь!
- Вот именно, я предпочел бы что-нибудь вроде Венеры Милосской или
Капуанской. Эта Диана-охотница, вечно окруженная своими нимфами, немного
пугает меня; я боюсь, как бы меня не постигла участь Актеопа.
В самом деле, взглянув на эту девушку, можно было, пожалуй, понять то
чувство, в котором признавался Альбер. Мадемуазель Данглар была красива,
но, как сказал Альбер, в красоте ее было что-то суровое; волосы ее были
прекрасного черного цвета, вьющиеся от природы, но в их завитках
чувствовалось как бы сопротивление желавшей покорить их руке; глаза ее,
такие же черные, как волосы, под великолепными бровями, единственным не-
достатком которых было то, что они иногда хмурились, поражали выражением
твердой воли, не свойственным женскому взгляду; нос ее был точно такой,
каким ваятель снабдил бы Юнону; только рот был несколько велик, но зато
прекрасны были зубы, еще более оттенявшие яркость губ, резко выделявших-
ся на ее бледном лице; наконец, черное родимое пятнышко в углу рта, бо-
лее крупное, чем обычно бывают эти прихоти природы, еще сильнее подчер-
кивало решительный характер этого лица, несколько пугавший Альбера.
К тому же и фигура Эжени соответствовала лицу, которое мы попытались
описать. Она, как сказал Шато-Рено, напоминала Диану-охотницу, но только
в красоте ее было еще больше твердости и силы.