Страница:
отвели домой, на Мельянские аллеи, обессилевшего старика.
Вскоре слух об аресте Дантеса как бонапартистского агента разнесся по
всему городу.
- Кто бы мог подумать, Данглар? - сказал Моррель, нагнав своего бух-
галтера и Кадрусса. Он спешил в город за новостями о Дантесе, надеясь на
свое знакомство с помощником королевского прокурора, г-ном де Вильфор. -
Кто бы мог подумать?
- Что вы хотите, сударь, - отвечал Данглар. - Я же говорил вам, что
Дантес без всякой причины останавливался у острова Эльба; эта остановка
показалась мне подозрительной.
- А вы рассказывали о ваших подозрениях кому-нибудь, кроме меня?
- Как можно, - прибавил Данглар вполголоса. - Вы сами знаете, что
из-за вашего дядюшки, господина Поликара Морреля, который служил при том
и не скрывает своих мыслей, и вас подозревают, что вы жалеете о Наполео-
не... Я побоялся бы повредить Эдмону, а также в вам. Есть вещи, которые
подчиненный обязан сообщать своему хозяину и строго хранить в тайне от
всех других.
- Правильно, Данглар, правильно, вы честный малый! Зато я уже позабо-
тился о вас на случай, если бы этот бедный Дантес занял место капитана
на "Фараоне".
- Как так?
- Да, я заранее спросил Дантеса, что он думает о вас и согласен ли
оставить вас на прежнем месте; не знаю нечему, но мне казалось, что меж-
ду вами холодок.
- И что же он вам ответил?
- Что был такой случай, - он не сказал, какой именно, - когда он
действительно в чем-то провинился перед вами, но что он всегда готов до-
верять тому, кому доверяет его арматор.
- Притворщик! - прошептал Данглар.
- Бедный Дантес! - сказал Кадрусс. - Он был такой славный!
- Да, но пока что "Фараон" без капитана, - сказал Моррель.
- Раз мы выйдем в море не раньше чем через три месяца - сказал Данг-
лар, - то можно надеяться, что за это время Эдмона освободят.
- Конечно, но до тех пор?
- А до тех пор, господин Моррель, я к вашим услугам, - сказал Данг-
лар. - Вы знаете, что я умею управлять кораблем не хуже любого капитана
дальнего плавания; вам даже выгодно будет взять меня, потому что, когда
Эдмон выйдет из тюрьмы, вам некого будет и благодарить. Он займет свое
место, а я - свое, только и всего.
- Благодарю вас, Данглар, - сказал арматор, - это действительно выход
Итак, примите командование, я вас уполномочиваю, и наблюдайте за разг-
рузкой, дело не должно страдать, какое бы несчастье ни постигало отдель-
ных людей.
- Будьте спокойны, господин Моррель; но нельзя ли будет хоть навес-
тить бедного Эдмона?
- Я это сейчас узнаю; я попытаюсь увидеться с господином де Вильфор и
замолвить ему словечко за арестованного. Знаю, что он отъявленный роя-
лист, но хоть он роялист и королевский прокурор, однако ж все-таки чело-
век, и притом, кажется, не злой.
- Нет, не злой, но я слышал, что он честолюбив, а это почти одно и то
же.
- Словом, увидим, - сказал Моррель со вздохом. - Ступайте да борт, я
скоро буду.
И он направился к зданию суда.
- Видишь, какой оборот принимает дело? - сказал Данглар Кадруссу. -
Тебе все еще охота заступаться за Дантеса?
- Разумеется, нет, но все-таки ужасно, что шутка могла иметь такие
последствия.
- Кто шутил? Не ты и не я, а Фернан. Ты же знаешь, что я бросил за-
паску; кажется, даже разорвал ее.
- Нет, нет! - вскричал Кадрусс. - Я как сейчас вижу ее в углу бесед-
ки, измятую, скомканную, и очень желал бы, чтобы она была там, где я ее
вижу!
- Что ж делать? Верно, Фернан поднял ее, переписал или велел перепи-
сать, а то, может быть, даже и не взял на себя этого труда... Боже мой!
Что, если он послал мою же записку! Хорошо, что я изменил почерк.
- Так ты знал, что Дантес - заговорщик?
- Я ровно ничего не знал. Я тебе уже говорил, что хотел пошутить, и
только. По-видимому, я, как арлекин, шутя, сказал правду.
- Все равно, - продолжал Кадрусс, - я дорого бы дал, чтобы всего это-
го не было или по крайней мере чтобы я не был в это дело замешан. Ты
увидишь, оно принесет нам несчастье, Данглар.
- Если оно должно принести кому-нибудь несчастье, так только настоя-
щему виновнику, а настоящий виновник - Фернан, а не мы. Какое несчастье
может случиться с нами? Нам нужно только сидеть спокойно, ни слова не
говорить, и гроза пройдет без грома.
- Аминь, - сказал Кадрусс, кивнув Данглару, и направился к Мельянским
аллеям, качая головой и бормоча себе под нос, как делают сильно озабо-
ченные люди.
"Так, - подумал Данглар, - дело принимает оборот, какой я предвидел;
вот я капитан, пока на время, а если этот дурак Кадрусс сумеет молчать,
то и навсегда. Остается только тот случай, если правосудие выпустит Дан-
теса из своих когтей... Но правосудие есть правосудие, - улыбнулся он, -
я вполне на него могу положиться".
Он прыгнул в лодку и велел грести к "Фараону", где арматор, как мы
помним, назначил ему свидание.
В тот же самый день, в тот же самый час, на улице Гран-Кур, против
фонтана Медуз, в одном из старых аристократических домов, выстроенных
архитектором Пюже, тоже праздновали обручение.
Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солда-
ты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. Это были старые
сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе; военные, бежавшие из
французской армии в армию Конде; молодые люди, которых родители, - все
еще не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре
или по пять рекрутов, - воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изг-
нания должны были превратить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации -
в бога.
Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени,
страстями особенно неистовыми и ожесточенными, потому что на юге Франции
уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной.
Император, ставший королем острова Эльба, после того как он был влас-
тителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ,
после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали
ему: "Да здравствует Наполеон!" - казался всем участникам пира челове-
ком, навсегда потерянным для Франции и престола. Сановники вспоминали
его политические ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины
- о разводе с Жозефиной. Этому роялистскому сборищу, которое радовалось,
- не падению человека, а уничтожению принципа, - казалось, что для него
начинается новая жизнь, что оно очнулось от мучительного кошмара.
Осанистый старик, с орденом св. Людовика на груди, встал и предложил
своим гостям выпить за короля Людовика XVIII. То был маркиз де Сен-Ме-
ран.
Этот тост в честь гартвельского изгнанника и короляумиротворителя
Франции, был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все под-
няли бокалы; женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть. В этом
едином порыве была почти поэзия.
- Они признали бы, - сказала маркиза де Сен-Меран, женщина с сухим
взглядом, тонкими губами, аристократическими манерами, еще изящная, нес-
мотря на свои пятьдесят лет, - они признали бы, будь они здесь, все эти
революционеры, которые нас выгнали и которым мы даем спокойно злоумыш-
лять против нас в наших старинных замках, купленных ими за кусок хлеба
во времена Террора, - они признали бы, что истинное самоотвержение было
на нашей стороне, потому что мы остались верны рушившейся монархии, а
они, напротив, приветствовали восходившее солнце и наживали состояния, в
то время как мы разорялись. Они признали бы, что наш король поистине был
Людовик Возлюбленный, а их узурпатор всегда оставался Наполеоном Прокля-
тым; правда, де Вильфор?
- Что прикажете, маркиза?.. Простите, я не слушал.
- Оставьте детей, маркиза, - сказал старик, предложивший тост. - Се-
годня их помолвка, и им, конечно, не до политики.
- Простите, мама, - сказала молодая и красивая девушка, белокурая, с
бархатными глазами, подернутыми влагой, - это я завладела господином де
Вильфор. Госпожа де Вильфор, мама хочет говорить с вами.
- Я готов отвечать маркизе, если ей будет угодно повторить вопрос,
которого я не расслышал, - сказал г-н де Вильфор.
- Я прощаю тебе, Рене, - сказала маркиза с нежной улыбкой, которую
странно было видеть на этом холодном лице; но сердце женщины так уж соз-
дано, что, как бы ни было оно иссушено предрассудками и требованиями
этикета, в нем всегда остается плодоносный и живой уголок, - тот, в ко-
торый бог заключил материнскую любовь. - Я говорила, Вильфор, что у бо-
напартистов нет ни нашей веры, ни нашей преданности, ни нашего самоот-
вержения.
- Сударыня, у них есть одно качество, заменяющее все наши, - это фа-
натизм. Наполеон - Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхож-
дения, но необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и влады-
ка, но еще символ - символ равенства.
- Равенства! - воскликнула маркиза. - Наполеон - символ равенства? А
что же тогда господин де Робеспьер? Мне кажется, вы похищаете его место
и отдаете корсиканцу; казалось бы, довольно и одной узурпации.
- Нет, сударыня, - возразил Вильфор, - я оставляю каждого на его
пьедестале: Робеспьера - на площади Людовика Пятнадцатого, на эшафоте;
Наполеона - на Вандомской площади, на его колонне. Но только один вводил
равенство, которое принижает, а другой - равенство, которое возвышает;
один низвел королей до уровня гильотины, другой, возвысил народ до уров-
ня трона. Это не мешает тому, - прибавил Вильфор, смеясь, - что оба они
- гнусные революционеры и что девятое термидора и четвертое апреля тыся-
ча восемьсот четырнадцатого года - два счастливых дня для Франции, кото-
рые одинаково должны праздновать друзья порядка и монархия; но этим
объясняется также, почему Наполеон, даже поверженный - и, надеюсь, нав-
сегда, - сохранил ревностных сторонников. Что вы хотите, маркиза? Кром-
вель был только половиной Наполеона, а и то имел их!
- Знаете, Вильфор, все это за версту отдает революцией. Но я вам про-
щаю, - ведь нельзя же быть сыном жирондиста и не сохранить революционный
душок.
Краска выступила на лице Вильфора.
- Мой отец был жирондист, это правда; но мой отец не голосовал за
смерть короля; он подвергался гонениям в день Террорау как и вы и чуть
не сложил голову на том самом эшафоте, на котором скатилась голова ваше-
го отца.
- Да, - отвечала маркиза, на лице которой ничем не отразилось это
кровавое воспоминание, - только они взошли бы на эшафот ради диамет-
рально противоположных принципов, и вот вам доказательство: все наше се-
мейство сохранило верность изгнанным Бурбонам, а ваш отец тотчас же
примкнул к новому правительству; гражданин Нуартье был жирондистом, а
граф Нуартье стал сенатором.
- Мама, - сказала Рене, - вы помните наше условие: никогда не возвра-
щаться к этим мрачным воспоминаниям.
- Сударыня, - сказал Вильфор, - я присоединяюсь к мадемуазель де
Сен-Меран и вместе с нею покорнейше прошу вас забыть о прошлом. К чему
осуждать то, перед чем даже божья: воля бессильна? Бог властен преобра-
зить будущее; в прошлом он ничего не может изменить. Мы можем если не
отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров. Я, например,
отказался не только от убеждений моего отца, но даже от его имени. Отец
мой был и, может статься, и теперь еще бонапартист и зовется Нуартье; я
- роялист и зовусь де Вильфор. Пусть высыхают в старом дубе революцион-
ные соки; вы смотрите только на ветвь, которая отделилась от него и не
может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем.
- Браво, Вильфор! - вскричал маркиз. - Браво! Хорошо сказано! Я тоже
всегда убеждал маркизу забыть о прошлом, но без успеха; вы будете счаст-
ливее, надеюсь.
- Хорошо, - сказала маркиза, - забудем о прошлом, я сам этого хочу;
во зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. Не забудьте, Вильфор,
что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество сог-
ласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как и я
забываю, по вашей просьбе. Но если вам попадет в руки какой-нибудь заго-
ворщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье,
Которая, быть может, сама находится в сношениях с заговорщиками.
- Увы, сударыня, - отвечал Вильфор, - моя должность и особенно время,
в которое мы живем, обязывают меня быть строгим. И я буду строг. Мне уже
несколько раз случалось поддерживать обвинение по политическим делам, и
в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал. К сожалению, это еще не
конец.
- Вы думаете? - спросила маркиза.
- Я этого опасаюсь. Остров Эльба - слишком близок к Франции. При-
сутствие Наполеона почти в виду наших берегов поддерживает надежду в его
сторонниках. Марсель кишит военными, состоящими на половинном жалованье;
они беспрестанно ищут повода для ссоры с роялистами. Отсюда - дуэли меж-
ду светскими людьми, а среди простонародья - поножовщина.
- Да, - сказал граф де Сальвье, старый друг маркиза де Сен-Меран и
камергер графа д'Артуа. - Но вы разве не знаете, что Священный Союз хо-
чет переселить его?
- Да, об этом шла речь, когда мы уезжади из Парижа, - отвечал маркиз.
- Но куда же его пошлют?
- На Святую Елену.
- На Святую Елену! Что это такое? - спросила маркиза.
- Остров, в двух тысячах миль отсюда, по ту сторону экватора, - отве-
чал граф.
- В добрый час! Вильфор прав, безумие оставлять такого человека между
Корсикой, где он родился, Неаполем, где еще царствует его зять, и Итали-
ей, из которой он хотел сделать королевство для своего сына.
- К сожалению, - сказал Вильфор, - имеются договоры тысяча восемьсот
четырнадцатого года, и нельзя тронуть Наполеона, не нарушив этих догово-
ров.
- Так их нарушат! - сказал граф де Сальвье. - Он не был особенно ще-
петилен, когда приказал расстрелять несчастного герцога Энгиевского.
- Отлично, - сказала маркиза, - решено: Священный Союз избавит Европу
от Наполеона, а Вильфор избавит Марсель от его сторонников. Либо король
царствует, либо нет; если он царствует, его правительство должно быть
сильно и его исполнители - непоколебимы; только таким образом можно пре-
дотвратить зло.
- К сожалению, сударыня, - сказал Вильфор с улыбкой, - помощник коро-
левского прокурора всегда видит зло, когда оно уже совершилось.
- Так он должен его исправить.
- Я мог бы сказать, сударыня, что мы не исправляем зло, а мстим за
него, и только.
- Ах, господин де Вильфор, - сказала молоденькая и хорошенькая деви-
ца, дочь графа де Сальвье, подруга мадемуазель де Сен-Меран, - постарай-
тесь устроить какой-нибудь интересный процесс, пока мы еще в Марселе. Я
никогда не видала суда присяжных, а это, говорят, очень любопытно.
- Да, в самом деле, очень любопытно, - отвечая помощник королевского
прокурора. - Это уже не искусственная трагедия, а подлинная драма; не
притворные страдания, а страдания настоящие. Человек, которого вы види-
те, по окончании спектакля идет не домой, ужинать со своим семейством и
спокойно лечь спать, чтобы завтра начать сначала, а в тюрьму, где его
ждет палач. Так что для нервных особ, ищущих сильных ощущений, не может
быть лучшего зрелища. Будьте спокойны - если случай представится, я не
премину воспользоваться им.
- От его слов нас бросает в дрожь... а он смеется! - сказала Рене,
побледнев.
- Что прикажете?.. Это поединок... Я уже пять или шесть раз требовал
смертной казни для подсудимых, политических и других... Кто знает,
сколько сейчас во тьме точится кинжалов или сколько их уже обращено на
меня!
- Боже мой! - вскричала Рене. - Неужели вы говорите серьезно, госпо-
дин де Вильфор?
- Совершенно серьезно, - отвечал Вильфор с улыбкой. - И от этих зани-
мательных процессов, которых графиня жаждет из любопытства, а я из чес-
толюбия, опасность для меня только усилится. Разве эти наполеоновские
солдаты, привыкшие слепо идти на врага, рассуждают, когда надо выпустить
пулю или ударит штыком? Неужели у них дрогнет рука убить человека, кото-
рого они считают своим личным врагом, когда они, не задумываясь, убивают
русского, австрийца или венгерца, которого они и в глаза не видали? К
тому же опасность необходима; иначе наше ремесло не имело бы оправдания.
Я сам воспламеняюсь, когда вижу в глазах обвиняемого вспышку ярости: это
придает мне силы. Тут уже не тяжба, а битва; я борюсь с ним, он защища-
ется, я наношу новый удар, и битва кончается, как всякая битва, победой
или поражением. Вот что значит выступать в суде! Опасность порождает
красноречие. Если бы обвиняемый улыбнулся мне после моей речи, то я ре-
шил бы, что говорил плохо, что слова мои были бледны, слабы, невырази-
тельны. Представьте себе, какая гордость наполняет душу прокурора, убеж-
денного в виновности подсудимого, когда он видит, что преступник бледне-
ет и склоняет голову под тяжестью улик и под разящими ударами его крас-
норечия! Голова преступника склоняется и падает!
Рене тихо вскрикнула.
- Как говорит! - заметил один из гостей.
- Вот такие люди и нужны в наше время, - сказал другой.
- В последнем процессе, - подхватил третий, - вы были великолепны,
Вильфор. Помните - негодяй, который зарезал своего отца? Вы буквально
убили его, прежде чем до него дотронулся палач.
- О, отцеубийцы - этих мне не жаль. Для таких людей нет достаточно
тяжкого наказания, - сказала Рене. - Но несчастные политические преступ-
ники...
- Они еще хуже, Рене, потому что король - отец народа, и хотеть
свергнуть или убить короля - значит хотеть убить отца тридцати двух мил-
лионов людей.
- Все равно, господин де Вильфор, - сказала Рене. - Обещайте мне, что
будете снисходительны к тем, за кого я буду просить вас...
- Будьте спокойны, - отвечал Вильфор с очаровательной улыбкой, - мы
будем вместе писать обвинительные акты.
- Дорогая моя, - сказала маркиза, - занимайтесь своими колибри, со-
бачками и тряпками и предоставьте вашему будущему мужу делать свое дело.
Теперь оружие отдыхает и тога в почете; об этом есть прекрасное латинс-
кое изречение.
- Cadant arma togae [3], - сказал Вильфор.
- Я не решилась сказать по-латыни, - отвечала маркиза.
- Мне кажется, что мне было бы приятнее видеть вас врачом, - продол-
жала Рене. - Карающий ангел, хоть он и ангел, всегда страшил меня.
- Добрая моя Рене! - прошептал Вильфор, бросив на молодую девушку
взгляд, полный любви.
- Господин де Вильфор, - сказал маркиз, - будет нравственным и поли-
тическим врачом нашей провинции; поверь мне, дочка, это почетная роль.
- И это поможет забыть роль, которую играл его отец, - вставила не-
исправимая маркиза.
- Сударыня, - отвечал Вильфор с грустной улыбкой, - я уже имел честь
докладывать вам, что отец мой, как я по крайней мере надеюсь, отрекся от
своих былых заблуждений, что он стал ревностным другом религии и поряд-
ка, лучшим роялистом, чем я, ибо он роялист по раскаянию, а я - только
по страсти.
И Вильфор окинул взглядом присутствующих, как он это делал в суде
после какой-нибудь великолепной тирады, проверяя действие своего красно-
речия на публику.
- Правильно, Вильфор, - сказал граф де Сальвье, - эти же слова я ска-
зал третьего дня в Тюильри министру двора, который выразил удивление по
поводу брака между сыном жирондиста и дочерью офицера, служившего в ар-
мии Конде, и министр отлично понял меня. Сам король покровительствует
этому способу объединения. Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он
вдруг вмешался в разговор и говорит: "Вильфор (заметьте, король не ска-
зал Нуартье, а подчеркнул имя Вильфор), Вильфор, - сказал король, - пой-
дет далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и принадлежит к
моему миру. Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза де Сен-Меран
выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак, если бы
они не явились первые ко мне просить позволения".
- Король это сказал, граф? - воскликнул восхищенный Вильфор.
- Передаю вам собственные его слова; и если маркиз захочет быть отк-
ровенным, то сознается, что эти же слова король сказал ему самому, когда
он, полгода назад, сообщил королю о своем намерении выдать за вас свою
дочь.
- Это верно, - подтвердил маркиз.
- Так, значит, я всем обязан королю! Чего я не сделаю, чтобы послу-
жить ему!
- Таким вы мне нравитесь, - сказала маркиза. - Пусть теперь явится
заговорщик, - добро пожаловать!
- А я, мама, - сказала Рене, - молю бога, чтобы он вас не услышал и
чтобы он посылал господину де Вильфор только мелких воришек, беспомощных
банкротов и робких жуликов; тогда я буду спать спокойно.
- Это все равно, что желать врачу одних мигреней, веснушек, осиных
укусов и тому подобное, - сказал Вильфор со смехом. - Если вы хотите ви-
деть меня королевским прокурором, пожелайте мне, напротив, страшных бо-
лезней, исцеление которых делает честь врачу.
В эту минуту, словно судьба только и ждала пожелания Вильфора, вошел
лакей и сказал ему несколько слов на ухо.
Вильфор, извинившись, вышел из-за стола и воротился через несколько
минут с довольной улыбкой на губах.
Рене посмотрела на своего жениха с восхищением: его голубые глаза
сверкали на бледном лице, окаймленном черными бакенбардами; в эту минуту
он и в самом деле был очень красив. Рене с нетерпением ждала, чтобы он
объяснил причину своего внезапного исчезновения.
- Вы только что выразили желание иметь мужем доктора, - сказал
Вильфор, - так вот у меня с учениками Эскулапа (так еще говорили в тыся-
ча восемьсот пятнадцатом году) есть некоторое сходство: я не могу распо-
лагать своим временем. Меня нашли даже здесь, подле вас, в день нашего
обручения.
- А почему вас вызвали? - спросила молодая девушка с легким беспо-
койством.
- Увы, из-за больного, который, если верить тому, что мне сообщили,
очень плох. Случай весьма серьезный, и болезнь грозит эшафотом.
- Боже! - вскричала Рене побледнев.
- Что вы говорите! - воскликнули гости в один голос.
- По-видимому, речь идет не более и не менее как о бонапартистском
заговоре.
- Неужели! - вскричала маркиза.
- Вот что сказано в доносе.
И Вильфор прочел:
- "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского про-
курора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон",
прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от
Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому
комитету в Париже.
Если он будет задержан, уличающее его письмо будет найдено при нем,
или у его отца, или в его каюте на "Фараоне".
- Позвольте, - сказала Рене, - это письмо не подписано и адресовано
не вам, а королевскому прокурору.
- Да, но королевский прокурор в отлучке; письмо подали его секретарю,
которому поручено распечатывать почту; он вскрыл это письмо, послал за
мной и, не застав меня дома, сам отдал приказ об аресте.
- Так виновный арестован? - спросила маркиза.
- То есть обвиняемый, - поправила Рене.
- Да, арестован, - отвечал Вильфор, - и, как я уже говорил мадемуа-
зель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен.
- А где этот несчастный? - спросила Рене.
- Ждет у меня.
- Ступайте, друг мой, - сказал маркиз, - не пренебрегайте вашими обя-
занностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия; сту-
пайте же куда вас призывает королевская служба.
- Ах, господин де Вильфор! - воскликнула Рене, умоляюще сложив руки.
- Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения.
Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на ко-
тором сидела его невеста, сказал:
- Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно. Но если
улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту бона-
партистскую сорную траву.
Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как вы-
разился Вильфор, была голова.
- Не слушайте ее, Вильфор, - сказала маркиза, - это ребячество; она
привыкнет.
И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую он поцеловал,
глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней ме-
ре хотел бы поцеловать".
- Печальное предзнаменование! - прошептала Рене.
- Перестань, Рене, - сказала маркиза. - Ты выводишь меня из терпения
своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее - судьба госу-
дарства или твои чувствительные фантазии?
- Ах, мама, - вздохнула Рене.
- Маркиза, простите нашу плохую роялистку, - сказал де Вильфор, -
обещаю вам, что исполню долг помощника королевского прокурора со всем
усердием, то есть буду беспощаден.
Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених
украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте спокой-
ны, Рене; ради вас я буду снисходителен".
Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился, преисполненный
блаженства.
Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и
принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен выс-
ший долг - решать участь своего ближнего. Однако, несмотря на подвиж-
ность своего лица, которой он часто, как искусный актер, учился перед
зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И
в самом деле, если не считать политического прошлого его отца, которое
могло повредить его карьере, если от него не отмежеваться решительно,
Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как только может быть
счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в двадцать
семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой
девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить помощ-
ник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только кра-
сива, но вдобавок принадлежала к семейству, бывшему в большой милости
при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других детей,
могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста при-
носила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное
слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное
наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ос-
Вскоре слух об аресте Дантеса как бонапартистского агента разнесся по
всему городу.
- Кто бы мог подумать, Данглар? - сказал Моррель, нагнав своего бух-
галтера и Кадрусса. Он спешил в город за новостями о Дантесе, надеясь на
свое знакомство с помощником королевского прокурора, г-ном де Вильфор. -
Кто бы мог подумать?
- Что вы хотите, сударь, - отвечал Данглар. - Я же говорил вам, что
Дантес без всякой причины останавливался у острова Эльба; эта остановка
показалась мне подозрительной.
- А вы рассказывали о ваших подозрениях кому-нибудь, кроме меня?
- Как можно, - прибавил Данглар вполголоса. - Вы сами знаете, что
из-за вашего дядюшки, господина Поликара Морреля, который служил при том
и не скрывает своих мыслей, и вас подозревают, что вы жалеете о Наполео-
не... Я побоялся бы повредить Эдмону, а также в вам. Есть вещи, которые
подчиненный обязан сообщать своему хозяину и строго хранить в тайне от
всех других.
- Правильно, Данглар, правильно, вы честный малый! Зато я уже позабо-
тился о вас на случай, если бы этот бедный Дантес занял место капитана
на "Фараоне".
- Как так?
- Да, я заранее спросил Дантеса, что он думает о вас и согласен ли
оставить вас на прежнем месте; не знаю нечему, но мне казалось, что меж-
ду вами холодок.
- И что же он вам ответил?
- Что был такой случай, - он не сказал, какой именно, - когда он
действительно в чем-то провинился перед вами, но что он всегда готов до-
верять тому, кому доверяет его арматор.
- Притворщик! - прошептал Данглар.
- Бедный Дантес! - сказал Кадрусс. - Он был такой славный!
- Да, но пока что "Фараон" без капитана, - сказал Моррель.
- Раз мы выйдем в море не раньше чем через три месяца - сказал Данг-
лар, - то можно надеяться, что за это время Эдмона освободят.
- Конечно, но до тех пор?
- А до тех пор, господин Моррель, я к вашим услугам, - сказал Данг-
лар. - Вы знаете, что я умею управлять кораблем не хуже любого капитана
дальнего плавания; вам даже выгодно будет взять меня, потому что, когда
Эдмон выйдет из тюрьмы, вам некого будет и благодарить. Он займет свое
место, а я - свое, только и всего.
- Благодарю вас, Данглар, - сказал арматор, - это действительно выход
Итак, примите командование, я вас уполномочиваю, и наблюдайте за разг-
рузкой, дело не должно страдать, какое бы несчастье ни постигало отдель-
ных людей.
- Будьте спокойны, господин Моррель; но нельзя ли будет хоть навес-
тить бедного Эдмона?
- Я это сейчас узнаю; я попытаюсь увидеться с господином де Вильфор и
замолвить ему словечко за арестованного. Знаю, что он отъявленный роя-
лист, но хоть он роялист и королевский прокурор, однако ж все-таки чело-
век, и притом, кажется, не злой.
- Нет, не злой, но я слышал, что он честолюбив, а это почти одно и то
же.
- Словом, увидим, - сказал Моррель со вздохом. - Ступайте да борт, я
скоро буду.
И он направился к зданию суда.
- Видишь, какой оборот принимает дело? - сказал Данглар Кадруссу. -
Тебе все еще охота заступаться за Дантеса?
- Разумеется, нет, но все-таки ужасно, что шутка могла иметь такие
последствия.
- Кто шутил? Не ты и не я, а Фернан. Ты же знаешь, что я бросил за-
паску; кажется, даже разорвал ее.
- Нет, нет! - вскричал Кадрусс. - Я как сейчас вижу ее в углу бесед-
ки, измятую, скомканную, и очень желал бы, чтобы она была там, где я ее
вижу!
- Что ж делать? Верно, Фернан поднял ее, переписал или велел перепи-
сать, а то, может быть, даже и не взял на себя этого труда... Боже мой!
Что, если он послал мою же записку! Хорошо, что я изменил почерк.
- Так ты знал, что Дантес - заговорщик?
- Я ровно ничего не знал. Я тебе уже говорил, что хотел пошутить, и
только. По-видимому, я, как арлекин, шутя, сказал правду.
- Все равно, - продолжал Кадрусс, - я дорого бы дал, чтобы всего это-
го не было или по крайней мере чтобы я не был в это дело замешан. Ты
увидишь, оно принесет нам несчастье, Данглар.
- Если оно должно принести кому-нибудь несчастье, так только настоя-
щему виновнику, а настоящий виновник - Фернан, а не мы. Какое несчастье
может случиться с нами? Нам нужно только сидеть спокойно, ни слова не
говорить, и гроза пройдет без грома.
- Аминь, - сказал Кадрусс, кивнув Данглару, и направился к Мельянским
аллеям, качая головой и бормоча себе под нос, как делают сильно озабо-
ченные люди.
"Так, - подумал Данглар, - дело принимает оборот, какой я предвидел;
вот я капитан, пока на время, а если этот дурак Кадрусс сумеет молчать,
то и навсегда. Остается только тот случай, если правосудие выпустит Дан-
теса из своих когтей... Но правосудие есть правосудие, - улыбнулся он, -
я вполне на него могу положиться".
Он прыгнул в лодку и велел грести к "Фараону", где арматор, как мы
помним, назначил ему свидание.
В тот же самый день, в тот же самый час, на улице Гран-Кур, против
фонтана Медуз, в одном из старых аристократических домов, выстроенных
архитектором Пюже, тоже праздновали обручение.
Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солда-
ты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. Это были старые
сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе; военные, бежавшие из
французской армии в армию Конде; молодые люди, которых родители, - все
еще не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре
или по пять рекрутов, - воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изг-
нания должны были превратить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации -
в бога.
Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени,
страстями особенно неистовыми и ожесточенными, потому что на юге Франции
уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной.
Император, ставший королем острова Эльба, после того как он был влас-
тителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ,
после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали
ему: "Да здравствует Наполеон!" - казался всем участникам пира челове-
ком, навсегда потерянным для Франции и престола. Сановники вспоминали
его политические ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины
- о разводе с Жозефиной. Этому роялистскому сборищу, которое радовалось,
- не падению человека, а уничтожению принципа, - казалось, что для него
начинается новая жизнь, что оно очнулось от мучительного кошмара.
Осанистый старик, с орденом св. Людовика на груди, встал и предложил
своим гостям выпить за короля Людовика XVIII. То был маркиз де Сен-Ме-
ран.
Этот тост в честь гартвельского изгнанника и короляумиротворителя
Франции, был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все под-
няли бокалы; женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть. В этом
едином порыве была почти поэзия.
- Они признали бы, - сказала маркиза де Сен-Меран, женщина с сухим
взглядом, тонкими губами, аристократическими манерами, еще изящная, нес-
мотря на свои пятьдесят лет, - они признали бы, будь они здесь, все эти
революционеры, которые нас выгнали и которым мы даем спокойно злоумыш-
лять против нас в наших старинных замках, купленных ими за кусок хлеба
во времена Террора, - они признали бы, что истинное самоотвержение было
на нашей стороне, потому что мы остались верны рушившейся монархии, а
они, напротив, приветствовали восходившее солнце и наживали состояния, в
то время как мы разорялись. Они признали бы, что наш король поистине был
Людовик Возлюбленный, а их узурпатор всегда оставался Наполеоном Прокля-
тым; правда, де Вильфор?
- Что прикажете, маркиза?.. Простите, я не слушал.
- Оставьте детей, маркиза, - сказал старик, предложивший тост. - Се-
годня их помолвка, и им, конечно, не до политики.
- Простите, мама, - сказала молодая и красивая девушка, белокурая, с
бархатными глазами, подернутыми влагой, - это я завладела господином де
Вильфор. Госпожа де Вильфор, мама хочет говорить с вами.
- Я готов отвечать маркизе, если ей будет угодно повторить вопрос,
которого я не расслышал, - сказал г-н де Вильфор.
- Я прощаю тебе, Рене, - сказала маркиза с нежной улыбкой, которую
странно было видеть на этом холодном лице; но сердце женщины так уж соз-
дано, что, как бы ни было оно иссушено предрассудками и требованиями
этикета, в нем всегда остается плодоносный и живой уголок, - тот, в ко-
торый бог заключил материнскую любовь. - Я говорила, Вильфор, что у бо-
напартистов нет ни нашей веры, ни нашей преданности, ни нашего самоот-
вержения.
- Сударыня, у них есть одно качество, заменяющее все наши, - это фа-
натизм. Наполеон - Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхож-
дения, но необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и влады-
ка, но еще символ - символ равенства.
- Равенства! - воскликнула маркиза. - Наполеон - символ равенства? А
что же тогда господин де Робеспьер? Мне кажется, вы похищаете его место
и отдаете корсиканцу; казалось бы, довольно и одной узурпации.
- Нет, сударыня, - возразил Вильфор, - я оставляю каждого на его
пьедестале: Робеспьера - на площади Людовика Пятнадцатого, на эшафоте;
Наполеона - на Вандомской площади, на его колонне. Но только один вводил
равенство, которое принижает, а другой - равенство, которое возвышает;
один низвел королей до уровня гильотины, другой, возвысил народ до уров-
ня трона. Это не мешает тому, - прибавил Вильфор, смеясь, - что оба они
- гнусные революционеры и что девятое термидора и четвертое апреля тыся-
ча восемьсот четырнадцатого года - два счастливых дня для Франции, кото-
рые одинаково должны праздновать друзья порядка и монархия; но этим
объясняется также, почему Наполеон, даже поверженный - и, надеюсь, нав-
сегда, - сохранил ревностных сторонников. Что вы хотите, маркиза? Кром-
вель был только половиной Наполеона, а и то имел их!
- Знаете, Вильфор, все это за версту отдает революцией. Но я вам про-
щаю, - ведь нельзя же быть сыном жирондиста и не сохранить революционный
душок.
Краска выступила на лице Вильфора.
- Мой отец был жирондист, это правда; но мой отец не голосовал за
смерть короля; он подвергался гонениям в день Террорау как и вы и чуть
не сложил голову на том самом эшафоте, на котором скатилась голова ваше-
го отца.
- Да, - отвечала маркиза, на лице которой ничем не отразилось это
кровавое воспоминание, - только они взошли бы на эшафот ради диамет-
рально противоположных принципов, и вот вам доказательство: все наше се-
мейство сохранило верность изгнанным Бурбонам, а ваш отец тотчас же
примкнул к новому правительству; гражданин Нуартье был жирондистом, а
граф Нуартье стал сенатором.
- Мама, - сказала Рене, - вы помните наше условие: никогда не возвра-
щаться к этим мрачным воспоминаниям.
- Сударыня, - сказал Вильфор, - я присоединяюсь к мадемуазель де
Сен-Меран и вместе с нею покорнейше прошу вас забыть о прошлом. К чему
осуждать то, перед чем даже божья: воля бессильна? Бог властен преобра-
зить будущее; в прошлом он ничего не может изменить. Мы можем если не
отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров. Я, например,
отказался не только от убеждений моего отца, но даже от его имени. Отец
мой был и, может статься, и теперь еще бонапартист и зовется Нуартье; я
- роялист и зовусь де Вильфор. Пусть высыхают в старом дубе революцион-
ные соки; вы смотрите только на ветвь, которая отделилась от него и не
может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем.
- Браво, Вильфор! - вскричал маркиз. - Браво! Хорошо сказано! Я тоже
всегда убеждал маркизу забыть о прошлом, но без успеха; вы будете счаст-
ливее, надеюсь.
- Хорошо, - сказала маркиза, - забудем о прошлом, я сам этого хочу;
во зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. Не забудьте, Вильфор,
что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество сог-
ласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как и я
забываю, по вашей просьбе. Но если вам попадет в руки какой-нибудь заго-
ворщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье,
Которая, быть может, сама находится в сношениях с заговорщиками.
- Увы, сударыня, - отвечал Вильфор, - моя должность и особенно время,
в которое мы живем, обязывают меня быть строгим. И я буду строг. Мне уже
несколько раз случалось поддерживать обвинение по политическим делам, и
в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал. К сожалению, это еще не
конец.
- Вы думаете? - спросила маркиза.
- Я этого опасаюсь. Остров Эльба - слишком близок к Франции. При-
сутствие Наполеона почти в виду наших берегов поддерживает надежду в его
сторонниках. Марсель кишит военными, состоящими на половинном жалованье;
они беспрестанно ищут повода для ссоры с роялистами. Отсюда - дуэли меж-
ду светскими людьми, а среди простонародья - поножовщина.
- Да, - сказал граф де Сальвье, старый друг маркиза де Сен-Меран и
камергер графа д'Артуа. - Но вы разве не знаете, что Священный Союз хо-
чет переселить его?
- Да, об этом шла речь, когда мы уезжади из Парижа, - отвечал маркиз.
- Но куда же его пошлют?
- На Святую Елену.
- На Святую Елену! Что это такое? - спросила маркиза.
- Остров, в двух тысячах миль отсюда, по ту сторону экватора, - отве-
чал граф.
- В добрый час! Вильфор прав, безумие оставлять такого человека между
Корсикой, где он родился, Неаполем, где еще царствует его зять, и Итали-
ей, из которой он хотел сделать королевство для своего сына.
- К сожалению, - сказал Вильфор, - имеются договоры тысяча восемьсот
четырнадцатого года, и нельзя тронуть Наполеона, не нарушив этих догово-
ров.
- Так их нарушат! - сказал граф де Сальвье. - Он не был особенно ще-
петилен, когда приказал расстрелять несчастного герцога Энгиевского.
- Отлично, - сказала маркиза, - решено: Священный Союз избавит Европу
от Наполеона, а Вильфор избавит Марсель от его сторонников. Либо король
царствует, либо нет; если он царствует, его правительство должно быть
сильно и его исполнители - непоколебимы; только таким образом можно пре-
дотвратить зло.
- К сожалению, сударыня, - сказал Вильфор с улыбкой, - помощник коро-
левского прокурора всегда видит зло, когда оно уже совершилось.
- Так он должен его исправить.
- Я мог бы сказать, сударыня, что мы не исправляем зло, а мстим за
него, и только.
- Ах, господин де Вильфор, - сказала молоденькая и хорошенькая деви-
ца, дочь графа де Сальвье, подруга мадемуазель де Сен-Меран, - постарай-
тесь устроить какой-нибудь интересный процесс, пока мы еще в Марселе. Я
никогда не видала суда присяжных, а это, говорят, очень любопытно.
- Да, в самом деле, очень любопытно, - отвечая помощник королевского
прокурора. - Это уже не искусственная трагедия, а подлинная драма; не
притворные страдания, а страдания настоящие. Человек, которого вы види-
те, по окончании спектакля идет не домой, ужинать со своим семейством и
спокойно лечь спать, чтобы завтра начать сначала, а в тюрьму, где его
ждет палач. Так что для нервных особ, ищущих сильных ощущений, не может
быть лучшего зрелища. Будьте спокойны - если случай представится, я не
премину воспользоваться им.
- От его слов нас бросает в дрожь... а он смеется! - сказала Рене,
побледнев.
- Что прикажете?.. Это поединок... Я уже пять или шесть раз требовал
смертной казни для подсудимых, политических и других... Кто знает,
сколько сейчас во тьме точится кинжалов или сколько их уже обращено на
меня!
- Боже мой! - вскричала Рене. - Неужели вы говорите серьезно, госпо-
дин де Вильфор?
- Совершенно серьезно, - отвечал Вильфор с улыбкой. - И от этих зани-
мательных процессов, которых графиня жаждет из любопытства, а я из чес-
толюбия, опасность для меня только усилится. Разве эти наполеоновские
солдаты, привыкшие слепо идти на врага, рассуждают, когда надо выпустить
пулю или ударит штыком? Неужели у них дрогнет рука убить человека, кото-
рого они считают своим личным врагом, когда они, не задумываясь, убивают
русского, австрийца или венгерца, которого они и в глаза не видали? К
тому же опасность необходима; иначе наше ремесло не имело бы оправдания.
Я сам воспламеняюсь, когда вижу в глазах обвиняемого вспышку ярости: это
придает мне силы. Тут уже не тяжба, а битва; я борюсь с ним, он защища-
ется, я наношу новый удар, и битва кончается, как всякая битва, победой
или поражением. Вот что значит выступать в суде! Опасность порождает
красноречие. Если бы обвиняемый улыбнулся мне после моей речи, то я ре-
шил бы, что говорил плохо, что слова мои были бледны, слабы, невырази-
тельны. Представьте себе, какая гордость наполняет душу прокурора, убеж-
денного в виновности подсудимого, когда он видит, что преступник бледне-
ет и склоняет голову под тяжестью улик и под разящими ударами его крас-
норечия! Голова преступника склоняется и падает!
Рене тихо вскрикнула.
- Как говорит! - заметил один из гостей.
- Вот такие люди и нужны в наше время, - сказал другой.
- В последнем процессе, - подхватил третий, - вы были великолепны,
Вильфор. Помните - негодяй, который зарезал своего отца? Вы буквально
убили его, прежде чем до него дотронулся палач.
- О, отцеубийцы - этих мне не жаль. Для таких людей нет достаточно
тяжкого наказания, - сказала Рене. - Но несчастные политические преступ-
ники...
- Они еще хуже, Рене, потому что король - отец народа, и хотеть
свергнуть или убить короля - значит хотеть убить отца тридцати двух мил-
лионов людей.
- Все равно, господин де Вильфор, - сказала Рене. - Обещайте мне, что
будете снисходительны к тем, за кого я буду просить вас...
- Будьте спокойны, - отвечал Вильфор с очаровательной улыбкой, - мы
будем вместе писать обвинительные акты.
- Дорогая моя, - сказала маркиза, - занимайтесь своими колибри, со-
бачками и тряпками и предоставьте вашему будущему мужу делать свое дело.
Теперь оружие отдыхает и тога в почете; об этом есть прекрасное латинс-
кое изречение.
- Cadant arma togae [3], - сказал Вильфор.
- Я не решилась сказать по-латыни, - отвечала маркиза.
- Мне кажется, что мне было бы приятнее видеть вас врачом, - продол-
жала Рене. - Карающий ангел, хоть он и ангел, всегда страшил меня.
- Добрая моя Рене! - прошептал Вильфор, бросив на молодую девушку
взгляд, полный любви.
- Господин де Вильфор, - сказал маркиз, - будет нравственным и поли-
тическим врачом нашей провинции; поверь мне, дочка, это почетная роль.
- И это поможет забыть роль, которую играл его отец, - вставила не-
исправимая маркиза.
- Сударыня, - отвечал Вильфор с грустной улыбкой, - я уже имел честь
докладывать вам, что отец мой, как я по крайней мере надеюсь, отрекся от
своих былых заблуждений, что он стал ревностным другом религии и поряд-
ка, лучшим роялистом, чем я, ибо он роялист по раскаянию, а я - только
по страсти.
И Вильфор окинул взглядом присутствующих, как он это делал в суде
после какой-нибудь великолепной тирады, проверяя действие своего красно-
речия на публику.
- Правильно, Вильфор, - сказал граф де Сальвье, - эти же слова я ска-
зал третьего дня в Тюильри министру двора, который выразил удивление по
поводу брака между сыном жирондиста и дочерью офицера, служившего в ар-
мии Конде, и министр отлично понял меня. Сам король покровительствует
этому способу объединения. Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он
вдруг вмешался в разговор и говорит: "Вильфор (заметьте, король не ска-
зал Нуартье, а подчеркнул имя Вильфор), Вильфор, - сказал король, - пой-
дет далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и принадлежит к
моему миру. Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза де Сен-Меран
выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак, если бы
они не явились первые ко мне просить позволения".
- Король это сказал, граф? - воскликнул восхищенный Вильфор.
- Передаю вам собственные его слова; и если маркиз захочет быть отк-
ровенным, то сознается, что эти же слова король сказал ему самому, когда
он, полгода назад, сообщил королю о своем намерении выдать за вас свою
дочь.
- Это верно, - подтвердил маркиз.
- Так, значит, я всем обязан королю! Чего я не сделаю, чтобы послу-
жить ему!
- Таким вы мне нравитесь, - сказала маркиза. - Пусть теперь явится
заговорщик, - добро пожаловать!
- А я, мама, - сказала Рене, - молю бога, чтобы он вас не услышал и
чтобы он посылал господину де Вильфор только мелких воришек, беспомощных
банкротов и робких жуликов; тогда я буду спать спокойно.
- Это все равно, что желать врачу одних мигреней, веснушек, осиных
укусов и тому подобное, - сказал Вильфор со смехом. - Если вы хотите ви-
деть меня королевским прокурором, пожелайте мне, напротив, страшных бо-
лезней, исцеление которых делает честь врачу.
В эту минуту, словно судьба только и ждала пожелания Вильфора, вошел
лакей и сказал ему несколько слов на ухо.
Вильфор, извинившись, вышел из-за стола и воротился через несколько
минут с довольной улыбкой на губах.
Рене посмотрела на своего жениха с восхищением: его голубые глаза
сверкали на бледном лице, окаймленном черными бакенбардами; в эту минуту
он и в самом деле был очень красив. Рене с нетерпением ждала, чтобы он
объяснил причину своего внезапного исчезновения.
- Вы только что выразили желание иметь мужем доктора, - сказал
Вильфор, - так вот у меня с учениками Эскулапа (так еще говорили в тыся-
ча восемьсот пятнадцатом году) есть некоторое сходство: я не могу распо-
лагать своим временем. Меня нашли даже здесь, подле вас, в день нашего
обручения.
- А почему вас вызвали? - спросила молодая девушка с легким беспо-
койством.
- Увы, из-за больного, который, если верить тому, что мне сообщили,
очень плох. Случай весьма серьезный, и болезнь грозит эшафотом.
- Боже! - вскричала Рене побледнев.
- Что вы говорите! - воскликнули гости в один голос.
- По-видимому, речь идет не более и не менее как о бонапартистском
заговоре.
- Неужели! - вскричала маркиза.
- Вот что сказано в доносе.
И Вильфор прочел:
- "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского про-
курора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон",
прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от
Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому
комитету в Париже.
Если он будет задержан, уличающее его письмо будет найдено при нем,
или у его отца, или в его каюте на "Фараоне".
- Позвольте, - сказала Рене, - это письмо не подписано и адресовано
не вам, а королевскому прокурору.
- Да, но королевский прокурор в отлучке; письмо подали его секретарю,
которому поручено распечатывать почту; он вскрыл это письмо, послал за
мной и, не застав меня дома, сам отдал приказ об аресте.
- Так виновный арестован? - спросила маркиза.
- То есть обвиняемый, - поправила Рене.
- Да, арестован, - отвечал Вильфор, - и, как я уже говорил мадемуа-
зель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен.
- А где этот несчастный? - спросила Рене.
- Ждет у меня.
- Ступайте, друг мой, - сказал маркиз, - не пренебрегайте вашими обя-
занностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия; сту-
пайте же куда вас призывает королевская служба.
- Ах, господин де Вильфор! - воскликнула Рене, умоляюще сложив руки.
- Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения.
Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на ко-
тором сидела его невеста, сказал:
- Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно. Но если
улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту бона-
партистскую сорную траву.
Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как вы-
разился Вильфор, была голова.
- Не слушайте ее, Вильфор, - сказала маркиза, - это ребячество; она
привыкнет.
И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую он поцеловал,
глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней ме-
ре хотел бы поцеловать".
- Печальное предзнаменование! - прошептала Рене.
- Перестань, Рене, - сказала маркиза. - Ты выводишь меня из терпения
своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее - судьба госу-
дарства или твои чувствительные фантазии?
- Ах, мама, - вздохнула Рене.
- Маркиза, простите нашу плохую роялистку, - сказал де Вильфор, -
обещаю вам, что исполню долг помощника королевского прокурора со всем
усердием, то есть буду беспощаден.
Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених
украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте спокой-
ны, Рене; ради вас я буду снисходителен".
Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился, преисполненный
блаженства.
Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и
принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен выс-
ший долг - решать участь своего ближнего. Однако, несмотря на подвиж-
ность своего лица, которой он часто, как искусный актер, учился перед
зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И
в самом деле, если не считать политического прошлого его отца, которое
могло повредить его карьере, если от него не отмежеваться решительно,
Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как только может быть
счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в двадцать
семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой
девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить помощ-
ник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только кра-
сива, но вдобавок принадлежала к семейству, бывшему в большой милости
при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других детей,
могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста при-
носила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное
слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное
наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ос-