Страница:
сделаю это тем более с легким сердцем, что благодаря приобретенному мною
искусству во всем, что касается физических упражнений, и долголетней
привычке к опасности я мог бы не сомневаться, что убью своего противни-
ка. Разумеется, за все это я стал бы драться; но за глубокое, долгое,
беспредельное, вечное страдание я отплатил бы точно такими же муками, -
око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока, наши извечные учители,
эти избранники, сумевшие превратить жизнь в сон, а явь в земной рай.
- Но мне кажется, - возразил Франц, - поскольку вы одновременно ста-
новитесь и судьей и палачом в вашем собственном деле, трудно удержаться
на границе закона и самому не подпасть под его власть. Ненависть слепа,
гнев безрассуден, и кто упивается мщением, рискует испить из горькой ча-
ши.
- Да - если он беден и глуп; нет - если он обладает миллионами и
умен. Впрочем, в самом худшем случае ему грозит только та казнь, о кото-
рой мы сейчас говорили и которой человеколюбивая французская революция
заменила четвертование и колесование А что для него казнь, если он отом-
щен? Право, мне почти жаль, что этот несчастный Пеппино, по-видимому, не
будет "decapitato", как они выражаются; вы увидели бы, сколько это берет
времени и стоит ли об этом говорить Но, право же, господа, какой стран-
ный разговор для первого дня карнавала! С чего он начался? Ах, да, пом-
ню! Вы изъявили желание иметь место в моем окне; ну, что ж, пожалуйста;
но прежде всего сядем за стол, потому что, кажется, завтрак готов.
В самом деле, одна из четырех дверей гостиной отворилась, и вошедший
лакей произнес сакраментальные слова:
- Al suo commodo [32].
Молодые люди поднялись и перешли в столовую.
Во время завтрака, превосходного и изысканно сервированного, Франц
старался поймать взгляд Альбера и прочесть в нем впечатление, которое,
как он не сомневался, слова их хозяина должны были произвести на него;
но потому ли, что тот, по свойственной ему беспечности, не обратил на
них особого внимания, потому ли, что уступка, сделанная графом Мон-
те-Кристо в вопросе о дуэли, примирила с ним Альбера, потому ли, нако-
нец, что предшествовавшие обстоятельства, известные только Францу,
только для него усугубляли значение высказанных графом взглядов, - но он
не заметил, чтобы его приятель был чем-нибудь озабочен; напротив того,
он усердно оказывал честь завтраку, как человек, в продолжение почти пя-
ти месяцев вынужденный довольствоваться итальянской кухней, как извест-
но, одной из худших в мире. Что касается графа, то тот едва прикасался к
кушаньям; казалось, что, садясь за стол со своими гостями, он исполнял
только долг учтивости и ждал их ухода, чтобы велеть подать себе ка-
кое-нибудь странное или особенное блюдо.
Это невольно напомнило Францу тот ужас, который граф внушил графине
Г., и ее уверенность, что граф, то есть человек, сидевший в ложе напро-
тив, - вампир.
После завтрака Франц посмотрел на часы.
- Что вы? - спросил его граф.
- Извините нас, граф, - ответил Франц, - но у нас еще тысяча дел.
- Каких?
- У нас еще нет костюмов, а сегодня костюм обязателен.
- Об этом не беспокойтесь. На Пьяцца-дель-Пополо у нас, по-видимому,
отдельная комната; я велю принести туда какие вам угодно костюмы, и мы
переоденемся там же на месте.
- После казни? - воскликнул Франц.
- Разумеется, после, до или во время казни, как вам будет угодно.
- В виду эшафота?
- Эшафот входит в программу праздника.
- Знаете, граф, я раздумал, - сказал Франц, - я очень благодарен за
вашу предупредительность, но я удовольствуюсь местом в вашей коляске и у
окна палаццо Росполи и попрошу вас располагать моим местом на Пьяц-
ца-дель-Пополо.
- Но должен вас предупредить, что вы лишаете себя очень любопытного
зрелища, - отвечал граф.
- Вы мне о нем расскажете, - возразил Франц, - и я уверен, что в ва-
ших устах рассказ произведет на меня не меньшее впечатление, чем произ-
вело бы само зрелище. Впрочем, я уже несколько раз хотел посмотреть па
смертную казнь и никогда не мог решиться; а вы, Альбер?
- Я видел казнь Кастена, - отвечал виконт, - но, кажется, я был наве-
селе; это было в день окончания коллежа, и мы провели ночь в каком-то
кабаке.
- Если вы чего-либо не делали в Париже, то это еще не причина не де-
лать этого в чужих краях, - сказал граф. - Путешествуешь, чтобы приоб-
рести знания; меняешь места, чтобы увидеть новое. Подумайте, как вам бу-
дет стыдно, когда у вас спросят: "Как казнят в Риме?", а вы ответите:
"Не знаю". Притом же осужденный, говорят, отъявленный мерзавец, негодяй,
убивший каминным таганом почтенного каноника, который воспитал его, как
сына. Черт возьми, когда убиваешь духовное лицо, нужно выбирать более
приличное орудие, чем таган, особенно если это духовное лицо, быть мо-
жет, твой отец. Если бы вы путешествовали по Испании, вы бы пошли взгля-
нуть на бой быков, правда? Так предположите, что мы едем смотреть бой
быков; вспомните о цирке древних римлян, об охотах, где убивали триста
львов и сотню людей. Вспомните о восьмидесяти тысячах зрителей, хлопав-
ших в ладоши, о почтенных матронах, приводивших с собою своих доче-
рей-невест, о прелестных белокурых весталках, подававших прелестным
пальчиком знак, говоривший. "Ну, не ленитесь, добивайте скорей этого че-
ловека, он и так уже почти мертв".
- Вы поедете, Альбер? - спросил Франц.
- Пожалуй; я, как и вы, колебался, но красноречие графа меня убедило.
- Так поедемте, если вам угодно, - сказал Франц, - но по дороге на
Пьяцца-дель-Пополо я бы хотел побывать на Корсо; возможно это?
- Пешком - да, в экипаже - нет.
- Так я пойду пешком.
- А вам необходимо попасть на Корсо?
- Да, мне там нужно кое-что посмотреть.
- Хорошо, пойдем пешком на Корсо, а экипаж поедет по виа-дель-Бабуино
и будет ждать нас на Пьяццадель-Пополо; я и сам ничего не имею против
того, чтобы пройтись по Корсо и посмотреть, исполнены ли кое-какие мои
распоряжения.
- Ваше сиятельство, - доложил, открывая дверь, лакей, - какой-то че-
ловек в одежде паломника просит позволения поговорить с вами.
- Да, знаю, - сказал граф. - Господа, не угодно ли вам пройти в гос-
тиную? Там на столе вы найдете превосходные гаванские сигары... Через
минуту я вернусь к вам.
Молодые люди встали и вышли в одну из дверей, между тем как граф, еще
раз извинившись перед ними, вышел в другую. Альбер, большой любитель хо-
роших сигар, считавший, что он приносит тяжелую жертву, обходясь без си-
гар Кафе де Пари, подошел к столу и вскрикнул от радости, увидав настоя-
щие "пурос".
- Ну, - спросил его Франц, - что вы думаете о графе Монте-Кристо?
- Что я о нем думаю? - отвечал Альбер, явно удивленный таким вопросом
со стороны своего приятеля. - Я думаю, что это премилый человек, радуш-
ный хозяин, который много видел, много изучал, много думал и принадле-
жит, как Брут, к школе стоиков, а в довершение всего, - прибавил он, лю-
бовно выпуская изо рта дым, спирально поднимающийся к потолку, - у него
превосходные сигары.
Таково было мнение Альбера о графе. А так как Альбер всегда хвалился,
что только хорошенько поразмыслив составляет себе мнение о ком бы то ни
было и о чем бы то ни было, то Франц и не пытался ему противоречить.
- Но вы обратили внимание на одно очень странное обстоятельство? -
сказал он.
- Какое?
- Вы заметили, как пристально он на вас смотрел?
- На меня?
- Да, на вас.
Альбер задумался.
- Увы, - сказал он со вздохом, - в этом нет ничего удивительного. Я
уже год, как уехал из Парижа, и, вероятно, одет, как чучело. Граф, долж-
но быть, принял меня за провинциала; разуверьте его, дорогой, и при пер-
вом случае скажите ему, что это совсем не так.
Франц улыбнулся. Минуту спустя вернулся граф.
- Вот и я, господа, и весь к вашим услугам, - сказал он. - Распоряже-
ния отданы; экипаж направляется своей дорогой на Пьяцца-дель-Пополо, а
мы пойдем туда же по Корсо, если вам угодно. Возьмите немного сигар,
господин де Морсер.
- Охотно, граф, благодарю вас, - отвечал Альбер, - итальянские сигары
еще хуже французских. Когда вы приедете в Париж, я расквитаюсь с вами.
- Не отказываюсь; я надеюсь когда-нибудь быть в Париже и, с вашего
позволения, явлюсь к вам. Ну, господа, время не ждет, уже половина пер-
вого. Идем!
Все трое спустились вниз. Кучер выслушал последние распоряжения свое-
го господина и поехал по виа-дель-Бабуино, а граф с молодыми людьми нап-
равились к Пьйцца ди Спанья по виа Фраттина, которая вывела их на Корсо
между палаццо Фиано и палаццо Росполи.
Франц во все глаза смотрел на окна этого дворца; он не забыл о сигна-
ле, условленном в Колизее между транстеверинцем и человеком в плаще.
- Которые из этих окон ваши? - спросил он графа насколько мог естест-
венным тоном.
- Три последние, - отвечал тот с непритворной беспечностью, не угады-
вая подлинного значения вопроса.
Франц быстро окинул взглядом окна. Боковые были затянуты желтой кам-
кой, а среднее - белой с красным крестом.
Человек в плаще сдержал свое обещание, и сомнений больше не было: че-
ловек в плаще и был граф МонтеКристо.
Все три окна были еще пусты.
Повсюду уже готовились к карнавалу, расставляя стулья, строили под-
мостки, затягивали окна. Маски не смели показываться, а экипажи -
разъезжать, пока не ударит колокол; но маски угадывались за всеми окна-
ми, а экипажи за всеми воротами.
Франц, Альбер и граф продолжали идти по Корсо. По мере того как они
приближались к Пьяцца-дель-Пополо, толпа становилась все гуще. Над тол-
пой в середине площади высился обелиск с венчающим его крестом, а на
скрещении трех улиц - Бабуино, Корсо и Рипетта - два столба эшафота,
между которыми блестел полукруглый нож гильотины.
На углу они увидели графского управляющего, который ждал своего гос-
подина.
Окно, нанятое, по-видимому, за такую непомерную цену, что граф не хо-
тел, чтобы гости знали об этом, находилось в третьей этаже большого
дворца между виа-дельБабуино и Монте Пинчо. Комната представляла собой
нечто вроде будуара, смежного со спальней; закрыв дверь спальни, заняв-
шие будуар оказывались как бы у себя дома На стульях были разложены
весьма изящные костюмы паяцев из голубого и белого атласа.
- Так как вы разрешили мне самому выбрать костюмы, - сказал граф обо-
им друзьям, - то я распорядился, чтобы вам приготовили вот эти. Во-пер-
вых, в нынешнем году это самые модные, а во-вторых, они очень удобны для
конфетти, потому что на них мука незаметна.
Франц почти не слышал слов графа и, может быть, даже недостаточно
оценил его любезность; все его внимание было сосредоточено на том зрели-
ще, которое представляла Пьяцца-дель-Пополо, и на страшном орудии, сос-
тавлявшем в этот час ее главное украшение.
В первый раз в жизни Франц видел гильотину; мы говорим гильотину, по-
тому что римская mandaia очень похожа на французское орудие смерти. Та-
кой же нож, в виде полумесяца, режущий выпуклой стороной, но падающий с
меньшей высоты, - вот и вся разница.
Два человека, сидя на откидной доске, на которую кладут осужденного,
в ожидании казни закусывали - насколько мог рассмотреть Франц - хлебом и
колбасой. Один из них приподнял доску, достал из-под нее флягу с вином,
отпил глоток и передал ее товарищу; это были помощники палача.
Глядя на них, Франц чувствовал, что у корней его волос проступает
пот.
Осужденные накануне были переведены из Новой тюрьмы в маленькую цер-
ковь Санта-Мария-дель-Пополо и провели там всю ночь, каждый с двумя свя-
щенниками, приготовлявшими их к смерти, в освещенной множеством свечей
часовне, перед которой шагали взад и вперед ежечасно сменявшиеся часо-
вые.
Двойной ряд карабинеров выстроился от дверей церкви до эшафота и ок-
ружал его кольцом, оставляя свободным проход футов в десять шириною, а
вокруг гильотины - пространство шагов в сто в окружности. Вся остальная
площадь была заполнена толпой. Многие женщины держали детей на плечах,
откуда этим юным зрителям отлично был виден эшафот.
Монте Пинчо казался обширным амфитеатром, все уступы которого были
усеяны народом; балконы обеих церквей, на углах виа-дель-Бабуино и
виа-ди-Рипетта, были переполнены привилегированной публикой; ступени па-
пертей напоминали морские волны, подгоняемые к портику непрерывным при-
ливом; каждый выступ стены, достаточно широкий, чтобы на нем мог помес-
титься человек, служил пьедесталом для живой статуи.
Слова графа оправдывались: очевидно, в жизни нет более интересного
зрелища чем смерть.
А между тем вместо тишины, которая, казалось, приличествовала тор-
жественности предстоящей церемонии, от толпы исходил громкий шум, сла-
гавшийся из хохота, гиканья и радостных возгласов, по-видимому, и в этом
граф оказался прав казнь была для толпы не чем иным, как началом карна-
вала.
Вдруг, как по мановению волшебного жезла, шум затих; церковные двери
распахнулись.
Впереди выступало братство кающихся пилигримов, одетых в серые мешки
с вырезами для глаз, держа в руках зажженные свечи; первым шествовал
глава братства.
За пилигримами шел мужчина огромного роста. Он был обнажен, если не
считать коротких холщовых штанов; на левом боку у него висел большой
нож, вложенный в ножны; на правом плече он нес тяжелую железную палицу.
Это был палач.
На ногах у него были сандалии, привязанные у щиколоток бечевками.
Вслед за палачом, в том порядке, в каком они должны были быть казне-
ны, шли Пеппино и Андреа.
Каждого из них сопровождали два священника.
Ни у того, ни у другого глаза не были завязаны.
Пеппино шел довольно твердым шагом; по-видимому, ему успели дать
знать о том, что его ожидает.
Андреа священники вели под руки.
Осужденные время от времени целовали распятие, которое им прикладыва-
ли к губам.
При одном их виде Франц почувствовал, что у него подкашиваются ноги;
он взглянул на Альбера. Тот, бледнее своей манишки, безотчетным движени-
ем отшвырнул сигару, хотя выкурил ее только до половины.
Один лишь граф был невозмутим. Мало того, легкий румянец проступил на
его мертвенно-бледном лице.
Ноздри его раздувались, как у хищного зверя, чующего кровь, а полу-
раскрытые губы обнажали ряд зубов, белых и острых, как у шакала.
И при всем том на лице его лежало выражение мягкой приветливости, ка-
кого Франц еще никогда у него не замечал; особенно удивительны были его
ласковые бархатные глаза.
Между тем осужденные приблизились к эшафоту, и уже можно было разгля-
деть их лица. Пеппино был красивый смуглолицый малый лет двадцати пяти с
вольным и диким взором. Он высоко держал голову, словно высматривая, с
какой стороны придет спасение.
Андреа был толст и приземист; по его гнусному, жестокому лицу трудно
было определить возраст; ему можно было дать лет тридцать. В тюрьме он
отпустил бороду. Голова его свешивалась на плечо, ноги подкашивались;
казалось, все его существо двигается покорно и механически, без участия
воли.
- Вы говорили, кажется, что будут казнить только одного, - сказал
Франц графу.
- И я не солгал вам, - холодно ответил тот.
- А между тем осужденных двое.
- Да; но один из них близок к смерти, а другой проживет еще много
лет.
- На мой взгляд, если его должны помиловать, то сейчас самое время.
- Так оно и есть; взгляните, - сказал граф.
И в самом деле, в ту минуту, когда Пеппино подходил к подножию эшафо-
та, пилигрим, по-видимому замешкавшийся, никем не остановленный, проб-
рался сквозь цепь солдат, подошел к главе братства и передал ему вчетве-
ро сложенную бумагу.
От пламенного взгляда Пеппино не ускользнула ни одна подробность этой
сцены; глава братства развернул бумагу, прочел ее и поднял руку.
- Да будет благословен господь, и хвала его святейшеству папе! - про-
изнес он громко и отчетливо. - Один из осужденных помилован.
- Помилован! - вскрикнула толпа, как один человек. - Один помилован!
Услыхав слова "помилован", Андреа встрепенулся и поднял голову.
- Кто помилован? - крикнул он.
Пеппино молча, тяжело дыша, застыл на месте.
- Помилован Пеппино, прозванный Рокка Приори, - сказал глава
братства.
И он передал бумагу начальнику карабинеров; тот прочел ее и возвра-
тил.
- Пеппино помилован! - закричал Андреа, сразу стряхнув с себя оцепе-
нение. - Почему помиловали его, а не меня? Мы должны были оба умереть;
мне обещали, что он умрет раньше меня; вы не имеете права убивать меня
одного, я не хочу умирать один, не хочу!
Он вырывался из рук священников, извивался, вопил, рычал, как одержи-
мый, и пытался разорвать веревки, связывавшие его руки.
Палач сделал знак своим помощникам, они соскочили с эшафота и схвати-
ли осужденного.
- Что там происходит? - спросил Франц, обращаясь к графу.
Так как все говорили на римском диалекте, то он плохо понимал, в чем
дело.
- Что там происходит? - повторил граф. - Разве вы не догадываетесь?
Этот человек, который сейчас умрет, буйствует оттого, что другой человек
не умрет вместе с ним; если бы ему позволили, он разорвал бы его ногтями
и зубами, лишь бы не оставить ему жизни, которой сам лишается. О люди,
люди! Порождение крокодилов, как сказал Карл Моор! - воскликнул граф,
потрясая кулаками над толпой. - Я узнаю вас, во все времена вы достойны
самих себя!
Андреа и помощники палача катались по пыльной земле, и осужденный
продолжал кричать: "Он должен умереть! Я хочу, чтобы он умер! Вы не име-
ете права убивать меня одного!"
- Смотрите, - сказал граф, схватив молодых людей за руки, - смотрите,
ибо клянусь вам, на это стоит посмотреть: вот человек, который покорился
судьбе, который шел на плаху, который готов был умереть, как трус, прав-
да, но без сопротивления и жалоб. Знаете, что придавало ему силы? Что
утешало его? Знаете, почему он покорно ждал казни? Потому, что другой
также терзался; потому, что другой также должен был умереть; потому, что
другой должен был умереть раньше него! Поведите закалывать двух баранов,
поведите двух быков на убой и дайте понять одному из них, что его това-
рищ не умрет; баран заблеет от радости, бык замычит от счастья, а чело-
век, созданный по образу и подобию божию, человек, которому бог запове-
дал, как первейший, единственный, высший закон - любовь к ближнему, че-
ловек, которому бог дал язык, чтобы выражать свои мысли, - каков будет
его первый крик, когда он узнает, что его товарищ спасен? Проклятие.
Хвала человеку, венцу природы, царю творения!
И граф засмеялся, но таким страшным смехом, каким может смеяться
только тот, кто много выстрадал.
Между тем борьба возле гильотины продолжалась; смотреть на это было
невмоготу. Помощники палача тащили Андреа на эшафот; он восстановил про-
тив себя всю толпу, и двадцать тысяч голосов кричали: "Казнить! Казнить
его!"
Франц отшатнулся; но граф снова схватил его за руку и держал у окна.
- Что с вами? - спросил он его. - Вам жаль его? Нечего сказать,
уместная жалость! Если бы вы узнали, что под вашим окном бегает бешеная
собака, вы схватили бы ружье, выскочили на улицу и без всякого сожаления
застрелили бы в упор бедное животное, которое в сущности только тем и
виновато, что его укусила другая бешеная собака, и оно платит тем же, а
тут вы жалеете человека, которого никто не кусал и который тем не менее
убил своего благодетеля и теперь, когда он не может убивать, потому что
у него связаны руки, исступленно требует смерти своего товарища по зак-
лючению, своего товарища по несчастью! Нет, смотрите, смотрите!
Требование графа было почти излишне: Франц не мог оторвать глаз от
страшного зрелища. Помощники палача втащили осужденного на эшафот и,
несмотря на его пинки, укусы и крики, принудили его стать на колени. Па-
лач стал сбоку от него, держа палицу наготове; по его знаку помощники
отошли. Осужденный хотел приподняться, но не успел: палица с глухим сту-
ком ударила его по левому виску; Андреа повалился ничком, как бык, потом
перевернулся на спину. Тогда палач бросил палицу, вытащил нож, одним
ударом перерезал ему горло, стал ему на живот и начал топтать его нога-
ми. При каждом нажиме ноги струя крови била из шеи казненного.
Франц не мог дольше выдержать; он бросился в глубь комнаты и почти
без чувств упал в кресло.
Альбер, зажмурив глаза, вцепился в портьеру окна.
Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла.
Когда Франц пришел в себя, он увидел, что Альбер, бледный как смерть,
пьет воду, а граф уже облачается костюм паяца. Франц невольно взглянул
на площадь: гильотина, палачи, казненный - все исчезло; оставалась
только толпа, шумная, возбужденная, веселая. Колокол Монте Читорио, ко-
торый возвещает только смерть папы и открытие карнавала, громко гудел.
- Что происходит? - спросил он графа.
- Ничего, ровно ничего, как видите, - отвечал тот. - Только карнавал
открылся. Одевайтесь скорее.
- Удивительно, - сказал Франц, - этот ужас рассеялся, как сон.
- Да это и был только сон, - кошмар, который вам привиделся.
- Мне - да; а казненному?
- И ему тоже; только он уснул навсегда, а вы проснулись; и кто ска-
жет, который из вас счастливее?
- А где же Пеппино? - спросил Франц. - Что с ним сталось?
- Пеппино малый рассудительный, без излишнего самолюбия; вместо того
чтобы обидеться, что о нем позабыли, он воспользовался этим и нырнул в
толпу, не поблагодарив даже почтенных священников, которые сопровождали
его до эшафота. Поистине человек - животное неблагодарное и эгоистич-
ное... Но одевайтесь, сударь, смотрите, ваш друг подает вам пример.
В самом деле, Альбер уже натянул атласные штаны поверх черных панта-
лон и лакированных башмаков.
- Ну как, Альбер, - спросил Франц, - расположены вы дурачиться?
Только говорите правду.
- Нет, не расположен, - отвечал Альбер, - но в сущности я рад, что
видел это. Я согласен с графом: если однажды хватило сил перенести такое
зрелище, то в конце концов оно оказывается единственным, которое еще
способно доставить сильные ощущения.
- Не говоря уже о том, что только в такие минуты можно изучать людей,
- сказал граф. - На первой ступени эшафота смерть срывает маску, которую
человек носил всю жизнь, и тогда показывается его истинное лицо. Надо
сознаться, лицо Андреа было не из привлекательных... Какой мерзавец!..
Одевайтесь, господа, одевайтесь!
Со стороны Франца было бы смешно разыгрывать институтку и не последо-
вать примеру своих спутников. Он надел костюм и маску, которая была нис-
колько не бледнее его лица.
Окончив туалет, они сошли вниз. У дверей их ждала коляска, полная
конфетти и букетов.
Они заняли свое место в веренице экипажей.
Трудно было себе представить более резкую перемену. Вместо мрачного и
безмолвного зрелища смерти Пьяцца-дель-Пополо являла картину веселой и
шумной оргий. Маски толпами стекались отовсюду, выскакивали из дверей,
вылезали из окон; из всех улиц выезжали экипажи, нагруженные пьерро, ар-
лекинами, домино, маркизами, транстеверинцами, клоунами, рыцарями, посе-
лянами; все это кричало, махало руками, швыряло яйца, начиненные мукой
конфетти, букеты, осыпало шутками и метательными снарядами своих и чу-
жих, знакомых и незнакомых, и никто не имел права обижаться, - на все
отвечали смехом.
Франц и Альбер походили на людей, которых привели в кабак, чтобы рас-
сеять их тоску, и которые, по мере того как пьянеют, чувствуют, что
прошлое заволакивается туманом. Они еще были во власти только что виден-
ного; но мало-помалу они заразились общим весельем, им казалось что их
рассудок готов помутиться, их тянуло с головой окунуться в этот шум, в
эту сутолоку, в этот неистовый вихрь. Горсть конфетти, брошенная из со-
седнего экипажа в Морсера, осыпала Альбера и его спутников, он по-
чувствовал уколы на шее и на не защищенной маской части лица, словно в
него бросили сотней булавок; это заставило его принять участие в общей
битве, к которой уже присоединились все встречавшиеся им маски. Он тоже,
как все, встал в экипаже и, со всей доступной ему силой и ловкостью,
принялся в свою очередь осыпать соседей яйцами и драже.
Ожесточенный бой начался. Воспоминание о виденном полчаса тому назад
бесследно изгладилось из мыслей обоих друзей. Пестрая, изменчивая, голо-
вокружительная картина, бывшая у них перед глазами, поглощала их цели-
ком. Что касается графа Монте-Кристо, то он, как мы уже говорили, во все
время казни ни на минуту не терял спокойствия.
Вообразите длинную, красивую улицу Корсо, от края до края окаймленную
нарядными дворцами, все балконы которых увешаны коврами и все окна зад-
рапированы; балконах и в окнах триста тысяч зрителей - римлян, итальян-
цев, чужестранцев, прибывших со всех концов света; смесь всех аристокра-
тий, - аристократий крови, денег и таланта - прелестные женщины, увле-
ченные живописным зрелищем, наклоняются с балконов, высовываются из
окон, осыпают проезжающих дождем конфетти, на который им отвечают буке-
тами; воздух насыщен падающими вниз драже и летящими вверх цветами, а на
тротуарах - сплошная, беспечная толпа в самых нелепых костюмах: гуляющие
исполинские кочны капусты, бычьи головы, мычащие, на человеческих туло-
вищах, собаки, шагающие на задних лапах; и вдруг, во всей этой сумятице,
под приподнятой маской, как в искушении св. Антония, пригрезившемся Кал-
ло, мелькает очаровательное лицо какой-нибудь Астарты, за которой броса-
ешься следом, но путь преграждают какие-то вертлявые бесы, вроде тех,
что снятся по ночам, - вообразите все это, и вы получите слабое предс-
тавление о том, что такое карнавал в Риме.
После того как они два раза проехали по Корсо, граф воспользовался
остановкой в движении экипажей и попросил у своих спутников разрешения
покинуть их, оставив коляску в их распоряжении. Франц поднял глаза и
увидел фасад палаццо Росполи. В среднем окне, затянутом белой камкой с
красным крестом, виднелось голубое домино, под которым воображение Фран-
ца тотчас нарисовало прелестную незнакомку, виденную им в театре Арджен-
искусству во всем, что касается физических упражнений, и долголетней
привычке к опасности я мог бы не сомневаться, что убью своего противни-
ка. Разумеется, за все это я стал бы драться; но за глубокое, долгое,
беспредельное, вечное страдание я отплатил бы точно такими же муками, -
око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока, наши извечные учители,
эти избранники, сумевшие превратить жизнь в сон, а явь в земной рай.
- Но мне кажется, - возразил Франц, - поскольку вы одновременно ста-
новитесь и судьей и палачом в вашем собственном деле, трудно удержаться
на границе закона и самому не подпасть под его власть. Ненависть слепа,
гнев безрассуден, и кто упивается мщением, рискует испить из горькой ча-
ши.
- Да - если он беден и глуп; нет - если он обладает миллионами и
умен. Впрочем, в самом худшем случае ему грозит только та казнь, о кото-
рой мы сейчас говорили и которой человеколюбивая французская революция
заменила четвертование и колесование А что для него казнь, если он отом-
щен? Право, мне почти жаль, что этот несчастный Пеппино, по-видимому, не
будет "decapitato", как они выражаются; вы увидели бы, сколько это берет
времени и стоит ли об этом говорить Но, право же, господа, какой стран-
ный разговор для первого дня карнавала! С чего он начался? Ах, да, пом-
ню! Вы изъявили желание иметь место в моем окне; ну, что ж, пожалуйста;
но прежде всего сядем за стол, потому что, кажется, завтрак готов.
В самом деле, одна из четырех дверей гостиной отворилась, и вошедший
лакей произнес сакраментальные слова:
- Al suo commodo [32].
Молодые люди поднялись и перешли в столовую.
Во время завтрака, превосходного и изысканно сервированного, Франц
старался поймать взгляд Альбера и прочесть в нем впечатление, которое,
как он не сомневался, слова их хозяина должны были произвести на него;
но потому ли, что тот, по свойственной ему беспечности, не обратил на
них особого внимания, потому ли, что уступка, сделанная графом Мон-
те-Кристо в вопросе о дуэли, примирила с ним Альбера, потому ли, нако-
нец, что предшествовавшие обстоятельства, известные только Францу,
только для него усугубляли значение высказанных графом взглядов, - но он
не заметил, чтобы его приятель был чем-нибудь озабочен; напротив того,
он усердно оказывал честь завтраку, как человек, в продолжение почти пя-
ти месяцев вынужденный довольствоваться итальянской кухней, как извест-
но, одной из худших в мире. Что касается графа, то тот едва прикасался к
кушаньям; казалось, что, садясь за стол со своими гостями, он исполнял
только долг учтивости и ждал их ухода, чтобы велеть подать себе ка-
кое-нибудь странное или особенное блюдо.
Это невольно напомнило Францу тот ужас, который граф внушил графине
Г., и ее уверенность, что граф, то есть человек, сидевший в ложе напро-
тив, - вампир.
После завтрака Франц посмотрел на часы.
- Что вы? - спросил его граф.
- Извините нас, граф, - ответил Франц, - но у нас еще тысяча дел.
- Каких?
- У нас еще нет костюмов, а сегодня костюм обязателен.
- Об этом не беспокойтесь. На Пьяцца-дель-Пополо у нас, по-видимому,
отдельная комната; я велю принести туда какие вам угодно костюмы, и мы
переоденемся там же на месте.
- После казни? - воскликнул Франц.
- Разумеется, после, до или во время казни, как вам будет угодно.
- В виду эшафота?
- Эшафот входит в программу праздника.
- Знаете, граф, я раздумал, - сказал Франц, - я очень благодарен за
вашу предупредительность, но я удовольствуюсь местом в вашей коляске и у
окна палаццо Росполи и попрошу вас располагать моим местом на Пьяц-
ца-дель-Пополо.
- Но должен вас предупредить, что вы лишаете себя очень любопытного
зрелища, - отвечал граф.
- Вы мне о нем расскажете, - возразил Франц, - и я уверен, что в ва-
ших устах рассказ произведет на меня не меньшее впечатление, чем произ-
вело бы само зрелище. Впрочем, я уже несколько раз хотел посмотреть па
смертную казнь и никогда не мог решиться; а вы, Альбер?
- Я видел казнь Кастена, - отвечал виконт, - но, кажется, я был наве-
селе; это было в день окончания коллежа, и мы провели ночь в каком-то
кабаке.
- Если вы чего-либо не делали в Париже, то это еще не причина не де-
лать этого в чужих краях, - сказал граф. - Путешествуешь, чтобы приоб-
рести знания; меняешь места, чтобы увидеть новое. Подумайте, как вам бу-
дет стыдно, когда у вас спросят: "Как казнят в Риме?", а вы ответите:
"Не знаю". Притом же осужденный, говорят, отъявленный мерзавец, негодяй,
убивший каминным таганом почтенного каноника, который воспитал его, как
сына. Черт возьми, когда убиваешь духовное лицо, нужно выбирать более
приличное орудие, чем таган, особенно если это духовное лицо, быть мо-
жет, твой отец. Если бы вы путешествовали по Испании, вы бы пошли взгля-
нуть на бой быков, правда? Так предположите, что мы едем смотреть бой
быков; вспомните о цирке древних римлян, об охотах, где убивали триста
львов и сотню людей. Вспомните о восьмидесяти тысячах зрителей, хлопав-
ших в ладоши, о почтенных матронах, приводивших с собою своих доче-
рей-невест, о прелестных белокурых весталках, подававших прелестным
пальчиком знак, говоривший. "Ну, не ленитесь, добивайте скорей этого че-
ловека, он и так уже почти мертв".
- Вы поедете, Альбер? - спросил Франц.
- Пожалуй; я, как и вы, колебался, но красноречие графа меня убедило.
- Так поедемте, если вам угодно, - сказал Франц, - но по дороге на
Пьяцца-дель-Пополо я бы хотел побывать на Корсо; возможно это?
- Пешком - да, в экипаже - нет.
- Так я пойду пешком.
- А вам необходимо попасть на Корсо?
- Да, мне там нужно кое-что посмотреть.
- Хорошо, пойдем пешком на Корсо, а экипаж поедет по виа-дель-Бабуино
и будет ждать нас на Пьяццадель-Пополо; я и сам ничего не имею против
того, чтобы пройтись по Корсо и посмотреть, исполнены ли кое-какие мои
распоряжения.
- Ваше сиятельство, - доложил, открывая дверь, лакей, - какой-то че-
ловек в одежде паломника просит позволения поговорить с вами.
- Да, знаю, - сказал граф. - Господа, не угодно ли вам пройти в гос-
тиную? Там на столе вы найдете превосходные гаванские сигары... Через
минуту я вернусь к вам.
Молодые люди встали и вышли в одну из дверей, между тем как граф, еще
раз извинившись перед ними, вышел в другую. Альбер, большой любитель хо-
роших сигар, считавший, что он приносит тяжелую жертву, обходясь без си-
гар Кафе де Пари, подошел к столу и вскрикнул от радости, увидав настоя-
щие "пурос".
- Ну, - спросил его Франц, - что вы думаете о графе Монте-Кристо?
- Что я о нем думаю? - отвечал Альбер, явно удивленный таким вопросом
со стороны своего приятеля. - Я думаю, что это премилый человек, радуш-
ный хозяин, который много видел, много изучал, много думал и принадле-
жит, как Брут, к школе стоиков, а в довершение всего, - прибавил он, лю-
бовно выпуская изо рта дым, спирально поднимающийся к потолку, - у него
превосходные сигары.
Таково было мнение Альбера о графе. А так как Альбер всегда хвалился,
что только хорошенько поразмыслив составляет себе мнение о ком бы то ни
было и о чем бы то ни было, то Франц и не пытался ему противоречить.
- Но вы обратили внимание на одно очень странное обстоятельство? -
сказал он.
- Какое?
- Вы заметили, как пристально он на вас смотрел?
- На меня?
- Да, на вас.
Альбер задумался.
- Увы, - сказал он со вздохом, - в этом нет ничего удивительного. Я
уже год, как уехал из Парижа, и, вероятно, одет, как чучело. Граф, долж-
но быть, принял меня за провинциала; разуверьте его, дорогой, и при пер-
вом случае скажите ему, что это совсем не так.
Франц улыбнулся. Минуту спустя вернулся граф.
- Вот и я, господа, и весь к вашим услугам, - сказал он. - Распоряже-
ния отданы; экипаж направляется своей дорогой на Пьяцца-дель-Пополо, а
мы пойдем туда же по Корсо, если вам угодно. Возьмите немного сигар,
господин де Морсер.
- Охотно, граф, благодарю вас, - отвечал Альбер, - итальянские сигары
еще хуже французских. Когда вы приедете в Париж, я расквитаюсь с вами.
- Не отказываюсь; я надеюсь когда-нибудь быть в Париже и, с вашего
позволения, явлюсь к вам. Ну, господа, время не ждет, уже половина пер-
вого. Идем!
Все трое спустились вниз. Кучер выслушал последние распоряжения свое-
го господина и поехал по виа-дель-Бабуино, а граф с молодыми людьми нап-
равились к Пьйцца ди Спанья по виа Фраттина, которая вывела их на Корсо
между палаццо Фиано и палаццо Росполи.
Франц во все глаза смотрел на окна этого дворца; он не забыл о сигна-
ле, условленном в Колизее между транстеверинцем и человеком в плаще.
- Которые из этих окон ваши? - спросил он графа насколько мог естест-
венным тоном.
- Три последние, - отвечал тот с непритворной беспечностью, не угады-
вая подлинного значения вопроса.
Франц быстро окинул взглядом окна. Боковые были затянуты желтой кам-
кой, а среднее - белой с красным крестом.
Человек в плаще сдержал свое обещание, и сомнений больше не было: че-
ловек в плаще и был граф МонтеКристо.
Все три окна были еще пусты.
Повсюду уже готовились к карнавалу, расставляя стулья, строили под-
мостки, затягивали окна. Маски не смели показываться, а экипажи -
разъезжать, пока не ударит колокол; но маски угадывались за всеми окна-
ми, а экипажи за всеми воротами.
Франц, Альбер и граф продолжали идти по Корсо. По мере того как они
приближались к Пьяцца-дель-Пополо, толпа становилась все гуще. Над тол-
пой в середине площади высился обелиск с венчающим его крестом, а на
скрещении трех улиц - Бабуино, Корсо и Рипетта - два столба эшафота,
между которыми блестел полукруглый нож гильотины.
На углу они увидели графского управляющего, который ждал своего гос-
подина.
Окно, нанятое, по-видимому, за такую непомерную цену, что граф не хо-
тел, чтобы гости знали об этом, находилось в третьей этаже большого
дворца между виа-дельБабуино и Монте Пинчо. Комната представляла собой
нечто вроде будуара, смежного со спальней; закрыв дверь спальни, заняв-
шие будуар оказывались как бы у себя дома На стульях были разложены
весьма изящные костюмы паяцев из голубого и белого атласа.
- Так как вы разрешили мне самому выбрать костюмы, - сказал граф обо-
им друзьям, - то я распорядился, чтобы вам приготовили вот эти. Во-пер-
вых, в нынешнем году это самые модные, а во-вторых, они очень удобны для
конфетти, потому что на них мука незаметна.
Франц почти не слышал слов графа и, может быть, даже недостаточно
оценил его любезность; все его внимание было сосредоточено на том зрели-
ще, которое представляла Пьяцца-дель-Пополо, и на страшном орудии, сос-
тавлявшем в этот час ее главное украшение.
В первый раз в жизни Франц видел гильотину; мы говорим гильотину, по-
тому что римская mandaia очень похожа на французское орудие смерти. Та-
кой же нож, в виде полумесяца, режущий выпуклой стороной, но падающий с
меньшей высоты, - вот и вся разница.
Два человека, сидя на откидной доске, на которую кладут осужденного,
в ожидании казни закусывали - насколько мог рассмотреть Франц - хлебом и
колбасой. Один из них приподнял доску, достал из-под нее флягу с вином,
отпил глоток и передал ее товарищу; это были помощники палача.
Глядя на них, Франц чувствовал, что у корней его волос проступает
пот.
Осужденные накануне были переведены из Новой тюрьмы в маленькую цер-
ковь Санта-Мария-дель-Пополо и провели там всю ночь, каждый с двумя свя-
щенниками, приготовлявшими их к смерти, в освещенной множеством свечей
часовне, перед которой шагали взад и вперед ежечасно сменявшиеся часо-
вые.
Двойной ряд карабинеров выстроился от дверей церкви до эшафота и ок-
ружал его кольцом, оставляя свободным проход футов в десять шириною, а
вокруг гильотины - пространство шагов в сто в окружности. Вся остальная
площадь была заполнена толпой. Многие женщины держали детей на плечах,
откуда этим юным зрителям отлично был виден эшафот.
Монте Пинчо казался обширным амфитеатром, все уступы которого были
усеяны народом; балконы обеих церквей, на углах виа-дель-Бабуино и
виа-ди-Рипетта, были переполнены привилегированной публикой; ступени па-
пертей напоминали морские волны, подгоняемые к портику непрерывным при-
ливом; каждый выступ стены, достаточно широкий, чтобы на нем мог помес-
титься человек, служил пьедесталом для живой статуи.
Слова графа оправдывались: очевидно, в жизни нет более интересного
зрелища чем смерть.
А между тем вместо тишины, которая, казалось, приличествовала тор-
жественности предстоящей церемонии, от толпы исходил громкий шум, сла-
гавшийся из хохота, гиканья и радостных возгласов, по-видимому, и в этом
граф оказался прав казнь была для толпы не чем иным, как началом карна-
вала.
Вдруг, как по мановению волшебного жезла, шум затих; церковные двери
распахнулись.
Впереди выступало братство кающихся пилигримов, одетых в серые мешки
с вырезами для глаз, держа в руках зажженные свечи; первым шествовал
глава братства.
За пилигримами шел мужчина огромного роста. Он был обнажен, если не
считать коротких холщовых штанов; на левом боку у него висел большой
нож, вложенный в ножны; на правом плече он нес тяжелую железную палицу.
Это был палач.
На ногах у него были сандалии, привязанные у щиколоток бечевками.
Вслед за палачом, в том порядке, в каком они должны были быть казне-
ны, шли Пеппино и Андреа.
Каждого из них сопровождали два священника.
Ни у того, ни у другого глаза не были завязаны.
Пеппино шел довольно твердым шагом; по-видимому, ему успели дать
знать о том, что его ожидает.
Андреа священники вели под руки.
Осужденные время от времени целовали распятие, которое им прикладыва-
ли к губам.
При одном их виде Франц почувствовал, что у него подкашиваются ноги;
он взглянул на Альбера. Тот, бледнее своей манишки, безотчетным движени-
ем отшвырнул сигару, хотя выкурил ее только до половины.
Один лишь граф был невозмутим. Мало того, легкий румянец проступил на
его мертвенно-бледном лице.
Ноздри его раздувались, как у хищного зверя, чующего кровь, а полу-
раскрытые губы обнажали ряд зубов, белых и острых, как у шакала.
И при всем том на лице его лежало выражение мягкой приветливости, ка-
кого Франц еще никогда у него не замечал; особенно удивительны были его
ласковые бархатные глаза.
Между тем осужденные приблизились к эшафоту, и уже можно было разгля-
деть их лица. Пеппино был красивый смуглолицый малый лет двадцати пяти с
вольным и диким взором. Он высоко держал голову, словно высматривая, с
какой стороны придет спасение.
Андреа был толст и приземист; по его гнусному, жестокому лицу трудно
было определить возраст; ему можно было дать лет тридцать. В тюрьме он
отпустил бороду. Голова его свешивалась на плечо, ноги подкашивались;
казалось, все его существо двигается покорно и механически, без участия
воли.
- Вы говорили, кажется, что будут казнить только одного, - сказал
Франц графу.
- И я не солгал вам, - холодно ответил тот.
- А между тем осужденных двое.
- Да; но один из них близок к смерти, а другой проживет еще много
лет.
- На мой взгляд, если его должны помиловать, то сейчас самое время.
- Так оно и есть; взгляните, - сказал граф.
И в самом деле, в ту минуту, когда Пеппино подходил к подножию эшафо-
та, пилигрим, по-видимому замешкавшийся, никем не остановленный, проб-
рался сквозь цепь солдат, подошел к главе братства и передал ему вчетве-
ро сложенную бумагу.
От пламенного взгляда Пеппино не ускользнула ни одна подробность этой
сцены; глава братства развернул бумагу, прочел ее и поднял руку.
- Да будет благословен господь, и хвала его святейшеству папе! - про-
изнес он громко и отчетливо. - Один из осужденных помилован.
- Помилован! - вскрикнула толпа, как один человек. - Один помилован!
Услыхав слова "помилован", Андреа встрепенулся и поднял голову.
- Кто помилован? - крикнул он.
Пеппино молча, тяжело дыша, застыл на месте.
- Помилован Пеппино, прозванный Рокка Приори, - сказал глава
братства.
И он передал бумагу начальнику карабинеров; тот прочел ее и возвра-
тил.
- Пеппино помилован! - закричал Андреа, сразу стряхнув с себя оцепе-
нение. - Почему помиловали его, а не меня? Мы должны были оба умереть;
мне обещали, что он умрет раньше меня; вы не имеете права убивать меня
одного, я не хочу умирать один, не хочу!
Он вырывался из рук священников, извивался, вопил, рычал, как одержи-
мый, и пытался разорвать веревки, связывавшие его руки.
Палач сделал знак своим помощникам, они соскочили с эшафота и схвати-
ли осужденного.
- Что там происходит? - спросил Франц, обращаясь к графу.
Так как все говорили на римском диалекте, то он плохо понимал, в чем
дело.
- Что там происходит? - повторил граф. - Разве вы не догадываетесь?
Этот человек, который сейчас умрет, буйствует оттого, что другой человек
не умрет вместе с ним; если бы ему позволили, он разорвал бы его ногтями
и зубами, лишь бы не оставить ему жизни, которой сам лишается. О люди,
люди! Порождение крокодилов, как сказал Карл Моор! - воскликнул граф,
потрясая кулаками над толпой. - Я узнаю вас, во все времена вы достойны
самих себя!
Андреа и помощники палача катались по пыльной земле, и осужденный
продолжал кричать: "Он должен умереть! Я хочу, чтобы он умер! Вы не име-
ете права убивать меня одного!"
- Смотрите, - сказал граф, схватив молодых людей за руки, - смотрите,
ибо клянусь вам, на это стоит посмотреть: вот человек, который покорился
судьбе, который шел на плаху, который готов был умереть, как трус, прав-
да, но без сопротивления и жалоб. Знаете, что придавало ему силы? Что
утешало его? Знаете, почему он покорно ждал казни? Потому, что другой
также терзался; потому, что другой также должен был умереть; потому, что
другой должен был умереть раньше него! Поведите закалывать двух баранов,
поведите двух быков на убой и дайте понять одному из них, что его това-
рищ не умрет; баран заблеет от радости, бык замычит от счастья, а чело-
век, созданный по образу и подобию божию, человек, которому бог запове-
дал, как первейший, единственный, высший закон - любовь к ближнему, че-
ловек, которому бог дал язык, чтобы выражать свои мысли, - каков будет
его первый крик, когда он узнает, что его товарищ спасен? Проклятие.
Хвала человеку, венцу природы, царю творения!
И граф засмеялся, но таким страшным смехом, каким может смеяться
только тот, кто много выстрадал.
Между тем борьба возле гильотины продолжалась; смотреть на это было
невмоготу. Помощники палача тащили Андреа на эшафот; он восстановил про-
тив себя всю толпу, и двадцать тысяч голосов кричали: "Казнить! Казнить
его!"
Франц отшатнулся; но граф снова схватил его за руку и держал у окна.
- Что с вами? - спросил он его. - Вам жаль его? Нечего сказать,
уместная жалость! Если бы вы узнали, что под вашим окном бегает бешеная
собака, вы схватили бы ружье, выскочили на улицу и без всякого сожаления
застрелили бы в упор бедное животное, которое в сущности только тем и
виновато, что его укусила другая бешеная собака, и оно платит тем же, а
тут вы жалеете человека, которого никто не кусал и который тем не менее
убил своего благодетеля и теперь, когда он не может убивать, потому что
у него связаны руки, исступленно требует смерти своего товарища по зак-
лючению, своего товарища по несчастью! Нет, смотрите, смотрите!
Требование графа было почти излишне: Франц не мог оторвать глаз от
страшного зрелища. Помощники палача втащили осужденного на эшафот и,
несмотря на его пинки, укусы и крики, принудили его стать на колени. Па-
лач стал сбоку от него, держа палицу наготове; по его знаку помощники
отошли. Осужденный хотел приподняться, но не успел: палица с глухим сту-
ком ударила его по левому виску; Андреа повалился ничком, как бык, потом
перевернулся на спину. Тогда палач бросил палицу, вытащил нож, одним
ударом перерезал ему горло, стал ему на живот и начал топтать его нога-
ми. При каждом нажиме ноги струя крови била из шеи казненного.
Франц не мог дольше выдержать; он бросился в глубь комнаты и почти
без чувств упал в кресло.
Альбер, зажмурив глаза, вцепился в портьеру окна.
Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла.
Когда Франц пришел в себя, он увидел, что Альбер, бледный как смерть,
пьет воду, а граф уже облачается костюм паяца. Франц невольно взглянул
на площадь: гильотина, палачи, казненный - все исчезло; оставалась
только толпа, шумная, возбужденная, веселая. Колокол Монте Читорио, ко-
торый возвещает только смерть папы и открытие карнавала, громко гудел.
- Что происходит? - спросил он графа.
- Ничего, ровно ничего, как видите, - отвечал тот. - Только карнавал
открылся. Одевайтесь скорее.
- Удивительно, - сказал Франц, - этот ужас рассеялся, как сон.
- Да это и был только сон, - кошмар, который вам привиделся.
- Мне - да; а казненному?
- И ему тоже; только он уснул навсегда, а вы проснулись; и кто ска-
жет, который из вас счастливее?
- А где же Пеппино? - спросил Франц. - Что с ним сталось?
- Пеппино малый рассудительный, без излишнего самолюбия; вместо того
чтобы обидеться, что о нем позабыли, он воспользовался этим и нырнул в
толпу, не поблагодарив даже почтенных священников, которые сопровождали
его до эшафота. Поистине человек - животное неблагодарное и эгоистич-
ное... Но одевайтесь, сударь, смотрите, ваш друг подает вам пример.
В самом деле, Альбер уже натянул атласные штаны поверх черных панта-
лон и лакированных башмаков.
- Ну как, Альбер, - спросил Франц, - расположены вы дурачиться?
Только говорите правду.
- Нет, не расположен, - отвечал Альбер, - но в сущности я рад, что
видел это. Я согласен с графом: если однажды хватило сил перенести такое
зрелище, то в конце концов оно оказывается единственным, которое еще
способно доставить сильные ощущения.
- Не говоря уже о том, что только в такие минуты можно изучать людей,
- сказал граф. - На первой ступени эшафота смерть срывает маску, которую
человек носил всю жизнь, и тогда показывается его истинное лицо. Надо
сознаться, лицо Андреа было не из привлекательных... Какой мерзавец!..
Одевайтесь, господа, одевайтесь!
Со стороны Франца было бы смешно разыгрывать институтку и не последо-
вать примеру своих спутников. Он надел костюм и маску, которая была нис-
колько не бледнее его лица.
Окончив туалет, они сошли вниз. У дверей их ждала коляска, полная
конфетти и букетов.
Они заняли свое место в веренице экипажей.
Трудно было себе представить более резкую перемену. Вместо мрачного и
безмолвного зрелища смерти Пьяцца-дель-Пополо являла картину веселой и
шумной оргий. Маски толпами стекались отовсюду, выскакивали из дверей,
вылезали из окон; из всех улиц выезжали экипажи, нагруженные пьерро, ар-
лекинами, домино, маркизами, транстеверинцами, клоунами, рыцарями, посе-
лянами; все это кричало, махало руками, швыряло яйца, начиненные мукой
конфетти, букеты, осыпало шутками и метательными снарядами своих и чу-
жих, знакомых и незнакомых, и никто не имел права обижаться, - на все
отвечали смехом.
Франц и Альбер походили на людей, которых привели в кабак, чтобы рас-
сеять их тоску, и которые, по мере того как пьянеют, чувствуют, что
прошлое заволакивается туманом. Они еще были во власти только что виден-
ного; но мало-помалу они заразились общим весельем, им казалось что их
рассудок готов помутиться, их тянуло с головой окунуться в этот шум, в
эту сутолоку, в этот неистовый вихрь. Горсть конфетти, брошенная из со-
седнего экипажа в Морсера, осыпала Альбера и его спутников, он по-
чувствовал уколы на шее и на не защищенной маской части лица, словно в
него бросили сотней булавок; это заставило его принять участие в общей
битве, к которой уже присоединились все встречавшиеся им маски. Он тоже,
как все, встал в экипаже и, со всей доступной ему силой и ловкостью,
принялся в свою очередь осыпать соседей яйцами и драже.
Ожесточенный бой начался. Воспоминание о виденном полчаса тому назад
бесследно изгладилось из мыслей обоих друзей. Пестрая, изменчивая, голо-
вокружительная картина, бывшая у них перед глазами, поглощала их цели-
ком. Что касается графа Монте-Кристо, то он, как мы уже говорили, во все
время казни ни на минуту не терял спокойствия.
Вообразите длинную, красивую улицу Корсо, от края до края окаймленную
нарядными дворцами, все балконы которых увешаны коврами и все окна зад-
рапированы; балконах и в окнах триста тысяч зрителей - римлян, итальян-
цев, чужестранцев, прибывших со всех концов света; смесь всех аристокра-
тий, - аристократий крови, денег и таланта - прелестные женщины, увле-
ченные живописным зрелищем, наклоняются с балконов, высовываются из
окон, осыпают проезжающих дождем конфетти, на который им отвечают буке-
тами; воздух насыщен падающими вниз драже и летящими вверх цветами, а на
тротуарах - сплошная, беспечная толпа в самых нелепых костюмах: гуляющие
исполинские кочны капусты, бычьи головы, мычащие, на человеческих туло-
вищах, собаки, шагающие на задних лапах; и вдруг, во всей этой сумятице,
под приподнятой маской, как в искушении св. Антония, пригрезившемся Кал-
ло, мелькает очаровательное лицо какой-нибудь Астарты, за которой броса-
ешься следом, но путь преграждают какие-то вертлявые бесы, вроде тех,
что снятся по ночам, - вообразите все это, и вы получите слабое предс-
тавление о том, что такое карнавал в Риме.
После того как они два раза проехали по Корсо, граф воспользовался
остановкой в движении экипажей и попросил у своих спутников разрешения
покинуть их, оставив коляску в их распоряжении. Франц поднял глаза и
увидел фасад палаццо Росполи. В среднем окне, затянутом белой камкой с
красным крестом, виднелось голубое домино, под которым воображение Фран-
ца тотчас нарисовало прелестную незнакомку, виденную им в театре Арджен-