– Благодарю, – отозвался Джейсон. – Благодарю за все.
Доктор кивнул и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Борн обернулся к своему шурину.
– Он хороший человек, Джонни.
– Честно говоря, обычно он очень сдержан, но врач просто замечательный. Ни разу до сегодняшнего дня не видел, чтобы он вел себя так непосредственно… Значит, ты думаешь, что Шакал встретил королевского губернатора где-то недалеко от берегов Антигуа, получил от него всю информацию, убил, а тело отправил на корм акулам.
– Попутно пустив яхту ко дну, – закончил мысль Джейсон. – Возможно, он выжал газ и направил ее на подводные скалы. Трагедия в море – и нить, ведущая к Карлосу, исчезает; он именно этого добивался.
– Меня здесь кое-что смущает, – сказал Сен-Жак. – Я сам там не был, но участок моря к северу от Фольмаута, где все произошло, зовется Пастью Дьявола, и такое место не рекламируется. Прогулочные яхты туда не заходят, и все стараются молчать о том, сколько людей и судов там погибло.
– И что?
– А то. Допустим, Шакал передал ка-гэ, где должна произойти их встреча, очевидно, где-то неподалеку от Пасти Дьявола, но как сам Шакал узнал про это место?
– А два твоих коммандос тебе не рассказывали?
– О чем? Я послал их к Генри, чтобы все доложить ему, пока мы тут с тобой возились. На совещания и всякие выяснения не было времени, и, кроме того, я подумал, что дорога каждая минута.
– Тогда к этому моменту Генри должен быть в курсе; и, думаю, он в шоке. Он за два дня потерял два катера, причем компенсацию сможет получить только за один, и он еще ничего не знает про своего босса, этого достойного уважения королевского губернатора, прислужника Шакала, выставившего Министерство иностранных дел дураками, ведь они приняли второсортного парижского киллера за почтенного героя Франции. Этой ночью телефонные провода между Домом Правительства и Уайт-холлом раскалятся.
– Еще один – катер отдела по наркотикам? Что ты пытаешься мне сказать? И что такое Генри знает теперь – о чем ему могли рассказать мои охранники?
– Минуту назад ты спросил, как Шакал смог узнать о рифах Пасти Дьявола неподалеку от Антигуа.
– Поверьте мне, доктор Вебб, я помню, что спрашивал. Так как же он это узнал?
– Потому что у него здесь был третий человек, вот что твои королевские коммандос уже должны были сообщить Генри. Блондинистый сукин сын, который возглавлял отдел по борьбе с наркотиками на Монтсеррат.
– Он? Рикман? Этот ходячий британский Ку-клукс-клан? Самодур-Рикман, несчастье для любого, кто побоится огрызнуться в ответ на его выходки? Святые силы, Генри в это не поверит!
– А почему бы и нет? Ты как раз выдал подходящее описание для наемника Карлоса.
– Может быть, но это слишком невероятно. Ведь он же просто слуга Господа. Каждое утро перед работой – молитвы, призывы к Господу помочь в борьбе с Сатаной, никакого спиртного, никаких женщин…
– Как Савонарола?
– Да, пожалуй, такое определение подойдет – исходя из того, что я помню по курсу истории.
– Тогда он именно тот человек, который и нужен Шакалу. А Генри придется во все поверить, когда его главный катер не вернется в Плимут, а тела членов команды прибьет к берегу или они просто не придут на богослужение.
– Ты считаешь, Карлос сбежал именно так?
– Да, – Борн кивнул и указал рукой на диван в нескольких футах от себя, перед которым стоял стол со стеклянной столешницей. – Садись, Джонни. Нам надо поговорить.
– А до этого мы что делали?
– Не о том, что уже случилось, брат, а о том, что еще произойдет.
– А что должно произойти? – спросил Сен-Жак, опускаясь на диван.
– Я уезжаю.
– Нет! – вскричал молодой человек, вскакивая на ноги, как будто его ударило током. – Ты не можешь!
– Я должен. Ему известны наши имена и адреса. Он знает все.
– Куда ты собрался?
– В Париж.
– Черт, только не туда! Ты не можешь так обойтись с Мари! И с детьми, ради бога, Дэвид. Я тебя не отпущу!
– Ты не сможешь меня остановить.
– Господи, Дэвид, послушай меня! Если Вашингтону плевать или ты сам не хочешь к ним обращаться, вспомни про Оттаву. Моя сестра работала на правительство, и наше правительство не бросает своих людей только потому, что это неудобно или слишком дорого. У меня есть связи – те же Скотти, док и другие. Стоит шепнуть им пару слов, и ты окажешься в безопасной крепости в Калгари. До тебя никто не сможет добраться!
– Ты считаешь, что мое правительство не поступило бы так же? Позволь сказать тебе кое-что, братишка, в Вашингтоне есть люди, которые рисковали своей жизнью, чтобы Мари, дети и я остались в живых. Забыв про себя и не ради правительства. Если бы я захотел тихого пристанища, где нас никто не смог бы и тронуть, я бы выбрал поместье в Виргинии, с лошадьми и прислугой и взводом вооруженных солдат для круглосуточной охраны.
– Так что тебе мешает? Сделай это!
– Зачем, Джонни? Чтобы жить в своей собственной персональной тюрьме? Чтобы дети не могли ходить в гости к друзьям, чтобы их сопровождали охранники, если они идут в школу, а не занимаются самостоятельно, и никаких «останусь на ночь», никаких подушечных битв – никаких соседей? Мари и я, мы смотрим друг на друга, а потом на луч прожектора за окном, прислушиваемся к шагам охраны, каждому чиху и покашливанию, или, не дай боже, выстрелу – а это всего лишь потому, что в сад пробрался кролик. Это не жизнь, а тюремное существование. Мы с твоей сестрой такого не выдержим.
– Такого и я не выдержу, особенно после того, как ты это описал. Но что может решить Париж?
– Я могу найти его. Я могу его уничтожить.
– У него там своя армия.
– А у меня есть Джейсон Борн, – ответил Дэвид Вебб.
– Ты же понимаешь, что это полный бред!
– Бред, согласен, но пока все срабатывало… Я прошу тебя об одолжении, Джонни. Помоги мне. Скажи Мари, что со мной все в порядке, я не ранен, и у меня есть ниточка, ведущая к Шакалу, которую мне смог предоставить только старый Фонтейн – а так и есть на самом деле. Кафе «Le Coeur du Soldat» [42] в Аржентоле. Передай ей, что я задействую Алекса Конклина и всех, кого сможет предоставить Вашингтон.
– Но ты ведь не сделаешь этого на самом деле?
– Нет. Иначе Шакал все узнает; у него уши по всей набережной д’Орсе. Там можно действовать только в одиночку.
– А ты не думаешь, что она догадается?
– Она может что-то заподозрить, но не будет знать наверняка. Я попрошу Алекса ей позвонить и подтвердить, что вся тяжелая артиллерия Парижа к нашим услугам. Все же первым должен сообщить ей ты.
– Но зачем врать?
– Зачем спрашивать, ты и сам знаешь, братишка. Я больше не хочу подвергать ее опасности.
– Хорошо, я ей скажу, но она мне не поверит. Она увидит меня насквозь, она всегда меня насквозь видела. Еще когда я был ребенком, эти огромные карие глаза постоянно заглядывали в мои, обычно с сердитым выражением, но не как у братьев, нет, – даже не знаю, как это сказать, – не с таким отвращением, какое было написано на их лицах из-за того, что «мелкий» опять напакостил. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Это называется заботой. Она всегда о тебе заботилась – даже когда ты хулиганил.
– Да, Мари просто золото.
– Я думаю, даже нечто большее. Позвони ей через пару часов, и пусть приезжают обратно сюда. Здесь для них самое безопасное место.
– А как же ты? Как ты собираешься добираться до Парижа. Сообщение с Антигуа и Мартиники отвратительное, рейсы иногда полностью раскуплены за несколько дней.
– Я все равно не могу пользоваться этими авиалиниями. Нужно попасть в Париж незаметно и скрытно. Одному человеку в Вашингтоне придется что-нибудь придумать. Что-нибудь. Он должен это сделать.
Александр Конклин, прихрамывая, вышел из маленькой кухни служебной квартиры ЦРУ в Вене; с его лица и волос текла вода. В былые дни, до того как его жизнь превратилась в дистиллированное прозябание, и до того как события начинали развиваться слишком быстро и стремительно, он спокойно покидал свое рабочее место – где бы оно ни находилось – и совершал неизменный ритуал. Находил лучший мясной ресторан – опять-таки, где бы он ни находился – заказывал два сухих мартини и толстый непрожаренный бифштекс с самой жирной картошкой, какая только была в меню. Сочетание уединенности, небольшого количества алкоголя, кровавого бифштекса и, в особенности, обжаренный в жире картофель оказывали на него такое успокоительное воздействие, что все неразбериха, все запутанные дела беспокойного дня утрясались, и торжествовал рассудок. Он возвращался к себе – была ли это элегантная квартира на площади Белгравия в Лондоне или задняя комната публичного дома в Катманду – со множеством готовых решений. За это он и получил прозвище «Святой Алекс Конклинский». Однажды он поведал об этом гастрономическом феномене Мо Панову, который лаконично заметил:
– Если тебя не погубит твоя сумасшедшая башка, это сделает твой желудок.
Однако теперь, когда на выпивке был поставлен крест и навалилась куча других неприятностей, таких как высокий уровень холестерина и слишком низкий триглицерида, или как там все это называется, нужно было искать другое решение. И оно пришло совершенно случайно. Однажды утром, во время транслирования антииранских выступлений, которые он находил самой забавной развлекательной программой, его телевизор сломался. Впав в бешенство, Алекс включил переносной радиоприемник, которым не пользовался несколько месяцев, а то и лет, так как в телевизоре было встроенное радио – которое, естественно, тоже не работало, – но батарейки в приемнике уже давным-давно успели расплавиться в мутное желе. Чувствуя боль в протезе, он прошел на кухню к телефону, с сознанием того, что один звонок телевизионному мастеру, которому он оказал несколько услуг, заставит того мчаться к нему, словно карету скорой помощи. К сожалению, в трубке раздался лишь злой обличительный голос жены мастера, прокричавший, что ее муж, этот «ублажатель клиенток», сбежал с «богатой озабоченной черной шлюхой с Посольской улицы!» (Как потом стало известно, в Заир.) Понимая, что его сейчас хватит удар, Конклин бросился к кухонной раковине, над которой на подоконнике лежали его таблетки от давления и успокоительное, и включил холодную воду. Кран сорвало с крепления, он подлетел до потолка, и мощная струя воды окатила голову Алекса. Caramba! Но, как ни странно, он понемногу успокоился и вспомнил, что выступления еще будут целиком показывать вечером по кабельному телевидению. Обрадовавшись, Конклин вызвал сантехника, а потом пошел и купил новый телевизор.
Итак, с того утра, стоило его собственным переживаниям или положению в мире – его мире – начать действовать ему на нервы, он опускал голову в кухонную раковину и открывал холодную воду. В это утро он так и поступил. В это чертово, проклятое утро!
ДеСоле! Погиб в автокатастрофе на пустынном сельском шоссе в штате Мэриленд в 4:30 утра. Какого черта Стивен ДеСоле, в чьих правах было ясно написано, что он страдает куриной слепотой, делал на окраинном шоссе около Аннаполиса в 4:30 утра? А потом еще этот Чарли Кассет, очень злой Кассет, позвонил ему в шесть утра, и, повысив свой обычно спокойный голос, наорал на Алекса, заявив, что воткнет в главнокомандующего НАТО гвоздь и потребует объяснений по поводу секретной факсимильной линии между генералом и погибшим начальником службы секретности, который стал жертвой не аварии, а убийства! Более того, одному отставному агенту по фамилии Конклин будет лучше самому рассказать обо всем, что ему известно про ДеСоле, Брюссель и все, что с этим связано, иначе обязательства по отношению к вышеупомянутому отставному агенту и его неуловимому другу Джейсону Борну аннулируются. И сделать это следует не позже полудня! А потом позвонил Иван Джакс! Замечательный чернокожий врач ямайского происхождения сообщил, что хочет отвезти тело Нормана Свайна туда, откуда забрал, потому что не желает наживать себе неприятности из-за еще одной неудачной операции Управления. Но это не было операцией Управления, кричал про себя Конклин, не в силах объяснить Ивану Джаксу настоящую причину того, почему он обратился к нему за помощью. Здесь замешана «Медуза». И у Джакса просто не получится отвезти труп обратно в Манассас, потому что полиция по приказу федерального властей – точнее, по приказу одного отставного агента, использовавшего соответствующие коды, которые он не имел права использовать, – без всяких объяснений опечатала поместье генерала Нормана Свайна.
– Что же мне делать с телом? – взвился Джакс.
– Подержи его еще некоторое время в холоде для Кактуса.
– Для Кактуса? Я провел с ним в госпитале всю ночь. Он поправится, но он не больше моего знает о том, что за чертовщина происходит!
– Мы, работники спецслужб, не всегда имеем право все рассказывать, – ответил Алекс, и сам скривился от такого нелепого объяснения. – Я тебе перезвоню.
Поэтому он пошел на кухню и подставил голову под струю холодной воды. Неужели это не все? Так и есть, звонок.
– «Пончики Данкина», – произнес Конклин, поднося к уху трубку.
– Вытаскивай меня отсюда, – сказал Джейсон Борн, в голосе не чувствовалось и тени Дэвида Вебба. – Мне нужно в Париж!
– Что произошло?
– Он сбежал, вот что произошло, и я должен под прикрытием попасть в Париж, и никакой иммиграционной службы, никакой таможни. У него везде люди, а я не могу ему позволить следить за собой… Алекс, ты меня слушаешь?
– Прошлой ночью в четыре часа утра погиб ДеСоле, погиб в аварии, которая была подстроена. «Медуза» все ближе.
– Мне плевать на «Медузу»! Для меня она в прошлом; она чуть не завела нас в сторону. Мне нужен Шакал, и я знаю, где начать его поиски. Я могу найти его, могу уничтожить!
– И оставишь меня один на один с «Медузой»…
– Ты сказал, что хочешь обратиться к начальству – что дашь мне сорок восемь часов, так и произошло. Переводи стрелки вперед. Сорок восемь часов истекли, так что самое время обратиться наверх, только вытащи меня отсюда и доставь в Париж.
– Они захотят с тобой поговорить.
– Кто?
– Питер Холланд, Кассет, да мало ли кого еще они с собой притащат… генпрокурор, Господи, сам Президент.
– А о чем?
– Ты много общался с Армбрустером, женой Свайна и тем сержантом, Фланнаганом, а я нет. Я лишь использовал несколько кодовых фраз, которые заставили выйти на связь Армбрустера и посла Аткинсона в Лондоне, и больше ничего существенного. У тебя полная картина из первых рук. Мои сведения слишком ненадежны. Им нужно поговорить с тобой.
– И отодвинуть Шакала на второй план?
– Всего на день, от силы на два.
– Черт возьми, нет. Потому что так не пойдет, и ты это знаешь! Как только я там окажусь, то стану их единственным живым свидетелем, и меня начнут возить с одного закрытого допроса на другой; а если буду молчать, окажусь под арестом. Нет, Алекс, не выйдет. У меня только одна цель, и она находится в Париже!
– А теперь послушай меня, – сказал Конклин. – Есть вещи, которые я могу контролировать, а есть такие, что не могу. Мы нуждаемся в Чарли Кассете, и он нам здорово помог, но он не тот человек, которого стоит дурить, и я этого делать не собираюсь. Он знает, что смерть ДеСоле не случайна – человек с куриной слепотой не станет совершать четырехчасовую поездку в четыре часа утра – а еще он знает, что мы знаем про ДеСоле и Брюссель гораздо больше, чем рассказываем ему. Если мы хотим заручиться поддержкой Управления, а она нам нужна для таких вещей, как посадить тебя на военный или дипломатический рейс во Францию, и Бог еще знает для чего, когда ты туда прилетишь, то я не могу не брать в расчет Кассета. Он станет давить на нас, и имеет на это полное право.
Борн молчал; было слышно только его дыхание.
– Хорошо, – сказал он. – Все понятно. Передай Кассету, что если он нам предоставит то, что сейчас попросим, мы – хотя нет, тебе лучше держаться в стороне, – я передам ему достаточно информации для того, чтобы Министерство юстиции выловило в правительстве очень крупных негодяев, если, конечно, Министерство стало подразделением «Снейк Леди»… Можешь добавить, что я укажу и местоположение кладбища, которое прольет свет на многое.
Настала очередь Конклина замолчать.
– Ему этого может показаться недостаточно, учитывая твои далеко идущие планы.
– Да?.. Ладно, понимаю. На случай, если я проиграю. Хорошо, прибавь, что когда я прилечу в Париж, найму стенографиста и надиктую все, что мне известно, и отошлю материалы тебе. Доверю доставку Святому Алексу. По странице-другой за раз, чтобы желание помогать у них сразу не пропадало.
– Это я улажу… Теперь насчет Парижа. Насколько я помню, Монтсеррат недалеко от Доминики и Мартиники, не так ли?
– До каждого из них менее часа лету, и Джонни знает каждого пилота на большом острове.
– Мартиника принадлежит Франции, этим и воспользуемся. Я знаю людей из Второго Бюро. Двигай туда и звони мне из аэропорта. К тому времени я обо всем договорюсь.
– Хорошо… Последнее, Алекс. Мари. Она с детьми вернется сюда после обеда. Позвони ей и скажи, что меня будет прикрывать весь Париж.
– Ах ты, лживый сукин сын…
– Прошу тебя!
– Конечно, позвоню. Да, на эту же тему и без дураков – если я переживу этот день, то у меня дома вечером будет ужин с Мо Пановым. Готовит он отвратительно, но воображает себя еврейской Джулией Чайлд. Я должен ввести его в курс последних событий, он меня убьет, если я этого не сделаю.
– Само собой. Без него мы бы давно оказались в палате с мягкими стенами и кожаными кляпами во рту.
– Ладно, еще поговорим. Удачи.
* * *
На следующий день в 10:25 утра по вашингтонскому времени доктор Моррис Панов вышел вместе со своим охранником из госпиталя имени Вальтера Рида после сеанса психической реабилитации отставного лейтенанта, страдающего от последствий учений в Джорджии, из-за случившегося двумя месяцами ранее по его вине происшествия, унесшего жизни более двадцати подчиненных ему курсантов. Мо почти ничего не мог сделать; лейтенант был виноват в том, что слишком рьяно стремился выиграть соревнование по подготовленности курсантов и перестарался, так что теперь ему предстояло провести остаток жизни с чувством вины. То обстоятельство, что он происходил из богатой семьи черных родителей и окончил Уэст Поинт, не помогло. Большинство из двадцати погибших курсантов также были черными, и к тому же из необеспеченных семей.
Решая, что делать с пациентом, Панов посмотрел на охранника и неожиданно замер.
– Ты новенький, не так ли? То есть, я думал, что всех вас знаю.
– Так точно, сэр. Нас часто на некоторое время меняют, чтобы мы поддерживали форму.
– Ожидание предсказуемых событий – это может усыпить любого.
Психиатр направился по тротуару далее к тому месту, где его обычно ждала бронированная машина. Машина была незнакомой.
– Это не мой автомобиль, – в замешательстве произнес Панов.
– Садитесь, – приказал охранник, вежливо открывая дверь.
– Что?
Пара рук, высунувшихся из салона, схватила его, и человек в форме втащил его на заднее сиденье. К ним присоединился и охранник, зажав Панова между собой и вторым человеком. Они оба держали психиатра, и тот, кто все время сидел в машине, стянул с его плеча льняной пиджак и закатал короткий рукав летней рубашки. После этого он воткнул в руку Панова шприц.
– Спокойной ночи, доктор, – пожелал солдат с эмблемой медицинских войск на лацканах формы. – Звони в Нью-Йорк, – добавил он.
Глава 19
Боинг 747 авиакомпании «Эр Франс» кружил над аэропортом Орли в вечерней парижской дымке; он опаздывал на четыре часа двадцать две минуты из-за нелетной погоды в Карибском море. После того как пилот повел самолет на снижение, командир подтвердил диспетчеру разрешение на посадку, а потом переключился на специальную частоту и по-французски передал последнее сообщение в секретный коммуникационный пункт.
– Второй отдел, спецгруз. Пожалуйста, попросите встречающую сторону пройти в отведенную зону. Спасибо. Конец связи.
– Инструкции приняты и переданы, – последовал короткий ответ. – Конец связи.
Упомянутый выше спецгруз сидел у перегородки на левом кресле в последнем ряду салона первого класса; согласно совместным инструкциям Второго Бюро и Вашингтона, соседнее место было незанято. Охваченный нетерпением, раздраженный и так и не сомкнувший глаз из-за повязки на шее, Борн, на грани полного изнеможения, размышлял о событиях последних девятнадцати часов. Мягко говоря, все прошло не так гладко, как ожидал Конклин. Второе Бюро упиралось более шести часов, пока между Вашингтоном, Парижем и Веной, штат Виргиния, происходили напряженные телефонные переговоры. Загвоздка заключалась в том, что ЦРУ не могло организовать секретную операцию, не назвав имени Джейсона Борна, а это зависело только от Александра Конклина, который отказывался это делать, понимая, что связи Шакала в Париже простираются везде, за исключением разве что кухонь Тур-д’Аржан. Наконец, совершенно отчаявшись и прикинув, что в Париже настало время обеденных перерывов, Алекс по обычным телефонным линиям совершил несколько международных звонков в некоторые кафе на правом берегу Сены, и в одном из них на улице де Вожирар отыскал старинного приятеля из Второго Бюро
– Помнишь тинамэ и американца, который был моложе, чем сейчас, и оказал тогда тебе небольшую услугу?
– А, тинаму, птичка с маленькими крыльями и жестокими когтями! Да, это было отличное время, мы были молоды. А поскольку несколько постаревшему американцу пожаловали статус святого, то я его никогда не забывал.
– И не забудь сейчас, ты мне нужен.
– Это ты, Александр?
– Да, и у меня проблема с Бюро.
– Считай, что она уже решена.
Проблема действительно решилась, но вот погоду изменить было нельзя. Шторм, налетевший на центральные Подветренные острова два дня назад, был только прелюдией к тропическому ливню и ветру, пришедшим со стороны Гренадин; а за ними следовал еще один шторм. На островах начинался сезон ураганов, поэтому такая погода никого не удивляла, она просто была задерживающим фактором. Под конец, когда до разрешения на взлет оставалось очень немного времени, в крайнем правом двигателе была обнаружена неисправность; никто не роптал, пока неполадку искали, обнаружили и устранили. Однако на это потребовалось еще три часа.
За исключением мучивших Джейсона мыслей, полет прошел для него без происшествий; к размышлениям о том, что его ожидает – Париж, Аржентоль, café с провокационным названием «Le Coeur du Soldat», «Сердце солдата», примешивалось чувство вины. Это чувство было особенно острым во время короткого перелета из Монтсеррата в Мартинику, когда они пролетали над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что под ним на расстоянии всего в несколько тысяч футов находились Мари с детьми, готовясь лететь обратно на остров Транквилити, к мужу и отцу, которого там уже не окажется. Его малолетняя дочь Элисон, конечно же, ничего не поймет, но Джеми поймет; его огромные глаза станут еще больше и затуманятся, когда пойдут разговоры о рыбалке и купании… а Мари – Господи, даже подумать страшно! Это невыносимо!
Она решит, что он ее предал, сбежал ради жестокого поединка с врагом из прошлого в еще одну свою чужую жизнь, которая больше не была их жизнью. Она будет думать так же, как и старый Фонтейн, пытавшийся убедить его увезти семью за тысячи миль от рыщущего Шакала, но они оба не могли его понять. Стареющий Карлос может и умереть, но на своем смертном одре он оставит наследство, завещание, в котором будет значиться смертный приговор Джейсону Борну – Дэвиду Веббу и его семье. Я прав, Мари! Попытайся меня понять. Я должен найти его, должен убить его! Мы не можем жить в персональной тюрьме всю жизнь!
– Мсье Симон? – растягивая гласные звуки, спросил рослый элегантно одетый пожилой француз с короткой седой бородой.
– Так точно, – ответил Борн, пожимая протянутую ему руку в каком-то узком пустынном коридоре в недрах аэропорта «Орли».
– Меня зовут Бернардин, Франсуа Бернардин, я старый сослуживец нашего общего друга Святого Алекса.
– Алекс говорил о вас, – сказал Джейсон, слегка улыбнувшись. – Имени, он, конечно, не называл, но сказал, что вы можете упомянуть о его причастности к лику святых. Так я должен был убедиться, что вы действительно его сослуживец.
– Как он? До нас тут доходили слухи. – Бернардин пожал плечами. – Обычные сплетни. Ранен в бесполезной Вьетнамской войне, спился, уволен, опозорен, возвращен обратно как герой Управления, – столько противоречивых известий.
– Большая часть верна, и он сам не стесняется это признать. Сейчас он калека, больше не пьет, и он действительно был героем. Поверьте мне.
– Понятно. Опять истории, слухи, не знаешь чему и верить. Фантастические сведения из Пекина, Гонконга – про связь с человеком по имени Джейсон Борн.
– Я их тоже слышал.
– Ах, да, конечно… Вот теперь еще Париж. Наше святейшество сообщил, что вам будет необходимо жилье, одежда, купленная en scene, как он выразился, французская до мозга костей.
– Да, не очень обширный, но разнообразный гардероб, – подтвердил Джейсон. – Я знаю куда пойти, что купить, и у меня достаточно денег.
– Тогда остается вопрос жилья. Какой отель предпочитаете? «Ля Тремоли»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?
– Что-нибудь поменьше и подешевле.
– Значит, с деньгами все-таки проблемы?
– Никаких. Только со внешностью. Вот что я вам скажу: я знаю Монмартр и сам подыщу себе что-нибудь. Что мне понадобится, так это машина – зарегистрированная на другое имя, желательно несуществующее.