На земле у кузова темно-зеленого седана распластался молодой водитель из ударной группы КГБ, раны в его голове однозначно удостоверяли его смерть. Машину занесло, и она врезалась в бок общественного автобуса, вроде тех, что использовались, чтобы возить рабочих на рабочие места и обратно. Как или почему это случилось, Борн не мог знать. Он также не мог знать, выжили ли Алекс с Крупкиным; стекла машины были пробиты, и внутри не было никакого движения, что предполагало худшее, но ничего еще не доказывало. Превыше всего в этот момент Хамелеон понимал, что он не может позволить себе эмоций. Если худшие подозрения оправдаются, оплакивание погибших будет позже – сейчас надо отомстить и взять киллера.
Думай! Как? Быстро!
Крупкин говорил, в арсенале работают «несколько десятков мужчин и женщин». Если так, куда они все, черт возьми, подевались? Шакал не работал в вакууме; это было невозможно! Однако грохот столкновения был слышен далеко вокруг – на площади с футбольное поле – и на месте аварии был застрелен человек, его безжизненное тело истекало кровью в пыли, и никто – никто – не появился, случайно или специально. За исключением Карлоса и пяти неизвестных, неужели весь арсенал безлюден? Чушь!
И тут он услышал смешанные, но выразительные порывы музыки откуда-то изнутри здания. Военная музыка, ударных и духовых инструментов, внутри отдающих эхом помещений звучала, должно быть, оглушительно. Он вспомнил молодую девушку, вышедшую из передней двери; она игриво похлопала себя по ушам и поморщилась, а Джейсон не понял. Теперь все стало ясно. Она вышла из внутренних помещений арсенала, где гремела музыка. В Кубинке, очевидно, происходило некое мероприятие, весьма людное, что объясняло обилие автомобилей, небольших фургонов и автобусов на обширной стоянке – обилие по крайней мере для Советского Союза, где такие транспортные средства были редки. В общей сложности около двадцати машин было припарковано полукругом на пыльной стоянке. Действие внутри было одновременно прикрытием и защитой Шакала; он знал, как им воспользоваться. Шах и мат.
Но почему Карлос не выходит наружу? Почему он еще не вышел? Чего ждет? Обстоятельства были оптимальными, лучшего и ждать нельзя. Неужели раны так замедлили его, что он не смог воспользоваться преимуществами, которые сам себе создал? Это было возможно, но мало вероятно. Убийца зашел так далеко, что если бы ему представился шанс, он в состоянии был бы идти дальше, гораздо дальше. Тогда почему? Неоспоримая логика, логика выживания киллера, требовала, чтобы после уничтожения машины Шакал убежал так быстро, как это было в человеческих силах. Это был его единственный шанс! Так почему же он все еще был внутри? Почему он не выехал на какой-либо машине на свободу?
Снова прижавшись спиной к стене, Джейсон боком шагал влево, тщательно осматривая все, что попадало в поле его зрения. Как и большинство арсеналов мира, у Кубинки не было окон на первом этаже, по крайней мере ниже первых пятнадцати футов от земли. Он видел оконную раму там, где, похоже, был второй этаж, но достаточно близко к убитому водителю, чтобы обеспечить максимальную точность для мощного оружия с глушителем. Еще одно окно на первом этаже с торчащей ручкой; это был черный выход, о котором никто не упомянул. Мелочи, незначительные мелочи! Проклятье!
Приглушенная музыка внутри снова возвысилась, но теперь по-другому: барабаны зазвучали громче, трубы выдержаны, более пронзительны. Это, без сомнения, был финальный аккорд симфонического марша, военная музыка в своем апогее… Точно! Вот-вот закончится мероприятие, и Шакал воспользуется толпой. Он смешается с ней, и когда начнется паника, когда люди увидят мертвого водителя и изрешеченный седан на стоянке, он исчезнет – с кем и на какой машине, потребуется не один час, чтобы выяснить.
Борн должен попасть внутрь; он должен его остановить, взять его! Крупкин беспокоился о жизнях «нескольких десятков мужчин и женщин» – он не знал, что в действительности там было несколько сотен! Карлос воспользуется всей огневой мощью, которую смог раздобыть, включая гранаты, чтобы создать массовую истерию, чтобы получить возможность сбежать. Жизни ничего не стоили; если понадобится, он будет убивать и дальше ради спасения себя. Забыв об осторожности, Дельта побежал к двери, крепко держа АК-47 в руке, сняв с предохранителя, держа указательный палец на курке. Он ухватился за ручку и покрутил ее – она не поворачивалась. Он выпустил очередь из автомата в листовой металл вокруг замка, потом вторую в противоположную раму, и как только он протянул руку к дымящейся ручке, мир вокруг него вдруг полностью переменился!
Из ряда машин неожиданно вырвался тяжелый грузовик, направляясь прямо к нему, яростно газуя. Одновременно с этим несколько очередей из автоматического оружия вспороли деревянную дверь справа от него. Он бросился влево и покатился по земле, пыль забилась ему в глаза.
И тут это случилось! Мощный взрыв разнес дверь вместе с большим участком стены, и сквозь черный дым и опадающие обломки Джейсон увидел ковыляющую к полукругу автомобилей фигуру. Его убийца наконец-то уходил. Но сам он был жив! И причина тому была очевидна: Шакал допустил ошибку. Не в устройстве западни – она была изумительной; Карлос знал, что его враг был с Крупкиным и КГБ, и потому он вышел наружу и поджидал его. Его ошибка была в размещении взрывчатки. Он прикрепил бомбу или бомбы к двигателю грузовика сверху, а не снизу. Высвобождающаяся энергия бомбы идет по пути наименьшего сопротивления; относительно тонкая крышка капота гораздо податливее, чем двигатель под ней. Бомба просто взорвалась вверх, а не вниз и в стороны, посылая смертельные осколки вдоль земли.
Некогда! Борн с трудом поднялся на ноги и пошел, спотыкаясь, к комитетскому седану, боясь худшего. Он посмотрел через пробитые окна. Его внимание неожиданно привлекла поднявшаяся из-под переднего сиденья рука. Он распахнул дверь и увидел Крупкина, скорчившегося под приборной панелью ниже сиденья, его правое плечо наполовину разорвано, кровоточащая плоть видна через рваную ткань пиджака.
– Мы ранены, – слабым голосом, но спокойно сообщил офицер КГБ. – Алексей несколько серьезнее, чем я, так что помоги ему в первую очередь, пожалуйста.
– Толпа выходит из здания…
– Вот! – перебил Крупкин, с болью доставая из кармана свое удостоверение в пластиковой обложке. – Найди командующего здесь идиота и доставь его сюда. Нам нужен врач. Для Алексея, глупец. Торопись!
В лазарете арсенала рядом на кушетках лежали двое раненых. Борн стоял у стены, наблюдая, но не понимая происходящего. Три врача были доставлены на вертолете с крыши Народной больницы на проспекте Серова – два хирурга и анестезиолог. Последний, однако, оказался не нужен. Грубого хирургического вмешательства не требовалось; местной анестезии было достаточно, чтобы промыть раны, наложить швы и ввести антибиотики. Инородные объекты, как объяснил главный врач, прошли сквозь их тела.
– Я так понимаю, вы имеете в виду пули, – сказал Крупкин возмущенно.
– Он имеет в виду пули, – подтвердил Алекс хриплым голосом по-русски. Бывший сотрудник ЦРУ не мог двигать головой, потому что его горло было перевязано. Широкие липкие ленты спускались вниз к его ключице и верхней части правого плеча.
– Спасибо, – поблагодарил хирург. – Вы родились в рубашке, особенно вы, наш американский пациент, для которого нам придется вести конфиденциальные медицинские записи. Кстати, сообщите нашим людям имя и адрес вашего врача в Соединенных Штатах. Вам еще несколько недель нужен будет правильный уход.
– В данный момент он находится в больнице в Париже.
– Простите?
– Ну, если со мной что-то случается, я сообщаю ему, и он посылает меня к нужному, по его мнению, врачу.
– Это не вполне «общественное медицинское обеспечение».
– Для меня – вполне. Я сообщу его имя и адрес медсестре. При благоприятном стечении обстоятельств, он скоро вернется.
– Повторяю, вам очень повезло.
– Я был очень быстр, доктор, равно как и ваш товарищ. Мы увидели его, когда этот сукин сын побежал на нас, так что заперли двери и постоянно двигались на сиденьях, стреляя в него. Он пытался подобраться к нам ближе, чтобы убить нас – и это ему почти удалось… Мне жаль водителя; он был смелым парнем.
– Он был еще и сердитым парнем, Алексей, – встрял Крупкин со второго стола. – Те первые выстрелы от двери вынесли его в автобус.
Дверь лазарета резко распахнулась – точнее, была почти выбита, осчастливив их величественным присутствием комиссара КГБ из квартиры на Садовой. По-мужицки выглядящий, по-мужицки говорящий офицер Комитета в мятой военной форме.
– Вы… – сказал он врачу. – Я поговорил с вашими сотрудниками снаружи. Они говорят, вы здесь закончили.
– Еще не совсем, товарищ. Остались менее значительные вещи, такие как терапевтическое…
– Позже, – перебил комиссар. – Нам надо поговорить наедине.
– Комитет приказывает? – спросил хирург с незначительной, но очевидной насмешкой.
– Приказывает.
– Порой слишком часто.
– Что?
– Вы слышали меня, – ответил врач, направляясь к двери. Кагэбэшник пожал плечами и подождал, пока закроется дверь. Тогда он подошел к обоим кушеткам, стреляя глазами из-под нависших век то на одного, то на другого раненого, и выплюнул одно слово:
– Новгород!
– Что?
– Что?..
Эти возгласы прозвучали одновременно; даже Борн оттолкнулся от стены.
– Вы, – добавил он, переключившись на свой ограниченный английский, – понимаете, что я говорить?
– Если вы сказали то, что я думаю, что вы сказали, то, думаю, понимаю, но только название.
– Я достаточно понятно объясню. Мы опросили девять мужчин и женщин, которых он запер на складе оружия. Он убил двух охранников, которые не смогли остановить его, понимаете? Он взял автомобильные ключи у четверых мужчин, но не воспользовался ни одним.
– Но я видел, как он пошел к машинам!
– К которой? Еще три человека в Кубинке застрелены, их водительские права отсутствуют. Которая из машин?
– Ради Бога, проверьте в вашем автомобильном бюро, или как там оно у вас называется!
– Это займет много времени. Даже в Москве, автомобили разных марок, с разными номерными знаками – Ленинград, Смоленск, кто знает – никто не следит за нарушениями автомобильных законов.
– О чем, черт возьми, он говорит? – вскричал Джейсон.
– Автомобильная собственность регулируется государством, – слабым голосом объяснил Крупкин. – В каждом центре есть своя регистрация, которая редко сотрудничает с другими центрами.
– Почему?
– Индивидуальное владение под разными именами – обычная практика. Это запрещено. Слишком много машин, доступных к покупке.
– И?
– Местное взяточничество – жизненный факт. Никто в Ленинграде не хочет, чтобы ему указывал какой-нибудь бюрократ из Москвы. Он говорит, что на выяснение, какую машину взял Шакал, уйдет несколько дней.
– Это безумие!
– Это сказали вы, мистер Борн, а не я. Я верный гражданин Советского Союза, прошу не забывать.
– Но какое это все имеет отношение к Новгороду – ведь именно это он сказал, не так ли?
– Новгород. Что это значит? – перевел Крупкин вопрос комиссару. Быстро, обрывисто, крестьянин-комиссар по-русски сообщил необходимые детали своему парижскому коллеге. Крупкин повернул голову и перевел на английский. – Постарайся усвоить, Джейсон, – сказал он слабеющим голосом, его дыхание становилось все более затрудненным. – Похоже, над ареной есть круговая галерея. Он воспользовался ею и увидел тебя из окна, когда ты крался за кустами. Он вернулся в оружейную, крича, как и подобает такому маньяку. Он орал своим заложникам, что ты его и что ты теперь покойник… И еще, что ему осталось сделать последнее дело.
– Новгород, – перебил Конклин шепотом, пялясь в потолок.
– Именно, – подтвердил Крупкин, глядя на профиль Алекса рядом с ним. – Он возвращается к месту своего рождения… где Ильич Рамирес Санчес стал Карлосом Шакалом, потому что его отвергли и приговорили к казни как психа. Он приставлял пушку к горлу каждого, спрашивая, как лучше проехать в Новгород, угрожая убить любого обманщика. Никто, конечно, не соврал, а те, кто знал, сказали, что до него пятьсот-шестьсот километров, на машине ехать целый день.
– На машине? – переспросил Борн.
– Он знает, что не может воспользоваться никаким другим средством передвижения. Железные дороги, аэропорты – даже маленькие аэродромы – все будут под наблюдением, он понимает это.
– Что он собирается делать в Новгороде? – быстро спросил Джейсон.
– Боже правый на небесах, которого, конечно же, не существует, кто же знает? Он хочет оставить свой знак, очень разрушительный памятник самому себе, без сомнения, в отместку тем, кто, по его мнению, предал его тридцать с лишним лет назад, а также тем беднягам, которые погибли сегодня утром на Вавилова… Он забрал документы у убитого им агента, тренированного в Новгороде; он думает, что сможет пройти туда с ними. Этого не будет – мы его остановим.
– Даже и не пытайтесь, – сказал Борн. – Он может воспользоваться, а может и не воспользоваться ими в зависимости от того, что увидит или что почувствует. Ему не нужны документы, чтобы попасть туда, не больше, чем мне, но если он почувствует что-то не то – а он почувствует, – то убьет несколько невинных людей и все равно проникнет внутрь.
– К чему ты клонишь? – озабоченно спросил Крупкин, подозрительно глядя на Борна, американца с разными личностями, с заметно конфликтующими стилями жизни.
– Доставьте меня туда раньше него с подробной картой всего комплекса и каким-нибудь документом, который предоставил бы мне свободный доступ куда угодно.
– Ты спятил! – вскричал Дмитрий. – Американец, даже не перебежчик, киллер, разыскиваемый во всех натовских странах Европы, разгуливающий по Новгороду?
– Нет, нет и нет! – рявкнул комиссар. – Я все правильно понял, а? Вы псих, да?
– Вам нужен Шакал?
– Естественно, но не любой ценой.
– Мне нет никакого дела до Новгорода или любого другого комплекса – пора бы вам это уже понять. Ваши маленькие разведывательные операции и наши маленькие разведывательные операции могут продолжаться до бесконечности, и это не имеет значения, потому что ни одна из них ничего не весит в этом марафоне. Все это юношеские игры. Мы либо живем вместе на этой планете, либо нет планеты… Меня интересует только Карлос. Я хочу, чтобы он сдох, чтобы я мог жить дальше.
– Конечно, я лично согласен с большей частью сказанного вами, хотя эти юношеские игры предоставляют некоторым из нас весьма неплохие рабочие места. Однако я не знаю, как убедить мое более строгое вышестоящее начальство, начиная с непосредственного.
– Хорошо, – сказал Конклин со своего стола, по-прежнему пялясь в потолок. – Предлагаю сделку. Вы доставите его в Новгород, а у вас останется Огилви.
– Но он уже у нас, Алексей.
– Не совсем. Вашингтон знает, что он у вас.
– И?
– И я могу сказать им, что вы его потеряли, и они мне поверят. Они поверят моему слову, что он сбежал от вас, и вы взбешены, но не можете его найти. Он действует из неизвестных и недоступных мест, но, очевидно, под защитой страны, входящей в состав ООН. Я подозреваю, что именно так вы на него вышли.
– Ты говоришь загадками, мой старый добрый враг. С какой целью должен я принять твое предложение?
– Никаких международных судов, никаких обвинений в укрывании международного преступника… Вы получаете несколько жирных кусков в Европе. Вы захватываете управление над «Медузой» без особых проблем – в лице Дмитрия Крупкина, опытного софиста из космополитического мира Парижа. Кто будет лучше управлять предприятием?.. Новый герой Советов, член внутреннего экономического совета Президиума. Забудь о каком-то доме в Женеве, Круппи, как насчет особняка на Черном море?
– Это очень разумное и заманчивое предложение, уверяю тебя, – сказал Крупкин. – Я знаю двух-трех человек в Центральном Комитете, с которыми могу связаться в пределах нескольких минут – конфиденциально, конечно.
– Нет, нет! – вскричал комиссар, обрушив кулак на стол Дмитрия. – Я кое-что понял – вы слишком быстро говорите – но все это нонсенс!
– О, ради Бога, помолчи! – рявкнул Крупкин. – Мы обсуждаем вещи, выходящие за пределы твоего понимания!
– Что? – подобно ребенку, которого приструнил взрослый, офицер Комитета, вытаращив глаза, был одновременно возмущен и испуган непристойным ответом подчиненного.
– Дай моему другу шанс, Круппи, – сказал Алекс. – Он лучший, и он может доставить тебе Шакала.
– Он также может и погибнуть, Алексей.
– Ему не впервой. Я верю в него.
– Вера, – прошептал Крупкин, в свою очередь вперившись в потолок. – Какая это роскошь… Хорошо, приказ будет издан секретно, его происхождение, естественно, неизвестно. Ты войдешь через американский комплекс. Его меньше всего понимают.
– Как скоро я там окажусь? – спросил Борн. – Мне нужно многое предусмотреть.
– У нас есть аэродром во Внуково, не более часа езды. Во-первых, я должен все организовать. Найдите мне телефон… Слушай, мой слабоумный комиссар! Тебя я не желаю больше слышать! Телефон!
Чуть ранее отдававший распоряжения, а теперь подчиненный начальник, который на самом деле понял из всего сказанного только «Президиум» и «Центральный Комитет», неуклюже принес к столу Крупкина телефон с удлинителем.
– И еще кое-что, – сказал Борн. – Пусть ТАСС издаст срочный бюллетень с громким заголовком для газет, радио и телевидения, что убийца, известный как Джейсон Борн, умер от ран здесь, в Москве. Пусть детали будут расплывчатыми, но примерно совпадающими с произошедшим здесь этим утром.
– Это нетрудно. ТАСС – послушный инструмент государства.
– Я не договорил, – продолжил Джейсон. – Я хочу, чтобы в эти поверхностные детали было включено, что среди личных принадлежностей на теле Борна была найдена дорожная карта Брюсселя и его окрестностей. Город Андерлехт был обведен красным – это должно быть сообщено.
– Убийство верховного командующего НАТО – очень хорошо, очень убедительно. Однако, мистер Борн, или Вебб, как вас там, вам следует знать, что эта история волной моментально распространится по всему миру.
– Я это понимаю.
– Ты готов к этому?
– Да, готов.
– А твоя жена? Не следует ли тебе сначала предупредить ее, прежде чем весь цивилизованный мир узнает, что Джейсон Борн погиб?
– Нет. Я не хочу допустить ни малейшей вероятности утечки информации.
– Боже! – взорвался Алекс, закашлявшись. – Речь идет о Мари. Она не переживет этого!
– Я готов пойти на этот риск, – холодно сказал Дельта.
– Ты сукин сын!
– Да хотя бы и так, – согласился Хамелеон.
Джон Сен-Жак вошел в ярко освещенную солнцем комнату в доме в сельской местности в Мэриленде. На его глаза наворачивались слезы, в руке он держал компьютерную распечатку. Его сестра сидела на полу перед диваном и играла с не желавшим успокаиваться Джеми. Элисон она уже уложила спать в ясли наверху. Она выглядела усталой и изможденной, лицо бледное, с темными кругами под глазами; ее вымотало постоянное напряжение и долгий перелет по идиотским маршрутам от Парижа до Вашингтона. Но несмотря на то, что она приехала поздно ночью, Мари встала рано, чтобы быть вместе с детьми – никакие дружеские уговоры миссис Купер не смогли удержать ее. Ее брат готов был отдать годы своей жизни, лишь бы не делать то, что ему предстояло через пару минут, но это было неизбежно. Ему следует быть рядом, когда она узнает.
– Джеми, – сказал Сен-Жак мягко. – Пойди найди миссис Купер, пожалуйста. Кажется, она на кухне.
– Зачем, дядя Джон?
– Я хочу поговорить несколько минут с твоей мамой.
– Джонни, прошу тебя, – возразила было Мари.
– Это необходимо, сестричка.
– Что?..
Ребенок вышел, странно посмотрев на дядю, направляясь к двери, очевидно, почувствовав что-то серьезное, как это свойственно детям. Мари встала и пристально посмотрела на брата, на слезы, побежавшие по его щекам. Ужасная весть стала ей понятна.
– Нет!.. – прошептала она, побледнев еще сильнее. – Боже милостивый, нет! – воскликнула она, ее руки и плечи задрожали. – Нет… нет! – Мари заплакала.
– Его больше нет, сестричка. Я хотел, чтобы ты услышала это от меня, а не по радио или телевидению. Я хочу быть с тобой.
– Ты ошибаешься, ошибаешься! – прокричала Мари, подбежав к нему и схватив за рубашку, смяв ткань в кулаках. – Он был под защитой!.. Он обещал мне, что будет в безопасности!
– Это только что пришло из Лэнгли, – сказал младший брат, протягивая распечатку. – Несколько минут назад звонил Холланд и сказал, что едет сюда. Он знал, что ты все равно узнаешь об этом. Это было взято из сообщения по московскому радио ночью, скоро об этом растрезвонят во всех средствах массовой информации.
– Дай сюда! – потребовала она. Он подчинился и нежно приобнял ее за плечи, готовый утешить как только сможет. Она быстро прочитала распечатку, стряхнула его руки, нахмурившись, вернулась к дивану и села. Ее концентрация была абсолютной; она положила бумагу на кофейный столик и снова изучила ее, будто это археологическая находка, какой-нибудь свиток.
– Он погиб, Мари. Я даже не знаю, что сказать – ты знаешь, как он мне нравился.
– Да, знаю, Джонни, – и она посмотрела на него с тонкой улыбкой на губах, к удивлению Сен-Жака. – Не еще рановато лить слезы, братец. Он жив. Джейсон Борн жив, и, судя по этой уловке, Дэвид тоже жив.
Боже, она не может смириться с этим, подумал ее брат. Он подошел к дивану и сел на корточки перед ней рядом с кофейным столиком, взяв ее руки в свои.
– Сестричка, милая, думаю, ты не понимаешь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, но ты должна понять.
– Братец, благодарю тебя за заботу, но ты невнимательно прочитал это – недостаточно внимательно. Ужас самой новости отвлекает от подтекста. В экономике это называется введением в заблуждение облаком дыма и парой зеркал.
– Что? – Сен-Жак отпустил ее руки и поднялся. – О чем это ты?
Мари взяла communiqué из Лэнгли и еще раз просмотрела его.
– После нескольких расплывчатых, даже противоречивых описаний происшедшего, – сказала она, – со слов людей, присутствовавших в этом арсенале, или что бы то ни было, в последнем абзаце указано: «Среди вещей, найденных на теле убийцы, была карта Брюсселя и окрестностей, на которой город Андерлехт был обведен красным». Дальше они устанавливают очевидную связь с убийством Тигартена. Это чушь, Джонни, с двух точек зрения… Во-первых, Дэвид никогда не взял бы с собой такую карту. Во-вторых, что гораздо более убедительно, трудно поверить, что советские средства массовой информации станут разглашать подобную информацию, но уж связь с убийством генерала Тигартена – это уж слишком.
– Что ты имеешь в виду? Почему?
– Потому что предполагаемый убийца находился в России, а Москве нежелательны какие-либо связи с убийством командующего НАТО… Нет, братец, кто-то нарушил правила и заставил ТАСС выпустить эту историю, и, подозреваю, много голов покатятся с плеч за это. Я не знаю, где сейчас Джейсон Борн, но уверена, что он не мертв. Дэвид позаботился, чтобы я поняла это.
Питер Холланд поднял трубку и коснулся кнопок, чтобы связаться с Чарли Кассетом по его личному каналу.
– Да?
– Чарли, это Питер.
– Рад это слышать.
– Почему?
– Последнее время по этому телефону я слышу одни только неприятности. Я только что говорил с нашим источником на площади Дзержинского, и он сказал мне, что КГБ жаждет крови.
– Сообщение ТАСС о Борне?
– Да. ТАСС и Радио Москва признали, что публикация истории была официально санкционирована, потому что ее прислали из Министерства печати с пометками для немедленного издания. Тогда никто под этим не подписался, и теперь невозможно проследить, кто поставил те пометки.
– Какой ты делаешь из этого всего вывод?
– Не уверен, но из того, что я узнал о Дмитрии Крупкине, можно сказать, что это в его стиле. Сейчас он работает с Алексом, и если это не из записной книжки Конклина, то я не знаю Святого Алекса. А я его знаю.
– Это совпадает с тем, что думает Мари.
– Мари?
– Жена Борна. Я только что беседовал с ней, и ее аргументы весьма убедительны. Она говорит, что московское сообщение – очевидная чушь. Ее муж жив.
– Согласен. Ты мне для этого позвонил?
– Нет, – вздохнул директор. – Мне придется добавить тебе неприятностей.
– Это я слышать уже не рад. В чем дело?
– Парижский телефонный номер, ведущий к Шакалу, который мы получили от Генри Сайкса в Монтсеррате. Это номер кафе на Мараисской набережной в Париже.
– Где кто-то должен был отозваться на черного дрозда. Я помню.
– Кто-то отозвался, и мы проследили за ним. Тебе это не понравится.
– Алекс Конклин, кажется, скоро получит звание прыща года. Ведь это он вывел нас на Сайкса, не так ли?
– Да.
– Ну, и что там?
– Сообщение было доставлено к дому директора Второго Бюро.
– Мой Бог! Я бы передал это спецотделу французской разведки с некоторым хронологическим комментарием.