– Я не знал о Принце Эдуарде, – признался Алекс. – Впрочем, бывают моменты, когда не нужно никакой рекламы – только средства передачи достоверной информации. Несколько минут назад у меня не было таких средств, только достоверная информация, но этот пробел только что восполнился… Подойди, Круппи – только ты пока, и не приближайся к окну. Глянь между занавесками.
Русский сделал, как ему сказали: подошел к Конклину и слегка отодвинул складки кружева от стены.
– Что ты видишь? – спросил Алекс, указывая на видавший виды коричневый автомобиль внизу на авеню Монтейн. – Не очень вписывается в этот район, как думаешь?
Крупкин не стал отвечать. Вместо этого он выхватил из кармана миниатюрную рацию и нажал кнопку трансмиттера.
– Сергей, коричневый автомобиль примерно в восьмидесяти метрах вниз по улице от подъезда…
– Мы знаем, сэр, – перебил его помощник. – Мы следим за ним, и, если обратите внимание, наша поддержка припаркована через дорогу. Это дряхлый старик, который еле движется – способен разве что выглянуть в окно.
– У него есть в машине телефон?
– Нет, товарищ, и за ним пойдут и помешают ему, если он решит выйти из машины, так что внешние звонки исключаются, если только вы не прикажете иначе.
– Я не прикажу иначе. Спасибо, Сергей. Конец связи, – русский посмотрел на Конклина. – Старик, – сказал он. – Ты видел его.
– Лысый и все такое, – кивнул Алекс. – Он не дурак; он уже занимался этим раньше и знает, что за ним следят. Но не может уехать, потому что боится пропустить что-то важное, и если бы у него был телефон, на Монтейне были бы еще и другие.
– Шакал, – сказал Борн, шагая вперед, и остановился, вспомнив приказ Конклина держаться подальше от окна.
– Теперь понял? – спросил Алекс, обращаясь к Крупкину.
– Конечно, – улыбнулся кагэбэшник. – Вот почему тебе понадобился лимузин из нашего посольства. После нашего отъезда Карлосу сообщат, что за нами был выслан дипломатический автомобиль, и зачем еще нам здесь быть, кроме как чтобы допросить мадам Лавьер? Кроме того, в моей святейшей компании был индивид высокого роста – возможно, Джейсон Борн – и другой, менее высокий и хромой индивид – что подтверждает версию о Джейсоне Борне… Наш нечестивый альянс, таким образом, установлен и обнаружен. И, очевидно, в течение нашего грубого допроса мадам Лавьер кто-то в пылу упомянул информатора Шакала на площади Дзержинского.
– О котором я узнал через Санчеса из «Сердца солдата», – промолвил Джейсон. – Значит, за Доминик есть надежный наблюдатель – один старик из армии стариков Карлоса – чтобы удостоверять ее информацию… Должен сказать, Святой Алекс, твой змеиный мозг еще не утратил свою проницательность.
– Кажется, я слышу знакомого профессора… Я уж думал, он нас покинул.
– Покинул.
– Не надолго, надеюсь.
– Отлично, Алексей. Ты еще в форме; можешь по-прежнему воздерживаться, если должен, как это мне ни прискорбно… Всегда нюансы, верно?
– Ну, не всегда, – возразил Конклин, покачав головой. – Как правило, это глупые ошибки. Например, нашей новой коллеге, Доми, как ты ласково ее зовешь, говорили, что ей все еще доверяют – а на самом деле нет, не совсем. И к ней приставили старика, чтобы тот следил за ее квартирой, – ничего особенного, просто маленькая страховка в машине, не вписывающейся в улицу с «ягуарами» и «роллс-ройсами».
– Дай-ка поразмыслить, – сказал Крупкин. – Хотя ты и превосходил всегда меня в этой сфере, Алексей, я предпочитаю лучшее вино самым смелым мыслям, хотя последние – и в моей, и в твоей стране – неизбежно ведут к первому.
– Дьявол! – воскликнула Доминик Лавьер, гася сигарету. – О чем эти два идиота говорят?
– Поверьте, они нам скажут, – ответил Борн.
– Как уже неоднократно сообщалось и повторялось в секретных кругах, – продолжил русский, – много лет назад мы вытренировали в Новгороде ненормального, и много лет назад мы бы всадили ему пулю в лоб, если бы он не сбежал. Его методы, если их санкционирует какое-нибудь легитимное правительство, особенно такое как две наши сверхдержавы, приведут к конфронтациям, которые ни один из нас не может допустить. Однако изначально он был настоящим революционером с большой буквы Р, а мы, держатели наследия революции, лишили его наследства… В его глазах это было большой несправедливостью по отношению к нему, и он никогда этого не забудет. Его всегда будет тянуть к материнской груди, потому что здесь он родился…
– Но вы отвергли его, – сказал Джейсон сухо, – и он хочет восстановить свою репутацию. Он хочет быть признан лучшим киллером, какого вы когда-либо тренировали. Его психопатическое эго стало базой всему тому, что нам с Алексом удалось достичь… Санчес говорил, он постоянно хвастался своими кадрами в Москве: «Всегда Москва, это его навязчивая идея», – так он сказал. Единственным конкретным человеком, о котором он знал – и то не по имени – был крот Карлоса в КГБ, но, по его словам, Карлос уверял, что у него есть и другие на ключевых позициях в разных влиятельных министерствах, которым он, как монсеньер, годами высылал деньги.
– Значит, шакал думает, что формирует себе группу поддержки внутри нашего правительства, – заметил Крупкин. – Несмотря ни на что, он все еще верит, что сможет вернуться. Он действительно эгоистичный маньяк, но никогда не понимал русскую душу. Он может на какое-то время подкупить несколько циничных случайных людей, но они обеспечат свое будущее, а затем обернутся против него же. Никто не хочет оказаться на Лубянке или в сибирском гулаге. Потемкинская деревня Шакала сгорит дотла.
– Тем больше для него причин поспешить в Москву, попробовать убавить дровишек в костре, – сказал Алекс.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Борн.
– С разоблачением человека Карлоса на площади Дзержинского начнется пожар; он поймет это. Единственный способ предотвратить это – поехать в Москву и сделать выбор: либо его информатор избежит службы расследования внутренней безопасности, либо Шакалу придется его убить.
– Я забыл, – перебил Борн. – Санчес еще кое-что сказал… Большинство русских на содержании Карлоса говорят по-французски. Ищите человека в Комитете, знающего французский.
Снова запищала рация Крупкина. Он достал ее и сказал:
– Да?
– Не знаю, как и почему, товарищ, – прозвучал натянутый голос Сергея, – но только что к подъезду подрулил посольский лимузин. Клянусь, я не понимаю, что происходит!
– Зато я понимаю. Я его вызвал.
– Но все ведь увидят посольские флаги!
– Включая, надеюсь, и бдительного старика в коричневой машине. Мы скоро спустимся. Конец связи, – Крупкин обернулся к остальным. – Машина подана, джентльмены. Где мы встретимся, Доми? И когда?
– Сегодня вечером, – ответила Лавьер. – Будет показ в «Ла Галери д’Ор» на Рю де Парадис. Художник – молодое дарование, которое хочет стать рок-звездой или вроде того, но он сейчас в моде, и там будут все.
– Хорошо, вечером… Пойдемте, джентльмены. Несмотря на спокойную обстановку, следует быть очень внимательными на улице.
Поток людей двигался через столпы света под режущий слух аккомпанемент рок-группы, милосердно помещенной в боковой комнате, в стороне от главной галереи. Если бы не картины на стенах и лучи маленьких прожекторов, освещающие их, можно было бы подумать, что это скорее дискотека, чем одна из парижских художественных галерей.
Кивая направо и налево, Доминик Лавьер провела Крупкина в угол большой комнаты. Приятные улыбки, изогнутые брови и периодический смех служили фоном их тихой беседы.
– Старикам сообщили, что монсеньер будет отсутствовать несколько дней. Однако они должны по-прежнему искать высокого американца и его хромого друга и фиксировать, где их видят.
– Ты хорошо поработала.
– Когда я сообщила ему информацию, он не проронил ни слова. Но в его дыхании явно ощущалась ненависть. У меня мурашки по спине пробежали.
– Он уже на пути в Москву, – сказал русский. – Наверняка через Прагу.
– Что вы будете теперь делать?
Крупкин запрокинул голову, поднял глаза к потолку, имитируя смех. Опустив взгляд на нее, он ответил, улыбаясь:
– Теперь Москва.
[108] комиссии, ориентированной на правительство, и он не соизволил даже ответить на их телефонные звонки! Звонки из другого, совершенно приемлемого источника – предположительно безукоризненного и беспристрастного главы отдела снабжения Пентагона, придурка по имени генерал Норман Свайн, который всего лишь хотел информации из первых рук. Ну, может быть, чуть больше, чем просто информации, но Гейтс не мог этого знать… Гейтс? Кажется, что-то было в «Таймс» прошлым утром о том, что он вдруг отказался от дел. С чего бы это?
Лимузин остановился напротив отеля «Карлайль», некогда излюбленного семьей Кеннеди места в Нью-Йорке, а теперь временной тайной явки русских. Огилви подождал, пока швейцар в униформе откроет левую заднюю дверцу, и ступил на асфальт. Обычно он так не делал, считая задержку ненужной показухой, но этим утром он подождал; он должен был взять себя в руки. Он должен быть Хладнокровным Огилви, которого боятся его противники.
Лифт быстро поднялся на четвертый этаж, шаги по коридору, устланному голубым ковром, к комнате 4C были гораздо менее торопливыми, расстояние неумолимо уменьшалось. Тот самый Брюс Огилви дышал глубоко, спокойно, высоко держа голову, когда нажал на кнопку звонка. Через двадцать восемь раздраженно отсчитанных им секунд: «одна-и-две-и…», советский генеральный консул открыл дверь. Это был худой мужчина среднего роста с орлиным лицом, туго обтянутым белой кожей, и большими карими глазами.
Владимир Суликов – неутомимый трудяга семидесяти трех лет, полный жизненной энергии, ученый, бывший профессор истории в Московском университете, законченный марксист, но при этом, как ни странно при занимаемой им должности, не член коммунистической партии. Он не входил ни в одну политическую ортодоксию, предпочитая пассивную роль независимого индивидуума внутри коллективистского общества. Это, в союзе с его исключительно проницательным интеллектом, сослужило ему хорошую службу; его ставили на должности, где более конформистские люди не были бы даже наполовину столь же эффективны. Комбинация этих качеств, вместе с его привычкой к физическим тренировкам, делала Суликова выглядящим на десять-пятнадцать лет моложе его возраста. Он излучал мудрость многих лет и жизненную силу молодости, чтобы воплотить ее.
Приветствия были достаточно сухими. Суликов не предложил ничего кроме жесткого холодного рукопожатия и жесткого кресла. Он встал перед каминной полкой из белого мрамора, будто это была школьная доска, сложив руки за спиной, словно волнующийся профессор перед тем как опросить и затем прочитать нотацию надоедливому, вечно спорящему студенту.
– Перейдем сразу к делу, – сказал русский кратко. – Вы слышали об адмирале Питере Холланде?
– Конечно. Он директор Центрального разведывательного управления. А почему вы спрашиваете?
– Он один из вас?
– Нет.
– Вы уверены?
– Конечно, уверен.
– Возможно ли, чтобы он стал одним из вас без вашего личного ведома?
– Абсолютно нет, я даже не знаком с ним. И если это какой-то любительский допрос в советском стиле, попрактикуйтесь на ком-нибудь другом.
– Ох, замечательный дорогой американский адвокат протестует против простых вопросов?
– Я протестую против оскорблений. Вы сделали странное заявление по телефону. Будьте добры, объяснитесь.
– Я все объясню, адвокат, поверьте, я все объясню, но по-своему. Мы, русские, защищаем наши фланги; это урок, который нам преподали трагедия и триумф Сталинграда – опыт, которого у вас, американцев, никогда не было.
– Я пришел с другой войны, как вам хорошо известно, – сказал Огилви спокойно, – но, если книги по истории не врут, вам немало помогла ваша русская зима.
– Попробуйте это объяснить тем тысячам русских, что умерли там от холода.
– Понимаю, примите мои соболезнования вместе с моими поздравлениями, но это не отвечает на мой вопрос.
– Я всего лишь пытаюсь разъяснить общеизвестное, молодой человек. Как кто-то сказал, мы неизбежно повторяем те горькие ошибки прошлого, о которых не знаем… Видите ли, мы действительно защищаем наши фланги, и если некоторые из нас подозревают, что нас втянули в международный скандал на дипломатической арене, мы высылаем на эти фланги подкрепление. Это простой урок для такого эрудита, как вы, адвокат.
– И очевидный, даже тривиальный. Так что с адмиралом Холландом?
– Один момент… Прежде позвольте спросить вас о человеке по имени Александр Конклин.
Брюс Огилви ошарашенно выпрямился в кресле.
– Откуда у вас это имя? – спросил он чуть слышно.
– Есть и другие… Некто Панов, Мортимер или Мойша Панов, еврейский врач, кажется. И наконец, адвокат, мужчина и женщина, которые, по нашим данным, на самом деле киллер Джейсон Борн и его жена.
– О, Боже! – воскликнул Огилви, его тело застыло в напряжении, глаза широко раскрылись. – Какое отношение эти люди имеют к нам?
– Это мы и должны выяснить, – ответил Суликов, прямо глядя на юриста с Уолл-стрит. – Очевидно, вам знакомо каждое из этих имен, не так ли?
– Да, то есть нет! – возразил Огилви, его лицо покраснело, слова спутались. – Это совершенно другая ситуация. Она никак не пересекается с нашим бизнесом – бизнесом, в который мы вложили миллионы, который развивали двадцать лет!
– И на котором немало миллионов заработали, адвокат, позволю себе заметить.
– Оборот капитала на международных рынках! – вскричал адвокат. – Это не преступление в этой стране. Деньги переводятся за океаны одним нажатием кнопки на компьютере. Это не преступление!
– Да ну? – советский генеральный консул поднял брови. – Я был о вас лучшего мнения, как адвокате, которого не достойно ваше последнее высказывание. Вы скупали компании по всей Европе через слияние и приобретение, используя суррогатные корпоративные сущности. Фирмы, которые вы приобретали, представляли источники продукции, нередко в пределах одного рынка, и, как следствие, вы устанавливали цены между бывшими конкурентами. Кажется, это называется сговором и сдерживанием торговли – понятия, с которыми у нас в Советском Союзе нет проблем, потому что цены устанавливает государство.
– Подобные обвинения нечем подкрепить! – заявил Огилви.
– Конечно, нет, до тех пор пока существуют лжецы и недобросовестные юристы, которые берут взятки и консультируют лжецов. Это предприятие-лабиринт, гениально реализованное, и мы оба заработали на нем. Вы продавали нам все, что мы хотели или что нам было нужно, многие годы, каждое важное наименование из закрытых списков вашего правительства. Столько имен, что наши компьютеры не справились бы, пытаясь за ними уследить.
– Никаких доказательств, – выразительно настаивал адвокат с Уолл-стрит.
– Меня не интересуют такие доказательства, адвокат. Меня интересуют имена, которые я вам назвал. По порядку: адмирал Холланд, Александр Конклин, доктор Панов и, наконец, Джейсон Борн и его жена. Прошу вас, расскажите мне о них.
– Зачем? – взмолился Огилви. – Я же только что объяснил, что они не имеют к нам никакого отношения!
– Мы думаем иначе, так что почему бы не начать с адмирала Холланда?
– О, ради Бога!..
Адвокат возбужденно качал головой вперед-назад, прокашлялся несколько раз и наконец заговорил.
– Холланд – что ж, сами поймете… Мы завербовали человека в ЦРУ, аналитика по имени ДеСоле, а он запаниковал и хотел разорвать отношения с нами. Естественно, мы не могли ему этого позволить, и его уничтожили – профессионально уничтожили – как мы уже вынуждены были сделать с несколькими другими, которые, по-нашему мнению, были опасно нестабильны. У Холланда, может, и появились какие-то подозрения, и он подумал о двойной игре, но не более того: профессионалы, которых мы наняли, не оставили следов; они никогда их не оставляют.
– Очень хорошо, – сказал Суликов, не сдвинувшись с места у камина и продолжая внимательно смотреть на разнервничавшегося Огилви. – Следующий, Александр Конклин.
– Это бывший начальник отдела в ЦРУ и связан с Пановым, психиатром – они оба связаны с человеком, которого они зовут Джейсон Борн, и его женой. Это началось еще в Сайгоне. Видите ли, нас нащупали, некоторых из наших людей достали и им угрожали, и ДеСоле пришел к выводу, что во всем виноват этот Борн, не без помощи Конклина.
– Как это могло у него получиться?
– Не знаю. Знаю только, что он должен быть ликвидирован, и наши профессионалы уже приняли контракт… контракты. Все они.
– Вы упомянули Сайгон.
– Борн входил в состав старой «Медузы», – тихо сообщил Огилви. – И, как и большинство из того сброда, был ворующим негодяем… Он мог просто случайно узнать кого-нибудь в лицо. История, про которую узнал ДеСоле, заключалась в том, что этот подонок Борн – это, кстати, не его настоящее имя, – был на самом деле тренирован Управлением, чтобы играть роль международного киллера с целью выманить другого киллера, которого они зовут Шакалом. В конце концов затея провалилась, и Борна отправили на пенсию. «Спасибо за попытку, старик, но все кончено». Очевидно, он хотел чего-то большего, и вот он пришел за нами… Теперь понимаете? Эти два дела стоят абсолютно порознь; нет ни малейшей связи.
Русский разнял руки и сделал шаг от камина. Его лицо выражало скорее сосредоточенность, чем беспокойство.
– Неужели вы действительно настолько слепы, или ваше зрение направлено исключительно на ваше предприятие?
– Я не понимаю ваших оскорблений. О чем, черт возьми, вы говорите?
– Связь есть, потому что все это было разработано и создано для одной-единственной цели. Вы стали всего лишь побочным продуктом, который неожиданно оказался столь важным для властей.
– Я не… понимаю, – прошептал Огилви, бледнея.
– Вы только что сказали: «киллер, которого они зовут Шакалом», а перед этим упомянули Борна как относительно незначительного подставного агента, тренированного, чтобы играть роль киллера. Затея провалилась, и его отправили на пенсию. Кажется, так вы сказали?
– Так сказали мне…
– А что еще вам сказали о Карлосе Шакале? О человеке, скрывающемся под именем Джейсон Борн? Что вы о них знаете?
– Честно говоря, очень мало. Два стареющих киллера, подонки, преследующие друг друга годами. Кому какое дело? Мое дело – полная конфиденциальность нашей организации – которая вполне себя оправдывает.
– Вы все еще не понимаете?
– Не понимаю чего, ради Бога?
– Борн, возможно, и не такой уж подонок, как принять во внимание его сообщников.
– Умоляю, выражайтесь яснее, – монотонно промычал Огилви.
– Он использует «Медузу», чтобы выследить Шакала.
– Невозможно! Та «Медуза» была уничтожена в Сайгоне много лет назад!
– Очевидно, он думал иначе. Не могли бы вы снять ваш чудный пиджак, закатать рукав и показать мне маленькую татуировку на внутренней стороне предплечья?
– Это неуместно! Знак чести в войне, которая была никому не нужна, а вести которую приходилось нам!
– Бросьте, советник. Из портов и складов Сайгона? Обворовывая собственные войска и направляя курьеров в швейцарские банки. За такие геройства медали не дают.
– Все это безосновательные домыслы! – воскликнул Огилви.
– Расскажи это Джейсону Борну, выходцу из начальной Снейк Леди… О да, советник, он искал вас и нашел, и теперь он использует вас, чтобы выйти на Шакала.
– Ради Бога, как?
– Честное слово, не знаю, но вам стоит прочитать вот это.
Генеральный консул быстро подошел к столу, взял пачку скрепленных бумаг и передал их Брюсу Огилви.
– Это декодированные телефонные переговоры, состоявшиеся четыре часа назад в нашем посольстве в Париже. Личности установлены, равно как и их местоположения. Прочитайте внимательно, советник, а потом поделитесь со мной вашим мнением как юриста.
Известный адвокат, хладнокровный Огилви, схватил бумаги и быстрым, натренированным взглядом начал читать. По мере того как он листал страницы, кровь покидала его лицо, придавая ему мертвенную бледность.
– Мой Бог, им все известно. Мои офисы прослушиваются! Как? Почему? Бред какой-то! Нас же невозможно выследить!
– И снова, предлагаю вам рассказать это Джейсону Борну и его старому другу и начальнику базы из Сайгона, Александру Конклину. Они нашли вас.
– Это невозможно! – бушевал Огилви. – Мы покупали или ликвидировали каждого в Снейк Леди, кто даже просто подозревал о степени развития нашей деятельности. Боже, там, в поле, их выжило совсем немного! Я уже говорил вам, они все были подонками. Многие были простыми ворами, и их разыскивали за преступления по всей Океании и Дальнему Востоку. Мы их всех охватили!
– Видимо, двоих все-таки упустили, – заметил Суликов.
Юрист обернулся к распечаткам. По его вискам текли ручьи пота.
– Силы небесные, я погиб, – прошептал он, задыхаясь.
– Мне тоже так показалось, – сказал нью-йоркский советский генеральный консул, – но всегда ведь есть выход, не так ли?.. Есть только одно направление действий для нас. Как и большую часть континента, нас обманули безжалостные капиталисты-собственники. Сотни ягнят попали на жертвенный алтарь, когда эта американская картель финансовых грабителей создавала корнеры рынков, продавая низкокачественные товары и услуги по завышенным ценам, утверждая с помощью фальшивых документов, что имеют вашингтонское разрешение на доставку тысяч запрещенных товаров в нашу страну и сателлиты.
– Ты сукин сын! – взорвался Огилви. – Ты – все вы – сотрудничали с нами на каждом шагу. Вы извлекали для нас миллионы из блокированных стран, перенаправляли, переименовывали – черт возьми, перекрашивали корабли по всему Средиземноморью, Эгейскому морю, по Босфору и Мраморному морю, не говоря уже о балтийских портах!
– Докажите это, советник, – сказал Суликов, тихо посмеиваясь. – Если хотите, я могу устроить для вас шумный процесс. Москва будет приветствовать такое расследование.
– Что? – вскричал адвокат, и на лице его отразилась паника.
– Ну, вам определенно нельзя оставаться здесь дольше, чем абсолютно необходимо. Прочтите эти слова, мистер Огилви. В данный момент вы проходите последние стадии электронной слежки перед тем как вас схватят власти.
– О, Боже …
– Можете попробовать действовать из Гонконга или Макао – они с радостью примут ваши деньги, но, учитывая их текущие проблемы с материковыми рынками и китайско-британского соглашения 97-го года, они, весьма вероятно, придумают на вас какой-нибудь компромат. Швейцарию можно сразу отбросить; международные законы теперь весьма строги, как это выяснил Веско. А, Веско… Вы можете присоединиться к нему на Кубе.
– Прекратите! – взревел Огилви.
– Ну и, наконец, можете сдаться властям; вам есть что им рассказать. Они даже, пожалуй, скинут вам десяток лет с тридцатилетнего срока.
– Черт возьми, я убью вас!
Дверь спальни неожиданно распахнулась, и появился телохранитель консула, угрожающе держа руку под пиджаком. Адвокат вскочил на ноги; не в силах сдерживать дрожь, он сел обратно на стул и наклонился вперед, обхватив голову руками.
– Такое поведение вряд ли будет разумным, – сказал Суликов. – Возьмите себя в руки, советник, сейчас время для спокойных голов, а не эмоциональных всплесков.
– Как, черт возьми, можете вы так говорить? – спросил Огилви дрожащим от готовых сорваться слез голосом. – Со мной покончено.