– Что означает погибшего владельца. Все уже готово; стоит в подземном гараже на бульваре Капуцинов, недалеко от площади Вандом. – Бернардин вытащил из кармана связку ключей и отдал Джейсону. – Старый «пежо», секция «Е». В Париже таких тысячи, а регистрационный номер написан на брелоке.
– Алекс сообщил вам, что у меня очень секретное задание?
– Это было и так понятно. Думаю, наш святой перекопал все кладбища в поисках полезных имен, когда работал здесь.
– Я тоже научился этому от него.
– Мы все многому научились у этого выдающегося ума, лучшего в нашей профессии, и все равно такого скромного, такого… je ne sais quoi … [43] такого «почему бы не попробовать», правда?
– Да, именно «почему бы не попробовать».
– Должен, однако, сказать, – заметил Бернардин со смехом, – что однажды он выбрал имя, вероятно, с надгробной плиты, которое просто привело «Sûreté» [44] в fou – в бешенство. Оказалось, что это прозвище серийного маньяка, убивавшего своих жертв топором; власти охотились за ним много месяцев.
– Действительно забавно, – усмехнулся Борн.
– Да, очень. Потом он рассказал мне, что приметил это имя в Рамбулье – там на окраине есть кладбище.
Рамбулье! Кладбище, на котором Алекс пытался убить его тринадцать лет назад. На лице Борна не осталось и тени улыбки, когда он пристально посмотрел на друга Алекса из Второго Бюро.
– Ведь вам известно, кто я, не правда ли? – тихо спросил он.
– Да, – ответил Бернардин. – Было не сложно догадаться, учитывая все эти слухи и домыслы, приходящие с Дальнего Востока. Да и потом, ваша европейская деятельность проходила именно в Париже, мистер Борн.
– Еще кто-нибудь знает об этом?
– Mon Dieu, non! [45] И никто не узнает. Должен объяснить, я обязан жизнью Александру Конклину, этому скромному святому les opérations noires – тайных операций, по-вашему.
– Это лишнее, я неплохо говорю по-французски… или Алекс вам про это не сообщил?
– Бог ты мой, вы мне не доверяете, – агент Второго Бюро поднял брови. – Учтите, молодой человек – именно молодой человек, мне уже почти семьдесят, – если я забываю какие-то слова, а потом исправляюсь – это потому, что я стараюсь быть вежливым, а не пытаюсь что-то от вас скрыть.
– D’accord. Je regrette. [46] Честно.
– Bien. Алекс моложе меня на несколько лет, но мне все равно интересно, как он с этим справляется. С возрастом, я имею в виду.
– Так же, как и вы. Плохо.
– Был такой английский поэт – точнее, он был родом из Уэльса, – который написал: «Не уходи покорно в ночь». Вы помните эти строки?
– Да. Его звали Дилан Томас, и он умер, не дожив до сорока. Еще он говорил, что нужно до последнего сражаться, словно тысяча чертей. Не сдавайтесь.
– И не собираюсь.
Бернардин снова залез в карман и вытащил визитку.
– Вот адрес моей конторы – я всего лишь консультант, как вы понимаете, – а на обороте я написал номер домашнего телефона; у меня особенный, просто уникальный аппарат. Позвоните мне, и получите все, что потребуется. Помните, я ваш единственный друг в Париже. Больше никто не знает о том, что вы здесь.
– Могу я задать вам один вопрос?
– Mais certainement. [47]
– Как вам удается делать все это для меня, когда вас давным-давно отправили на покой?
– Ах, – воскликнул консультант из Второго Бюро. – Молодежь начинает кое-что понимать! Как и у Алекса, у меня в голове много сведений. Я знаю тайны. Да и как иначе?
– Но ведь вас можно устранить, нейтрализовать – подстроить несчастный случай.
– Stupide, [48] молодой человек! Все, что мы держим в головах, давно записано и спрятано, чтобы эти данные можно было обнародовать, случись с нами такая неприятная история… Конечно, это несерьезно, ведь что мы такого знаем, чего нельзя бы было отрицать или обозвать старческим маразмом? Ноони этого не знают. Страх, мсье. Это самое могущественное оружие в нашей профессии. Следующим, конечно, идет боязнь больших скандалов, но это прерогатива КГБ и вашего Федерального Бюро Расследований, которые боятся скандалов больше, чем врагов своих стран.
– Признайтесь, вы с Конклином росли на одной улице?
– Ну конечно. Насколько мне известно, у нас обоих нет жен и семей, только время от времени появляются любовницы, да еще шумные, надоедливые племянники и племянницы, чтобы скрасить скуку в праздник; и у нас нет близких друзей, кроме нескольких врагов, которых мы уважаем, и которые, как нам известно, готовы подстрелить или отравить нас, даже когда мы уже вышли из игры. Мы должны жить одни, видите ли, мы профессионалы – мы никак не пресекаемся с нормальным миром; мы его всего лишь используем, как couverture [49] – когда пробираемся по темным аллеям, шантажируем людей или платим за секреты, которые ничего не стоят во время встреч на высшем уровне.
– Так зачем вам это? Почему вы не хотите все прекратить, если это так бесполезно?
– Это у нас в крови. Нас этому научили. Побеждать врага в смертельной схватке – либо вы, либо вас, и лучше, чтобы вы.
– Это глупо.
– Без сомнения. Это все глупо. Так почему же Джейсон Борн приехал за Шакалом в Париж? Почему бы ему просто не отойти в сторону и не сказать «Довольно»? Стоит только попросить, и вам предоставят надежное убежище.
– Тюремного типа. Не могли бы вы доставить меня отсюда в город? Я найду отель и свяжусь с вами.
– Перед тем, как связываться со мной, позвоните Алексу.
– Что?
– Алекс хочет, чтобы вы ему позвонили. Что-то случилось.
– Где здесь телефон?
– Нет, не сейчас. Ровно в два по вашингтонскому времени; у вас еще более часа. До того момента его не будет.
– Он не сказал, в чем дело?
– Думаю, сейчас он пытается это выяснить. Судя по голосу, он был очень расстроен.
Комната в отеле «Пон-Рояль» на улице Монталамбер оказалась довольно маленькой и находилась в уединенном углу гостиницы, в нее можно было попасть, поднявшись в медленном и скрипучем лифте с медными ручками на последний этаж и преодолев два узких пересекающихся коридора. Все это как нельзя лучше подходило Борну, напоминая ему удаленную и безопасную пещеру в горах.
Чтобы как-то занять время до звонка Алексу, он прошелся по ближайшему бульвару Сен-Жермен, совершая необходимые покупки. К туалетным принадлежностям присоединились несколько предметов одежды; повседневные джинсы потянули за собой летние футболки и ветровку-сафари; к темным носкам добавились теннисные туфли, которые можно было особенно не жалеть. Все эти покупки сэкономят ему время в будущем. К счастью, не пришлось просить у старого Бернардина оружие. Пока ехали из Орли в Париж, француз молча открыл бардачок, вынул перевязанную лентой коричневую коробку и протянул ее Джейсону. Внутри оказался пистолет и две коробки патронов. Под ними лежала аккуратная пачка денег, в которой оказалось тридцать тысяч франков купюрами различного достоинства, что равнялось примерно пяти тысячам американских долларов.
– Завтра я организую для вас способ получения денег на текущие расходы. В пределах разумного, конечно же.
– Никаких пределов, – возразил Борн. – Я попрошу Конклина перевести вам сто тысяч, и, если потребуется, еще столько же потом. Просто скажете ему номер счета.
– Это из чрезвычайного фонда?
– Нет. Из моего личного. И спасибо за пистолет.
Сжимая в обеих руках пакеты с покупками, Джейсон направился обратно к отелю на улице Монталамбер. Через несколько минут в Вашингтоне будет два часа дня, а в Париже восемь вечера. Торопливо идя по улице, он старался не думать о том, что ему скажет Алекс – а это была непосильная задача. Если что-то случилось с Мари и детьми, он просто с ума сойдет! Но что могло произойти? К этому времени они должны были вернуться на Транквилити, а это было для них самое безопасное место. Более безопасного просто не существует! Он был в этом уверен. Войдя в лифт и опустив сумки, чтобы правой рукой нажать номер этажа и вытащить ключ от номера, он почувствовал колющую боль в шее; он запыхался – наверное, шел слишком быстро и потянул нити шва. Однако все обошлось – кровь не текла, просто небольшое предупреждение. Он бросился через два узких коридора к своей комнате, открыл дверь, бросил пакеты с покупками на кровать, и тут же в три шага достиг телефона. Конклин был пунктуален; в Вене, штат Виргиния, трубку сняли после первого же звонка.
– Алекс, это я. Что случилось? Что-то с Мари?..
– Нет, – коротко перебил Конклин. – Я разговаривал с ней около полудня. Она с детьми вернулась в гостиницу и готова меня убить. Она не поверила не единому моему слову, и пленку магнитофона придется стереть. В последней раз я такое слышал в дельте Меконга.
– Она расстроена…
– Я тоже, – вновь перебил Алекс, не обращая внимания на слова Борна. – Мо исчез.
– Что?
– Ты слышал. Панов исчез, испарился.
– Боже, каким образом? Его же все время охраняли!
– Это мы и пытаемся выяснить; я уже был на месте, в госпитале.
– В госпитале?
– Имени Вальтера Рида. Он проводил психиатрическую экспертизу одного военного, а когда все закончилось, он так и не пришел сделать заключение. Его ждали около двадцати минут, а потом пошли искать его и охранников, потому что у него очень плотный график работы. И выяснилось, что он уже уехал.
– Но это невозможно!
– Невозможно, и с каждой минутой все больше пугает. Дежурная сестра на этаже сказала, что пришел военный врач, хирург, показал удостоверение и попросил ее передать доктору Панову, что изменился маршрут его передвижений, и что он должен воспользоваться выходом через восточное крыло госпиталя, так как перед главным входом ожидалась акция протеста. Из восточного крыла в психиатрическое отделение ведет отдельный коридор, однако армейский хирург воспользовался главным входом.
– Повтори.
– Он прошел мимо наших охранников в коридоре.
– И, скорее всего так же вышел и обошел корпус, появившись перед восточным входом. Ничего необычного. Врач с допуском в запретную зону вошел и вышел, а пока был внутри, передал ложные указания… Но, Алекс, кто это сделал? Карлос все это время летел обратно сюда, в Париж! Он уже получил от Вашингтона все, что хотел. Он нашел меня, нашел нас. Больше ему ничего не нужно!
– Это ДеСоле, – тихо произнес Конклин. – ДеСоле знал про меня и Панова. Когда я рассказывал в Управлении про нас двоих, ДеСоле тоже находился в конференц-зале.
– Что-то я тебя не понимаю. Что ты хочешь сказать?
– ДеСоле, Брюссель… «Медуза».
– Так, начинаю понимать.
– Это не он, Дэвид, это они. ДеСоле устранили, связь оборвалась. Это «Медуза».
– Да пошли они! Они меня не интересуют!
– Зато ты их интересуешь. Ты пробил их защиту. Теперь ты им нужен.
– Сейчас меня это волнует меньше всего. Я сказал тебе вчера, что у меня интересует только один человек, и он находится в Париже, в первом квартале Аржентоля.
– Дело в том, что это еще не все, – голос Алекса зазвучал тихо и обреченно. – Вчера вечером мы с Мо вместе ужинали. Я ему обо всем рассказал. О Транквилити, о том, что ты вылетаешь в Париж, о Бернардине… обо всем!
Бывший федеральный судья первого округа, проживающий в городе Бостон, штат Массачусетс, США, стоял вместе с небольшой группой людей над двумя свежевырытыми могилами на плоской вершине самого высокого холма острова Транквилити. Кладбище является местом последнего пристанища – in voce verbatim via amicus curiae, как он авторитетно объяснил властям острова Монтсеррат. Брендан Патрик Пьер Префонтейн смотрел, как два роскошных гроба, заказанные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опустили в землю под аккомпанемент совершенно непостижимых благословений местного священника, который без всякого сомнения частенько держал шею мертвого цыпленка, творя заклинания вуду. «Жан-Пьер Фонтейн» и его жена обрели покой.
И как бы то ни было, это может показаться невероятным, Брендан, этот полуспившийся уличный юрист с площади Гарвард, нашел себе новую цель в жизни. Цель, которая не имела отношения к его личному стремлению выжить, что само по себе уже было поразительно. Рэндольф Гейтс, Лорд Рэндольф Гейтский, Дэнди-Рэнди высшего света, на самом деле оказался мерзавцем, причиной смертей на островах Карибского моря. В постепенно проясняющемся мозгу Префонтейна начала вырисовываться определенная картина, чему, помимо других нечеловеческих жертв, способствовало то обстоятельство, что он неожиданно отказался от своих обычных четырех рюмок водки по утрам. Гейтс предоставил всю информацию, которая привела несостоявшихся убийц семейства Веббов на остров Транквилити. Почему?.. Даже с юридической точки зрения это было невозможно; чтобы Гейтс передал сведения об их местонахождении известным убийцам, заранее зная, что они убийцы – нет, быть того не может. Это же соучастие в убийстве, убийстве нескольких человек. Дэнди-Рэнди в тисках, и если немного нажать, он расскажет – ему придется рассказать – о вещах, которые помогут семье Веббов, особенно этой рыжеволосой женщине; Префонтейн спрашивал у Всевышнего, почему он не встретил ее пятьдесят лет назад?
Судья должен был отправиться обратно в Бостон утром, но он спросил у Джона Сен-Жака, можно ли ему как-нибудь вновь посетить Транквилити. Возможно, без предварительной договоренности.
– Судья, мой дом – ваш дом, – последовал ответ.
– Надеюсь, я честно отработаю такую привилегию.
Альберт Армбрустер, председатель Федеральной Комиссии по торговле, выбрался из лимузина и стоял на тротуаре перед крутыми ступеньками своего дома в Джорджтауне.
– Отвезешь меня в контору завтра утром, – сказал он водителю, который придерживал заднюю дверь. – Знаешь, здоровье у меня уже не то.
– Да, сэр. – Водитель закрыл дверь. – Вам помочь, сэр?
– К черту. Поезжай.
– Есть, сэр.
Его личный шофер сел в машину; неожиданный рев двигателя и стремительность, с которой он помчался по улице, совсем не походили на вежливый отъезд.
Армбрустер взбирался по каменной лестнице, его живот и грудь колыхались при каждом шаге; увидев силуэт своей жены за стеклянной дверью их веранды в Викторианском стиле, он выругался себе под нос.
– Ленивая сучка, – тихо сказал он, хватаясь за перила, перед тем как встретиться со спутницей тридцати лет своей жизни.
Из темноты откуда-то со стороны соседнего дома послышался тихий хлопок. Армбрустер вскинул руки, его запястья изогнулись, как будто в попытке схватиться за рану, но было уже поздно. Председатель Федеральной Комиссии по торговле покатился вниз по каменной лестнице, и его громадная мертвая туша неуклюже растянулась на тротуаре внизу.
Борн переоделся во французские джинсы, натянул темную футболку с короткими рукавами и хлопковую ветровку, положил деньги, оружие и все документы – как фальшивые, так и настоящие – в карманы и вышел из «Пон-Рояля». Перед этим, однако, он соорудил на постели из подушек подобие спящей фигуры и повесил на стуле на видном месте некоторые из своих вещей. Он неторопливо прошел через нарядный холл, а как только оказался снаружи на улице Монталамбер, бросился к ближайшей телефонной будке. Опустил монетку и позвонил домой Бернардину.
– Это Симон.
– Я так и подумал, – ответил француз. – Я ждал вашего звонка. Алекс мне только что обо всем рассказал, поэтому я попросил его не говорить мне, где вы находитесь; ведь о том, чего не знаешь, не сможешь и рассказать. Но все равно, будь я на вашем месте, я бы нашел другую гостиницу, хотя бы на ночь. Вас могли заметить в аэропорту.
– Я как же вы?
– Я собираюсь побыть canard.
– Уткой?
– Подсадной. Бюро постоянно наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят; это будет удобно, n’est-ce pas? [50]
– Вы не сообщили в свой отдел про…
– Про вас? – перебил Бернардин. – Как я могу, мсье, когда я вас даже не знаю? Мое драгоценное Бюро полагает, что я получил угрожающий звонок от старого противника, известного психопата. На самом деле я много лет назад уничтожил его в наших заморских территориях, но не закрыл дело…
– Следует ли говорить про такие вещи по домашнему телефону?
– По-моему, я уже упоминал, что это уникальный аппарат.
– Да.
– Достаточно сказать, что он не будет работать, если линия прослушивается… Мсье, вам необходимо отдохнуть. Без этого вы будете бесполезны даже для себя самого. Найдите место, где можно выспаться. К сожалению, сам я не могу вам в этом помочь.
– «Отдых – это оружие», – сказал Джейсон, повторяя фразу, которая была для него правдой жизни, жизненно необходимой для выживания в том мире, который он ненавидел.
– Пардон?
– Не обращайте внимания. Я найду себе комнату и перезвоню вам утром.
– Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami. [51] Нам обоим.
* * *
Борн нашел комнату в недорогом отеле «Авенир» на улице Гей-Люссак. Зарегистрировавшись под вымышленным и тут же забытым именем, он поднялся по лестнице в номер, скинул одежду и упал на кровать.
– Отдых – это оружие, – сказал он себе, глядя в потолок, по которому, словно по экрану из белого гипса, перемещались огни парижских улиц.
Приходил ли отдых в горной пещере или на рисовом поле в дельте Меконга, не имело значения; это было оружие, зачастую более мощное, чем пистолеты и пулеметы. Этот урок вдолбил в его голову де Анжу, который отдал свою жизнь в пекинском лесу за то, чтобы Джейсон Борн мог жить дальше. Отдых на самом деле оружие, решил он, дотрагиваясь до повязки на шее, но почти ее не ощущая – Джейсон постепенно погружался в сон, и сдавливающее чувство от повязки исчезало.
Просыпался он медленно и неторопливо, до его окон снизу долетал уличный шум; металлические сигналы клаксонов, словно раздраженное карканье злобных ворон, перемежались с шумом двигателей, которые то набирали обороты, то вдруг замолкали. Обычное утро на узких улицах Парижа. Стараясь держать шею неподвижно, Борн спустил ноги с несколько короткой для его роста кровати на пол и посмотрел на часы. Он удивился, на мгновение решив, что забыл перевести на местное время. Ничего подобного. 10:07 утра по Парижу. Он проспал почти одиннадцать часов – это подтверждало и урчание в животе. Усталость сменилась голодом.
С едой, однако, придется подождать; есть вещи и поважнее, и первым делом надо позвонить Бернардину, а потом выяснить, насколько безопасен отель «Пон-Рояль». Он встал на одеревеневшие ноги, слегка пошатнулся, ноги и руки охватил утренний озноб. Ему был нужен горячий душ, о котором в «Авенире» нечего было и думать, потом небольшая зарядка, чтобы размять тело, – а ведь все это не понадобилось бы еще всего несколько лет назад. Он вытащил из брюк кошелек, взял визитку Бернардина, вернулся к кровати и снял трубку.
– Боюсь, Le canard никто не навещал, – сообщил ветеран Второго Бюро. – Даже никакого намека на охотника, что, я думаю, не так уж плохо.
– Плохо, пока не найдем Панова – если мы его вообще найдем.Чертовыублюдки!
– Да, с этим приходится мириться. Это самая неприятная часть нашей работы.
– Проклятье, я не могу забыть о таком человеке, как Мо, только потому, что «с этим приходится мириться»!
– А я вас и не прошу об этом. Я только пытаюсь вернуть вас в реальность. Ваши чувства вам дороги, но они ничего не изменят в реальном мире. Я не хотел вас обидеть.
– А я просто сорвался. Простите. Дело в том, что он особенный человек.
– Я понимаю… Какие у вас планы? Что вам нужно?
– Пока не знаю, – ответил Борн. – Я возьму такси на бульваре Капуцинов и через час или около того смогу что-то сказать. Вы будете дома или в Бюро?
– Пока вы мне не позвоните, буду у себя, рядом с моим уникальным телефоном. Учитывая сложившуюся ситуацию, я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне в контору.
– Это что-то новенькое.
– Сегодня я уже не знаю всех во Втором Бюро, а в моем возрасте осторожность не только главная составляющая храбрости, а подчас просто ее замена. К тому же, если вы так быстро откажетесь от моей защиты, пойдут слухи о моей старческой немощи… До скорого, mon ami.
Джейсон положил трубку, его разбирало желание снова поднять ее и позвонить в «Пон-Рояль», но это был Париж, город осмотрительных людей, где портье не склонны делиться информацией по телефону и откажутся сообщать что-либо постояльцам, которых не знают. Он быстро оделся, спустился вниз, чтобы оплатить ночное пребывание, и вышел на улицу Гей-Люссак. На углу находилась остановка такси; через восемь минут он входил в вестибюль «Пон-Рояля» и направлялся к портье.
– Je m’apelle Monsieur Simon, [52] – обратился он к служащему и назвал номер своей комнаты. – Вчера вечером я встретил знакомую, – продолжал он на безупречном французском, – и остался у нее. Вы не знаете, не искал ли меня кто-нибудь или, может быть, просто спрашивал про меня.
Борн вытащил несколько купюр большого достоинства, его глаза явно говорили портье, что конфиденциальность будет щедро вознаграждена.
– Возможно, кто-то даже меня описывал, – тихо добавил он.
– Merci bien, monsieur … [53] Я понимаю. Я спрошу у ночного портье, но поверьте, он оставил бы мне записку, если бы кто-то пришел сюда разыскивать вас.
– Почему вы так уверены?
– Потому что он оставил мне записку для вас. Я звонил в ваш номер с семи часов, как только пришел на работу.
– Что было в записке? – спросил Джейсон и затаил дыхание.
– То, что я собираюсь вам сказать. «Свяжись с его другом с противоположной стороны Атлантики. Он звонил всю ночь». Могу подтвердить это, мсье. Коммутатор ясно сообщает, что последний звонок был менее получаса назад.
– Полчаса назад? – Джейсон вгляделся в портье, потом посмотрел на часы. – Сейчас там пять утра… всю ночь?
Служащий кивнул, и Борн кинулся к лифту.
– Господи, Алекс, что случилось? Мне сказали, что ты звонил всю…
– Ты в отеле? – быстро перебил Конклин.
– Да, а что?
– Найди таксофон на улице и перезвони мне. Быстро.
Вновь медленный неуклюжий лифт; выцветший вестибюль, уже наполовину заполненный беспрестанно что-то обсуждающими парижанами, многие из которых направлялись в бар за утренним аперитивом; и опять залитая солнцем жаркая летняя улица и сводящие с ума машины, идущие сплошным потоком. Где же телефон? Он быстро шел по тротуару в сторону Сены – где здесь телефон? Нашел! На другой стороне улицы дю Бак виднелась будка с красной куполообразной крышей, со всех сторон обклеенная рекламой.
Пробравшись сквозь строй наседающих легковушек и небольших грузовиков, в которых сидели взбешенные водители, Борн перебежал на противоположную сторону улицы и бросился к телефонной будке. Влетел в нее, бросил в щель монету, и, спустя несколько мучительных мгновений, пока он объяснял, что звонит не в Австрию, международный оператор принял номер его карточки AT&T и соединил с Веной, штат Виргиния.
– Какого черта я не могу разговаривать из отеля? – сердито спросил Борн. – Я тебе звонил оттуда прошлой ночью!
– Это было прошлой ночью, а не сегодня.
– О Мо что-нибудь известно?
– Пока ничего, но, возможно, похитители допустили ошибку. Вероятно, мы найдем этого военного врача.
– Расколите его!
– С удовольствием. Отстегну свой протез и буду бить его по роже до тех пор, пока он не согласится помогать нам – естественно, если он окажется тем, кто нам нужен.
– Отлично, но, думаю, ты звонил мне всю ночь не для того, чтобы об этом сообщить, ведь так?
– Да. Вчера я пять часов общался с Питером Холландом. Я встретился с ним после нашего с тобой разговора, и его реакция была как раз такой, как я и предсказывал, с небольшими отклонениями.
– Ему нужна «Медуза»?
– Да. Он настаивает на том, чтобы ты немедленно возвращался; только у тебя есть сведения из первых рук. Это приказ.
– Вот дерьмо! С какой стати он будет мне говорить, что делать, да еще приказывать!
– Питер завернет все краны, и я не смогу с этим ничего поделать. А если тебе что-нибудь быстро понадобится, он не станет помогать.
– Но Бернардин предложил мне свою помощь. «Все, что вам понадобится» – это его собственные слова.
– Бернардин ограничен в средствах. Как и я, он может раздобыть что-то в счет былых заслуг, но без доступа к основным ресурсам организации на многое рассчитывать не приходится.
– А ты сказал Холланду, что я изложу на бумаге все, о чем мне говорили, ответ на каждый мой вопрос?
– А ты действительно собираешься все это записать?
– Да.
– Его это не устраивает. Он хочет допросить тебя – говорит, что не может задавать вопросы бумаге.
– Но я слишком близок к Шакалу! И не стану делать то, что хочет Холланд. Он просто безмозглый сукин сын!
– Думаю, Питер старается поступать по совести, – возразил Конклин. – Он догадывается, что тебе приходится испытывать и через что ты уже прошел, но после семи часов вчерашнего вечера все изменилось.
– Почему?
– Армбрустера застрелили на пороге собственного дома. Официально об этом говорят, как о разбойном нападении в Джорджтауне, что, разумеется, вовсе не так.
– О, Господи!