– Нет, я останусь тут. Первое, он понимает, что я вынужден это сделать, чтобы добраться до него, но, как ты сказал, он меня заморозил. Он думает, что после всех этих лет я, как обычно, запаникую и наделаю глупостей – Господи, я достаточно их наделал на Транквилити, – и настолько напортачу, что его стариковская армия найдет меня, просто заглянув в нужные места и зная, кого надо искать. Видит Бог, он хорошо придумал! Выведи противника из равновесия, чтобы он допустил ошибку. Я знаю его, Алекс. Я научился читать его мысли, и я его перехитрю. Буду продолжать поиски, и никакого пребывания в укрытии.
– Укрытии? Каком укрытии?
– Образное выражение, не обращай внимания. Я приехал сюда до того, как появились сообщения о смерти Тигартена, и со мной все в порядке.
– Ничего не в порядке, ты там как живая мишень! Убирайся оттуда!
– Прости, Святой Алекс, но именно здесь я сейчас хочу находиться. Я иду за Шакалом.
– Что ж, может быть, мне удастся вытащить тебя из места, к которому ты так прицепился. Пару часов назад я разговаривал с Мари. Угадай, что она мне сказала, ты, престарелый неандерталец? Она летит в Париж. За тобой.
– Ей сюда нельзя!
– Я сказал то же самое, но Мари не была расположена слушать. Она сказала, что знает все места, которыми вы с ней пользовались тринадцать лет назад, когда убегали от нас. И что ты воспользуешься ими вновь.
– Да. У меня есть несколько на примете. Но она не должна лететь сюда!
– Скажи об этомей, а не мне.
– Какой телефон у Транквилити? Я боялся звонить ей – честно говоря, я пытался выбросить ее и детей из головы.
– Это самое здравое заявление, которое ты сегодня сделал. Вот телефон.
Алекс по памяти назвал номер с кодом 809, и Борн тут же бросил трубку.
Закипая от ярости, Джейсон прошел мучительный процесс смены вызываемой области и номеров телефонных кредиток, который сопровождался зуммером и запинками во время установления связи с бассейном Карибского моря, и, наконец, наорав на какого-то кретина, находившегося за конторкой «Транквилити Инн», Борн прорвался к своему шурину.
– Позови Мари! – приказал он.
– Дэвид?
– Да… Дэвид. Зови Мари.
– Не могу. Ее нет. Она уехала час назад.
– Куда?
– Она мне не сказала. Она наняла самолет в Блэкбурне, но не сказала, на какой остров собирается. Поблизости только Антигуа и Мартиника, но она могла полететь на Синт Маартен или в Пуэрто-Рико. Она направляется в Париж.
– Неужели ты не мог ее остановить?
– Боже, Дэвид, я старался. Черт побери, очень старался!
– Тебе не приходила в голову мысль запереть ее?
– Запереть Мари?
– Понимаю, что ты хочешь сказать… Самое раннее, она доберется сюда завтра утром.
– Ты слышал новости? – закричал Сен-Жак. – Генерал Тигартен убит, и говорят, что это сделал Джейсон…
– Заткнись, – сказал Борн, положил трубку и вышел из будки на улицу, пытаясь собраться с мыслями.
Питер Холланд, директор Центрального разведывательного управления, поднялся из-за стола и начал кричать на человека с протезом, который сидел напротив него.
– Ничего не делать? Ты что, совсем спятил?
– Это ты спятил, когда заявил о совместной англо-американской операции в Гонконге!
– Но это правда!
– Есть одна правда, а есть и другая правда, когда надо отрицать очевидное, если это может навредить организации.
– Дерьмо! Игры политиканов!
– Не согласен, мистер Чингис хан. Я знал таких же людей, которые были готовы встать к стенке и погибнуть, но не предать своих жизненных убеждений. Ты что-то не то говоришь, Питер.
Холланд сердито опустился обратно в кресло.
– Может, это вообще занятие не для меня.
– Может быть, но дай себе еще немного времени. У тебя еще есть шанс запятнать себя так же, как сделали мы все.
Директор Управления откинулся назад, запрокинул голову на спинку кресла и произнес дрогнувшим голосом:
– Я хуже вас всех, Алекс. Я до сих пор просыпаюсь по ночам и вижу лица мальчишек, которые в недоумении смотрят на меня, пока я ножом распарываю им грудь; а в голове у меня крутится мысль, что они даже не понимают, что делают на войне и что с ними происходит.
– Либо ты, либо тебя. Они бы сделали в твоей голове дырку, будь у них такая возможность.
– Да, наверное, это так.
Директор Центральной разведки подался вперед и уставился на Конклина.
– Но мы ведь сейчас не об этом говорим.
– Можно сказать, что это вариация одной и той же темы.
– Кончай нести чушь.
– Это музыкальный термин. Я люблю музыку.
– Тогда начинай играть основную тему, Алекс. Я тоже люблю музыку.
– Хорошо. Борн исчез. Он сказал мне, что нашел укрытие – это его слово, не мое – и он уверен, что сможет добраться до Шакала. Он не сказал, что это за укрытие, и одному Богу известно, когда он мне снова позвонит.
– Я послал нашего человека из посольства в «Пон-Рояль» навести справки о человеке по имени Симон. То, что они тебе сказали – правда. Симон зарегистрировался, покинул отель, и больше не возвращался. Где он?
– Держится в тени. У Бернардина была идея, как его можно выследить, но ничего не получилось. Он хотел незаметно выйти на Борна, разослав постовым номер его машины, но она так и осталась стоять в гараже, и мы оба согласились, что он за ней вряд ли придет. Сейчас он никому не доверяет, даже мне, а, учитывая то, что произошло в прошлом, у него есть на это полное право.
Взгляд Холланда стал холодным и злым.
– А ты не обманываешь меня, а, Конклин?
– С какой стати я стану обманывать в такое время, когда речь идет о человеке, который столько для нас сделал?
– Это не ответ, это вопрос.
– Нет, не обманываю. Я правда не знаю, где он.
Алекс и в самом деле не знал, где Борн.
– Значит, ты считаешь, что не надо ничего предпринимать.
– А что мы можем предпринять? Все равно рано или поздно он мне позвонит.
– А ты подумал, что скажут на сенатском расследовании через пару недель или месяцев, когда все выплывет наружу, а это именно так и будет! Мы тайно посылаем человека, известного как «Джейсон Борн», в Париж, который расположен так же близко от Брюсселя, как Нью-Йорк от Чикаго…
– Думаю, даже ближе…
– Спасибо, а то я не знал… Прославленный главнокомандующий НАТО убит кем-то, кто называет себя «Джейсоном Борном» и берет на себя ответственность за убийство, а мы ничего никому не говорим! Господи, да меня отправят чистить гальюны на буксирах!
– Но он его не убивал.
– Ты это знаешь, ия это знаю, но в прошлом с ним приключилось небольшое психическое заболевание, о котором станет известно, как только записи из нашей клиники попадут к тем, кто ведет расследование.
– Но у него была амнезия, это никак не связано с тягой к убийствам.
– Конечно, но это еще хуже. Он не помнит, что делал.
Конклин поиграл своей тростью, в его блуждающем взгляде отражалась напряженная работа мысли.
– Мне плевать, как все выглядит, но это ловушка. Все инстинкты подсказывают мне, что убийство Тигартена связано с «Медузой». Где-то, как-то пересеклись два потока сообщений; какое-то сообщение было перехвачено, и начались ложные и отвлекающие маневры.
– По-моему, я понимаю по-английски не хуже тебя, – сказал Холланд. – Но сейчас я тебя не понимаю.
– А нечего понимать, это не арифметика, и не геометрическая прогрессия. Я просто не знаю… Но в этом замешана «Медуза».
– По результатам твоей работы я могу задержать Бартона из объединенного комитета начальников штабов, да и Аткинсона в Лондоне.
– Нет, не трогай их. Наблюдай за ними, но не спеши их топить. Как и Свайн, пчелы рано или поздно слетятся на мед.
– Так что ты предлагаешь?
– То же самое, что предложил, как только сюда вошел. Ничего не делать – это игра в ожидание.
Алекс неожиданно стукнул тростью по столу.
– Будь я проклят, если это не «Медуза». Точно говорю!
Лысый старик с морщинистым лицом с трудом поднялся со скамьи кабинки для исповеди в Нейл-сюр-Сьен на окраине Парижа. С усилием передвигая ноги, он добрел до второй слева исповедальни. Отдернув черный занавес, он опустился на ноющие колени перед зарешеченным окошком, скрытым за черной материей.
– Angelus domini, сын мой, – произнес голос за перегородкой. – Как ты себя чувствуешь?
– Гораздо лучше, благодаря вашей щедрости, монсеньер.
– Это радует меня, но, как ты знаешь, этого мне недостаточно… Что произошло в Андерлехте? Что моя возлюбленная и щедро одаренная армия сообщает мне? Кто посмел это сделать?
– Мы разделились и работали все последние восемь часов, монсеньер. Все, что мы пока смогли выяснить, это то, что из Соединенных Штатов прилетели двое – мы так решили, потому что они говорили на американском английском – и сняли номер в pension de famille [56] напротив ресторана. Они покинули его через несколько минут после взрыва.
– Радиоуправляемая взрывчатка!
– Скорее всего, мсье. Больше нам ничего не известно.
– Но почему? Почему?
– Мы не умеем читать мысли, монсеньер.
А с другой стороны Атлантики, в богатой квартире на Бруклин Хайтс, за окнами которой красиво переливались огни Бруклинского моста и Ист-Ривер, на мягком диване развалился крестный отец со стаканчиком «Перье» в руке. Он разговаривал со своим приятелем, который сидел в кресле напротив и пил джин-тоник. Молодой человек был худой, темноволосый и очень миловидный.
– Знаешь, Фрэнки, я не просто умен, я гениален, понимаешь, о чем я? Я обращаю внимание на все нюансы – определяю, что важно, а что нет, – и тщательно все обдумываю. Я слушаю, о чем говорит малохольный paisan, складываю четыре и четыре и, вместо восьми, я получаю двенадцать! Банк, господа! Вот и ответ. К примеру, этот парень, который зовет себя «Джейсоном Борном», кретин, считающий себя лучшим киллером, которым он на самом деле не является – он ничтожество, esca, наживка для рыбы покрупнее, но он именно тот, кто нам нужен, улавливаешь? Потом одна еврейская вонючка, будучи под кайфом, рассказывает мне все, что нужно. У этого парня только полбашки, testa balzana, и он часто не понимает, кто он такой и что делает, понимаешь?
– Да, Лу.
– И вот этот Борн оказывается в Париже, во Франции, в двух кварталах от по-настоящему большой помехи, расфранченного генерала, которого скромные ребята с другой стороны океана хотят убрать. Capisce? Понимаешь?
– Я capisco, Лу, – ответил симпатичный молодой человек из кресла. – Ты очень умен.
– Ты даже не знаешь, о чем я говорю, ты, zabaglione. Может, я вообще говорю сам с собой… Итак, у меня получается двенадцать, и я решаю, почему бы не кинуть свои верные кости, на которых всегда выпадает нужное число, понимаешь?
– Понимаю, Лу.
– Нам необходимо устранить этого чертового генерала, потому что он мешает многим хорошим людям, которым нужны наши услуги, так?
– Так, Лу. Именно меша…
– Не суетись, zabaglione. Так я и решаю про себя, почему бы нам его не взорвать, а потом не сказать, что это сделал тот горячий cannoli, ясно?
– О, да, Лу. Ты по-настоящему умен.
– Так мы избавляемся от помехи и подставляем горячего канноли, этого Джейсона Борна, которого там и не было, под выстрелы, сечешь? Если мы до него не доберемся, или не доберется этот Шакал, то это сделают федералы, я прав?
– Эй, это просто поразительно, Лу. Хочу сказать, я по-настоящему тебя уважаю.
– Не надо формальностей, bello ragazzo. [57] В этом доме другие правила. Иди-ка сюда и покажи мне настоящую любовь.
Молодой человек поднялся с кресла и направился к дивану.
Мари сидела в хвосте самолета, пила кофе из пластиковой чашки, отчаянно пытаясь вспомнить каждое место – каждое место, где можно было спрятаться и передохнуть, – которое они с Дэвидом использовали тринадцать лет назад. Это были и низкопробные кафе в Монпарнасе, дешевые отели; а еще мотель – где он был? – в десяти милях от Парижа, и гостиница с террасой в Аржентоле, где Дэвид – Джейсон – в первый раз сказал ей, что любит ее, и именно поэтому не может остаться с ней – подлый мерзавец! А потом Сакр-Кёр, на ступенях которого Джейсон – Дэвид – встретил на затененной аллее человека, который передал им нужные сведения – что же он им тогда сказал, и кто это был?
– Mesdames et messieurs, – раздался голос из динамиков. – Je suis votre capitaine. Bienvenu. [58]
Пилот продолжил говорить по-французски, затем он и его экипаж повторили сообщение на английском, немецком, итальянском и, наконец, с помощью девушки-переводчика, на японском языке.
– Нас ожидает очень спокойный перелет в Марсель. Расчетное время полета составляет семь часов четырнадцать минут, мы приземлимся по расписанию или с небольшим опережением графика полета около шести часов утра по парижскому времени. Приятного полета.
Мари Сен-Жак Вебб посмотрела в иллюминатор – снаружи лунный свет купался в океане далеко внизу. Она долетела до Сан-Хуана, столицы Пуэрто-Рико, и пересела на ночной рейс в Марсель, где в отделении французской иммиграционной службы в лучшем случае творилась полная неразбериха, а в худшем все работали с нарочитой неряшливостью. По крайней мере, так дело обстояло тринадцать лет назад, а она снова как бы оказалась в том времени. Потом она сядет на внутренний рейс до Парижа и найдет его. Как и тринадцать лет назад, она найдет его. Она должна это сделать! Как и тринадцать лет назад, если она его не найдет, мужчина, которого она любит, погибнет.
[59]
– Эй, farabutto! Не смейте так со мной разговаривать!
– Я буду разговаривать с вами так, как мне удобно… С виду, и это помогает вам во время переговоров, вы очень мужественны, этакий мачо, – юрист невозмутимо закинул ногу на ногу. – Но внутри вы другой, не так ли? У вас податливое сердце, или, может быть, кое-что еще, когда дело касается молодых мужчин.
– Silenzio! [60] – итальянец вскочил с дивана.
– Я не собираюсь использовать эти сведения вам во вред. С другой стороны, не думаю, что обсуждения прав сексменьшинств занимают первое место в повестке дня собраний Коза Ностры, как вы полагаете?
– Ах вы, сукин сын!
– Знаете, когда я был молодым военным адвокатом в Сайгоне, мне довелось защищать лейтенанта-кадровика, замеченного вflagrante delicto [61] с вьетнамским мальчишкой, который зарабатывал на жизнь проституцией. С помощью юридических ухищрений, используя допускающие двоякое толкование положения военного кодекса в отношении гражданских лиц, мне удалось спасти его от позорного изгнания, но было очевидно, что ему придется оставить службу. К сожалению, он так и не вернулся к нормальной жизни – застрелился через два часа после оглашения приговора. Видите ли, он стал изгоем, позорящим своих сослуживцев, и не смог этого вынести.
– Говорите, что вы там хотели, – сказал крестный отец Луис тихим и подавленным голосом, полным ненависти.
– Благодарю… Во-первых, я оставил конверт на столике в вашей прихожей. В нем гонорар за трагическую гибель Армбрустера в Джорджтауне и не менее трагическое убийство Тигартена в Брюсселе.
– Из того, что мы вытянули из еврейского доктора, – перебил мафиози, – следует, что вас интересуют еще двое. Посол в Лондоне и тот адмирал из объединенного комитета. Не хотите прибавить еще один бонус?
– Может быть, чуть погодя, не сейчас. Им мало что известно, а про финансовые операции они вообще ничего не знают. Бартон считает, что мы представляем собой организацию, лоббирующую определенные интересы ультраконсервативных ветеранов Вьетнама, – с юридической точки зрения, это для него проблема, но нельзя забывать, что он патриот. Аткинсон просто богатый дилетант, он делает то, что ему говорят, но он не знает, зачем это делает и кто это придумал. Он сделает что угодно, лишь бы ублажить английское правительство; и он был связан только с Тигартеном… Конклин напал на настоящую жилу в лице Свайна, Армбрустера, Тигартена и, естественно, ДеСоле, но последние два – всего лишь прикрытие, респектабельное прикрытие. Интересно, как это получилось?
– Когда я это выясню, а я выясню это, то бесплатно сообщу вам.
– Да? – адвокат поднял брови. – И как вы это сделаете?
– Мы это потом обсудим. Что у вас еще?
– Две вещи, обе чрезвычайно важные, и первую я сообщу вам тоже бесплатно. Избавьтесь от своего любовника. Он ходит туда, куда ему ходить не следует, и сорит деньгами, как дешевый фраер. Говорят, он хвастает своими связями с высшим светом. Мы не знаем, что еще он говорит и что ему известно, но он нас беспокоит. Думаю, вам это тоже не безразлично.
– Il prostituto! – взревел Луис, ударив сжатым кулаком по подлокотнику дивана. – Il pinguino! Ему не жить.
– Принимаю вашу благодарность. Другая вещь гораздо более важная, для нас, естественно. Это дом Свайна в Манассасе. Пропала книга, дневник, который адвокат Свайна в Манассасе – наш адвокат в Манассасе – не смог найти. Он лежал на полке, в таком же переплете, как и весь ряд книг на полке. Тот, кто это сделал, должен был точно знать, какую книгу брать.
– Так чего вы от меня хотите?
– Садовник был вашим человеком. Он делал там свою работу, и ему дали единственно надежный телефонный номер, а именно, телефон ДеСоле.
– И что?
– Чтобы выполнить свою миссию и наверняка подстроить самоубийство, он должен был тщательно изучить распорядок дня Свайна. Вы сами мне про это все уши прожужжали, когда затребовали свой грабительский гонорар. Не так сложно представить, как ваш человек заглядывает через окно в кабинет Свайна, где предположительно Свайн покончил с собой. Через какое-то время ваш человек замечает, что генерал постоянно берет с полки одну и ту же книгу, что-то в нее записывает, и возвращает на прежнее место. Это должно было его заинтересовать; он должен был решить, что книга содержит ценные записи. Так почему ему ее не взять? Я бы взял, и вы тоже. Так где же она?
Мафиози медленно, угрожающе поднялся на ноги.
– Послушайте меня, avvocato, бросайте эти свои прозрачные намеки, у нас нет никакой книги, и вот как я могу вам это доказать! Если бы у меня были в письменном виде какие-то сведения, компрометирующие вас, я бы уже махал ими перед вашим носом, capisce?
– В этом есть доля истины, – заметил элегантно одетый адвокат, переменив позу и снова закидывая ногу на ногу, пока обиженный мафиози с угрюмым видом садился обратно на диван.
– Это Фланнаган, – продолжал юрист с Уолл-стрит. – Конечно же… Фланнаган. Он и его сучка парикмахерша должны были как-то подстраховаться, без сомнения с нарушением условий сделки. Честно говоря, это меня успокаивает. Они не смогут этим воспользоваться, не выдав себя. Примите мои извинения, Луис.