– Я вас не понимаю…
– Глупец. Если вдруг по какой-то причине существует хоть малейшая вероятность того, что хотя бы одному из тех убийц будет приказано вернуться сюда, не должно быть никаких препятствий.
– Выражайся понятнее.
– Куда уж понятнее, – возразил Бернардин. Пожарники поливали из шлангов и гигантских огнетушителей пылающий фургон. – Пошли своих людей в каждый дом, пусть они спрашивают, все ли в порядке, и объясняют, что власти определили, что эти ужасные события на улице имеют криминальную основу. Кризис прошел; причин для тревоги больше нет.
– А это правда?
– Это то, во что нам нужно, чтобы они поверили.
На улицу ворвалась «скорая» в сопровождении двух дополнительных патрульных машин, завывая сиренами. По обеим сторонам улицы д’Алезья стояли жители квартир, многие в поспешно натянутой домашней одежде – штанах и рубашках, другие в ночных пижамах и поношенных тапочках. Заметив, что фургон Шакала представляет собой теперь дымящуюся массу искореженного железа и битого стекла, Бернардин продолжил:
– Дай толпе время удовлетворить свое нездоровое любопытство, затем вели своим людям загнать их обратно по домам. Где-то через час, когда место будет оцеплено и увезут тела, объяви во всеуслышанье своему полицейскому отряду, что в их присутствии больше нет необходимости, пусть они все кроме одного вернутся в свои участки. Оставшийся должен будет дежурить здесь, пока с улицы не уберут обломки. Ему также должно быть велено не препятствовать никому, кто попытается выйти из домов. Понятно?
– Нисколько. Но ты же сказал, что кто-то может прятаться…
– Я знаю, что я сказал, – настаивал бывший консультант Второго Бюро. – Это ничего не меняет.
– Значит, ты останешься здесь?
– Да. Я буду медленно, не привлекая внимания, обходить территорию.
– Понятно… А что с рапортом полиции? И с моим рапортом?
– Дай немного правды, хотя не всю, конечно. Ты получил информацию – от некоего информатора, – что на бульваре Лефевр ровно в этот час должен был произойти акт насилия, имеющий отношение к отделу Бюро по борьбе с наркотиками. Ты повел сюда отряд полицейских и ничего не обнаружил, но вскоре после этого твои инстинкты профессионала заставили тебя вернуться назад – к сожалению, слишком поздно, чтобы предотвратить бойню.
– За такое мне даже может быть объявлена благодарность, – сказал сотрудник и неожиданно озабоченно нахмурился. – А твой рапорт? – тихо спросил он.
– Посмотрим. Ведь может быть, что он и не понадобится, – ответил вновь действующий консультант.
Команда медиков завернула тела жертв и убрала их в машину, а ремонтники затащили остатки уничтоженного фургона на пустырь, несколько напоминающий свалку. Команда подмела улицу, шутя, что не нужно слишком усердствовать, а то никто не узнает улицу Лефевр. Четверть часа спустя работы были завершены; ремонтная машина уехала, один патрульный присоединился к ее команде, чтобы его подбросили до ближайшего полицейского телефона в нескольких кварталах отсюда. Шел уже пятый час утра, и скоро небо над Парижем озарится рассветом и забурлит человеческая суета под ним. Однако сейчас единственным признаком жизни на бульваре Лефевр были пять освещенных окон в ряде каменных домов, контролируемых Карлосом Шакалом. В этих комнатах были мужчины и женщины, которым спать было нельзя. Они должны были работать ради их монсеньера.
Борн сидел на тротуаре, вытянув ноги, прислонившись к стене в углублении между витринами напротив дома, где испуганный, но любящий поспорить булочник и возмущенная монашка оказывали сопротивление полиции. Бернардин находился в похожем углублении в нескольких сотнях футов от него, напротив первого дома, где остановился фургон Шакала, приехавший за своим проклятым грузом. Их уговор был таков: Джейсон должен был пойти следом и захватить силой любого, кто выйдет первым из какого-либо из этих домов; а старый ветеран Второго Бюро должен последовать за вторым, выяснить пункт его или ее назначения, не вступая в контакт. По мнению Борна, либо булочник, либо монашка должна были быть посланником киллера, и он выбрал северный конец ряда каменных домов.
Он был частично прав, но он не предвидел посторонних людей и транспортных средств. В 5:17 с южной стороны бульвара появились две монашки на велосипедах, в широких платьях, с белыми шляпами, позвякивая приглушенными звонками на рулях. Они остановились перед домом, который вероятно был главной квартирой магдаленских сестер милосердия. Дверь открылась, и еще три монашки, каждая с велосипедом, вышли и спустились по кирпичным ступенькам, чтобы присоединиться к своим сестрам. Они с достоинством водрузились на свои сиденья, и вся процессия тронулась вверх по улице; единственным утешением для Джейсона было то, что сердитая монашка Карлоса заняла отдельную позицию чуть позади. Не зная, как он это сделает, зная только, что это было необходимо, Борн выскочил из своего укрытия и перебежал темный бульвар. Только он добежал до теней пустующей стоянки рядом с домом Шакала, открылась другая дверь. Он присел, наблюдая, как толстый гневный булочник переваливающейся походкой быстро спустился по ступенькам и пошел на юг. Бернардин знает свое задание, подумал Джейсон, поднялся на ноги и побежал за своей процессией велосипедисток.
Парижское движение – невероятная головоломка независимо от времени дня или ночи. Оно предоставляет отличный оправдательный повод для тех, кому надо куда-либо приехать раньше или опоздать, или приехать не туда. Одним словом, парижане за рулем воплощают последние цивилизованные остатки смертельно опасного импульсивного поведения – превосходимые разве что своими коллегами в Риме или Афинах. Так было и в отношении магдаленских сестер милосердия, особенно касательно официозной клуши, следующей чуть позади. На перекрестке улицы Лекурб с Монпарнасом череда грузовиков не позволила ей последовать за своими набожными коллегами. Она помахала им, чтобы они продолжали свой путь, а сама неожиданно свернула на узкую боковую улицу, ускорив ход. Борн, чья рана, с острова Транквилити, пульсировала на шее, не стал ускоряться: в этом не было необходимости. На стене первого дома той улицы висела голубая вывеска с белыми буквами: IMPASSE, тупик; выхода с улицы не было.
Он обнаружил привязанный к столбу с перегоревшим фонарем велосипед и стал ждать в тени подъезда не более чем в пятнадцати футах от него. Затем поднял руку и коснулся теплой влаги повязки вокруг шеи; кровотечение было незначительным. К счастью, лопнул всего один шов… О, боже, как устали ноги – нет, «устали» не то слово. Они ныли болью, исходящей от непривычных к той нагрузке, которую им пришлось выдержать, мышц; ритмичные движения бега трусцой или чуть быстрее не годились в качестве подготовки к прыжкам, изворотам или резким остановкам и рывкам. Тяжело дыша, он прислонился к камню, не спуская глаз с велосипеда, пытаясь подавить возвращавшуюся с бесившей регулярностью мысль: всего несколько коротких лет назад он бы даже не заметил какого-либо неудобства в ногах. Усталости бы просто не было.
Тишину предрассветной улицы прервал щелчок замка, за которым последовал скрип открываемой тяжелой двери. Это была дверь квартиры напротив привязанного велосипеда. Прижавшись спиной к стене, Джейсон достал пистолет и следил за женщиной в монашеском одеянии, поспешившей к фонарному столбу. Она завозилась ключом в неясном свете, неловко пытаясь вставить его в скважину замка. Борн вышел из тени и быстро, бесшумно подошел к ней.
– Вы опоздаете на утреннюю службу, – сказал он.
Женщина развернулась, выронив ключ, ее черная одежда от этого движения раскрылась. Она сунула правую руку между складок робы. Джейсон ринулся к ней, схватил левой рукой ее руку, а правой сорвал с нее шляпу. Увидев открывшееся лицо, он чуть не задохнулся.
– Боже, – прошептал он. – Это ты!
Глава 27
– Я тебя знаю! – воскликнул Борн. – Париж… много лет назад… тебя зовут Лавьер… Жаклин Лавьер. У тебя был один из магазинов одежды… «Ле Классик» – Сен-Оноре – оставленная Карлосом в Фабурге! Я нашел твое тело в кабинке для исповеди в Нейл-сюр-Сьен. Я думал, ты мертва.
Резкое, морщинистое, стареющее лицо женщины исказилось в гневе. Она попыталась выкрутиться из его хватки, но Джейсон шагнул в сторону, когда она крутнулась, и ловким круговым движением прижал ее к стене, надавив предплечьем на ее горло.
– Но ты не была мертва. Ты была частью ловушки, которая закончилась в Лувре, взорвалась возле Лувра!.. Клянусь Богом, ты пойдешь со мной. В той ловушке погибли люди – погибли французы, – и я не мог объяснить им, как это случилось и кто был в ответе… В моей стране, если ты убьешь копа, тебе это с рук не сойдет. Здесь это тоже так; и если это копы, то они не перестают искать. О, они помнят Лувр, они помнят своих людей!
– Ты ошибаешься! – выдавила женщина, тараща широкие зеленые глаза. – Я не та, за кого ты меня принимаешь…
– Ты Лавьер! Королева Фабурга, единственный контакт к женщине Шакала, жене генерала. Не пытайся уверить меня, что я ошибаюсь… Я следил за вами обоими до самой Нейл – до той церкви со звенящими колоколами и священниками повсюду – один из которых был Карлос! Его шлюха скоро вышла, а ты – нет. Она поспешно ушла, и я забежал внутрь и описал тебя старому священнику – если это был священник, – и он сказал мне, что ты была во второй кабинке слева. Я подошел и откинул занавеску, и ты действительно была там. Мертвая. Я решил, что тебя только что убили, и все происходило слишком быстро. Карлос должен был быть где-то там! До него было рукой подать, он мог быть у меня на прицеле – или я у него. Я начал бегать вокруг, как маньяк, и наконец увидел его! Увидел на улице в его черной церковной робе – я увидел его, я знал, что это был он, потому что он тоже меня увидел и побежал через дорогу. И потом я его потерял, я потерял его!.. Но у меня еще оставалась одна карта. Ты. Я распространил слух – Лавьер мертва… Именно этого от меня и ожидали, не так ли? Не так ли?
– Говорю же тебе, ты ошибаешься! – женщина больше не боролась; это было бессмысленно. Напротив, она неподвижно стояла у стены, будто надеялась, что так ей разрешат говорить. – Может, ты меня выслушаешь? – спросила она с трудом: рука Джейсона все еще упиралась ей в горло.
– И не надейтесь, леди, – ответил Борн. – Тебя уведут отсюда без сознания, и какой-то незнакомец будет помогать сестре милосердия, а вовсе не нападать на нее. Сейчас ты упадешь в обморок. В твоем возрасте это не редкость, не правда ли?
– Подожди!
– Слишком поздно.
– Мы должны поговорить!
– Поговорим.
Отпустив руку, Джейсон тут же обрушил обе ладони одновременно в основание шеи, где сухожилия вплетаются в мышцы шеи. Она обмякла; он поймал ее и вынес из узкого переулка, как, наверное, выносил бы восхищенный религиозный фанатик объект своего поклонения. Утренний свет начал заполнять небо, и несколько ранних прохожих, один из которых был молодым бегуном в шортах, приблизились к человеку, несущему монашку.
– Она сидела с моей женой и больными детьми почти два дня без сна! – взмолился Хамелеон на уличном французском. – Пожалуйста, кто-нибудь, найдите мне такси, чтобы я мог отвезти ее обратно в монастырь в девятом округе?
– Я найду! – вызвался молодой бегун. – На улице де Сивр есть круглосуточный пост, и я очень быстро бегаю!
– Вы просто подарок, мсье, – сказал Джейсон, принимая его помощь, но сразу же почувствовав антипатию к слишком доверчивому, слишком молодому бегуну.
Через шесть минут прибыло такси, вместе с молодым парнем.
– Я сказал водителю, что у вас есть деньги, – сказал он, выбираясь из машины. – Надеюсь, это так.
– Конечно. И спасибо.
– Передайте сестре, что я оказал помощь, – добавил молодой человек в спортивных шортах, помогая Борну осторожно уложить бесчувственную женщину на заднее сиденье такси. – Когда придет мое время, мне пригодится любая помощь.
– Надеюсь, ничего опасного? – спросил Джейсон, пытаясь вернуть молодому человеку его улыбку.
– Вряд ли! Я буду представлять свою фирму на марафоне.
Дитя-переросток начал бежать на месте.
– Спасибо еще раз. Надеюсь, вы победите.
– Пусть сестра помолится за меня! – крикнул атлет, убегая прочь.
– Булонский лес, – сказал Борн, захлопнув дверь и обращаясь к водителю.
– Лес? Этот вертлявый парень сказал, что монашке надо в больницу.
– Она выпила слишком много вина, что еще я могу вам сказать?
– Булонский лес, – кивнул водитель. – Пусть проветрится. У меня есть праплемянница в монастыре Лионс. Когда она выходит оттуда на неделю, то пропитывается до самой макушки. Но можно ли за это винить?
Скамейка на каменистой тропинке в «лесу» постепенно заливалась теплыми лучами раннего солнца. Женщина в монашеском одеянии начала трясти головой.
– Как ты себя чувствуешь, сестра? – спросил Джейсон, сидевший рядом со своей пленницей.
– Как если бы меня переехал армейский танк, – ответила женщина, моргая и глотая воздух ртом. – Или по меньшей мере трейлер.
– О которых, подозреваю, ты знаешь больше, чем о продуктовой тележке магдаленских сестер милосердия.
– Именно, – согласилась она.
– Можешь не искать свой пистолет, – сказал Борн. – Я вытащил его из-за очень дорогого ремня под твоей робой.
– Рада, что ты оценил его стоимость. Это часть того, о чем мы должны поговорить… Из того, что я не в полицейском участке, могу сделать вывод, что ты решил удовлетворить мою просьбу поговорить.
– Только если то, что ты скажешь, будет полезно для моих целей – думаю, ты это понимаешь.
– Видишь ли, это совершенно точно будет полезно для твоих целей, как ты выразился. Я провалилась. Меня захватили. Я не там, где должна быть, и, который бы ни был сейчас час, свет говорит мне о том, что слишком поздно оправдываться. К тому же, мой велосипед либо исчез, либо все еще прицеплен к столбу.
– Я не взял его.
– Тогда я труп. Теперь я труп в любом случае, понимаешь?
– Потому что ты исчезла? Не там, где должна быть?
– Конечно.
– Ты Лавьер!
– Это верно. Я Лавьер. Но не та женщина, которую ты знал. Ты знал мою сестру Жаклин – а я Доминик Лавьер. Мы не сильно отличались возрастом и с детства были сильно похожи друг на друга. Но ты не ошибаешься насчет Нейл-сюр-Сьен и того, что ты там видел. Моя сестра была убита, потому что нарушила главное правило, совершила смертельный грех, если угодно. Она запаниковала и привела тебя к женщине Карлоса, его самому драгоценному и полезному секрету.
– Меня?.. Ты знаешь, кто я?
– Весь Париж – Париж Шакала – знает, кто ты, мсье Борн. Не в лицо, уверяю тебя, но они знают, что ты здесь, и она знают, что ты ищешь Карлоса.
– И ты являешься частью этого Парижа?
– Да.
– Боже правый, леди, он же убил твою сестру!
– Я в курсе.
– И все равно работаешь на него?
– Бывают случаи, когда выбор резко ограничен. Например, между жизнью и смертью. До шести лет назад, когда у «Ле Классик» сменился владелец, это было жизненно необходимо монсеньеру. Я заняла место Жаклин…
– Вот так запросто?
– Это было нетрудно. Я была моложе и, что важнее, выглядела моложе, – черты ее лица изогнулись в краткой задумчивой улыбке. – Моя сестра всегда говорила, что это благодаря жизни на Средиземном море… Как бы то ни было, косметические операции – обычное дело в мире высокой моды. Жаклин предположительно поехала в Швейцарию для подтяжки кожи лица… И я после восьминедельной подготовки вернулась в Париж.
– Как ты могла? Зная то, что ты знала, как, черт возьми, ты могла?
– Я не знала раньше то, что узнала позже, тогда, когда это уже ничего не меняло. Тогда мне был предоставлен выбор, о котором я только что говорила. Жизнь или смерть.
– Тебе никогда не приходило в голову обратиться в полицию или Сюртэ?
– В отношении Карлоса? – женщина посмотрела на Борна, будто осуждая глупого ребенка. – Как говорят британцы в Кап Феррат, ты определенно шутишь.
– И ты с радостью вступила в эту убийственную игру?
– Неосознанно. Меня постепенно в нее вводили, давая мне информацию медленно, по кусочкам… Сначала мне сказали, что Жаклин погибла в несчастном случае на лодке со своим тогдашним любовником, и что мне будут очень хорошо платить, если я займу ее место. «Ле Классик» был более чем фешенебельным салоном…
– Гораздо более, – согласился Джейсон, перебив ее. – Это было местом сбора самых важных венных и разведывательных секретов Франции, которые собирала для Шакала его женщина, жена известного всем генерала.
– Я не знала об этом еще долго после того, как генерал убил ее. Кажется, его звали Вилье.
– Именно так, – Джейсон посмотрел через тропинку на спокойные темные воды пруда, по которым плавали скопления белых лилий. Перед ним снова встали образы из прошлого. – Это я нашел его… нашел их. Вилье был в кресле с высокой спинкой, в руке у него был пистолет, его жена лежала на кровати – обнаженная, окровавленная, мертвая. Он собирался застрелиться. Это была подходящая казнь для предателя, сказал он, потому что преданность жене ослепила его, и в этой слепоте он предал свою возлюбленную Францию… Я убедил его, что есть другой путь; это почти сработало – тринадцать лет назад. В странном доме на Семьдесят первой улице в Нью-Йорке.
– Я не знаю, что произошло в Нью-Йорке, но генерал Вилье оставил инструкции, чтобы после его смерти все события в Париже стали достоянием публики. Когда он умер, и стала известна правда, говорят, Карлос впал в бешенство и убил несколько высоких военных чиновников просто потому, что они были генералами.
– Это все в прошлом, – резко перебил Борн. – А мы здесь и сейчас, тринадцать лет спустя. Что происходит сейчас?
– Я не знаю, мсье. Мои шансы равны нулю, не так ли? Так или иначе, я думаю, ты меня убьешь.
– Может, и нет. Помоги мне взять его, и ты избавишься от нас обоих. Сможешь вернуться на Средиземное море и жить спокойно. Тебе даже не придется прятаться – ты просто вернешься куда бы то ни было после нескольких прибыльных лет в Париже.
– Прятаться? – переспросила Лавьер, изучая изможденное лицо своего захватчика. – То есть «исчезнуть»?
– В этом не будет необходимости. Карлос не сможет достать тебя, потому что он будет мертв.
– Да, эту часть я понимаю. Меня интересует исчезновение вместе с «прибыльными» годами. Будет ли эта прибыль исходить от тебя?
– Да.
– Понятно… Ты это предложил Санчесу? Прибыльное исчезновение?
Эти слова словно приобрели твердость руки и дали ему пощечину. Джейсон посмотрел на пленницу.
– Значит, это был Санчес, – промолвил он. – Лефевр действительно был ловушкой. Боже, он хорош.
– Он мертв, «Сердце солдата» вычищено и закрыто.
– Что? – Борн оцепенело вытаращился на Лавьер. – Это была его награда за то, что он загнал меня в угол?
– Нет, за измену Карлосу.
– Я не понимаю.
– У монсеньера везде есть глаза – уверена, это не сюрприз для тебя. Было замечено, что Санчес, полный отшельник, отправил несколько тяжелых ящиков вместе со своим главным поставщиком провизии, а вчера утром он не подстриг и не полил свой драгоценный сад, его летний ритуал, неизменный, как солнце. На склад поставщика был послан человек, чтобы открыть ящики…
– Книги, – тихо вставил Джейсон.
– Отданные на сохранение до дальнейших указаний, – закончила Доминик Лавьер. – Санчесу следовало отправиться быстро и тайно.
– И Карлос узнал, что никто в Москве не выдавал номер.
– Прошу прощения?
– Ничего… Что за человек был этот Санчес?
– Я не была с ним знакома, никогда даже не видела. Только слышала немногочисленные слухи.
– У меня нет времени на многие. Что за слухи?
– Похоже, это был очень большой человек…
– Это я знаю, – нетерпеливо перебил Джейсон. – Судя по его книгам, он был хорошо начитан, возможно, хорошо образован, даже его речь говорила об этом. Откуда он взялся и почему он работал на Шакала?
– Говорят, он кубинец и участвовал в революции Фиделя, и что он был глубоким мыслителем, а также учился на юридическом вместе с Кастро и был некогда отличным атлетом. Потом, конечно, как это бывает во всех революциях, с победой начались внутренние распри – по крайней мере так мне говорили мои старые друзья по баррикадам тревожных дней.
– Не понял. Растолкуй.
– Фидель ревновал к лидерам некоторых определенных отрядов, особенно к Че Гевара и к человеку, известному тебе как Санчес. В чем Кастро был больше самой жизни, эти двое были больше его самого, а Фидель не мог терпеть конкуренции. Че был отправлен на задание, стоившее ему жизни, а против Санчеса были выдвинуты надуманные обвинения в контрреволюции. До его казни оставался час, когда Карлос со своими людьми ворвался в тюрьму и похитил его.
– Похитил? Скорее, увел в одежде священника.
– Вполне допускаю это. Когда-то церковь со всеми своими средневековыми безумствами держала Кубу в руках.
– Ты говоришь это как будто с горечью.
– Я женщина, а Папа Римский – нет; он пережиток средневековья.
– Суд вынес приговор… Значит, Санчес объединил свои силы с Карлосом, два разочарованных марксиста в поисках своего собственного дела – или, быть может, своего собственного Голливуда.
– Я в этом деле слишком мелкая сошка, мсье, но, судя по твоим словам, эта фантазия принадлежит великолепному Карлосу; на долю Санчеса выпало горькое разочарование. Он задолжал Шакалу свою жизнь, так почему бы ее не отдать? Что еще ему оставалось?.. Пока не появился ты.
– Это все, что мне было нужно. Спасибо. Я просто хотел заполнить несколько пробелов.
– Пробелов?
– Некоторые сведения о событиях, которые я не знаю.
– Так что мы теперь будем делать, мсье Борн? Разве не это был ваш начальный вопрос?
– А что вы хотите делать, мадам Лавьер?
– Я знаю точно, что не хочу умирать. И я не мадам Лавьер в смысле семейных отношений. Связанные с этим ограничения всегда претили мне, а преимущества не были необходимы. Многие годы я была дорогой девушкой по вызову в Монте-Карло, Ницце и Кап-Феррате, пока красота не покинула меня. От того времени у меня остались друзья, временные любовники, которые заботились обо мне в память о былых временах. Большинство из них уже умерли, к сожалению.
– Кажется, ты говорила, что тебе очень хорошо платят за замену сестры.
– О, мне платили и отчасти все еще платят, поскольку я все еще ценна. Я вращаюсь в элитных кругах Парижа, где процветают сплетни, а это часто бывает полезно. У меня превосходная квартира на авеню Монтейн. Антиквариат, отличные картины, прислуга, банковский счет – все, что должно быть у женщины, бывшей некогда в моде, для кругов, в которых она все еще обитает. И деньги. Каждый месяц на мой счет переводится восемьдесят тысяч франков из Женевы – несколько больше, чем мне необходимо для оплаты счетов. Поскольку, видишь ли, именно я должна их оплачивать, никто больше не может этого сделать.
– Значит, у тебя есть деньги.
– Нет, мсье. У меня есть стиль жизни, а не деньги. Так хочет Шакал. Не считая своих стариков, всем остальным он платит только за то, что получает на условиях срочной службы. Если бы на десятый день каждого месяца из Женевы не приходили деньги, я была бы полностью разорена в течение тридцати дней. Но в том случае, если бы Карлос решил избавиться от меня, в деньгах не было бы необходимости. Со мной просто было бы все покончено – как сейчас. Если бы я вернулась сегодня утром в мою квартиру на Монтейне, я бы уже оттуда не вышла… как моя сестра не вышла из той церкви в Нейл-сюр-Сьен.
– Ты уверена в этом?
– Конечно. Та остановка, с велосипедом, была сделана с целью получения инструкций от одного из стариков. Приказания были конкретными, и их следовало исполнять немедленно. Одна моя знакомая должна была встретить меня через двадцать минут у пекарни в Сен-Жермейне, где мы должны были обменяться одеждой. После этого она должна была поехать дальше в Магдаленскую миссию, а я встретить курьера из Афин в номере отеля Тремоли.
– Магдаленская миссия?.. Ты хочешь сказать, что те женщины на велосипедах действительно были монашками?
– Соблюдающими обеты целомудрия и бедности, мсье. Я – часто навещаю их и превосхожу их по субординации, поскольку прибываю из монастыря в Сен-Мало.
– А женщина в пекарне. Она?..
– Она изредка срывается с катушек, но при этом отличный управляющий.
– Боже, – пробормотал Борн.
– Это слово часто слетает с их губ… Теперь ты понимаешь всю безнадежность моего положения?
– Не уверен.
– У меня есть повод усомниться, что ты действительно тот самый Хамелеон. Меня не было в пекарне. Встреча с греческим курьером не состоялась. Так куда же я делась?
– Ты задержалась. Сломалась велосипедная цепь; тебя задел один из тех грузовиков на улице Лекурб. Черт, тебя пытались изнасиловать. Какая разница? Ты задержалась.
– Давно ты меня вырубил?
Джейсон глянул на часы, которые теперь были хорошо видны в ярком утреннем свете.
– Думаю, чуть больше часа назад; может быть, полтора. Учитывая то, как ты была одета, таксист долго выруливал, пытаясь найти место, чтобы можно было донести тебя до скамьи, не привлекая лишнего внимания. Я ему хорошо заплатил за помощь.
– Полтора часа? – переспросила Лавьер с ударением.
– И?
– И почему же я не позвонила в пекарню или в отель Тремоли?
– Затруднения?.. Нет, слишком легко проверить, – добавил Борн, качая головой.
– Или? – Лавьер встретилась своими большими зелеными глазами с его. – Или, мсье?