Сейчас! Джейсон выхватил последнюю шашку, зажег ее и изо всех сил бросил над головами бегущих людей в сторону будки. Действуй, Бен! – молча крикнул он, доставая из кармана предпоследнюю гранату. Действуй немедленно!
Словно в ответ на его лихорадочную молитву, громогласный рев донесся со стороны тоннеля – истерические вопли протеста, визг и крики бушующего хаоса. Две быстрых, оглушительных очереди из автомата, затем непонятные русские команды по громкоговорителям… Еще одна очередь, и тот же голос продолжил, еще громче, даже более властно, и толпа ненадолго, но ощутимо притихла, чтобы тут же возобновить вопли с прежней громкостью. Борн оглянулся и с удивлением увидел сквозь слепящие лучи вращающихся прожекторов фигуру Бенджамина, который теперь стоял на крыше бетонной будки. Молодой тренер кричал что-то в мегафон, призывая толпу следовать его указаниям. И, какими бы эти указания ни были, им подчинились! Толпа постепенно, потом приняв общую направленность, начала двигаться в противоположную сторону – подобно единому войску, двинулась назад, на улицу! Бенджамин зажег свою шашку и помахал ею, указывая на север. Он слал Джейсону свой собственный сигнал. Не только был закрыт тоннель, но и толпу удалось прогнать, никого не застрелив из АК-47. Он нашел для этого способ.
Борн упал на землю, сканируя глазами пространство под машинами, освещенное плюющимся пламенем позади… Пара ног – в ботинках! За третьим автомобилем слева, не больше чем в двадцати ярдах от бреши в заборе, ведшей в тоннель. Карлос был его! Конец близок! Нет времени! Делай, что должен, и быстро! Он бросил оружие на гравий, зажал гранату в правой руки, выдернул чеку, схватил автомат в левую руку, вскочил и побежал вперед. Где-то в тридцати футах от машины он снова упал на гравий и бросил гранату под машину – только в последнее мгновенье, когда маленькая бомба покинула его руку, он понял, что совершил ужасную ошибку! Ноги позади машины не двигались – ботинки оставались на том же месте, потому что это и были всего лишь ботинки! Он бросился вправо, яростно покатился по острым камням, закрыв лицо, свернув свое тело в как можно меньший размер.
Взрыв был оглушительным, смертельные осколки присоединились к безумным лучам прожекторов в ночном небе, куски металла и стекла осыпались на спину и ноги Джейсона. Шевелись, шевелись! – прокричал голос в его голове, он поднялся сначала на колени, потом на ноги в дыму и огне горящего автомобиля. И тут землю у него под ногами взбило очередью; он бешено метнулся под защиту ближайшей машины, прямоугольной формы фургону. В него попали дважды: в плечо и в бедро! Он укрылся за кузовом фургона как раз в тот момент, когда большое ветровое стекло разлетелось вдребезги.
– Ты не чета мне, Джейсон Борн! – прокричал Карлос Шакал, не переставая стрелять из автомата. – И никогда не был! Ты всего лишь воображала, выскочка, мошенник!
– Пускай и так, – проревел Борн. – Тогда приди и убей меня! – Джейсон подбежал к двери водителя, открыл ее и вернулся назад за машину, где сел, прижав ствол Кольта 45-го калибра к щеке. Выплюнув последние искры, шашка за забором выгорела, и Шакал прекратил стрелять. Борн понял: Карлос увидел открытую дверцу, неуверен, в нерешительности… остались считанные секунды. Металл по металлу; ствол автомата скрипнул по дверце, захлопнув ее. Сейчас!
Джейсон выскочил из-за фургона, стреляя по испанской форме, и выбил из рук Шакала оружие. Раз, два, три ; гильзы летели в воздух – и перестали! Стрельба прекратилась, выстрелы сменились резкими щелчками: патрон застрял в казеннике. Карлос кинулся к земле за оружием, его левая рука повисла и кровоточила, но правая была по-прежнему сильна и схватила автомат, подобно когтям разъяренного зверя.
Борн выхватил штык из ножен – и ринулся вперед, взмахнув лезвием в сторону предплечья Шакала. Слишком поздно! Карлос уже держал оружие! Джейсон вскочил, схватил левой рукой горячий ствол – терпи, терпи! Нельзя его отпускать! Поверни его! По часовой стрелке! Используй штык – нет, не надо! Брось его! Используй обе руки! Противоречивые команды смешались в его голове. Безумие! У него не осталось ни дыхания, ни сил; глаза не могли сфокусироваться. Плечо... Как и Борн, Шакал тоже был ранен в правое плечо!
Не отпускай! Достань плечо, но не отпускай! Из последних сил, задыхаясь, Борн толкнул Карлоса в бок фургона, ударив в раненую область. Шакал взвыл, уронил оружие и потом пнул его под автомобиль.
Джейсон сначала не понял, откуда пришел удар; ему лишь показалось, что левая сторона его черепа разломилась пополам. Потом он осознал, что это он сам поскользнулся на покрытом кровью гравии и врезался головой в металлическую решетку фургона. Это не имело значения – ничто уже не имело значения! Карлос Шакал убегал! При властвующем повсюду беспорядке была сотня способов уйти из Новгорода. Все оказалось напрасным!
Однако у него еще оставалась последняя граната. Почему нет? Борн достал ее, выдернул чеку и бросил ее через фургон на середину стоянки. Последовал взрыв, и Джейсон поднялся на ноги; быть может, граната скажет Бенджамину о чем-нибудь, предупредит его, чтобы он следил за территорией.
Спотыкаясь, еле передвигая ноги, Джейсон направился к бреши в заборе. О, Боже, Мари, я не сумел! Мне очень жаль. Напрасно! Все было напрасно! И тогда, будто Новгород решил посмеяться над ним напоследок, он увидел, что кто-то открыл железные ворота в тоннель, приглашая Шакала на свободу.
– Арчи?.. – прозвучал сквозь шум реки удивленный голос Бенджамина, и он увидел, как молодой русский выбежал из будки и побежал к нему. – Боже всемогущий, я думал, ты погиб!
– И поэтому ты открыл ворота и выпустил моего палача, – слабо прокричал Джейсон. – Почему ты не предоставил ему лимузин?
– Советую тебе посмотреть внимательнее, профессор, – ответил Бенджамин, остановившись перед Борном, изучая побитое лицо Джейсона и его окровавленную одежду. – Старость ослабила твое зрение.
– Что?
– Тебе нужны ворота, будут тебе ворота. – Тренер что-то крикнул по-русски в сторону будки. В следующую секунду мощные железные ворота опустились, закрывая вход в тоннель. Но что-то было странным. Борн не видел раньше опущенных ворот, но эти не были похожи ни на что, что он мог себе представить. Они казались… какими-то выпуклыми, искаженными, быть может. – Стекло, – сказал Бенджамин.
– Стекло? – ошеломленно переспросил Джейсон.
– На каждом конце тоннеля стеклянные стены толщиной в пять дюймов, закрытые и запертые.
– О чем ты говоришь? – но объяснений больше не требовалось. Неожиданно, подобно серии гигантских волн, бьющихся о стенки огромного аквариума, в тоннель хлынули воды Волхова. Потом внутри буйства поднимающейся, кружащейся жидкой массы, появился какой-то предмет… нечто… форма… Тело! Борн уставился в шоке, вытаращив глаза и разинув рот, застыв на месте, в горле застрял крик. Он собрал оставшиеся силы и неуверенно побежал, дважды упав на колени, но с каждым шагом набирая скорость, к массивной стеклянной стене, что заперла вход. Запыхавшись, с вздымающейся грудью, он прислонил ладони к стеклу и приблизил лицо, чтобы лучше разглядеть ужасную сцену в каких-то дюймах перед ним. Одетый в гротескную военную форму, труп Карлоса Шакала бился о стальные прутья ворот. Его темные черты были искажены ненавистью, глаза – два стеклянных шара, в которых застыла сама смерть, забравшая его.
Холодные глаза Джейсона Борна смотрели на это с удовлетворением, губы плотно сжаты, лицо – лицо киллера, киллера из киллеров, который победил. Однако очень скоро проявились более мягкие глаза Дэвида Вебба, его губы разомкнулись, образовав лицо человека, с плеч которого свалился вес всего мира, за который он боролся.
– Его больше нет, Арчи, – сказал Бенджамин рядом с Джейсоном. – Это ублюдок больше не вернется.
– Ты затопил тоннель, – просто сказал Борн. – Откуда ты знал, что это он?
– У тебя не было автомата, а у него был. Честно говоря, я уж думал, что предсказание Крупкина, так сказать, сбылось. Ты погиб, а человек, сделавший это, воспользуется кратчайшим путем наружу. Так оно и было, и его военная форма подтвердила это. Все вдруг стало понятно с «испанским» комплексом.
– Как ты избавился от толпы?
– Я сказал им, что сверху посланы баржи, чтобы перевезти их через реку – милях в двух к северу… Кстати, о Крупкине: я должен убрать тебя отсюда. Сейчас же. Пойдем, вертолетная площадка в полумиле отсюда. Поедем на джипе. Поторопись, ради Бога!
– Инструкции Крупкина?
– Прямо с его больничной койки, где он задыхается от злости и возмущения.
– То есть?
– Тебе тоже следует знать. Кто-то наверху, из узкого круга, – Крупкин не знает, кто именно, – отдал приказ, что ты не должен покинуть это место ни при каких обстоятельствах. Но тогда никто не мог еще предположить, что весь чертов Новгород взлетит на воздух, и теперь это может быть нашим прикрытием.
– Нашим?
– Не я твой палач, а кто-то другой. Но я этого приказа еще получил, и во всем этом беспорядке уже не получу.
– Минутку! Куда меня повезут на вертолете?
– Держи пальцы крестиком, профессор, и надейся, что Крупкин и твой американский друг знают, что делают. Вертолет перебросит тебя в Ельск, а оттуда – самолетом до Замосця через польскую границу, где наш неблагодарный спутник, очевидно, приютил подслушивающую станцию ЦРУ.
– Боже, я все еще буду на территории советского блока!
– Подразумевается, что ваши люди ждут тебя. Удачи.
– Бен, – сказал Джейсон, осмотрев молодого человека. – Зачем ты все это делаешь? Ты нарушаешь прямой приказ…
– Я не получил приказа! – перебил его русский. – И даже если бы получил, я не бездумный робот. У вас было соглашение, и ты выполнил свои обязательства… К тому же, есть шанс для моей матери…
– Больше, чем шанс, – перебил Борн.
– Пойдем! Мы теряем время. Ельск и Замосць – для тебя только начало. У тебя впереди долгое и опасное путешествие, Арчи.
Глава 42
Закат опускался на острова Монтсеррат, превращая их в темно-зеленые сгустки, окруженные сверкающим голубым морем и непрерывными всполохами белой пены вокруг коралловых рифов невдалеке от берега; фоном всему этому служило оранжевое марево карибского горизонта. На острове Транквилити в четырех виллах «Транквилити Инн» над пляжем постепенно включали свет, и можно было видеть фигуры в окнах, проходившие из одной комнаты в другую и на балконы, ярко освещенные лучами заходящего солнца. Легкие дуновения ветра приносили через тропическую листву запахи гибискуса и других растений. Одинокая рыбацкая лодка с вечерним уловом для кухни гостиницы гребла через рифы к берегу.
Брендан Патрик Пьер Префонтейн вышел со своим «Перье» на балкон семнадцатой виллы, где у перил стоял Джонни Сен-Жак и потягивал ром с тоником.
– Как скоро вы снова откроетесь, по-твоему? – спросил бывший судья бостонского суда, садясь у белого металлического столика.
– Технические повреждения могут быть исправлены за нескольких недель, – ответил владелец «Транквилити Инн», – но послевкусие от произошедшего здесь будет длиться еще долго.
– И все же, как долго?
– Я подожду четыре-пять месяцев, прежде чем разошлю первые рекламные буклеты – будет уже поздно для сезонных заказов, но Мари не возражает. Делать что-либо раньше будет не только бестактно, но и снова поднимет молву… Террористы, наркоторговцы, коррумпированное правительство островов – нам это не нужно, и мы не заслуживаем этого.
– Что ж, как я уже упоминал, я могу заплатить за себя, – сказал некогда уважаемый судья федерального окружного суда Массачусетса. – Быть может, не в размере ваших обычных сезонных расценок, друг мой, но точно достаточно, чтобы покрыть стоимость аренды виллы, плюс немного за обслуживание.
– Я же сказал, забудь об этом. Я должен тебе больше, чем смогу когда-либо отдать. Транквилити в твоем распоряжении ровно столько, сколько тебе захочется здесь оставаться. – Сен-Жак отвернулся от перил, задержавшись взглядом на рыбацкой лодке внизу, и сел напротив Префонтейна. – Я беспокоюсь о людях там, внизу, в лодках и на пляже. Раньше у меня было три-четыре лодки, которые доставляли свежайшую рыбу. Теперь же у меня только одна лодка, работающая на нас, и остатки персонала, работающие за полставки.
– Тогда тебе нужны мои деньги.
– Брось, судья, какие деньги? Не подумай, что я лезу не в свое дело, но Вашингтон предоставил мне весьма полную информацию о тебе. Ты же уже несколько лет не у дел и живешь на улице.
– Ах, да, Вашингтон, – протянул Префонтейн, поднимая стакан к оранжево-лазурному небу. – Как обычно, он стоит за преступлением, вину за которое возлагает на нас.
– О чем это ты?
– Рэндольф Гейтс, вот о чем – то есть о ком.
– Эта сволочь из Бостона? Тот, что навел Шакала на след Дэвида?
– Трогательно преображенный Рэндольф Гейтс, Джонни. Преображенный во всех смыслах, кроме денежной реституции, должен добавить… Однако, несмотря на это, с умом и пониманием, которые я знавал в Гарварде много лет назад. Не самый яркий, не самый лучший, но с литературными и ораторскими навыками, создающими видимость великолепия, которого на самом деле никогда и не было.
– Что, черт возьми, ты несешь?
– Я навестил его на днях в реабилитационном центре в Миннесоте, или Мичигане – точно не помню, потому что летел первым классом и выпивку приносили по первому требованию. Не важно. Мы встретились и заключили соглашение. Он переходит на другую сторону, Джонни. Теперь он собирается сражаться – законно – за людей, а не за конгломераты, скупающие и продающие на бумаге. Он сказал, что будет бороться с биржевиками и брокерами, которые делают миллионы на рынках и обходятся в тысячи и тысячи рабочих мест.
– Как он собирается это делать?
– Он был среди них. Он сам все это делал; он знает все трюки и горит желанием применить свои таланты в деле.
– Зачем это ему?
– Потому что ему вернули Эдит.
– Кто, ради Бога, эта Эдит?
– Его жена… Вообще-то, я все еще люблю ее. Я люблю ее с нашей первой встречи, но в то время знаменитому судье с женой и ребенком, как бы ни были они противны, не подобали такие желания. Рэнди Великий никогда не был ее достоин; быть может, теперь он восполнит упущенное за все потерянные годы.
– Это все очень интересно, конечно, но какое отношение имеет к вашему соглашению?
– Я говорил, что Лорд Рэндольф Гейтс сделал огромные деньги за эти потерянные, но очень даже продуктивные годы?
– Неоднократно. И что?
– Ну, он решил отблагодарить меня за мои услуги, которые, несомненно, способствовали устранению сложившейся угрожавшей его жизни ситуации, – я имею в виду угрозу, исходившую из Парижа. Особенно в свете известной мне информации… Знаешь, после нескольких кровопролитных боев в суде, я думаю, он может быть назначен судьей. Гораздо выше даже, чем я, наверное.
– И?
– Если я буду держать язык за зубами, уберусь из Бостона и, в связи с болтливостью, буду держаться подальше от дел, то его банк будет переводить мне пятьдесят тысяч долларов ежегодно до конца моих дней.
– Боже правый!
– То же самое сказал себе и я, соглашаясь на это. Я даже сходил на церковную мессу, впервые за последние тридцать с лишним лет.
– Однако ты не сможешь больше вернуться домой.
– Домой? – Префонтейн слегка рассмеялся. – А был ли у меня дом? Не важно. Возможно, я нашел себе другой. Через джентльмена по имени Питер Холланд из Центрального разведывательного управления меня представили вашему другу, сэру Генри Сайксу в Монтсеррате, который, в свою очередь, представил меня отставному лондонскому адвокату по имени Джонатан Лемюэль, уроженцу островов. Мы неплохо ладим, но ни один из нас не готов к другому «дому». Мы могли бы открыть консалтинговую фирму, как специалисты по американским и великобританским законам, касающимся экспорта и импорта. Конечно, нам придется попотеть, но мы справимся. Я предполагаю прожить здесь не один год.
Сен-Жак быстро встал из-за стола, чтобы снова наполнить стакан, недоверчиво глядя на лишенного звания бывшего судью.
Моррис Панов медленно, осторожно вышел из своей спальни в гостиную восемнадцатой виллы, где в кресле-коляске сидел Алекс Конклин. Сквозь легкую ткань гуаберы психиатра проступали бинты поперек груди; его поврежденная левая рука тоже была перебинтована до локтя и ниже.
– Мне понадобилось почти двадцать минут, чтобы вставить этот бесполезный придаток в рукав! – сердито пожаловался он.
– Надо было позвать меня, – сказал Алекс, развернувшись в коляске от телефона. – Я уже чертовски быстро могу гонять на этой штуке. Конечно, до того был двухгодичный опыт с моим квазимодовым протезом.
– Спасибо, но я предпочитаю одеваться сам – как и ты, я думаю, предпочитал ходить сам, как только тебе подогнали протез.
– Это первый урок, доктор. Подозреваю, об этом есть и еще что-то в закоулках твоего мозга.
– Есть. Это называется тупость, или, если тебе больше нравится, упрямая глупость.
– Нет, это не так, – возразил офицер разведки в отставке, когда его глаза поравнялись с глазами Панова, когда тот медленно опустился в кресло.
– Нет… не так, – согласился Мо, вернув Конклину его взгляд. – Первый урок – неконтролируемость. Бери столько, сколько сможешь унести, и продолжай набирать еще.
– Есть и хорошая сторона, – сказал Алекс, улыбаясь и поправляя бинты вокруг горла. – Со временем это становится легче, а не труднее. Ты учишься новым трюкам каждый день; удивительно, на что способны наши маленькие серые клетки.
– Серьезно? Мне надо будет как-нибудь изучить эту область… Я слышал, ты говорил по телефону. Кто это был?
– Холланд. Провода на всех теневых каналах между Москвой и Вашингтоном перегрелись, каждый телефон тайной связи на обоих концах надрывается от звонков, потому что все думают, что произошла утечка, и их люди будут в ответе.
– «Медуза»?
– Ты никогда не слышал этого имени, я никогда не слышал этого имени, и никто, кого мы знаем, никогда его не слышал. Уже более чем достаточно кровопролития на международных рынках – не говоря уже о настоящей пролитой крови, – чтобы усомниться в здравомыслии контролирующих институтов обоих правительств, которые, очевидно, ослепли или просто тупы.
– Как насчет «просто виновны»? – спросил Панов.
– Слишком немногие из верхов действительно виноваты, чтобы санкционировать уничтожение целого – таков вердикт Лэнгли и площади Дзержинского. Главные марионетчики в Госдепартаменте и в кремлевском Совете Министров согласны. Ничего не удастся достичь путем преследования или разглашения неправомерных действий – как тебе это нравится, неправомерные действия? Убийства, заказные убийства, похищения, вымогательство и крупномасштабная коррупция с использованием организованной преступности по обе стороны Атлантики теперь так удобно называются «неправомерными действиями»! Они говорят, что лучше будет спасти, что осталось, и как можно оперативнее.
– Это мерзко.
– Это действительность, доктор. Ты вот-вот станешь свидетелем одной из самых больших операций прикрытия в современной истории, причем организованной мощными суверенными государствами… И главная мерзость заключается в том, что, похоже, они правы. Если полностью выставить «Медузу» на всеобщее обозрение – а она выставится именно полностью, если вообще выставится, – люди в ярости разорвут ублюдков на части – и многих из них напрасно, запятнанных только косвенным отношением. Такие действия порождают пустые кресла на высоких постах, а сейчас не время для каких-либо пустот. Уж лучше знакомые тебе черти, чем те, что придут потом и которых ты не знаешь.
– Так что же произойдет?
– Откуп, – сказал Конклин задумчиво. – Сеть «Медузы» раскинулась настолько широко как географически, так и структурно, что ее почти невозможно распутать. Москва высылает Огилви назад с командой финансовых аналитиков, и вместе с нашими людьми они начнут процесс демонтажа. В конечном итоге Холланд предвидит тихий, необъявленный экономический минисаммит, куда будут созваны всевозможные финансовые министры НАТО и стран Восточного блока. Везде, где активы «Медузы» могут быть самодостаточны или поглощены их местными экономиками, так поступят, с ограничительными соглашениями для всех сторон. Главное – не допустить финансовых паник из-за массовых закрытий производств и множественных банкротств компаний.
– Тем самым похоронив «Медузу», – сказал Панов. – Опять история, не записанная и не признанная, как это было с самого начала.
– Это превыше всего, – согласился Алекс. – Об этой истории нельзя поведать миру.
– А что с людьми вроде Бартона из Объединенного комитета и Аткинсона в Лондоне?
– Всего лишь курьеры и фасад; они вне игры по причинам здоровья и, поверь мне, они это понимают.
Панов поморщился, пытаясь устроиться поудобнее в кресле.
– Это, конечно, не компенсирует преступления Шакала, но он сыграл определенно положительную роль, не так ли? Если бы вы за ним не охотились, то не нашли бы «Медузу».
– Злая ирония судьбы, Мо, – сказал Конклин. – Я не собираюсь представлять его за это посмертно к награде.
– Я бы сказал, это больше, чем просто ирония судьбы, – перебил Панов, качая головой. – В конечном итоге, Дэвид был прав. Вынужденно или случайно, связь все-таки была. Кто-то в «Медузе» нанял киллера или киллеров, использовавших имя «Джейсон Борн», чтобы ликвидировать очень заметную фигуру на собственной территории Шакала; кто-то знал, что делал.
– Ты имеешь в виду Тигартена.
– Да. Поскольку Борн числился в черном списке «Медузы», наш патетический перебежчик, ДеСоле, должен был рассказать им об операции Тредстоун – быть может, не название, но по крайней мере ее суть. Когда они узнали, что Джейсон – Дэвид – был в Париже, они использовали все тот же первоначальный сценарий: Борн против Шакала. Убив Тигартена так, как они это сделали, они были уверены, что тем самым получили самого лучшего помощника, чтобы выследить и убить Дэвида.
– Это мы знаем. И что же?
– Как же ты не понимаешь, Алекс? Подумай, Брюссель был началом конца, и в конце Дэвид воспользовался этим ложным обвинением, чтобы дать Мари знать, что он все еще жив, чтобы сказать Питеру Холланду, что он еще жив. Карта, на которой Андерлехт был обведен красным.
– Он дал надежду, и только. Я не очень доверяю надежде, Мо.
– Он сделал больше, чем просто дал надежду. Это послание заставило Холланда подготовить каждый наш пост в Европе к приему Джейсона Борна, киллера, и пойти на все, чтобы вернуть его.
– Это сработало. Иногда такое бывает.
– Это сработало, потому что несколько недель назад человек по имени Джейсон Борн знал, что для того, чтобы поймать Карлоса, должна была быть связь между ним и Шакалом, давно забытая связь, которую надо было поднять на поверхность. И он это сделал, вы это сделали!
– Только очень извращенным способом, – допустил Конклин. – Нам это удалось, не больше того. Возможности, вероятности, абстракции – это все, с чем нам приходилось работать.
– Абстракции? – тихо повторил Панов. – Это очень ошибочно-пассивный термин. Ты хоть представляешь, какие бури в голове провоцируют абстракции?
– Даже не представляю, о чем это ты говоришь.
– О тех самых серых клетках, Алекс. Они становятся безумными, крутятся на месте, словно микроскопические мячики для пинг-понга, пытаясь найти крохотные тоннели, чтобы прорваться через них, гонимые собственными врожденными силами.
– Я не понял ни слова.
– Ты же сам сказал: злая ирония судьбы. Но я бы сказал по-другому – магнит зла. Вот что вы с Дэвидом создали, и внутри этого магнитного поля оказалась «Медуза».
Конклин развернулся в коляске и покатил себя к балкону и опускавшемуся оранжевому сиянию на горизонте за темно-зелеными внешними островами Монтсеррата.
– Хотел бы я, чтобы все было так же просто, как ты говоришь, Мо, – сказал он быстро. – Но, боюсь, это не так.
– Поясни, пожалуйста.
– Крупкин погиб.
– Что?
– Я оплакиваю его как друга и чертовски хорошего врага. Он сделал все возможное для нас, и когда все закончилось, он сделал то, что было правильно, а не то, что было приказано. Он оставил Дэвида в живых – и теперь поплатится за это.
– Что с ним случилось?
– По словам Холланда, он исчез из больницы в Москве пять дней назад – просто забрал свою одежду и вышел. Никто не знает, как он это сделал и куда пошел, но час спустя за ним пришли люди КГБ, чтобы арестовать и отправить на Лубянку.
– Значит, они его не поймали…
– Поймают. Когда Кремль поднимает «черную тревогу», все дороги, железнодорожные станции, аэропорты и переезды на границах оказываются под микроскопом. Мотивация безотказная: любой, кто выпустит его, проведет следующие лет десять в гулаге. Это всего лишь вопрос времени. Будь оно все проклято.
Раздался стук в переднюю дверь, и Панов откликнулся:
– Открыто, потому что так проще! Заходите.
В дверь вкатился столик на колесиках, а за ним вошел безупречно одетый помощник менеджера, мистер Причард, который мог толкать этот столик, не нагибаясь. Он широко улыбнулся и объявил о своем присутствии, как и о своей цели:
– Бакингем Причард к вашим услугам, джентльмены. Я привез кое-какие морские деликатесы для вашей коллегиальной дегустации перед вечерним ужином, к которому я лично приложил руку рядом с шефом, ибо тот склонен к ошибкам без экспертного руководства, каковое я ему с удовольствием предоставил.