– Что-то вроде этого мне уже приходило в голову…
– И снова ты был прав, – прервал его Кассет, кивая. – Итак, мы будем держать Алекса подальше от нашего краеугольного камня, как можно дальше от нас, но дадим ему что-нибудь вещественное, за что он мог бы зацепиться, зная значимость этого.
Тишина. Потом Холланд сказал:
– Я не понял ни слова из того, что ты сказал.
– Ты бы понял, если бы лучше знал Конклина. Теперь он знает, что есть связь между «Медузой» и Шакалом. Как ты это назвал? Самореализующимся предсказанием?
– Я сказал, что стратегия была настолько совершенна, что была неизбежной и потому самореализующейся. ДеСоле оказался непредвиденным катализатором, из-за которого все пошло впереди графика – он и что бы то ни случилось там, на Монтсеррате… Что это такое вещественное для Алекса, о чем ты говорил?
– Поводок, Питер. Зная, что он знает, мы не можем позволить Алексу носиться по всей Европе, как пушечное ядро, где кто-нибудь может выдать ему название той юридической фирмы в Нью-Йорке. Нам нужен прямой канал к нему, чтобы мы всегда могли быть в курсе, того, что у него на уме – нечто большее, чем просто идея, если получится. Кто-нибудь вроде его друга Бернардина, только такой, чтобы он был при этом и нашим другом.
– Где мы такого найдем?
– У меня есть один кандидат – и я надеюсь, нашу беседу сейчас не записывают.
– Будь уверен, – сказал Холланд слегка сердито. – Я этим не пользуюсь, а офис проверяют каждое утро. Кто твой кандидат?
– Некто в советском посольстве в Париже, – спокойно ответил Кассет. – Думаю, мы можем с ним договориться.
– Крот?
– Нисколько. Офицер КГБ, чья первостепенная задача точно такая же. Найти Карлоса. Убить Карлоса. Защитить «Новгород».
– «Новгород»?.. Американизированная деревня или город в России, где изначально тренировали Шакала?
– Он не закончил обучение и сбежал, когда его собирались расстрелять как маньяка. Только это не только американская структура – это часто повторяемая ошибка. Там есть также и британская, и французская структуры, и даже израильская, нидерландская, испанская, западногерманская и бог знает какие еще. Десятки квадратных миль, отвоеванных у леса, вдоль реки Волхов, на которых тут и там разбросаны поселения. И ты был бы готов поклясться, что побывал в разных странах, если бы тебе удалось попасть в любое из них – что практически невозможно. Подобно арийским питомникам чистой расы и Либенсборну нацистской Германии, «Новгород» – это один из самых ревностно хранимых секретов Москвы. И они хотят найти Шакала не меньше, чем Джейсон Борн.
– И ты думаешь, этот кагэбэшник станет сотрудничать с нами и информировать нас о Конклине, если им удастся связаться?
– Я могу попробовать. В конце концов, у нас есть общая цель, и я знаю, что Алекс примет его, потому что знает, насколько русские хотят внести Карлоса в список мертвых.
Холланд наклонился вперед.
– Я сказал Конклину, что помогу ему всем, чем смогу, если это не будет компрометировать нашу охоту на «Медузу»… Через час он будет в Париже. Следует ли мне оставить для него сообщение, чтобы он связался с тобой по прибытии?
– Скажи ему, чтобы позвонил Чарли Браво плюс Один, – сказал Кассет, поднимаясь и бросая компьютерную распечатку на стол. – Не знаю, что смогу дать ему за час, но я пойду работать. У меня есть хороший канал к нашему русскому – благодаря нашему лучшему «консультанту» в Париже.
– Дай ему поощрение.
– Она уже запросила его. Точнее, потребовала. Она владеет лучшей в городе службой сопровождения; девочек проверяют еженедельно.
– Почему бы не нанять их всех? – спросил директор, улыбаясь.
– Мне кажется, семеро уже внесены в платежную ведомость, сэр, – ответил заместитель, сохраняя серьезную манеру, в контраст изогнутым бровям.
Доктор Моррис Панов на подкашивающихся ногах спускался по металлическим ступенькам дипломатического реактивного самолета с помощью дюжего капрала в накрахмаленной форме хаки, несшего его чемодан.
– Как вам удается выглядеть столь презентабельно после такого ужасного полета? – поинтересовался психиатр.
– Ни один из нас не будет выглядеть столь презентабельно уже через пару часов свободы в Париже, сэр.
– Некоторые вещи никогда не меняются, капрал. Слава Богу… Куда подевался этот хромой бандит, что был со мной?
– Его отвезли к диплографу, сэр.
– Что-что? Слово я вроде бы расслышал…
– Все не так страшно, доктор, – засмеялся капрал, ведя Панова к мотокару, укомплектованному водителем в военной форме и американским флагом на боку. – Когда мы снижались, вышка сообщила пилоту, что для вашего друга есть срочное сообщение.
– Я уж подумал, он пошел принять ванну.
– Возможно, сэр, – капрал положил чемодан на заднюю полку и помог Мо забраться в кар. – Осторожно, доктор, поднимите ногу чуть выше.
– Это не я, – возразил психиатр, – а другой, у кого ноги болят.
– Но нам сказали, что вы болели, сэр.
– С ногами у меня все, черт возьми, в порядке… Извините, молодой человек, без обид. Я просто не люблю летать в тесных консервных банках на высоте ста десяти миль. Тремонт авеню в Бронксе не очень плодовита астронавтами.
– Вы шутите, док!
– Что?
– Я с Садовой улицы – вы знаете, напротив зоопарка! Зовут Флейшман, Моррис Флейшман. Приятно встретить земляка.
– Моррис? – переспросил Панов, пожимая его руку. – Моррис-десантник? Надо будет побеседовать с твоими родителями… Береги себя, Мо. И спасибо тебе за заботу.
– Поправляйтесь, док, и, когда снова увидите Тремонт авеню, передайте ей привет от меня, хорошо?
– Обязательно, Моррис, – ответил Моррис, махнув рукой, из тронувшегося кара.
Четыре минуты спустя Панов в сопровождении водителя вошел в длинный серый коридор, который был путем во Францию в обход иммиграционной службы для правительственных служащих стран, аккредитованных на набережной д’Орсе. Они вошли в просторный зал, где люди стояли небольшими группами и тихо разговаривали, наполняя помещение звуками всевозможных языков. Мо не смог найти взглядом Конклина и обеспокоился; он повернулся было к водителю, но тут к нему подошла молодая женщина в нейтральной униформе стюардессы.
– Docteur? – обратилась она к нему.
– Да, – удивленно ответил Мо. – Но, боюсь, мои познания в французском близки к нулю, если вообще имеются.
– Это не имеет значения, сэр. Ваш спутник велел вам оставаться здесь до его возвращения. Это займет буквально несколько минут, по его словам… Располагайтесь, пожалуйста. Принести вам что-нибудь выпить?
– Бурбон со льдом, если вас не затруднит, – ответил Панов, медленно опускаясь в кресло.
– Конечно, сэр.
Стюардесса удалилась, а водитель поставил чемодан Мо рядом с ним.
– Я должен вернуться к кару, – сказал дипломатический эскорт. – Здесь с вами все будете в порядке.
– Интересно, куда ушел мой друг, – размышлял Панов, глянув на часы.
– Возможно, к телефону снаружи, доктор. Люди часто приходят сюда, получают сообщения и бегут сломя голову в терминал к общественным таксофонам; они не доверяют тем, что есть здесь. Русские бегают быстрее всех. Арабы – всех медленнее.
– Должно быть, это связано с климатическими особенностями их стран, – предположил психиатр, улыбаясь.
– Не ставьте на это ваш стетоскоп, – водитель засмеялся и неформально отдал честь. – Всего доброго, сэр. И постарайтесь отдохнуть: вы выглядите уставшим.
– Спасибо, юноша. До свиданья.
Я действительно устал, подумал Панов, глядя вслед водителю, скрывшемуся в сером коридоре. Так устал. Но Алекс был прав. Если бы он улетел сюда один, я бы никогда ему этого не простил… Дэвид! Мы должны найти его! Вред, причиненный ему, может быть неисчислим – этого никто не понимает. Малейшей неполадки может оказаться достаточно, чтобы его хрупкий, поврежденный разум вернулся на года – на тринадцать лет назад – когда он был действующим киллером, и больше ничем!.. Голос… Кто-то говорил с ним.
– Простите меня… Ваш бурбон, доктор, – сказала стюардесса приятным голосом. – Я не решалась вас будить, но вы шевельнулись и застонали, будто от боли…
– Нет, ничего страшного, милая. Просто устал.
– Понимаю, сэр. Неожиданные перелеты могут быть очень изнурительными, особенно длинные и некомфортабельные.
– Вы верно подметили все три аспекта, мисс, – согласился с ней Панов, принимая стакан. – Спасибо.
– Вы, конечно же, американец.
– Как вы угадали? Разве на мне ковбойские сапоги или гавайская рубашка?
Женщина вежливо рассмеялась.
– Я знаю водителя, сопровождавшего вас сюда. Он из американской охраны, довольно милый и весьма привлекательный.
– Охрана? Вы хотите сказать, что-то вроде «полиции»?
– Ну, почти, только мы никогда так не говорим… О, а вот и ваш спутник, – стюардесса понизила голос. – Могу я вас быстренько спросить, доктор? Не нужно ли ему кресло-коляска?
– Боже правый, ни в коем случае. Он так ходит уже годами.
– Хорошо. Желаю вам приятно провести время в Париже, сэр.
Когда женщина удалилась, на соседнее кресло прихромал Алекс, обогнув несколько групп беседующих европейцев. Он сел и неловко облокотился на мягкую кожу. Он был очевидно взволнован.
– Что случилось? – спросил Мо
– Я только что говорил с Чарли Кассетом в Вашингтоне.
– Ты, кажется, ему доверяешь, не так ли?
– Он лучший, когда у него есть личный доступ или как минимум свои люди в разведке. Когда он может видеть и слышать сам, а не просто читать слова на бумаге или компьютерном экране, не задавая вопросов.
– Не вторгаешься ли ты, случаем, снова на мою территорию, доктор Конклин?
– Я обвинил в том же Дэвида на прошлой неделе, и знаешь, что он мне ответил? Это свободная страна, и, несмотря на твои способности, у тебя нет лицензии на здравый смысл.
– Mea culpa, [105] – кивнул Панов. – Похоже, твой друг сделал что-то, что ты не одобряешь.
– Он сделал что-то, что он сам не одобрил бы, если бы он побольше знал о том, по отношению к кому он это сделал.
– Звучит по-фрейдистски, даже по-медицински неблагоразумно.
– И то, и другое. Он заключил несанкционированную внешнюю сделку с неким Дмитрием Крупкиным в русском посольстве здесь, в Париже. Мы будем работать вместе с местным КГБ – ты, я, Борн и Мари – если и когда мы их найдем. Предположительно, в Рамбулье где-то через час.
– Ты о чем? – спросил Мо в изумлении, еле слышно.
– Некогда объяснять. Москве нужна голова Шакала, желательно отдельно от его тела. Вашингтон больше не может нас защищать, поэтому русские теперь будут нам отцом семейства.
Панов нахмурился, встряхнул головой, будто пытался усвоить очень странную информацию, и сказал:
– Думаю, это не твоя обычная тактика, но в этом есть определенная логика, даже удобство.
– На бумаге, Мо, – возразил Конклин. – Только не с Дмитрием Крупкиным. Я его знаю. А Чарли – нет.
– Да? Он плохой?
– Круппи? Нет, не то чтобы…
– Круппи?
– Мы с ним бывали в Стамбуле в конце шестидесятых, потом в Афинах, а еще позже – в Амстердам… Крупкин не злобный, и он работает как сукин сын на Москву получше, чем восемьдесят процентов наших клоунов, но у него есть одна проблема. Он абсолютно на неверной стороне, в неправильном обществе. Его родителям лучше было бы уехать с моими, когда большевики пришли к власти.
– Я совсем забыл. Твоя семья была русской.
– Знание языка помогает с Круппи. Я могу улавливать его нюансы. Он типичный капиталист. Подобно экономическим министрам в Бейджине, он не просто любит деньги – он одержим ими и всем, что с ними связано. Без надзора и контроля он легко продается.
– Ты имеешь в виду, он куплен Шакалом?
– Я видел, как его купили в Афинах греческие производители, продававшие парашютные стропы Вашингтону, когда узнали, что коммунисты собираются их вытеснить. Они заплатили ему, чтобы он не совершал сделки. Потом я следил за ним в Амстердаме, когда он был посредником между торговцами алмазами Ньюмаркта и кем-то с московской элитной дачи. Однажды мы с ним пили вместе в Каттенгате, и я спросил его: «Круппи, какого черта ты делаешь?» Знаешь, что он ответил? Он сказал, используя в речи словесные обороты, которые я не могу себе позволить, примерно следующее: «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы перехитрить вас, чтобы помочь Советам захватить всемирное господство, но пока, если хочешь отдохнуть, у меня есть чудный дом на берегу озера в Женеве». Вот, что он ответил, Мо.
– Примечательная личность. Ты, конечно, рассказал все это своему другу Кассету…
– Конечно, нет, – оборвал его Конклин.
– Боже правый, почему нет?
– Потому что Крупкин определенно никогда не говорил Чарли, что знает меня. Кассет, может, и заключил сделку, но дела вести придется мне.
– С чем? Как?
– У Дэвида – Джейсона – есть более пяти миллионов на Кайманах. Потому я одним плевком могу купить Круппи, и он будет работать только на нас, если мы этого захотим.
– Что означает, что ты не доверяешь Кассету.
– Не совсем так, – сказал Алекс. – Я доверяю ему своей жизнью. Просто я не хочу, чтобы она была в его руках. У них с Питером Холландом свои приоритеты, а у нас – свои. У них – «Медуза»; у нас – Дэвид и Мари.
– Мсье? – стюардесса вернулась и обращалась к Конклину. – Прибыла ваша машина, сэр. Она ждет на южной платформе.
– Вы уверены, что она за мной? – спросил Алекс.
– Прошу прощения, мсье, но водитель сказал, что у мистера Смита больная нога.
– Да уж, тут он прав.
– Я вызвала носильщика, чтобы он отнес ваш багаж, мсье. Идти довольно далеко. Он будет ждать вас на платформе.
– Большое спасибо.
Конклин поднялся на ноги и полез в карман за деньгами.
– Пардон, мсье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.
– Да, верно. Я забыл… Мой чемодан за вашей стойкой, не так ли?
– Где его оставил ваш сопровождающий, сэр. И чемодан доктора тоже. Они будут на платформе через несколько минут.
– Спасибо еще раз, – сказал Алекс. – Извините меня за чаевые.
– Нам хорошо платят, сэр, но спасибо, что вы подумали об этом.
На пути к двери в главный терминал аэропорта Орли Конклин повернулся к Панову.
– Откуда она знает, что ты доктор? – спросил он. – Ты успел с ней переспать?
– Вряд ли. Я слишком устал для этого.
– Тогда откуда? Я ни разу не упомянул, что ты доктор.
– Она знакома с охранником, проводившим меня в зал. Думаю, она очень хорошо его знает. Она сказала с этим французским акцентом, что он «весьма привлекательный».
Ориентируясь по указателям в многолюдном терминале, они направились к южной платформе.
Ни один из них не заметил изысканно одетого мужчину с оливкового цвета кожей, волнистыми черными волосами и большими темными глазами, последовавшего за ними из дипломатического зала. Он быстро прошел вперед вдоль стены, пока не оказался по диагонали впереди Конклина и Панова возле платформы такси. Затем, косясь, будто в неуверенности, достал из кармана маленькую фотографию. Он переводил взгляд с нее на американских пассажиров и обратно. На фотографии был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, со странным взглядом.
Американцы вышли на платформу; темноволосый мужчина тоже. Американцы осмотрелись в поисках такси; темноволосый махнул своей машине. Из такси вышел водитель и подошел к Конклину и Панову, тихо обращаясь к ним, в то время как носильщик принес их багаж; два американца забрались в такси. Следовавший за ними незнакомец сел в частную машину через две машины позади их такси.
– Pazzo! [106] – сказал темноволосый по-итальянски модно одетой женщине за рулем. – Говорю тебе, это безумие! Три дня мы ждем, следя за каждым самолетом из Америки, и, когда уже почти сдались, этот идиот в Нью-Йорке оказывается прав! Это они!.. Давай, я поведу. А ты выйди и свяжись с нашими людьми. Скажи, пусть позвонят ДеФазио; пусть едет в свой любимый ресторан и ждет моего звонка. Он не должен уходить, пока мы не переговорим.
– Это вы, босс? – тихо спросила по телефону стюардесса в дипломатическом зале.
– Это я, – ответил дрожащий голос на том конце провода. – И в моих ушах снова звучит голос ангела.
– Да, это точно вы.
– Я же сказал. Продолжай.
– В списке, выданном нам на прошлой неделе, значился худой хромой американец средних лет, возможно в сопровождении доктора. Верно?
– Верно! И?
– Они только что были здесь. Я обратилась к спутнику хромого «доктор», и он откликнулся.
– Куда они направились? Мне жизненно необходимо это знать!
– Об этом речи не было, но я вскоре узнаю достаточно, чтобы вы могли это выяснить, босс. Носильщик, который понес их багаж к южной платформе, даст описание и номер лицензии встретившей их машины.
– Ради Бога, перезвони мне, когда у тебя будет информация!
В трех тысячах миль от Парижа Луис ДеФазио сидел в одиночестве за самым дальним столом в «Траффикантес Клэм Хаус» на Проспект авеню в Бруклине, Нью-Йорк. Он прикончил поздний ланч из vitello tonnato, промокнул губы ярко-красной салфеткой, пытаясь вести себя как обычно раскованно и покровительственно. Однако, если знать правду, он был готов сгрызть эту салфетку, вместо того чтобы аккуратно вытирать ею губы. Maledetto! Он сидит в «Траффикантес» уже почти два часа – два часа! А если еще учесть те сорок пять минут, которые потребовались ему, чтобы добраться сюда после звонка из «Дворца макаронной кухни Гарафолы» на Манхэттене, то прошло уже больше двух часов, почти три, с тех пор как его человек в Париже, во Франции, засек две цели. Сколько времени может понадобиться двум bersaglio, чтобы доехать до отеля из аэропорта? Три часа? Только если эти из Палермо поехали в Лондон, в Англию, что, зная их, было вполне вероятным.
И все же ДеФазио оказался прав! Из болтовни того еврея после дозы следовал только один путь, по которому они могли пойти – в Париж к своему дружку, фальшивому киллеру… Ну и что, что Николо и еврей исчезли? Еврей ушел, а Ники может и подождать. Но Николо не хотел говорить; он понимал, что его будет всюду поджидать какая-нибудь неприятность вроде ножа в почку, если он скажет. К тому же, Ники не знал ничего особенного, что юристы не отмели бы как подержанный навоз. А еврей знал только, что был в какой-то комнате где-то на ферме, даже если бы и вспомнил. Он никого не видел, кроме Николо, когда был «чехлом от компаса», как говорится.
Но Луис ДеФазио знал, что был прав. И потому в Париже его ждали более семи миллионов зеленых. Семь миллионов! Боже правый! Он мог заплатить браткам из Палермо в Париже больше, чем они ожидали, и у него еще останется целая куча.
Старый официант из старой деревни, дядюшка Траффиканте, подошел к его столику, и Луис затаил дыхание.
– Вам звонят, синьор ДеФазио.
Как обычно, capo supremo пошел к таксофону в конце узкого темного коридора возле мужского туалета.
– Говорит Нью-Йорк, – сказал он в трубку.
– Говорит Париж, синьор Нью-Йорк. Это тоже pazzo!
– Где ты пропадал? Ты достаточно pazzo, чтобы поехать в Лондон? Я уже три часа жду!
– Совершал поездку по нескольким забытым Богом проселочным дорогам, что имеет значение только для моих нервов. То, что я сейчас делаю – невероятно!
– И где же?
– Я говорю по телефону привратника, за который плачу добрую сотню американских долларов, и этот французский клоун следит за мной через окно, чтобы я чего-нибудь не спер – его ланч, наверное.
– Ты говоришь слишком умно. Так и что привратник? О чем ты вообще говоришь?
– Я сейчас на кладбище примерно в двадцати пяти милях от Парижа. И скажу тебе…
– На кладбище? – перебил его Луис. – На кой черт?
– Потому что двое твоих знакомых поехали именно сюда из аэропорта, невежда, ignorante! В данный момент здесь происходят ночные похороны при свечах, которые скоро зальет дождем – и если твои друзья поехали сюда на эту варварскую церемонию, то воздух в Америке отравлен вредными для головы химикатами! Мы не договаривались на это sciocchezze, Нью-Йорк. У нас своих дел по горло.
– Они поехали туда на встречу с большим cannoli, – сказал ДеФазио тихо, будто самому себе. – Что до работы, браток, если ты хочешь еще когда-нибудь работать с нами, или с Филадельфией, или с Чикаго, или Лос-Анджелесом, ты сделаешь все, что я тебе скажу. Я хорошо заплачу, capisce?
– Признаю, это уже лучше звучит.
– Оставайся вне видимости, но следи за ними. Выясни, куда они идут и с кем они встречаются. Я прибуду туда, как смогу скоро, но мне придется ехать через Канаду или через Мексику, чтобы убедиться, что за мной не следят. Я буду там либо поздно завтра, либо рано следующим утром.
– Ciao, – сказал Париж.
– Omerta, – сказал Луис ДеФазио.
Глава 30
Огоньки свечей дрожали под ночной моросью в руках людей, следовавших двумя параллельными колоннами за гробом, качавшимся на плечах шестерых мужчин; многие начали поскальзываться на намокающем гравии, которым была посыпана дорожка. Слева и справа процессию сопровождали четыре барабанщика – по два с каждой стороны, – невпопад отбивавшие медленный ритм похоронного марша: они спотыкались о невидимые в темноте камни и столбики с номерами участков. Медленно качая головой, Моррис Панов наблюдал за странной ночной церемонией. Он почувствовал облегчение, когда к нему подковылял Алекс Конклин, пробравшись по тропинке между могилами.
– Есть что-нибудь? – спросил Алекс.
– Нет, – ответил Панов. – Я так понял, у тебя тоже.
– Хуже. Я столкнулся с ненормальным.
– Как?
– В сторожке у ворот был свет, и я пошел туда, думая, что Дэвид или Мари могли оставить нам сообщение. Возле нее стоял какой-то клоун, который постоянно смотрел в окно и сказал, что он сторож, и не хочу ли я воспользоваться его телефоном.
– Его телефоном?
– Он сказал, что ночью действуют специальные тарифы, поскольку ближайший таксофон в десяти километрах отсюда.
– Точно, ненормальный, – согласился Панов.
– Я объяснил, что ищу мужчину и женщину, с которыми мы должны здесь встретиться, и спросил, не оставили ли они нам сообщение. Сообщения нет, зато есть телефон. Двести франков. Бред.
– В Париже можно организовать процветающий бизнес, – улыбнулся Мо. – Может, он случайно видел молодую пару поблизости?
– Я спросил, и он кивнул, сказав, что таких тут ходят десятки. Потом указал на этот парад при свечах и снова вернулся к своему дурацкому окну.
– Что это, кстати, за парад такой?
– Это я тоже у него спросил. Религиозная секта; хоронят своих умерших только ночью. Он думает, что это цыгане. При этом он перекрестился.
– Скоро они будут мокрыми цыганами, – заметил Панов, поднимая воротник, потому что морось переросла в настоящий дождь.
– Боже, как я не подумал об этом? – воскликнул Конклин, глядя через плечо.
– О дожде? – спросил психиатр удивленно.
– Нет, большая гробница на середине склона за сторожкой. Там это произошло!
– Где ты пытался… – Мо не договорил; не было необходимости.
– Где он мог меня убить, но не стал, – закончил Алекс. – Пойдем!
Американцы пошли по тропинке мимо сторожки вверх по склону травяного холма, усеянного белыми могильными камнями, поблескивавшими в темноте от дождя.
– Помедленнее, – взмолился Панов, выбившись из дыхания. – Ты уже привык к отсутствию ноги, но я еще не привык к своему древнему телу, отравленному химикатами.
– Извини.
– Мо! – раздался женский голос. Под нависающей крышей огромной гробницы – почти мавзолея, – поддерживаемой колоннами, стояла женская фигура и махала руками.
– Мари? – воскликнул Панов, сорвавшись с места и обгоняя Конклина.
– Замечательно! – взревел Алекс, с трудом ковыляя вверх по мокрой траве. – Стоит тебе услышать женский голосок, как ты сразу здоров, старый обманщик!
Объятия были неизбежны; семья снова была в сборе. Пока Панов и Мари тихо говорили друг с другом, Джейсон Борн отвел Конклина в сторонку, к краю мраморной крыши. Дождь еще усилился. Процессия внизу, уже без свечей, наполовину рассеялась. Оставшаяся половина держалась возле могилы.
– Я не нарочно выбрал именно это место, Алекс, – сказал Джейсон. – Но с этой толпой внизу, ничего лучше я не смог придумать.
– Помнишь сторожку и ту широкую дорожку к стоянке?.. Ты победил. У меня кончились боеприпасы, и ты мог легко отстрелить мне голову.
– Ты не прав, сколько можно объяснять? Я не мог убить тебя. Это было в твоих глазах; хоть я и не мог их видеть, я знал об этом. Злость и замешательство, последнее в большей степени.
– Это никогда не было поводом не убивать того, кто пытается убить тебя.
– Да, если ты не можешь вспомнить. Память может и уйти, но фрагменты остаются – для него это были… пульсирующие картинки. То зажгутся, то снова погаснут, но они были.
Конклин посмотрел на Борна с грустной ухмылкой на лице.
– Пульсирующие картинки, – сказал он. – Это термин Мо. Ты украл его.
– Возможно, – ответил Джейсон, когда они оба одновременно оглянулись на Мари и Панова. – Она ведь обо мне говорит, ты знаешь?
– А почему бы и нет? Она беспокоится, и он тоже.
– Боюсь представить, сколько еще поводов для беспокойства я им обоим предоставлю. Да и тебе тоже.
– Что ты пытаешься сказать мне, Дэвид?
– Ничего. Забудь о Дэвиде. Дэвид Вебб не существует. Не здесь, не сейчас. Он роль, которую я играю для его жены, и у меня плохо получается. Я бы хотел, чтобы она вернулась в Штаты, к ее детям.
– Ее детям? Она не сделает этого. Она приехала, чтобы найти тебя, и она нашла. Она помнит Париж, как было тринадцать лет назад, и она не бросит тебя. Если бы не она, тебя бы уже не было в живых.