– Не всегда, – возразил Борн. – Был один человек по имени Санчес, владевший мелкой забегаловкой в Аржентоле под названием «Сердце солдата». У него был доступ. Он дал его мне, и этот доступ оказался весьма специфичным.
– Был? – Крупкин поднял брови. – Почему в прошедшем времени?
– Он мертв.
– А эта забегаловка в Аржентоле, она по-прежнему процветает?
– Она вычищена и закрыта, – признал Джейсон, без тени смятения в голосе.
– Значит, доступ уничтожен, нет?
– Конечно, но я верю тому, что он мне сообщил, потому что за это он и был убит. Видишь ли, он пытался выйти из игры, как и Лавьер хочет выйти сейчас, – только его привязка восходила к самому началу – на Кубу, где Карлос спас такого же негодяя, как и он, от казни. Он знал, что сможет воспользоваться этим человеком, этим внушительным здоровяком, который мог действовать среди отбросов человечества и быть его главным заместителем. У Санчеса был прямой доступ. Он доказал это, дав мне запасной номер телефона, который привел к Шакалу. Очень немногие могли это.
– Очень интересно, – сказал Крупкин, прямо глядя на Борна. – Но, как мой добрый старый враг, Алексей, который смотрит на вас сейчас так же, а также и я, спросил бы, к чему вы клоните, мистер Борн? Ваши слова звучат двусмысленно, а подразумеваемые обвинения кажутся опасными.
– Для вас. Не для нас.
– Пардон?
– Санчес сказал мне, что только четыре человека на свете имеют прямой доступ к Шакалу. Один из них – на площади Дзержинского. «Очень большой человек в Комитете», как сказал Санчес, и, поверьте, он вовсе не имел в виду вашего начальника.
Это произвело такой же эффект, как если бы Дмитрия Крупкина ударил в лицо председатель Политбюро посреди Красной площади во время Первомайского парада. Кровь отхлынула от его лица, кожа приобрела пепельный оттенок, глаза прямо, не моргая, смотрели на Борна.
– Что еще этот Санчес вам сообщил? Я должен знать!
– Только что у Карлоса были дела с Москвой, что он контактировал с высокопоставленными людьми. Это была его прямо-таки навязчивая идея… Если вам удастся найти этого человека на площади Дзержинского, это будет большой скачок вперед. А пока все, что у нас есть – это Доминик Лавьер…
– Черт, черт! – взбесился Крупкин, оборвав Джейсона. – Как это все абсурдно и при этом как совершенно логично! Вы ответили сразу на несколько вопросов, мистер Борн, а как они жгли мой разум! Столько раз я подбирался так близко – так много раз, так близко – и каждый раз ничего. Что ж, позвольте вам сообщить, джентльмены, дьявольские игры не запрещены для заключенных в аду. И другие могут в них играть. Боже, я был жемчужиной, которую подложили из одной устрицы в другую, и при этом всегда оставался большим идиотом!.. Не звоните больше с этого телефона!
Было 3:30 вечера по московскому времени; престарелый мужчина в форме офицера советской армии быстро, насколько позволял его возраст, шел по коридору на пятом этаже штаб-квартиры КГБ на площади Дзержинского. День был жаркий, а воздушное кондиционирование, как обычно, совершенно не справлялось со своей задачей, и генерал Григорий Родченко позволил себе привилегию звания: его воротник был расстегнут. Впрочем, все равно капли пота стекали от виска по изрезанному морщинами лицу к шее, хотя отсутствие тесной полоски ткани с красной каймой вокруг его горла было небольшим облегчением.
Он пришел к лифтам, нажал кнопку вызова и подождал, теребя в руке ключ. Двери справа от него открылись, и, к его радости, внутри никого не оказалось: не придется просить всех выйти. Он вошел, вставил ключ в самую верхнюю скважину над панелью, и опять подождал, пока механизм выполнит свою задачу. Он достаточно быстро с ней справился, и лифт ринулся вниз, к подземным уровням здания.
Двери разъехались, и генерал вышел, сразу обратив внимание на тишину, царившую в коридорах слева и справа. Через несколько мгновений это может измениться, подумал он. Он прошел по левому коридору к большой стальной двери с металлической табличкой на заклепках с объявлением:
ВХОД ВОСПРЕЩЕН
ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, ИМЕЮЩЕГО ДОСТУП
Глупая табличка, подумал он, доставая из кармана тонкую пластиковую карточку и медленно, осторожно проводя ею через слот справа. Без такой карточки – а иногда и с нею, если провести слишком быстро, – дверь не откроется. Прозвучали два щелчка, Родченко вынул карточку, и тяжелая дверь без ручек открылась внутрь, в то время как телемонитор записывал его вход.
От десятков освещенных кабинок в огромном, с низкими потолками, комплексе размером с царский бальный зал, но без малейших украшений, исходил гул активной деятельности. Тысяча приборов черного и серого цветов, несколько сотен человек персонала в девственно чистых комбинезонах внутри кабинок. И, к его облегчению, воздух прохладный, почти холодный. Этого требовало оборудование, потому что здесь был коммуникационный центр КГБ. Сюда двадцать четыре часа в сутки стекалась информация со всего мира.
Старый солдат привычно прошагал к дальнему проходу направо, потом налево к последней кабинке в дальнем краю огромного помещения. Путь был не близок, и генерал запыхался, его ноги устали. Он вошел в маленькое ограниченное пространство кабинки, кивнув оператору средних лет, который поднял глаза на посетителя и снял наушники. На белом столе перед ним была большая консоль с мириадом переключателей, наборных дисков и клавиатурой. Родченко сел на стальной стул рядом с ним. Успокоив дыхание, он заговорил:
– Есть данные от полковника Крупкина из Парижа?
– У меня есть данные, касающиеся полковника Крупкина, генерал. Согласно вашему распоряжению следить за его телефонными разговорами, включая международные линии, авторизованные им, несколько минут назад я получил из Парижа запись, которую вам, думаю, было бы интересно послушать.
– Как всегда, вы хорошо работаете, я очень признателен; и, как всегда, уверен, полковник Крупкин обо всем будет нам сообщать, но ведь вы знаете, он бывает так занят…
– Не нужно ничего объяснять. Разговоры были записаны в течение последнего получаса. Наушники?
Родченко надел наушники и кивнул. Оператор положил перед генералом блокнот и несколько заточенных карандашей, нажал цифру на клавиатуре и откинулся на спинку, а влиятельный третий директор Комитета наклонился вперед, внимательно слушая. Вскоре генерал стал делать пометки; через несколько минут он яростно все записывал. Запись закончилась, и Родченко снял наушники. Он строго посмотрел на оператора узкими славянскими глазами между складками морщинистой кожи, его лицо теперь казалось еще более старым.
– Сотрите все, потом уничтожьте катушку, – приказал он, поднимаясь со стула. – Как обычно, вы ничего не слышали.
– Как обычно, генерал.
– И, как обычно, вы получите премиальные.
Было 4:17, когда Родченко вернулся в свой офис и сел за стол, изучая свои записи. Это было невероятно! В это было трудно поверить, но факты есть факты: он сам слышал слова и голоса, их произносившие!.. Не те, что касались парижского монсеньера; он теперь был второстепенен, с ним можно связаться в любую минуту при необходимости. Это подождет, но другой – нет, ни минуты промедления! Генерал поднял трубку и позвонил секретарю.
– Мне сейчас же нужен спутниковый канал к нашему консулу в Нью-Йорке. Все возможные шифраторы должны работать.
Как это могло случиться?
«Медуза»!
[107] – сказал консьерж, не поднимая на посетителей глаз. – Я куда-нибудь исчезну, когда мадам прибудет, – продолжил он по-французски. – Как вы попали внутрь, я не знаю; хотя, сзади здания есть служебный вход.
– Если бы не официальный этикет, мы бы им и воспользовались, – сказал Крупкин, глядя прямо перед собой, пока они шли к лифту.
Квартира Лавьер была настоящим заветом миру высокой моды. Стены обклеяны фотографиями знаменитостей моды, посещающих важные показы и события, и оригинальными набросками известных дизайнеров. Мебель в стиле Мондриана была совершенна в своей простоте, цвета резкими с преобладанием красного, черного и темно-зеленого; стулья, диваны и столы лишь отдаленно напоминали стулья, диваны и столы – они казались более пригодными для использования в космических кораблях.
Конклин с русским сразу принялись исследовать столы, рыться в записках, лежавших у перламутрового телефона на стильном изогнутом темно-зеленом столике.
– Если это письменный стол, – недоумевал Алекс, – то где, черт возьми, ручки у ящиков?
– Это последний шедевра от Леконте, – ответил Крупкин.
– От теннисиста? – спросил Конклин.
– Нет, Алексей, от дизайнера мебели. Надави, и они выдвинутся сами.
– Шутишь.
– Попробуй.
Конклин попробовал, и еле заметный ящичек выдвинулся.
– Будь я проклят…
Неожиданно из нагрудного кармана Крупкина подало сигнал его миниатюрное радио.
– Это, наверное, Сергей рапортует, – сказал Дмитрий, доставая прибор. – Ты на месте, товарищ? – сказал он в рацию.
– Более чем, – пришел тихий голос помощника, слегка искаженный помехами. – Лавьер только что вошла в здание.
– Консьерж?
– Его не видно.
– Хорошо. Конец связи… Алексей, отойди от стола, Лавьер поднимается сюда.
– Мы будем прятаться? – шутливо спросил Конклин, листая телефонную книжку.
– Я бы не хотел портить с ней отношения, а так вполне может получиться, если она, войдя, увидит, как ты копаешься в ее личных вещах.
– Ну, хорошо, хорошо. – Алекс вернул книжку в ящичек и задвинул его. – Но если она не будет с нами сотрудничать, я возьму эту маленькую черную книжицу себе.
– Будет, – сказал Борн. – Я же говорил вам, она хочет выйти из игры, а это возможно только со смертью Шакала. Деньги играют второстепенную роль – они не помешают, но главное – выйти.
– Деньги? – переспросил Крупкин. – Какие деньги?
– Я обещал ей заплатить, и я заплачу.
– Могу вас заверить, деньги для мадам Лавьер далеко не второстепенны, – добавил русский.
Послышался звук ключа, вставляемого в скважину. Все трое повернулись к двери, в которую вошла испуганная Доминик Лавьер. Однако ее удивление быстро, почти незаметно, прошло; ее самообладание не дало трещин. Брови ее выгнулись на манер королевской манекенщицы, она спокойно убрала ключ в изящную сумочку, посмотрела на незваных гостей и заговорила по-английски.
– Что ж, Круппи, мне следовало ожидать, что без тебя дело не обойдется.
– Ах, очаровательная Жаклин… Или мы можем опустить эту выдумку, Доми?
– Круппи? – вскричал Алекс. – Доми?.. Это что, встреча старых друзей?
– Товарищ Крупкин – один из самых популярных офицеров КГБ в Париже, – сказала Лавьер, проходя к длинному кубическому красному столу возле белого шелкового дивана и кладя на него сумочку. – Быть с ним знакомым модно в определенных кругах.
– В этом есть свои плюсы, дорогая Доми. Если бы ты знала, какой дезинформацией меня пичкают на набережной д’Орсе и каково знать ее ложность, испробовав однажды правду… Кстати, я так понимаю, ты уже знакома с нашим высоким американским другом и даже имела с ним некие переговоры, потому, я думаю, тебе надо представить только его коллегу… Мадам, мосье Алексей Консоликов.
– Я не верю тебе. Он не русский. Я бы учуяла запах немытого медведя.
– Ах, ты меня убиваешь, Доми! Но ты права, это из-за ошибки его родителей. Так что он может представиться сам, если хочет.
– Меня зовут Конклин, Алекс Конклин, мисс Лавьер, и я американец. Однако наш общий знакомый «Круппи» прав в одном: мои родители были русскими, и я свободно говорю по-русски, так что он не сможет сбить меня с толку, когда мы в советской компании.
– По-моему это прелестно.
– По меньшей мере добавляет остроты ощущений, если знать Круппи.
– Я ранен, смертельно ранен! – воскликнул Крупкин. – Но мои раны не имеют значения для нашей беседы. Доми, будешь ли ты работать с нами?
– Буду, Круппи. Боже, как я буду работать с вами! Я бы хотела только прояснить предложение Джейсона Борна. С Карлосом я зверь в клетке, а без него – нищая стареющая куртизанка. Я имею желание, чтобы он заплатил за смерть моей сестры и за все, что причинил мне, но не хотела бы спать потом в канаве.
– Назови цену, – сказал Джейсон.
– Напиши ее, – уточнил Конклин, бросив взгляд на Крупкина.
– Дайте-ка подумать, – сказала Лавьер, обходя диван и подходя к столу Леконте. – Мне уже около шестидесяти – больше или меньше, не имеет значения. И если исключить Шакала или какую-нибудь другую смертельную болезнь, мне осталось, пожалуй, лет пятнадцать-двадцать, – она склонилась над столом и написала цифру в блокноте, оторвала листок, выпрямилась, посмотрела на высокого американца. – На вашем месте, мистер Борн, я бы не стала торговаться: думаю, это справедливо.
Джейсон взял листок и прочитал сумму: 1 000 000 американских долларов.
– Справедливо, – сказал Борн, передавая листок обратно Лавьер. – Допишите, каким способом вы хотели бы получить деньги, и я все организую, когда мы уйдем отсюда. Деньги будут на счету к утру.
Стареющая куртизанка вгляделась в глаза Борна.
– Я верю вам, – сказала она, снова наклонилась над столом и записала инструкции. Затем выпрямилась и передала листок Джейсону. – Сделка заключена, мосье, и да поможет нам Бог его убить. Если нет, то мы все мертвы.
– Вы говорите как магдаленская сестра?
– Я говорю как напуганная сестра. Не больше и уж точно не меньше.
Борн кивнул.
– У меня есть к вам несколько вопросов, – сказал он. – Присядем?
– Oui. И закурим. – Лавьер подошла к дивану, опустилась на подушки и потянулась за сумочкой на красном столике. Она достала пачку сигарет, вытащила одну и взяла с кофейного столика золотую зажигалку. – Такая грязная привычка, но временами она просто чертовски необходима, – сказала она, щелкнув зажигалкой и глубоко затянувшись. – Ваши вопросы, мосье?
– Что случилось в «Морисе»? Как это случилось?
– Случилась женщина – я так полагаю, это была ваша женщина – по крайней мере я так подумала. Как мы и договаривались, вы с вашим другом из Второго Бюро расположились так, чтобы, когда Карлос приедет, чтобы поймать вас, убить его. По никому не известным причинам, ваша женщина закричала, увидев, как вы пересекаете Риволи – остальное вы видели сами… Как могли вы велеть мне взять комнату в «Морисе», зная, что она была там?
– Это легкий вопрос. Я не знал, что она была там. Что мы имеем сейчас?
– Карлос все еще доверяет мне. Он винит во всем женщину, вашу жену, как мне сказали, и у него нет причин валить вину на меня. В конце концов, вы действительно были там, что доказывает мою верность. Если бы не офицер Второго Бюро, вы бы были уже мертвы.
Борн снова кивнул.
– Как вы можете с ним связаться?
– Сама не могу. И никогда не могла и не пыталась. Ему так больше нравится, и, как я уже говорила, чеки приходят вовремя, так что мне незачем было это делать.
– Но вы же отправляете ему послания, – давил Джейсон. – Я слышал.
– Да, но никогда непосредственно. Я звоню нескольким старцам в дешевые кафе – имена и номера меняются еженедельно, и очень немногие имеют представление о том, о чем я говорю, а те, кто имеют, сразу звонят другим, а те в свою очередь звонят третьим. Так или иначе, сообщения проходят. И очень быстро, должна заметить.
– Что я вам говорил? – выразительно сказал Крупкин. – Все этапы эстафеты ведут к ложным именам и дешевым кафе. Каменные стены!
– Однако сообщения проходят, – повторил Алекс Конклин слова Лавьер.
– Но Круппи прав, – стареющая, но все еще впечатляющая женщина сильно, нервно затянулась сигаретой. – Все пути настолько запутаны, что проследить их невозможно.
– Мне нет до этого дела, – сказал Алекс, щурясь на что-то, видимое только ему. – И они попадают к Карлосу быстро, как вы сказали.
– Это правда.
Конклин расширил глаза и уставился на Лавьер.
– Я хочу, чтобы вы послали ему самое срочное сообщение, которое вы когда-либо посылали. Вы должны поговорить с ним лично, это настолько важно, что вы не можете доверить никому, кроме самого Карлоса.
– О чем? – взорвался Крупкин. – Что может быть таким срочным, что Шакал согласится? Как и наш мистер Борн, он одержим ловушками, а при данных обстоятельствах любой прямой контакт сильно пахнет таковой!
Алекс покачал головой и проковылял к окну, снова прищурился, глубоко задумавшись, его взгляд был сама концентрация. Потом медленно, постепенно его глаза открылись. Он посмотрел вниз на улицу.
– Мой Бог, это может сработать, – прошептал он сам себе.
– Что может сработать? – недоумевал Борн.
– Дмитрий, быстро! Позвони в посольство, пусть они пришлют сюда самый большой, самый навороченный дипломатический лимузин, какой у вас, пролетариев, есть.
– Что?
– Просто делай, как я говорю! Быстро!
– Алексей?..
– Сейчас же!
Сила и настоятельность команды возымели действие. Русский быстро подошел к перламутровому телефону и набрал номер, не спуская вопросительных глаз с Алекса, который продолжал смотреть на улицу. Лавьер взглянула на Джейсона; тот покачал головой в недоумении. Крупкин бросил в трубку несколько коротких фраз на русском.
– Готово, – сказал офицер КГБ, вешая трубку. – А теперь, я надеюсь, ты дашь мне очень убедительную причину для этого.
– Москва, – ответил Конклин, все еще глядя в окно.
– Алекс, ради Бога…
– Что ты несешь? – взревел Крупкин.
– Мы должны заставить Карлоса убраться из Парижа, – сказал Конклин, оборачиваясь. – Что может быть лучше Москвы? – и прежде чем они могли что-либо ответить, Алекс обратился к Лавьер. – Вы говорите, он все еще доверяет вам?
– У него нет повода сомневаться во мне.
– Тогда двух слов будет достаточно. «Москва, критическая ситуация» – это главное сообщение, которое вы ему пошлете. Подайте это как угодно, но добавьте, что кризис требует вашей личной беседы.
– Но я никогда не говорила с ним. Я знаю людей, говоривших с ним, которые пытались по пьяному делу описать мне его, но мне он совершенно не знаком.
– Тем более, – сказал Конклин, поворачиваясь к Борну и Крупкину. – В этом городе у него все карты, все. У него огневая мощь, непрослеживаемая сеть информаторов и курьеров, на каждую щель, в которую он может спрятаться – или выскочить из которой, – у него есть еще дюжина запасных. Париж – его территория, его крепость – мы можем гоняться за ним вслепую по всему городу целыми днями, неделями, даже месяцами, пока вы с Мари не окажетесь у него на мушке… можно добавить также и нас с Мо в этот сценарий. Лондон, Амстердам, Брюссель, Рим – они все более для нас благоприятны, чем Париж, но Москва – лучше всего. Как ни странно, это единственное место в мире, гипнотически притягивающее его – и при этом наименее гостеприимное для него.
– Алексей, Алексей! – вскричал Дмитрий Крупкин. – По-моему, тебе надо передумать насчет алкоголя, потому что ты, очевидно, потерял рассудок! Допустим, Доми встретится с Карлосом и скажет ему, что ты говоришь. Неужели ты действительно думаешь, что он, в связи с «критической ситуацией» в Москве, сорвется с места и сядет на первый же самолет до Москвы? Чушь!
– Можешь поставить свой последний рубль с черного рынка, я так думаю, – ответил Конклин. – Это послание нужно только чтобы убедить его встретиться с ней. А при встрече она взорвет бомбу… Она только что получила информацию, которую она может сообщить только ему лично, непосредственно.
– Ради Бога, и что же это может быть? – спросила Лавьер, вынимая и тут же зажигая очередную сигарету.
– Московское КГБ подбирается к человеку Шакала на площади Дзержинского. Они сузили поиск до, скажем, десяти или пятнадцати офицеров высших званий. Если они его вычислят, Карлос будет нейтрализован в Комитете – хуже, лубянские следователи получат его информатора, который слишком много о нем знает.
– Но откуда она может об этом узнать? – сказал Джейсон.
– Кто бы ей сказал? – добавил Крупкин.
– И это действительно правда, не так ли?
– Ваши сверхсекретные базы в Бейджине, Кабуле и – простите за наглость – в Канаде на острове Принца Эдуарда, – вы же их не рекламируете, – ответил Крупкин.