Страница:
отведенный для дел и бумаг его сына. Здесь хранились все документы,
касавшиеся Джорджа, с тех самых пор, как он был ребенком: здесь были его
тетрадки и альбомы для рисования с похвальными отзывами, с пометками
учителей; здесь были его первые письма, написанные крупным круглым почерком,
с поцелуями папеньке и маменьке и с просьбой о присылке пирогов. Не раз
упоминался в них его дорогой крестный Седли. Проклятия срывались с
помертвевших губ старика Осборна, и страшная ненависть и злоба закипали у
него в груди, когда он, просматривая письма, встречал это имя. Все бумаги
были занумерованы, надписаны и перевязаны красной тесьмой. На них значилось:
"От Джорджи с просьбой о 5 шиллингах. 23 апреля 18..; ответ - 25 апреля".
Или: "Джорджи: относительно пони, 13 октября", и так далее. В другом пакете
были: "Счета доктора С.", "Счета портного Джорджи и за экипировку; векселя
на меня, выданные Дж. Осборном-младшим", и т. д. Его письма из Вест-Индии;"
письма его агента и газеты, в которых было напечатано о его производствах.
Здесь же хранился детский хлыстик Джорджа, а в бумажке медальон с его
локоном, который всегда носила его мать.
Несчастный провел много часов, перебирая эти реликвии и раздумывая над
ними. Его самые честолюбивые мечты, самые заветные упования - все было
здесь. Как он гордился своим мальчиком! Более красивого ребенка он не
встречал. Все говорили, что он похож на сына настоящего аристократа. Одна из
принцесс королевской крови заметила его на прогулке в садах Кью, поцеловала
и спросила, как его зовут. Какой еще делец из Сити мог похвастаться таким
сыном? Ни об одном принце так не заботились, как о нем. Его сын имел все,
что можно было приобрести за деньги. Сам Осборн приезжал и дни актов в школу
на четверке лошадей, со слугами в новых ливреях, и одарял новенькими
шиллингами учеников, товарищей Джорджа. А когда он отправился с Джорджем на
судно его полка, перед тем как юноша отплыл в Канаду, он задал офицерам
такой обед, что на нем мог бы присутствовать сам герцог Йоркский. Разве он
отказывался когда-либо платить по векселям, которые Джордж выдавал на него?
Вот они, и все оплачены беспрекословно! Не у всякого генерала были такие
лошади, на каких ездил Джордж! Он вспоминал сына в самые различные периоды
жизни, и тот вставал перед его глазами то после обеда, когда приходил в
столовую, смелый, как лорд, и отпивал из отцовской рюмки, сидя рядом с ним
во главе стола; то верхом на пони в Брайтоне, когда он перескочил через
изгородь и не отставал от взрослых охотников; то в день, когда он был
представлен принцу-регенту на парадном выходе и весь Сент-Джеймский двор не
мог похвастаться другим таким молодцом! И вот конец всему! Жениться на
дочери банкрота, пренебречь сыновним долгом и богатством! Какое унижение и
ярость, какое крушение честолюбивых надежд и любви, какую боль оскорбленного
тщеславия и даже отцовской нежности познал теперь этот суетный старик!
Перебрав бумаги и посидев в задумчивости то над одной, то над другой,
погруженный в горчайшую из всех беспомощных печалей - ту, с какой несчастные
вспоминают о счастливых минувших временах, отец Джорджа вынул всю кипу
документов из ящика, где он держал ее так долго, и запер в шкатулку,
перевязав и запечатав своей печатью. Затем он открыл книжный шкаф и снял с
полки большую красную Библию, о которой мы уже говорили, - пышно
разукрашенную и редко раскрываемую книгу, сверкающую золотом. Ее фронтиспис
изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака. Здесь, на первом чистом
листе, Осборн, согласно обычаю, записывал четким писарским почерком даты
своего брака и смерти жены и дни рождения и имена своих детей: сперва шла
Джейн, затем Джордж Седли Осборн, потом Мария Фрэнсис, и дни крещения
каждого. Взяв перо, Осборн тщательно вычеркнул имя Джорджа, и когда листок
совершенно высох, поставил книгу обратно на место, откуда взял ее. Затем
вынул из другого ящика, где хранились его личные бумаги, какой-то документ
и, перечтя его, скомкал, зажег от одной из свечей и не спускал с него глаз,
пока тот не сгорел дотла на каминной решетке. Это было его духовное
завещание. Когда оно сгорело, Осборн присел к столу и написал какое-то
письмо, потом позвонил слуге и велел ему доставить утром по адресу. А утро
уже наступило: когда старик поднимался к себе в спальню, весь дом был залит
солнечным светом и среди свежей зеленой листвы Рассел-сквер распевали птицы.
Заботясь о том, чтобы умилостивить всех членов семейства мистера
Осборна и их присных, и желая снискать Джорджу в час постигшей его невзгоды
как можно больше друзей, Уильям Доббин, которому было известно, какое
влияние оказывают на человеческую душу хороший обед и доброе вино, придя к
себе в гостиницу, послал самое радушное приглашение Томасу Чопперу,
эсквайру, прося этого джентльмена отобедать с ним на следующий день у
Слотера. Письмо застало мистера Чоппера еще в Сити, и он немедленно написал
ответ, гласивший, что "мистер Чоппер свидетельствует свое глубокое уважение
капитану Доббину и будет иметь честь и удовольствие" и т. д. Приглашение и
черновик ответа на него были показаны миссис Чоппер и его дочерям, как
только старший клерк воротился вечером домой, в Семерстаун; и когда
семейство уселось пить чай, то за столом только и было разговора, что о
благородных офицерах и вест-эндских аристократах. Когда же девочки пошли
спать, мистер и миссис Чоппер начали обсуждать странные события,
происходящие в семействе хозяина. Никогда еще клерк не видел его таким
взволнованным. Войдя к мистеру Осборну после ухода капитана Доб-бина, мистер
Чоппер застал своего хозяина с почерневшим лицом и чуть ли не в обмороке.
Старый конторщик был уверен, что между мистером Осборном и молодым капитаном
произошла какая-то ужасная ссора. Чопперу было дано распоряжение составить
выписку всех сумм, выплаченных капитану Осборну за последние три года. "И
цифра получилась не маленькая", - заявил он, проникаясь еще большим
уважением к своим хозяевам - и старому и молодому - за ту щедрость, с какой
они сорили гинеями. Спор вышел как будто бы из-за мисс Седли. Миссис Чоппер
клятвенно заверяла, что ей очень жаль бедную девушку: подумать только -
потерять такого красивого молодого человека, как капитан! Мистер Чоппер не
питал особого уважения к мисс Седли, как к дочери неудачливого спекулянта, и
всегда-то платившего очень скудный дивиденд. Он уважал фирму Осборна превыше
всех других в лондонском Сиги, и его надеждой и желанием было, чтобы капитан
Джордж женился на дочери какого-нибудь аристократа. Клерк спал в эту ночь
гораздо спокойнее своего принципала. А после раннего завтрака (который он
съел с отменным аппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только
сахарным песком) приласкал детей, нарядился в лучшее свое платье и рубашку с
брыжами и отправился в контору, пообещав восхищенной его видом жене не очень
налегать вечером на портвейн капитана Доббина.
Когда мистер Осборн явился в свое обычное время в Сити, вид его поразил
всех подчиненных, привыкших, по вполне понятным причинам, наблюдать за
выражением хозяйского лица, - до того он был бледен и утомлен. В двенадцать
часов мистер Хигс (адвокатская контора Хигс и Болтунигс на Бедфор-роу),
явившийся по экстренному вызову, был проведен в кабинет мистера Осборна и
беседовал с ним наедине свыше часа. Около часу дня мистер Чоппер получил
записку, принесенную денщиком капитана Доббина, со вложением письма для
мистера Осборна, которое клерк и передал по назначению, войдя в кабинет.
Немного спустя туда снова были приглашены мистер Чоппер и мистер Берч,
второй клерк, которым было предложено расписаться в качестве свидетелей на
представленном им документе. "Я составил новое завещание", - сказал мистер
Осборн, и вышеупомянутые джентльмены снабдили документ своими подписями.
Совершилось это в полном молчании. У мистера Хигса был чрезвычайно серьезный
вид, когда он вышел в помещение конторы; он строго поглядел на мистера
Чоппера, но никаких объяснений не последовало. Было замечено, что мистер
Осборн в тот день держал себя как-то особенно тихо и кротко, к великому
изумлению тех, кто с самого утра ждал бури. Он никого не разносил, ни разу
не выругался и рано оставил контору, а перед уходом еще раз вызвал к себе
старшего клерка и, дав ему общие указания, спросил с видимой неохотой: не
известно ли ему, в городе капитан Доббин или нет?
Чоппер ответил, что он, кажется, здесь. На самом деле это было
прекрасно известно и тому и другому.
Осборн взял со стола письмо, адресованное этому офицеру, и, передав его
клерку, попросил немедленно вручить Доббину в собственные руки.
- Теперь, Чоппер, - сказал он, берясь за шляпу и как-то странно глядя
на клерка, - у меня будет легче на душе!
Ровно в два часа (несомненно, по предварительному уговору) явился
мистер Фредерик Буллок, и они с мистером Осборном уехали вместе.
Командиром *** полка, в котором Доббин и Осборн командовали ротами, был
старый генерал, проделавший свою первую кампанию в Квебеке под начальством
Вульфа. Годы и болезни давно вывели его из строя, но он продолжал
интересоваться полком, главой которого по-прежнему числился, и радушно
приглашал кое-кого из своих молодых офицеров к столу, - гостеприимство,
ныне, как мне кажется, отнюдь не распространенное среди его собратьев.
Особенно любил старый генерал капитана Доббина. Доббин был начитан по своей
части и мог беседовать о Фридрихе Великом, об императрице Терезии и об их
воинах почти с таким же знанием дела, как и сам генерал, который был
равнодушен к триумфам настоящего времени и все свои симпатии отдавал
полководцам, прославившимся полвека тому назад. В то самое утро, когда
мистер Осборн изменил свое духовное завещание, а мистер Чоппер надел лучшую
свою рубашку с брыжами, генерал пригласил Доббина к себе позавтракать и за
завтраком сообщил своему любимцу - дня за два до опубликования - о том, чего
все ожидали: о приказе выступать в Бельгию. Приказ полку быть в готовности
будет издан через день или два, а так как кораблей для перевозки войск
вполне достаточно, то не пройдет и недели, как они будут уже на пути в
Бельгию. В Чатеме полк пополнился новобранцами, и старый генерал выразил
надежду, что полк, участвовавший в победоносном бою против Монкальма в
Канаде и в разгроме мистера Вашингтона на Лонг-Айленде, сумеет показать себя
и на нидерландских полях, бывших свидетелями многих кровопролитных сражений.
- Итак, мой добрый друг, если у вас есть какая-нибудь affaire la
{Интрижка (франц.).}, - сказал старый генерал, беря щепоточку табаку
дрожащими старческими пальцами, и затем указывая на то место под robe de
chambre {Халатом (франц.).}, где у него все еще слабо билось сердце, - если
у вас есть какая-нибудь Филлида, которую надо утешить, или если вам нужно
попрощаться с папенькой и мамонькой, или же составить завещание, -
рекомендую вам заняться этим безотлагательно! - После чего генерал подал
своему молодому другу палец для пожатия и добродушно кивнул ему головой в
напудренном парике с косичкой. А когда дверь за Доббином закрылась, взялся
за перо и написал poulet {Любовную записку (франц.).} (он кичился своим
знанием французского языка) мадемуазель Аменаиде из Театра Его Величества.
Это известие заставило Доббина призадуматься. Он вспомнил о своих
друзьях в Брайтоне и тут же устыдился, что Эмилия всегда занимала первое
место в его думах (он думал о ней больше, чем об отце с матерью, о сестрах и
служебном долге; всегда - и наяву, и во сне, и вообще в течение всего дня и
ночи). Вернувшись к себе в гостиницу, он отправил мистеру Осборну
коротенькую записку, доводя до его сведения о полученном известии, которое
могло, как он надеялся, побудить отца к примирению с Джорджем.
Записка эта, отправленная с тем же посыльным, который отнес накануне
приглашение Чопперу, немного встревожила достойного клерка. Она была
адресована ему, и, вскрывая конверт, он трепетал при мысли, уж не
откладывается ли, чего доброго, обед, на который он рассчитывал. У него
сразу отлегло от сердца, когда он убедился, что для него самого в конверте
было только напоминание. ("Я буду ждать вас в половине шестого", - писал
капитан Доббин.) Чоппер очень входил в интересы хозяйского семейства, - но
que voulez-vous! {Что вы хотите! (франц.).} - парадный обед занимал его
гораздо больше, чем чьи бы то ни было чужие дела.
Доббин был уполномочен генералом передать полученное сообщение всем
офицерам полка, каких он мог увидеть во время своих скитаний по городу.
Поэтому он рассказал новость прапорщику Стаблу, повстречавшись с ним у
агента, и тот со свойственным ему воинственным пылом немедленно отправился
покупать новую саблю у поставщика военного снаряжения. Там этот юноша, -
который хотя и достиг всего лишь семнадцатилетнего возраста и ростом не
превышал шестидесяти пяти дюймов, к тому же был хил от рождения и сильно
расшатал свое здоровье неумеренным потреблением коньяка, но отличался
несомненной отвагой и храбростью льва, - начал взвешивать в руке, пробовать
сгибать и примерять оружие, с помощью которого он намеревался сеять смерть и
ужас среди французов. Выкрикивая "га, га!" и с необычайной энергией
притопывая маленькой ножкой, он сделал два-три выпада, наставляя острие на
капитана Доббина, которых! со смехом парировал его удары своей бамбуковой
тростью.
Мистер Стабл, как можно было судить но его росту и худобе, принадлежал
к легкой инфантерии. Зато прапорщик Спуни, юноша рослый, состоял в
гренадерской роте (капитана Доббина), и он тут же занялся примеркой новой
медвежьей шапки, в которой имел свирепый не по возрасту вид. Затем оба юнца
отправились к Слотеру и, заказав обед на славу, уселись писать письма
родителям - письма, полные любви, сердечности, отваги и орфографических
ошибок. Ах! Много сердец тревожно билось тогда по всей Англии! И во многих
домах возносились к небу слезные материнские молитвы!
Увидев юного Стабла, трудившегося над письмом за одним из столиков в
общей зале "Слотера", причем слезы так и капали у него с носа на бумагу (он
думал о своей маменьке и о том, что, может быть, никогда ее больше не
увидит), Доббин, собиравшийся написать письмо Джорджу Осборну, призадумался
и закрыл конторку.
"К чему писать? - сказал он себе. - Пусть она безмятежно поспит эту
ночь. Завтра утром я навещу своих родителей, а потом сам съезжу в Брайтон".
Он встал, подошел к Стаблу и, положив свою большую руку ему на плечо,
подбодрил юного воина, сказав, что если он бросит пить коньяк, то станет
хорошим солдатом, - так как всегда был благородным, сердечным малым. Глаза
юного Стабла заблестели от этих слов, потому что Доббин пользовался большим
уважением в полку, как лучший офицер и умнейший человек.
- Спасибо, Доббин, - ответил он, утирая глаза кулаками. - Я как раз и
писал... как раз и писал ей, что брошу! Ах, сэр, она так меня любит!
Тут насосы опять заработали, и я не уверен, не замигали ли глаза и у
мягкосердечного капитана.
Оба прапорщика, капитан и мистер Чоппер отобедали все вместе, за одним
столом. Чоппер привез от мистера Осборна письмо, в котором тот в коротких
словах свидетельствовал свое уважение капитану Доббину и просил его передать
вложенный в письме пакет капитану Джорджу Осборну. Больше Чоппер ничего не
знал. Правда, он описал вид мистера Осборна, рассказал об его свидании с
адвокатом, дивился тому, что его патрон никого в тот день не обругал, и
высказывал самые разнообразные предположения и догадки, особенно когда
вкруговую пошло вино. Но с каждым стаканом его рассуждения становились все
более туманными и под конец сделались совсем непонятными. Поздно вечером
капитан Доббин усадил своего гостя в наемную карету, между тем как тот
только икал и клялся, что будет... ик!.. до скончания веков... ик!.. другом
капитану. Мы уже говорили, что капитан Доббин, прощаясь с мисс Осборн,
попросил у нее разрешения посетить ее еще раз, и старая дева на следующий
день поджидала его в течение нескольких часов. Может быть, если бы он пришел
и обратился к ней с тем вопросом, на который она готова была ответить, -
может быть, она объявила бы себя другом своего брата, и тогда могло бы
произойти примирение Джорджа с разгневанным отцом. Но сколько она ни ждала,
капитан так и не пришел. У него было достаточно собственных дел: надо было
посетить и утешить родителей, пораньше занять место на империале кареты
"Молния" и съездить к друзьям в Брайтон. Днем мисс Осборн слышала, как отец
отдал приказ не пускать к нему на порог этого надоедливого прохвоста
капитана Доббина. Таким образом, всем надеждам, какие мисс Осборн могла
питать про себя, разом был положен конец. Явился мистер Фредерик Буллок и
был особенно нежен с Марией и внимателен к убитому горем старому
джентльмену. Ибо хотя мистер Осборн и говорил, что у него станет легче на
душе, но, по-видимому, средства, к которым он обратился, чтобы обеспечить
себе душевный покой, оказались недействительными, и события минувших двух
дней явно потрясли его.
в которой все главные действующие лица считают своевременным покинуть
Брайтон
Когда Доббина привели к дамам в Корабельную гостиницу, он напустил на
себя веселый и беспечный вид, который доказывал, что этот молодой офицер с
каждым днем становится все более ловким лицемером. Он пытался скрыть свои
личные чувства, вызванные, во-первых, видом миссис Джордж Осборн в ее новом
положении, а во-вторых - страхом перед тем горем, какое ей, несомненно,
доставит привезенная им печальная весть.
- Мое мнение таково, Джордж, - говорил он приятелю, - что не пройдет и
трех недель, как французский император нагрянет на нас со всей своей
конницей и пехотой и заставит герцога так поплясать, что в сравнении с этим
испанская война покажется детской забавой. Но не надо, по-моему, говорить об
этом миссис Осборн. В конце концов нам, может быть, совсем не придется
драться и наше пребывание в Бельгии сведется просто к военной оккупации.
Многие так думают, Брюссель переполнен светской знатью и модницами. - И
между приятелями было решено представить Эмилии задачи британской армии в
Бельгии именно в таком безобидном свете.
Подготовив этот заговор, лицемер Доббин весьма весело приветствовал
миссис Джордж Осборн, попытался отпустить ей два-три комплимента по поводу
ее нового положения замужней дамы (впрочем, комплименты эти были чрезвычайно
робки и неуклюжи), а затем стал распространяться насчет Брайтона, морского
воздуха, местных развлечений, красот дороги и достоинств кареты "Молния" и
лошадей - да так оживленно, что Эмилия ровно ничего не понимала, а Ребекка
от души забавлялась, наблюдая за капитаном, как, впрочем, она наблюдала за
всяким, с кем только сталкивалась.
Маленькая Эмилия, нужно в том признаться, была невысокого мнения о
друге своего супруга, капитане Доббине. Он пришепетывал, был некрасив,
неотесан, чрезвычайно неуклюж и неловок. Она любила его за привязанность к
мужу (конечно, заслуга тут невелика!) и считала, что Джордж очень
великодушен и мил, раз удостаивает дружбой своего собрата по полку. Джордж
частенько передразнивал в ее присутствии шепелявую речь Доббина и его
забавные манеры, хотя, нужно отдать ему справедливость, всегда отзывался с
похвалой о замечательных качествах своего друга. В дни недолгого своего
триумфа Эмилия, будучи едва знакома с честным Уильямом, мало ценила его, и
он отлично знал, какого она о нем мнения, и покорно с этим мирился. Пришло
время, когда она узнала его лучше и переменилась к нему, но до этого было
еще далеко.
Что же касается Ребекки, то не успел капитан Доббин пробыть и двух
часов в их обществе, как она разгадала его тайну. Доббин ей не нравился, и
она втайне его побаивалась. Да и сам он тоже не очень был к ней расположен:
он был так честен, что ее уловки и ужимки на него не действовали, и он с
инстинктивным отвращением сторонился ее. А так как Ребекка, подобно всем
представительницам прекрасного пола, не чужда была зависти, то она еще
больше невзлюбила Доббина за его обожание Эмилии. Тем не менее она была с
ним очень почтительна и приветлива. Друг Осборнов! Друг дорогих ее
благодетелей! Она клялась, что всегда будет искренне его любить. Она отлично
помнит его по тому вечеру в Воксхолле, сказала она лукаво Эмилии и немножко
поиздевалась над ним, когда обе дамы удалились переодеваться к обеду. Родон
Кроули не обратил на Доббина почти никакого внимания, считая его добродушным
простофилей и неотесанным купеческим сынком. Джоз покровительствовал ему с
большим достоинством.
Когда Джордж и Доббин остались вдвоем в номере капитана, тот вынул из
своей дорожной шкатулки письмо, которое мистер Осборн поручил ему передать
сыну.
- Это не отцовский почерк, - сказал Джордж с тревогой. Так оно и
оказалось. Письмо было от поверенного мистера Осборна и гласило следующее:
"Бедфорд-роу, мая 7, 1815 г.
Сэр, я уполномочен мистером Осборном уведомить вас, что он остается при
решении, высказанном ранее вам лично, и что вследствие брака, который вам
угодно было заключить, он отныне перестает считать вас членом своего
семейства. Это решение окончательно и отмене не подлежит.
Хотя денежные средства, истраченные на вас до наступления вашего
совершеннолетия, равно как и векселя, которые вы за последние годы столь
щедро выдавали на вашего батюшку, далеко превышают по общему итогу ту сумму,
на каковую вы вправе притязать (она составляет третью часть состояния вашей
матушки, покойной миссис Осборн, перешедшего после ее кончины к вам, к мисс
Джейн Осборн и к мисс Марии Фрэнсис Осборн), однако я уполномочен мистером
Осборном заявить вам, что он отказывается от всяких претензий на ваше
имущество, и сумма в две тысячи фунтов, в четырехпроцентных бумагах, по
курсу дня (то есть принадлежащая вам третья часть суммы в шесть тысяч
фунтов) будет уплачена вам или вашим представителям под вашу расписку
вашим покорным слугой
С. Хигсом.
P. S. Мистер Осборн просит меня заявить вам раз навсегда, что он
заранее отказывается получать какие бы то ни было сообщения, письма или
извещения от вас по сему предмету или но любому иному".
- Хорошо же ты уладил это дело! - сказал Джордж, свирепо глядя на
Уильяма Доббина. - Вот, посмотри-ка! - И он бросил ему отцовское письмо. -
Нищий, черт побери, а все из-за моей распроклятой чувствительности! Почему
нельзя было подождать? Вполне возможно, что я погибну на войне, и что будет
хорошего для Эмми, если она останется вдовой нищего? Все это ты наделал! Не
мог успокоиться, пока не заставил меня жениться и не разорил! На какого
дьявола мне две тысячи фунтов? Их не хватит и на два года! Я уже за то
время, что мы здесь, продул Кроули сто сорок фунтов в карты и на бильярде.
Нечего сказать, умеешь ты устраивать чужие дела!
- Нельзя отрицать, что положение трудное, - спокойно отвечал Доббин,
прочтя письмо. - И, как ты говоришь, я отчасти тому причиной. Но есть люди,
которые были бы не прочь поменяться с тобой, - добавил он с горькой
усмешкой. - Сам подумай, много ли у нас в полку капитанов, имеющих две
тысячи фунтов про черный день? Ты должен жить на жалованье, пока твой отец
не смягчится, а если ты умрешь, то оставишь жене сто фунтов годового дохода.
- Неужели ты воображаешь, что человек с моими привычками в состоянии
жить на жалованье и на какую-то сотню фунтов в год? - воскликнул Джордж в
сердцах. - Надо быть дураком, чтобы так говорить, Доббин! Как мне, черт
подери, поддерживать свое положение в свете на такие жалкие гроши? Я не могу
изменить своих привычек! Я должен жить с удобствами! Я вскормлен не на
овсянке, как Мак-Виртер, и не на картошке, как старый О'Дауд. Может, ты
хочешь, чтобы моя жена занялась стиркой на солдат или ездила за полком в
обозном фургоне?
- Ну, ладно, ладно, - сказал Доббин, по-прежнему добродушно. - Мы
раздобудем для нее экипаж и получше! Но не забывай, милый мой Джордж, что ты
сейчас всего лишь свергнутый с трона принц, и наберись спокойствия на то
время, пока бушует буря. Она скоро пронесется. Пусть только твое имя будет
упомянуто в "Газете", и я ручаюсь, что отец смилостивится к тебе.
- Упомянуто в "Газете"? - повторил Джордж. - А в каком отделе? В списке
убитых и раненых, да еще, чего доброго, в самом начале его?
- Брось! Не оплакивай себя раньше времени, - заметил Доббин. - А если
что-нибудь и случится, то ты знаешь, Джордж, что у меня кое-что есть, я
жениться не собираюсь и не забуду своего крестника в духовном завещании, -
прибавил он с улыбкой.
Спор их, как и десятки подобных разговоров между Осборном и его другом,
закончился тем, что Джордж объявил, что на Доббина нельзя долго сердиться, и
великодушно простил ему обиды, которые сам же нанес без всякого к тому
основания.
- Послушай-ка, Бекки, - закричал Родон Кроули из своей туалетной
комнаты жене, наряжавшейся к ободу у себя в спальне.
- Что? - раздался в ответ звонкий голос Бекки. Она гляделась через
плечо в зеркало. С обнаженными плечами, в прелестном белом платье с
небольшим ожерельем и голубым поясом, она являла собою образ юной невинности
и девического счастья.
- Как по-твоему, что будет делать миссис Осборн, когда Осборн уйдет с
касавшиеся Джорджа, с тех самых пор, как он был ребенком: здесь были его
тетрадки и альбомы для рисования с похвальными отзывами, с пометками
учителей; здесь были его первые письма, написанные крупным круглым почерком,
с поцелуями папеньке и маменьке и с просьбой о присылке пирогов. Не раз
упоминался в них его дорогой крестный Седли. Проклятия срывались с
помертвевших губ старика Осборна, и страшная ненависть и злоба закипали у
него в груди, когда он, просматривая письма, встречал это имя. Все бумаги
были занумерованы, надписаны и перевязаны красной тесьмой. На них значилось:
"От Джорджи с просьбой о 5 шиллингах. 23 апреля 18..; ответ - 25 апреля".
Или: "Джорджи: относительно пони, 13 октября", и так далее. В другом пакете
были: "Счета доктора С.", "Счета портного Джорджи и за экипировку; векселя
на меня, выданные Дж. Осборном-младшим", и т. д. Его письма из Вест-Индии;"
письма его агента и газеты, в которых было напечатано о его производствах.
Здесь же хранился детский хлыстик Джорджа, а в бумажке медальон с его
локоном, который всегда носила его мать.
Несчастный провел много часов, перебирая эти реликвии и раздумывая над
ними. Его самые честолюбивые мечты, самые заветные упования - все было
здесь. Как он гордился своим мальчиком! Более красивого ребенка он не
встречал. Все говорили, что он похож на сына настоящего аристократа. Одна из
принцесс королевской крови заметила его на прогулке в садах Кью, поцеловала
и спросила, как его зовут. Какой еще делец из Сити мог похвастаться таким
сыном? Ни об одном принце так не заботились, как о нем. Его сын имел все,
что можно было приобрести за деньги. Сам Осборн приезжал и дни актов в школу
на четверке лошадей, со слугами в новых ливреях, и одарял новенькими
шиллингами учеников, товарищей Джорджа. А когда он отправился с Джорджем на
судно его полка, перед тем как юноша отплыл в Канаду, он задал офицерам
такой обед, что на нем мог бы присутствовать сам герцог Йоркский. Разве он
отказывался когда-либо платить по векселям, которые Джордж выдавал на него?
Вот они, и все оплачены беспрекословно! Не у всякого генерала были такие
лошади, на каких ездил Джордж! Он вспоминал сына в самые различные периоды
жизни, и тот вставал перед его глазами то после обеда, когда приходил в
столовую, смелый, как лорд, и отпивал из отцовской рюмки, сидя рядом с ним
во главе стола; то верхом на пони в Брайтоне, когда он перескочил через
изгородь и не отставал от взрослых охотников; то в день, когда он был
представлен принцу-регенту на парадном выходе и весь Сент-Джеймский двор не
мог похвастаться другим таким молодцом! И вот конец всему! Жениться на
дочери банкрота, пренебречь сыновним долгом и богатством! Какое унижение и
ярость, какое крушение честолюбивых надежд и любви, какую боль оскорбленного
тщеславия и даже отцовской нежности познал теперь этот суетный старик!
Перебрав бумаги и посидев в задумчивости то над одной, то над другой,
погруженный в горчайшую из всех беспомощных печалей - ту, с какой несчастные
вспоминают о счастливых минувших временах, отец Джорджа вынул всю кипу
документов из ящика, где он держал ее так долго, и запер в шкатулку,
перевязав и запечатав своей печатью. Затем он открыл книжный шкаф и снял с
полки большую красную Библию, о которой мы уже говорили, - пышно
разукрашенную и редко раскрываемую книгу, сверкающую золотом. Ее фронтиспис
изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака. Здесь, на первом чистом
листе, Осборн, согласно обычаю, записывал четким писарским почерком даты
своего брака и смерти жены и дни рождения и имена своих детей: сперва шла
Джейн, затем Джордж Седли Осборн, потом Мария Фрэнсис, и дни крещения
каждого. Взяв перо, Осборн тщательно вычеркнул имя Джорджа, и когда листок
совершенно высох, поставил книгу обратно на место, откуда взял ее. Затем
вынул из другого ящика, где хранились его личные бумаги, какой-то документ
и, перечтя его, скомкал, зажег от одной из свечей и не спускал с него глаз,
пока тот не сгорел дотла на каминной решетке. Это было его духовное
завещание. Когда оно сгорело, Осборн присел к столу и написал какое-то
письмо, потом позвонил слуге и велел ему доставить утром по адресу. А утро
уже наступило: когда старик поднимался к себе в спальню, весь дом был залит
солнечным светом и среди свежей зеленой листвы Рассел-сквер распевали птицы.
Заботясь о том, чтобы умилостивить всех членов семейства мистера
Осборна и их присных, и желая снискать Джорджу в час постигшей его невзгоды
как можно больше друзей, Уильям Доббин, которому было известно, какое
влияние оказывают на человеческую душу хороший обед и доброе вино, придя к
себе в гостиницу, послал самое радушное приглашение Томасу Чопперу,
эсквайру, прося этого джентльмена отобедать с ним на следующий день у
Слотера. Письмо застало мистера Чоппера еще в Сити, и он немедленно написал
ответ, гласивший, что "мистер Чоппер свидетельствует свое глубокое уважение
капитану Доббину и будет иметь честь и удовольствие" и т. д. Приглашение и
черновик ответа на него были показаны миссис Чоппер и его дочерям, как
только старший клерк воротился вечером домой, в Семерстаун; и когда
семейство уселось пить чай, то за столом только и было разговора, что о
благородных офицерах и вест-эндских аристократах. Когда же девочки пошли
спать, мистер и миссис Чоппер начали обсуждать странные события,
происходящие в семействе хозяина. Никогда еще клерк не видел его таким
взволнованным. Войдя к мистеру Осборну после ухода капитана Доб-бина, мистер
Чоппер застал своего хозяина с почерневшим лицом и чуть ли не в обмороке.
Старый конторщик был уверен, что между мистером Осборном и молодым капитаном
произошла какая-то ужасная ссора. Чопперу было дано распоряжение составить
выписку всех сумм, выплаченных капитану Осборну за последние три года. "И
цифра получилась не маленькая", - заявил он, проникаясь еще большим
уважением к своим хозяевам - и старому и молодому - за ту щедрость, с какой
они сорили гинеями. Спор вышел как будто бы из-за мисс Седли. Миссис Чоппер
клятвенно заверяла, что ей очень жаль бедную девушку: подумать только -
потерять такого красивого молодого человека, как капитан! Мистер Чоппер не
питал особого уважения к мисс Седли, как к дочери неудачливого спекулянта, и
всегда-то платившего очень скудный дивиденд. Он уважал фирму Осборна превыше
всех других в лондонском Сиги, и его надеждой и желанием было, чтобы капитан
Джордж женился на дочери какого-нибудь аристократа. Клерк спал в эту ночь
гораздо спокойнее своего принципала. А после раннего завтрака (который он
съел с отменным аппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только
сахарным песком) приласкал детей, нарядился в лучшее свое платье и рубашку с
брыжами и отправился в контору, пообещав восхищенной его видом жене не очень
налегать вечером на портвейн капитана Доббина.
Когда мистер Осборн явился в свое обычное время в Сити, вид его поразил
всех подчиненных, привыкших, по вполне понятным причинам, наблюдать за
выражением хозяйского лица, - до того он был бледен и утомлен. В двенадцать
часов мистер Хигс (адвокатская контора Хигс и Болтунигс на Бедфор-роу),
явившийся по экстренному вызову, был проведен в кабинет мистера Осборна и
беседовал с ним наедине свыше часа. Около часу дня мистер Чоппер получил
записку, принесенную денщиком капитана Доббина, со вложением письма для
мистера Осборна, которое клерк и передал по назначению, войдя в кабинет.
Немного спустя туда снова были приглашены мистер Чоппер и мистер Берч,
второй клерк, которым было предложено расписаться в качестве свидетелей на
представленном им документе. "Я составил новое завещание", - сказал мистер
Осборн, и вышеупомянутые джентльмены снабдили документ своими подписями.
Совершилось это в полном молчании. У мистера Хигса был чрезвычайно серьезный
вид, когда он вышел в помещение конторы; он строго поглядел на мистера
Чоппера, но никаких объяснений не последовало. Было замечено, что мистер
Осборн в тот день держал себя как-то особенно тихо и кротко, к великому
изумлению тех, кто с самого утра ждал бури. Он никого не разносил, ни разу
не выругался и рано оставил контору, а перед уходом еще раз вызвал к себе
старшего клерка и, дав ему общие указания, спросил с видимой неохотой: не
известно ли ему, в городе капитан Доббин или нет?
Чоппер ответил, что он, кажется, здесь. На самом деле это было
прекрасно известно и тому и другому.
Осборн взял со стола письмо, адресованное этому офицеру, и, передав его
клерку, попросил немедленно вручить Доббину в собственные руки.
- Теперь, Чоппер, - сказал он, берясь за шляпу и как-то странно глядя
на клерка, - у меня будет легче на душе!
Ровно в два часа (несомненно, по предварительному уговору) явился
мистер Фредерик Буллок, и они с мистером Осборном уехали вместе.
Командиром *** полка, в котором Доббин и Осборн командовали ротами, был
старый генерал, проделавший свою первую кампанию в Квебеке под начальством
Вульфа. Годы и болезни давно вывели его из строя, но он продолжал
интересоваться полком, главой которого по-прежнему числился, и радушно
приглашал кое-кого из своих молодых офицеров к столу, - гостеприимство,
ныне, как мне кажется, отнюдь не распространенное среди его собратьев.
Особенно любил старый генерал капитана Доббина. Доббин был начитан по своей
части и мог беседовать о Фридрихе Великом, об императрице Терезии и об их
воинах почти с таким же знанием дела, как и сам генерал, который был
равнодушен к триумфам настоящего времени и все свои симпатии отдавал
полководцам, прославившимся полвека тому назад. В то самое утро, когда
мистер Осборн изменил свое духовное завещание, а мистер Чоппер надел лучшую
свою рубашку с брыжами, генерал пригласил Доббина к себе позавтракать и за
завтраком сообщил своему любимцу - дня за два до опубликования - о том, чего
все ожидали: о приказе выступать в Бельгию. Приказ полку быть в готовности
будет издан через день или два, а так как кораблей для перевозки войск
вполне достаточно, то не пройдет и недели, как они будут уже на пути в
Бельгию. В Чатеме полк пополнился новобранцами, и старый генерал выразил
надежду, что полк, участвовавший в победоносном бою против Монкальма в
Канаде и в разгроме мистера Вашингтона на Лонг-Айленде, сумеет показать себя
и на нидерландских полях, бывших свидетелями многих кровопролитных сражений.
- Итак, мой добрый друг, если у вас есть какая-нибудь affaire la
{Интрижка (франц.).}, - сказал старый генерал, беря щепоточку табаку
дрожащими старческими пальцами, и затем указывая на то место под robe de
chambre {Халатом (франц.).}, где у него все еще слабо билось сердце, - если
у вас есть какая-нибудь Филлида, которую надо утешить, или если вам нужно
попрощаться с папенькой и мамонькой, или же составить завещание, -
рекомендую вам заняться этим безотлагательно! - После чего генерал подал
своему молодому другу палец для пожатия и добродушно кивнул ему головой в
напудренном парике с косичкой. А когда дверь за Доббином закрылась, взялся
за перо и написал poulet {Любовную записку (франц.).} (он кичился своим
знанием французского языка) мадемуазель Аменаиде из Театра Его Величества.
Это известие заставило Доббина призадуматься. Он вспомнил о своих
друзьях в Брайтоне и тут же устыдился, что Эмилия всегда занимала первое
место в его думах (он думал о ней больше, чем об отце с матерью, о сестрах и
служебном долге; всегда - и наяву, и во сне, и вообще в течение всего дня и
ночи). Вернувшись к себе в гостиницу, он отправил мистеру Осборну
коротенькую записку, доводя до его сведения о полученном известии, которое
могло, как он надеялся, побудить отца к примирению с Джорджем.
Записка эта, отправленная с тем же посыльным, который отнес накануне
приглашение Чопперу, немного встревожила достойного клерка. Она была
адресована ему, и, вскрывая конверт, он трепетал при мысли, уж не
откладывается ли, чего доброго, обед, на который он рассчитывал. У него
сразу отлегло от сердца, когда он убедился, что для него самого в конверте
было только напоминание. ("Я буду ждать вас в половине шестого", - писал
капитан Доббин.) Чоппер очень входил в интересы хозяйского семейства, - но
que voulez-vous! {Что вы хотите! (франц.).} - парадный обед занимал его
гораздо больше, чем чьи бы то ни было чужие дела.
Доббин был уполномочен генералом передать полученное сообщение всем
офицерам полка, каких он мог увидеть во время своих скитаний по городу.
Поэтому он рассказал новость прапорщику Стаблу, повстречавшись с ним у
агента, и тот со свойственным ему воинственным пылом немедленно отправился
покупать новую саблю у поставщика военного снаряжения. Там этот юноша, -
который хотя и достиг всего лишь семнадцатилетнего возраста и ростом не
превышал шестидесяти пяти дюймов, к тому же был хил от рождения и сильно
расшатал свое здоровье неумеренным потреблением коньяка, но отличался
несомненной отвагой и храбростью льва, - начал взвешивать в руке, пробовать
сгибать и примерять оружие, с помощью которого он намеревался сеять смерть и
ужас среди французов. Выкрикивая "га, га!" и с необычайной энергией
притопывая маленькой ножкой, он сделал два-три выпада, наставляя острие на
капитана Доббина, которых! со смехом парировал его удары своей бамбуковой
тростью.
Мистер Стабл, как можно было судить но его росту и худобе, принадлежал
к легкой инфантерии. Зато прапорщик Спуни, юноша рослый, состоял в
гренадерской роте (капитана Доббина), и он тут же занялся примеркой новой
медвежьей шапки, в которой имел свирепый не по возрасту вид. Затем оба юнца
отправились к Слотеру и, заказав обед на славу, уселись писать письма
родителям - письма, полные любви, сердечности, отваги и орфографических
ошибок. Ах! Много сердец тревожно билось тогда по всей Англии! И во многих
домах возносились к небу слезные материнские молитвы!
Увидев юного Стабла, трудившегося над письмом за одним из столиков в
общей зале "Слотера", причем слезы так и капали у него с носа на бумагу (он
думал о своей маменьке и о том, что, может быть, никогда ее больше не
увидит), Доббин, собиравшийся написать письмо Джорджу Осборну, призадумался
и закрыл конторку.
"К чему писать? - сказал он себе. - Пусть она безмятежно поспит эту
ночь. Завтра утром я навещу своих родителей, а потом сам съезжу в Брайтон".
Он встал, подошел к Стаблу и, положив свою большую руку ему на плечо,
подбодрил юного воина, сказав, что если он бросит пить коньяк, то станет
хорошим солдатом, - так как всегда был благородным, сердечным малым. Глаза
юного Стабла заблестели от этих слов, потому что Доббин пользовался большим
уважением в полку, как лучший офицер и умнейший человек.
- Спасибо, Доббин, - ответил он, утирая глаза кулаками. - Я как раз и
писал... как раз и писал ей, что брошу! Ах, сэр, она так меня любит!
Тут насосы опять заработали, и я не уверен, не замигали ли глаза и у
мягкосердечного капитана.
Оба прапорщика, капитан и мистер Чоппер отобедали все вместе, за одним
столом. Чоппер привез от мистера Осборна письмо, в котором тот в коротких
словах свидетельствовал свое уважение капитану Доббину и просил его передать
вложенный в письме пакет капитану Джорджу Осборну. Больше Чоппер ничего не
знал. Правда, он описал вид мистера Осборна, рассказал об его свидании с
адвокатом, дивился тому, что его патрон никого в тот день не обругал, и
высказывал самые разнообразные предположения и догадки, особенно когда
вкруговую пошло вино. Но с каждым стаканом его рассуждения становились все
более туманными и под конец сделались совсем непонятными. Поздно вечером
капитан Доббин усадил своего гостя в наемную карету, между тем как тот
только икал и клялся, что будет... ик!.. до скончания веков... ик!.. другом
капитану. Мы уже говорили, что капитан Доббин, прощаясь с мисс Осборн,
попросил у нее разрешения посетить ее еще раз, и старая дева на следующий
день поджидала его в течение нескольких часов. Может быть, если бы он пришел
и обратился к ней с тем вопросом, на который она готова была ответить, -
может быть, она объявила бы себя другом своего брата, и тогда могло бы
произойти примирение Джорджа с разгневанным отцом. Но сколько она ни ждала,
капитан так и не пришел. У него было достаточно собственных дел: надо было
посетить и утешить родителей, пораньше занять место на империале кареты
"Молния" и съездить к друзьям в Брайтон. Днем мисс Осборн слышала, как отец
отдал приказ не пускать к нему на порог этого надоедливого прохвоста
капитана Доббина. Таким образом, всем надеждам, какие мисс Осборн могла
питать про себя, разом был положен конец. Явился мистер Фредерик Буллок и
был особенно нежен с Марией и внимателен к убитому горем старому
джентльмену. Ибо хотя мистер Осборн и говорил, что у него станет легче на
душе, но, по-видимому, средства, к которым он обратился, чтобы обеспечить
себе душевный покой, оказались недействительными, и события минувших двух
дней явно потрясли его.
в которой все главные действующие лица считают своевременным покинуть
Брайтон
Когда Доббина привели к дамам в Корабельную гостиницу, он напустил на
себя веселый и беспечный вид, который доказывал, что этот молодой офицер с
каждым днем становится все более ловким лицемером. Он пытался скрыть свои
личные чувства, вызванные, во-первых, видом миссис Джордж Осборн в ее новом
положении, а во-вторых - страхом перед тем горем, какое ей, несомненно,
доставит привезенная им печальная весть.
- Мое мнение таково, Джордж, - говорил он приятелю, - что не пройдет и
трех недель, как французский император нагрянет на нас со всей своей
конницей и пехотой и заставит герцога так поплясать, что в сравнении с этим
испанская война покажется детской забавой. Но не надо, по-моему, говорить об
этом миссис Осборн. В конце концов нам, может быть, совсем не придется
драться и наше пребывание в Бельгии сведется просто к военной оккупации.
Многие так думают, Брюссель переполнен светской знатью и модницами. - И
между приятелями было решено представить Эмилии задачи британской армии в
Бельгии именно в таком безобидном свете.
Подготовив этот заговор, лицемер Доббин весьма весело приветствовал
миссис Джордж Осборн, попытался отпустить ей два-три комплимента по поводу
ее нового положения замужней дамы (впрочем, комплименты эти были чрезвычайно
робки и неуклюжи), а затем стал распространяться насчет Брайтона, морского
воздуха, местных развлечений, красот дороги и достоинств кареты "Молния" и
лошадей - да так оживленно, что Эмилия ровно ничего не понимала, а Ребекка
от души забавлялась, наблюдая за капитаном, как, впрочем, она наблюдала за
всяким, с кем только сталкивалась.
Маленькая Эмилия, нужно в том признаться, была невысокого мнения о
друге своего супруга, капитане Доббине. Он пришепетывал, был некрасив,
неотесан, чрезвычайно неуклюж и неловок. Она любила его за привязанность к
мужу (конечно, заслуга тут невелика!) и считала, что Джордж очень
великодушен и мил, раз удостаивает дружбой своего собрата по полку. Джордж
частенько передразнивал в ее присутствии шепелявую речь Доббина и его
забавные манеры, хотя, нужно отдать ему справедливость, всегда отзывался с
похвалой о замечательных качествах своего друга. В дни недолгого своего
триумфа Эмилия, будучи едва знакома с честным Уильямом, мало ценила его, и
он отлично знал, какого она о нем мнения, и покорно с этим мирился. Пришло
время, когда она узнала его лучше и переменилась к нему, но до этого было
еще далеко.
Что же касается Ребекки, то не успел капитан Доббин пробыть и двух
часов в их обществе, как она разгадала его тайну. Доббин ей не нравился, и
она втайне его побаивалась. Да и сам он тоже не очень был к ней расположен:
он был так честен, что ее уловки и ужимки на него не действовали, и он с
инстинктивным отвращением сторонился ее. А так как Ребекка, подобно всем
представительницам прекрасного пола, не чужда была зависти, то она еще
больше невзлюбила Доббина за его обожание Эмилии. Тем не менее она была с
ним очень почтительна и приветлива. Друг Осборнов! Друг дорогих ее
благодетелей! Она клялась, что всегда будет искренне его любить. Она отлично
помнит его по тому вечеру в Воксхолле, сказала она лукаво Эмилии и немножко
поиздевалась над ним, когда обе дамы удалились переодеваться к обеду. Родон
Кроули не обратил на Доббина почти никакого внимания, считая его добродушным
простофилей и неотесанным купеческим сынком. Джоз покровительствовал ему с
большим достоинством.
Когда Джордж и Доббин остались вдвоем в номере капитана, тот вынул из
своей дорожной шкатулки письмо, которое мистер Осборн поручил ему передать
сыну.
- Это не отцовский почерк, - сказал Джордж с тревогой. Так оно и
оказалось. Письмо было от поверенного мистера Осборна и гласило следующее:
"Бедфорд-роу, мая 7, 1815 г.
Сэр, я уполномочен мистером Осборном уведомить вас, что он остается при
решении, высказанном ранее вам лично, и что вследствие брака, который вам
угодно было заключить, он отныне перестает считать вас членом своего
семейства. Это решение окончательно и отмене не подлежит.
Хотя денежные средства, истраченные на вас до наступления вашего
совершеннолетия, равно как и векселя, которые вы за последние годы столь
щедро выдавали на вашего батюшку, далеко превышают по общему итогу ту сумму,
на каковую вы вправе притязать (она составляет третью часть состояния вашей
матушки, покойной миссис Осборн, перешедшего после ее кончины к вам, к мисс
Джейн Осборн и к мисс Марии Фрэнсис Осборн), однако я уполномочен мистером
Осборном заявить вам, что он отказывается от всяких претензий на ваше
имущество, и сумма в две тысячи фунтов, в четырехпроцентных бумагах, по
курсу дня (то есть принадлежащая вам третья часть суммы в шесть тысяч
фунтов) будет уплачена вам или вашим представителям под вашу расписку
вашим покорным слугой
С. Хигсом.
P. S. Мистер Осборн просит меня заявить вам раз навсегда, что он
заранее отказывается получать какие бы то ни было сообщения, письма или
извещения от вас по сему предмету или но любому иному".
- Хорошо же ты уладил это дело! - сказал Джордж, свирепо глядя на
Уильяма Доббина. - Вот, посмотри-ка! - И он бросил ему отцовское письмо. -
Нищий, черт побери, а все из-за моей распроклятой чувствительности! Почему
нельзя было подождать? Вполне возможно, что я погибну на войне, и что будет
хорошего для Эмми, если она останется вдовой нищего? Все это ты наделал! Не
мог успокоиться, пока не заставил меня жениться и не разорил! На какого
дьявола мне две тысячи фунтов? Их не хватит и на два года! Я уже за то
время, что мы здесь, продул Кроули сто сорок фунтов в карты и на бильярде.
Нечего сказать, умеешь ты устраивать чужие дела!
- Нельзя отрицать, что положение трудное, - спокойно отвечал Доббин,
прочтя письмо. - И, как ты говоришь, я отчасти тому причиной. Но есть люди,
которые были бы не прочь поменяться с тобой, - добавил он с горькой
усмешкой. - Сам подумай, много ли у нас в полку капитанов, имеющих две
тысячи фунтов про черный день? Ты должен жить на жалованье, пока твой отец
не смягчится, а если ты умрешь, то оставишь жене сто фунтов годового дохода.
- Неужели ты воображаешь, что человек с моими привычками в состоянии
жить на жалованье и на какую-то сотню фунтов в год? - воскликнул Джордж в
сердцах. - Надо быть дураком, чтобы так говорить, Доббин! Как мне, черт
подери, поддерживать свое положение в свете на такие жалкие гроши? Я не могу
изменить своих привычек! Я должен жить с удобствами! Я вскормлен не на
овсянке, как Мак-Виртер, и не на картошке, как старый О'Дауд. Может, ты
хочешь, чтобы моя жена занялась стиркой на солдат или ездила за полком в
обозном фургоне?
- Ну, ладно, ладно, - сказал Доббин, по-прежнему добродушно. - Мы
раздобудем для нее экипаж и получше! Но не забывай, милый мой Джордж, что ты
сейчас всего лишь свергнутый с трона принц, и наберись спокойствия на то
время, пока бушует буря. Она скоро пронесется. Пусть только твое имя будет
упомянуто в "Газете", и я ручаюсь, что отец смилостивится к тебе.
- Упомянуто в "Газете"? - повторил Джордж. - А в каком отделе? В списке
убитых и раненых, да еще, чего доброго, в самом начале его?
- Брось! Не оплакивай себя раньше времени, - заметил Доббин. - А если
что-нибудь и случится, то ты знаешь, Джордж, что у меня кое-что есть, я
жениться не собираюсь и не забуду своего крестника в духовном завещании, -
прибавил он с улыбкой.
Спор их, как и десятки подобных разговоров между Осборном и его другом,
закончился тем, что Джордж объявил, что на Доббина нельзя долго сердиться, и
великодушно простил ему обиды, которые сам же нанес без всякого к тому
основания.
- Послушай-ка, Бекки, - закричал Родон Кроули из своей туалетной
комнаты жене, наряжавшейся к ободу у себя в спальне.
- Что? - раздался в ответ звонкий голос Бекки. Она гляделась через
плечо в зеркало. С обнаженными плечами, в прелестном белом платье с
небольшим ожерельем и голубым поясом, она являла собою образ юной невинности
и девического счастья.
- Как по-твоему, что будет делать миссис Осборн, когда Осборн уйдет с