Страница:
знакомство с полковником Кроули, когда они встретились на следующий день в
клубе, и приветствовал миссис Кроули в Хайд-парке, почтительно сняв перед
нею шляпу. Бекки и ее супруг были немедленно приглашены на один из интимных
вечеров князя в Левант-Хаус, где проживал тогда его высочество, поскольку
благородный владелец дома находился в отлучке за пределами Англии. После
обеда Бекки пела самому избранному кругу гостей. Присутствовал и маркиз
Стайн, отечески наблюдавший за успехами своей питомицы.
В Левант-Хаусе Бекки встретилась с одним из самых блестящих
джентльменов и величайших дипломатов, каких когда-либо порождала Европа, - с
герцогом де ля Жаботьером, в то время посланником христианнейшего короля, а
впоследствии министром того же монарха. Честное слово, я готов лопнуть от
гордости, когда пишу эти прославленные имена. Подумайте, в каком блестящем
обществе вращается моя дорогая Бекки! Она сделалась желанною гостьей во
французском посольстве, где ни один прием не считался удавшимся без
очаровательной мадам Родон Кроули.
Оба атташе посольства, господа де Трюфиньи (из рода Перигор) и
Шампиньяк, были сражены чарами прекрасной полковницы, и оба заявляли, как
свойственно их нации (ибо видел ли кто француза, вернувшегося из Англии,
который не оставил бы там десяток обманутых мужей и не увез с собою в
бумажнике столько же разбитых сердец?), - оба они, говорю я, заявляли, что
были au mieux {В наилучших отношениях (франц.).} с очаровательной мадам
Родон.
Но я сомневаюсь в правильности этого утверждения. Шампиньяк увлекался
экарте и целые вечера проводил с полковником за картами, в то время как
Бекки пела лорду Стайну в соседней комнате. Что же касается Трюфиньи, то
всем прекрасно известно, что он не смел показываться и "Клубе
Путешественников", где задолжал лакеям, и, не будь у него дарового стола в
посольстве, этому достойному джентльмену грозила бы голодная смерть.
Поэтому, повторяю, я сомневаюсь, чтобы Бекки могла оказать кому-либо из этих
молодых людей свое особое расположение. Они были у нее на побегушках,
покупали ей перчатки и цветы, залезали в долги, платя за ее ложи в опере, и
угождали ей на тысячу ладов. По-английски они объяснялись с обворожительной
наивностью, и Беккн, к неизменной потехе лорда Стайна, передразнивала того и
другого прямо в лицо и тут же с самым серьезным видом говорила им
комплименты насчет их успехов в английском языке, чем приводила в восторг
своего язвительного покровителя. Чтобы завоевать симпатии наперсницы Бекки -
Бригс, Трюфиньи подарил ей шаль, а затем попросил ее передать письмо, но
простодушная старая дева вручила его при всех той особе, которой оно было
адресовано. Произведение это весьма позабавило каждого, кто читал его. Читал
его и лорд Стайн; читали все, кроме честного Родона: сообщать ему обо всем,
что происходило в мэйфэрском домике, не считалось обязательным.
Вскоре Бекки начала принимать у себя не только "лучших иностранцев"
(как говорится на нашем благородном светском жаргоне), но и лучших
представителей английского общества. Я не разумею под этим людей наиболее
добродетельных или даже наименее добродетельных, или самых умных, или самых
глупых, самых богатых, или самых родовитых, по просто "лучших", - словом,
людей, о которых не может быть двух мнений: таких, например, как знатная
леди Фиц-Уиллпс, эта святая женщина, патронесса Олмэка; знатная леди
Слоубор, знатная леди Грцзель Макбет (урожденная леди Г. Глаури, дочь лорда
Грэя Глаури) и тому подобные особы. Когда графиня Фиц-Уиллис (ее милость
принадлежит к семейству с Кинг-стрит, - смотри справочники Дебрета и Берка)
благоволит к кому-нибудь, то предмет ее расположения, будь то мужчина или
женщина, уже вне опасности. О них уже не может быть двух мнений. И не
потому, чтобы леди Фиц-Уиллис была чем-либо лучше всякой другой женщины, -
наоборот: это увядшая особа, пятидесяти семи лет от роду, некрасивая,
небогатая и незамечательная; но все согласны в том, что она принадлежит к
категории "лучших", - а, значит, те, кто у нее бывает, тоже принадлежат к
"лучшим". И, вероятно, из-за старой вражды к леди Стайн (ибо в давние
времена, когда ее милость, дочь графа Пуншихереса, любимца принца Уэльского,
была еще юной Джорджиной Фредерикой, она сама мечтала стать леди Стайн), эта
славная руководительница светского общества соблаговолила признать миссис
Родон Кроули. Она сделала ей изысканнейший реверанс на многолюдном собрании,
которое возглавляла, и не только поощряла своего сына, Сент-Китса
(получившего должность стараниями лорда Стайна), посещать дом миссис Кроули,
но пригласила ее к себе и во время обеда на глазах у всех дважды удостоила
разговором. Этот важный факт в тот же вечер стал известен всему Лондону.
Люди, отзывавшиеся о миссис Кроули пренебрежительно, умолкли. Уэнхем,
остряк, поверенный и правая рука лорда Стайна, повсюду расхваливал Бекки.
Многие из тех, кто до сих пор колебался, стали ее горячими сторонниками:
так, маленький Том Тодди, который раньше не советовал Саутдауну бывать у
женщины со столь сомнительной репутацией, теперь сам добивался чести быть ей
представленным. Словом, Бекки была допущена в круг "лучших" людей. Ах, мои
возлюбленные читатели и братья, не завидуйте бедной Бекки раньше времени:
говорят, такая слава мимолетна. Ходит упорный слух, что даже в самых
избранных кругах люди ничуть не счастливее, чем бедные скитальцы, которым
нет туда доступа. И Бекки, проникшая в самое сердце светского общества и
видевшая лицом к лицу великого Георга IV, признавалась потом, что и там тоже
были Суета и Тщеславие.
Нам приходится быть краткими в описании этой части ее карьеры. Подобно
тому как я не берусь описывать франкмасонские таинства, - хотя и твердо
убежден, что это чепуха, - так непосвященный пусть лучше не берется за
изображение большого света и держит свое мнение при себе, каково бы оно ни
было.
Бекки в последующие годы часто говорила о той поре своей жизни, когда
она вращалась в самых высоких кругах лондонского света. Ее успехи радовали
ее, кружили ей голову, но потом наскучили. Сперва для нее не было более
приятного занятия, чем придумывать и раздобывать (замечу кстати, что при тех
ограниченных средствах, какими располагала миссис Родон Кроули, последнее
было нелегким делом и требовало большой изобретательности) раздобывать,
говорю я, новые наряды и украшения; ездить на обеды в изысканное общество,
где ее гостеприимно встречали великие мира сего, а с пышных обедов спешить
на пышные вечера, куда являлись те же, с кем она обедала и кого встречала
накануне вечером и увидит завтра, - безукоризненно одетые молодые люди, с
красиво повязанными галстуками, в блестящих сапогах и белых перчатках;
пожилые, солидные толстяки, с медными пуговицами, с благородной осанкой,
любезные и болтливые; девицы, белокурые, робкие, все в розовом; мамаши,
разодетые, торжественно важные, все в брильянтах. Они беседовали
по-английски, а не на скверном французском языке, как в романах. Они
обсуждали свои домашние дела и злословили о своих ближних совершенно так же,
как Джонсы злословят о Смитах. Прежние знакомые Бекки ненавидели ее и
завидовали ей, а бедная женщина сама зевала от скуки. "Хоть бы покончить со
всем этим, - думала она. - Лучше бы мне быть замужем за священником и
обучать детей в воскресной школе, чем вести такую жизнь; или же быть женой
какого-нибудь сержанта и разъезжать в полковой фуре; или... всего веселее
было бы надеть усыпанный блестками костюм и танцевать на ярмарке перед
балаганом!"
- У вас это отлично бы вышло, - сказал со смехом лорд Станн. Бекки
простодушно поверяла великому человеку свои ennuis {Докуки (франц.).} и
заботы; это забавляло его.
- Из Родона получился бы отличный шталмейстер... церемониймейстер...
как это называется?.. такой человек в больших сапогах и мундире, который
ходит по арене и пощелкивает бичом. Он рослый, дородный, и выправка у него
военная. Помню, - продолжала Бекки задумчиво, - когда я была еще ребенком,
отец как-то повез меня в Брук-Грин на ярмарку. После этого я смастерила себе
ходули и отплясывала в отцовской мастерской на удивление всем ученикам.
- Хотелось бы мне на это поглядеть! - сказал лорд Стайн.
- Хотелось бы мне так поплясать теперь, - подхватила Бекки. - Вот
удивилась бы леди Блинки, вот ужаснулась бы леди Гризель Макбет! Тс! тише!
Паста сейчас будет петь!
Бекки взяла себе за правило быть особенно вежливой с профессиональными
артистками и артистами, выступавшими на этих аристократических вечерах; она
отыскивала их по углам, где они молча сидели, пожимала им руки и улыбалась
на виду у всех. Ведь она сама артистка, замечала она, - и совершенно
справедливо: в манере, с какой она признавалась в своем происхождении,
чувствовались откровенность и скромность, которые возмущали, обезоруживали
или забавляли зрителей, смотря по обстоятельствам. "Какое бесстыдство
проявляет эта женщина, - говорили одни, - какой напускает на себя
независимый вид, когда ей следовало бы сидеть смирненько и быть благодарной,
что с ней разговаривают!" - "Что за честное и добродушное создание!" -
говорили другие. "Какая хитрая кривляка!" - говорили третьи. Все они,
вероятно, были правы; по Бекки поступала по-своему и так очаровывала
артистов, что те, позабыв о простуженном горле, выступали у нее на приемах и
даром давали ей уроки.
Да, Бекки устраивала приемы в маленьком доме на Керзон-стрит. Десятки
карет, сверкая фонарями, забивали улицу, к неудовольствию дома э 200,
который не знал покоя от громкого стука в двери, и дома э 202, который не
мог уснуть от зависти. Рослые выездные лакеи гостей не поместились бы в
маленькой прихожей Бекки, поэтому их расквартировывали по соседним питейным
заведениям, откуда посыльные вызывали их по мере надобности, отрывая от
пива. Первейшие лондонские денди, сталкиваясь нос к носу на тесной лестнице,
смеясь спрашивали друг друга, как они здесь очутились; и много безупречных и
тонных дам сиживало в маленькой гостиной, слушая пение профессиональных
певцов, которые, по своему обыкновению, пели так, словно им хотелось, чтобы
из оконных рам повылетели стекла. А на следующий день в газете "Морнинг
пост" среди описания светских reunions {Собраний (франц.).} появлялась
заметка такого содержания:
"Вчера у полковника и миссис Кроули в их доме в Мэйфэре состоялся
званый обед для избранного общества. Присутствовали их сиятельства князь и
княгиня Петроварадинские, его превосходительство турецкий посланник
Папуш-паша (в сопровождении Кибоб-бея, драгомана посольства), маркиз Стайн,
граф Саутдаун, сэр Питт и леди Джсйи Кро-ули, мистер Уэг и др. После обеда у
миссис Кроули состоялся раут, который посетили: герцогиня (вдовствующая)
Стилтоп, герцог де ля Грюпср, маркиза Чеширская, маркиз Алессандро Стракшш,
граф де Бри, барон Шапиугер, кавалер Тости, графиня Слпнгстоун и леди Ф.
Македем, генерал-майор и леди Г. Макбет и две мисс Макбет; виконт
Пэддппгтон, сэр Хорее Фот, почтенный Бедунн Сэндг, Бобачи Беховдер и др.".
Читатель может продолжать этот список по своему усмотрению еще на десяток
строк убористой печати.
В своих сношениях с великими людьми наша приятельница обнаруживала то
же прямодушие, каким отличалось ее обращение с людьми, ниже стоящими. Раз
как-то, будучи в гостях в одном очень знатном доме, Ребекка (вероятно, не
без умысла) беседовала на французском языке со знаменитым тенором-французом,
а леди Гризель Макбет хмуро глядела через плечо на эту парочку.
- Как отлично вы говорите по-французски, - сказала леди Макбет, сама
говорившая на этом языке с весьма своеобразным эдинбургским акцептом.
- Это не удивительно, - скромно ответила Бекки, потупив глазки. - Я
преподавала французский язык в школе и моя мать была француженкой.
Леди Гризель была побеждена ее смиренностью, и чувства ее по отношению
к маленькой женщине смягчились. Она приходила в ужас от пагубных веяний
нашего века, когда стираются все грани и люди любого класса получают доступ
в высшее общество; однако же не могла не признать, что данная особа, по
крайней мере, умеет себя вести и никогда не забывает своего места. Леди
Гризель была очень хорошей женщиной - доброй по отношению к бедным, глупой,
безупречной, доверчивой. Нельзя ставить в вину ее милости то, что она
считает себя лучше нас с вами: в течение долгих веков люди целовали край
одежды ее предков; говорят, еще тысячу лет тому назад лорды и советники
покойного Дункана лобызали клетчатую юбочку главы ее рода, когда сей славный
муж стал королем Шотландии.
После сцены у рояля сама леди Стайн не устояла перед Бекки и, быть
может, даже почувствовала к ней некоторую симпатию. Младших дам семейства
Гонтов тоже принудили к повиновению. Раз или два они напускали на Бекки
своих приспешников, но потерпели неудачу. Блестящая леди Стаппигтон
попробовала было помериться с нею силами, но была разбита наголову
бесстрашной маленькой Бекки. Когда на нее нападали, Бекки ловко принимала
вид застенчивой ingenue {Простушки (франц.).} и под этой маской была
особенно опасна: она отпускала ядовитейшие замечания самым естественным и
непринужденным топом, а потом простодушно просила извинения за свои промахи,
тем самым доводя их до всеобщего сведения.
Однажды вечером, по наущению дам, в атаку на Бекки двинулся мистер Уэг,
прославленный остряк, прихлебатель лорда Стайна. Покосившись на своих
покровительниц и подмигнув им, как бы желая сказать: "Сейчас начнется
потеха", он напал на Бекки, которая беззаботно наслаждалась обедом.
Маленькая женщина, всегда бывшая во всеоружии, мгновенно приняла вызов,
отпарировала удар и ответила таким выпадом, что Уэга даже в жар бросило от
стыда. После чего она продолжала есть суп с полнейшим спокойствием и с тихой
улыбкой на устах. Великий покровитель Уэга, кормивший его обедами и иногда
ссужавший ему немного денег за хлопоты по выборам и по газетным и иным
делам, бросил на несчастного такой свирепый взгляд, что Уэг едва под стол не
свалился и не расплакался. Он жалобно посматривал то на милорда, который за
весь обед не сказал ему ни единого слова, то на дам, которые, разумеется,
отступились от него. В конце концов сама Бекки сжалилась над ним и
попыталась вовлечь его в разговор. После этого Уэга не приглашали обедать в
течение шести недель; и Фичу, доверенному лицу милорда, за которым Уэг,
конечно, усердно ухаживал, было приказано довести до его сведения, что если
он еще раз посмеет сказать миссис Кроули какую-нибудь дерзость или сделать
ее мишенью своих глупых шуток, то милорд передаст для взыскания все его
векселя, и тогда пусть не ждет пощады. Уэг разрыдался и стал молить своего
дорогого друга Фича о заступничестве. Он написал стихи в честь миссис Р. К.
и напечатал их в ближайшем номере журнала "Набор слов", который сам же
издавал. При встречах с Бекки на вечерах он всячески к ней подлизывался. Он
раболепствовал и заискивал в клубе перед Родоном. Спустя некоторое время ему
было разрешено вновь появиться в Гонт-Хаусе. Бекки была всегда добра к нему,
и всегда весела, и никогда не сердилась.
Мистер Уэнхем, великий визирь и главный доверенный его милости (имевший
прочное место в парламенте и за обеденным столом милорда), был гораздо
благоразумнее мистера Уэга как по своему поведению, так и но образу мыслей.
При всей своей ненависти ко всяким парвеню (сам мистер Уэнхем был
непреклонным тори, отец же его - мелким торговцем углем в Северной Англии),
этот адъютант маркиза не выказывал никаких признаков враждебности по
отношению к новой фаворитке. Напротив, он донимал ее вкрадчивой любезностью
ц лукавой и почтительной вежливостью, от которых Бекки порою ежилась больше,
чем от явного недоброжелательства других людей.
Каким образом чета Кроули добывала средства на устройство приемов для
своих великосветских знакомых, было тайной, в свое время возбуждавшей немало
толков и, может быть, придававшей этим маленьким раутам известный оттенок
пикантности. Одни уверяли, что сэр Питт Кроули выдает своему брату
порядочный пенсион; если это верно, то, значит, власть Бекки над баронетом
была поистине огромна и его характер сильно изменился с возрастом. Другие
намекали, что у Бекки вошло в привычку взимать контрибуцию со всех друзей
своего супруга: к одному она являлась в слезах и рассказывала, что в доме
описывают имущество; перед другим падала на колени, заявляя, что все
семейство вынуждено будет идти в тюрьму или же кончить жизнь самоубийством,
если не будет оплачен такой-то и такой-то вексель. Говорили, что лорд
Саутдаун, тронутый столь жалкими словами, дал Ребекке не одну сотню фунтов.
Юный Фелтхем *** драгунского полка (сын владельца фирмы "Тайлер и Фелтхем",
шапочники и поставщики военного обмундирования), которого Кроули ввели в
фешенебельные круги, также упоминался в числе данников Бекки; ходили слухи,
что она брала деньги у разных доверчивых людей, обещая выхлопотать им
ответственный пост на государственной службе. Словом, каких только историй
не рассказывалось о нашем дорогом и невинном друге! Верно лишь одно: если бы
у Ребекки были все те деньги, которые она будто бы выклянчила, заняла или
украла, то она могла бы составить себе капитал и вести честную жизнь до
могилы, между тем как... но мы забегаем вперед.
Правда и то, что при экономии и умении хозяйничать, скупо расходуя
наличные деньги и почти не платя долгов, можно ухитриться, хотя бы короткое
время, жить на широкую ногу при очень ограниченных средствах. И вот нам
кажется, что пресловутые вечера Бекки, которые она в конце концов устраивала
не так уж часто, стоили этой леди немногим больше того, что она платила за
восковые свечи, освещавшие ее комнаты. Стилбрук и Королевское Кроули
снабжали ее в изобилии дичью и фруктами. Погреба лорда Стайна были к ее
услугам, знаменитые повара этого вельможи вступали в управление ее маленькой
кухней или же, по приказу милорда, посылали ей редчайшие деликатесы
домашнего изготовления. Я считаю, что очень стыдно порочить простое,
бесхитростное существо, как современники порочили Бекки, и предупреждаю
публику, чтобы она не верила и одной десятой доле все! о того, что болтали
об этой женщине. Если мы вздумаем изгонять из общества всякого, кто залезает
в долги, если мы начнем заглядывать в личную жизнь каждого, проверять его
доходы и отворачиваться от него, чуть только нам не понравится, как он
тратит деньги, то какой же мрачной пустыней и несносным местопребыванием
покажется нам Ярмарка Тщеславия! Каждый будет тогда готов поднять руку на
своего ближнего, дорогой мой читатель, и со всеми благами цивилизации будет
покончено. Мы будем ссориться, поносить друг друга, избегать всякого
общения. Наши дома превратятся в пещеры, и мы начнем ходить в лохмотьях,
потому что всем будет на всех наплевать. Арендная плата за дома понизится.
Не будет больше званых вечеров. Все городские торговцы разорятся. Вино,
восковые свечи, сласти, румяна, кринолины, брильянты, парики, безделушки в
стиле Людовика XIV, старый фарфор, верховые лошади и великолепные рысаки -
одним словом, все радости жизни - полетят к черту, если люди будут
руководствоваться своими глупыми принципами и избегать тех, кто им не
нравится и кого они бранят. Тогда как при некоторой любви к ближнему и
взаимной снисходительности все идет как по маслу: мы можем ругать человека,
сколько нашей душе угодно, и называть его величайшим негодяем, по которому
плачет веревка, - но разве мы хотим, чтобы его и вправду повесили? Ничуть не
бывало! При встречах мы пожимаем ему руку. Если у него хороший повар, мы все
прощаем ему и едем к нему на обед, рассчитывая, что и он поступит так же по
отношению к нам. Таким образом, торговля процветает, цивилизация
развивается, все живут в мире и согласии, еженедельно требуются новые платья
для новых приемов и вечеров, а прошлогодний сбор лафитовского винограда
приносит обильный доход почтенному владельцу, насадившему эти лозы.
Хотя в ту эпоху, о которой мы пишем, на троне был великий Георг и дамы
носили рукава gigols {Буфами (франц.).}, а в прическах - огромные гребни
наподобие черепаховых лопат, вместо простеньких рукавов и изящных веночков,
какие сейчас в моде, однако нравы высшего света, сколько я понимаю, не
отличались существенно от нынешних, и развлечения его были примерно те же,
что и теперь. Нам, сторонним наблюдателям, глазеющим через плечи полицейских
на ослепительных красавиц, когда те едут ко двору или на бал, они кажутся
какими-то неземными созданиями, наслаждающимися небывалым счастьем, для нас
недостижимым. В утешение этим завистникам мы и рассказываем о борьбе и
триумфах нашей дорогой Бекки, а также о разочарованиях, которых ей выпало на
долю не меньше, чем другим достойным особам.
В то время мы только что позаимствовали из Франции веселое развлечение
- разыгрывание шарад. Оно вошло в моду у нас в Англии, так как давало
возможность многим нашим дамам, наделенным красотой, выставлять в выгодном
свете свои прелести, а немногим, наделенным умом, - обнаруживать свое
остроумие. Бекки, вероятно считавшая, что она обладает обоими названными
качествами, уговорила лорда Стайна устроить в Гонт-Хаусе вечер, в программу
которого входило несколько таких маленьких драматических представлений. Мы
будем иметь удовольствие ввести читателя на это блестящее reunion, причем
отметим с грустью, что оно будет одним из самых последних великосветских
сборищ, какие нам удастся ему показать.
Часть великолепной залы - картинной галереи Гонт-Хауса - была
приспособлена под театр. Ею пользовались для театральных представлений еще в
царствование Георга III, и до сих пор сохранился портрет маркиза Гонта с
напудренными волосами и розовой лентой на римский манер, как тогда говорили,
- в роли Катоиа в одноименной трагедии мистера Аддисона, разыгранной в
присутствии их королевских высочеств принца Уэльского, епископа
Оснабрюкского и принца Уильяма Генри в бытность их всех детьми примерно того
же возраста, что и сам актер. Кой-какую старую бутафорию извлекли с
чердаков, где она валялась еще с тою времени, и освежили дли предстоящих
торжеств.
Распорядителем праздника был молодой Бедуин Сэндс, в ту пору блестящий
денди и путешественник по Востоку. В те дни путешественников по Востоку
уважали, и отважный Бедуин, выпустивший in quarto {В четвертую долю листа
(лат.).} описание своих странствий и проведший несколько месяцев в палатке в
пустыне, был особой немаловажной. В книге было помещено несколько портретов
Сэндса в различных восточных костюмах, а появлялся он везде с черным слугой
самой отталкивающей наружности, совсем как какой-нибудь Бриан де Буа
Гильбер. Бедуин, его костюмы и черный слуга были восторженно встречены в
Гонт-Хаусе как весьма ценное приобретение.
Бедуин открыл вечер шарад. Военного вида турок с огромным султаном из
перьев (считалось, что янычары до сих пор существуют, и потому феска еще не
вытеснила старинного и величественного головного убора правоверных) возлежал
на диване, делая вид, что пускает клубы дыма из кальяна, в котором, однако,
из уважения к дамам курилась только ароматическая лепешка. Ага зевает,
проявляя все признаки скуки и лени. Он хлопает в ладоши, и появляется нубиец
Мезрур, с запястьями на обнаженных руках, с ятаганами и всевозможными
восточными украшениями, - жилистый, рослый и безобразный. Он почтительно
приветствует своего господина.
Дрожь ужаса и восторга охватывает собрание. Дамы перешептываются. Этот
черный раб был отдан Бедуину Сэндсу одним египетским пашой в обмен на три
дюжины бутылок мараскина. Он зашил в мешок и спихнул в Нил несметное
количество одалисок.
- Введите торговца невольниками, - говорит турецкий сластолюбец, делая
знак рукой. Мезрур вводит торговца невольниками; тот ведет с собой
закутанную в покрывало женщину. Торговец снимает покрывало. Зал разражается
громом аплодисментов. Это миссис Уинкворт (урожденная мисс Авессалом),
черноокая красавица с прекрасными волосами. Она в роскошном восточном
костюме: черные косы перевиты бесчисленными драгоценностями, платье сверкает
золотыми пиастрами. Гнусный магометанин говорит, что он очарован ее
красотой. Она падает перед ним на колени, умоляя отпустить ее домой, в
родные горы, где влюбленный в нее черкес все еще оплакивает разлуку со своей
Зулейкой. Но никакие мольбы не могут растрогать черствого Гасана. При
упоминании о женихе-черкесе он разражается смехом. Зулейка закрывает лицо
руками и опускается на пол в позе самого очаровательного отчаяния.
По-видимому, ей уже не на что надеяться, как вдруг... как вдруг появляется
Кизляр-ага.
Кизляр-ага привозит письмо от султана. Гасан берет в руки и возлагает
на свою голову грозный фирман. Смертельный ужас охватывает его, а лицо негра
(это опять Мезрур, уже успевший переменить костюм) озаряется злобной
радостью.
- Пощады, пощады! - восклицает паша, а Кизляр-ага со страшной улыбкой
достает... шелковую удавку.
Занавес падает в тот момент, когда нубиец уже собирается пустить в ход
это ужасное орудие смерти. Гасан из-за сцены кричит:
- Первые два слога!
Миссис Родон Кроули, которая тоже будет участвовать в шараде, подходит
клубе, и приветствовал миссис Кроули в Хайд-парке, почтительно сняв перед
нею шляпу. Бекки и ее супруг были немедленно приглашены на один из интимных
вечеров князя в Левант-Хаус, где проживал тогда его высочество, поскольку
благородный владелец дома находился в отлучке за пределами Англии. После
обеда Бекки пела самому избранному кругу гостей. Присутствовал и маркиз
Стайн, отечески наблюдавший за успехами своей питомицы.
В Левант-Хаусе Бекки встретилась с одним из самых блестящих
джентльменов и величайших дипломатов, каких когда-либо порождала Европа, - с
герцогом де ля Жаботьером, в то время посланником христианнейшего короля, а
впоследствии министром того же монарха. Честное слово, я готов лопнуть от
гордости, когда пишу эти прославленные имена. Подумайте, в каком блестящем
обществе вращается моя дорогая Бекки! Она сделалась желанною гостьей во
французском посольстве, где ни один прием не считался удавшимся без
очаровательной мадам Родон Кроули.
Оба атташе посольства, господа де Трюфиньи (из рода Перигор) и
Шампиньяк, были сражены чарами прекрасной полковницы, и оба заявляли, как
свойственно их нации (ибо видел ли кто француза, вернувшегося из Англии,
который не оставил бы там десяток обманутых мужей и не увез с собою в
бумажнике столько же разбитых сердец?), - оба они, говорю я, заявляли, что
были au mieux {В наилучших отношениях (франц.).} с очаровательной мадам
Родон.
Но я сомневаюсь в правильности этого утверждения. Шампиньяк увлекался
экарте и целые вечера проводил с полковником за картами, в то время как
Бекки пела лорду Стайну в соседней комнате. Что же касается Трюфиньи, то
всем прекрасно известно, что он не смел показываться и "Клубе
Путешественников", где задолжал лакеям, и, не будь у него дарового стола в
посольстве, этому достойному джентльмену грозила бы голодная смерть.
Поэтому, повторяю, я сомневаюсь, чтобы Бекки могла оказать кому-либо из этих
молодых людей свое особое расположение. Они были у нее на побегушках,
покупали ей перчатки и цветы, залезали в долги, платя за ее ложи в опере, и
угождали ей на тысячу ладов. По-английски они объяснялись с обворожительной
наивностью, и Беккн, к неизменной потехе лорда Стайна, передразнивала того и
другого прямо в лицо и тут же с самым серьезным видом говорила им
комплименты насчет их успехов в английском языке, чем приводила в восторг
своего язвительного покровителя. Чтобы завоевать симпатии наперсницы Бекки -
Бригс, Трюфиньи подарил ей шаль, а затем попросил ее передать письмо, но
простодушная старая дева вручила его при всех той особе, которой оно было
адресовано. Произведение это весьма позабавило каждого, кто читал его. Читал
его и лорд Стайн; читали все, кроме честного Родона: сообщать ему обо всем,
что происходило в мэйфэрском домике, не считалось обязательным.
Вскоре Бекки начала принимать у себя не только "лучших иностранцев"
(как говорится на нашем благородном светском жаргоне), но и лучших
представителей английского общества. Я не разумею под этим людей наиболее
добродетельных или даже наименее добродетельных, или самых умных, или самых
глупых, самых богатых, или самых родовитых, по просто "лучших", - словом,
людей, о которых не может быть двух мнений: таких, например, как знатная
леди Фиц-Уиллпс, эта святая женщина, патронесса Олмэка; знатная леди
Слоубор, знатная леди Грцзель Макбет (урожденная леди Г. Глаури, дочь лорда
Грэя Глаури) и тому подобные особы. Когда графиня Фиц-Уиллис (ее милость
принадлежит к семейству с Кинг-стрит, - смотри справочники Дебрета и Берка)
благоволит к кому-нибудь, то предмет ее расположения, будь то мужчина или
женщина, уже вне опасности. О них уже не может быть двух мнений. И не
потому, чтобы леди Фиц-Уиллис была чем-либо лучше всякой другой женщины, -
наоборот: это увядшая особа, пятидесяти семи лет от роду, некрасивая,
небогатая и незамечательная; но все согласны в том, что она принадлежит к
категории "лучших", - а, значит, те, кто у нее бывает, тоже принадлежат к
"лучшим". И, вероятно, из-за старой вражды к леди Стайн (ибо в давние
времена, когда ее милость, дочь графа Пуншихереса, любимца принца Уэльского,
была еще юной Джорджиной Фредерикой, она сама мечтала стать леди Стайн), эта
славная руководительница светского общества соблаговолила признать миссис
Родон Кроули. Она сделала ей изысканнейший реверанс на многолюдном собрании,
которое возглавляла, и не только поощряла своего сына, Сент-Китса
(получившего должность стараниями лорда Стайна), посещать дом миссис Кроули,
но пригласила ее к себе и во время обеда на глазах у всех дважды удостоила
разговором. Этот важный факт в тот же вечер стал известен всему Лондону.
Люди, отзывавшиеся о миссис Кроули пренебрежительно, умолкли. Уэнхем,
остряк, поверенный и правая рука лорда Стайна, повсюду расхваливал Бекки.
Многие из тех, кто до сих пор колебался, стали ее горячими сторонниками:
так, маленький Том Тодди, который раньше не советовал Саутдауну бывать у
женщины со столь сомнительной репутацией, теперь сам добивался чести быть ей
представленным. Словом, Бекки была допущена в круг "лучших" людей. Ах, мои
возлюбленные читатели и братья, не завидуйте бедной Бекки раньше времени:
говорят, такая слава мимолетна. Ходит упорный слух, что даже в самых
избранных кругах люди ничуть не счастливее, чем бедные скитальцы, которым
нет туда доступа. И Бекки, проникшая в самое сердце светского общества и
видевшая лицом к лицу великого Георга IV, признавалась потом, что и там тоже
были Суета и Тщеславие.
Нам приходится быть краткими в описании этой части ее карьеры. Подобно
тому как я не берусь описывать франкмасонские таинства, - хотя и твердо
убежден, что это чепуха, - так непосвященный пусть лучше не берется за
изображение большого света и держит свое мнение при себе, каково бы оно ни
было.
Бекки в последующие годы часто говорила о той поре своей жизни, когда
она вращалась в самых высоких кругах лондонского света. Ее успехи радовали
ее, кружили ей голову, но потом наскучили. Сперва для нее не было более
приятного занятия, чем придумывать и раздобывать (замечу кстати, что при тех
ограниченных средствах, какими располагала миссис Родон Кроули, последнее
было нелегким делом и требовало большой изобретательности) раздобывать,
говорю я, новые наряды и украшения; ездить на обеды в изысканное общество,
где ее гостеприимно встречали великие мира сего, а с пышных обедов спешить
на пышные вечера, куда являлись те же, с кем она обедала и кого встречала
накануне вечером и увидит завтра, - безукоризненно одетые молодые люди, с
красиво повязанными галстуками, в блестящих сапогах и белых перчатках;
пожилые, солидные толстяки, с медными пуговицами, с благородной осанкой,
любезные и болтливые; девицы, белокурые, робкие, все в розовом; мамаши,
разодетые, торжественно важные, все в брильянтах. Они беседовали
по-английски, а не на скверном французском языке, как в романах. Они
обсуждали свои домашние дела и злословили о своих ближних совершенно так же,
как Джонсы злословят о Смитах. Прежние знакомые Бекки ненавидели ее и
завидовали ей, а бедная женщина сама зевала от скуки. "Хоть бы покончить со
всем этим, - думала она. - Лучше бы мне быть замужем за священником и
обучать детей в воскресной школе, чем вести такую жизнь; или же быть женой
какого-нибудь сержанта и разъезжать в полковой фуре; или... всего веселее
было бы надеть усыпанный блестками костюм и танцевать на ярмарке перед
балаганом!"
- У вас это отлично бы вышло, - сказал со смехом лорд Станн. Бекки
простодушно поверяла великому человеку свои ennuis {Докуки (франц.).} и
заботы; это забавляло его.
- Из Родона получился бы отличный шталмейстер... церемониймейстер...
как это называется?.. такой человек в больших сапогах и мундире, который
ходит по арене и пощелкивает бичом. Он рослый, дородный, и выправка у него
военная. Помню, - продолжала Бекки задумчиво, - когда я была еще ребенком,
отец как-то повез меня в Брук-Грин на ярмарку. После этого я смастерила себе
ходули и отплясывала в отцовской мастерской на удивление всем ученикам.
- Хотелось бы мне на это поглядеть! - сказал лорд Стайн.
- Хотелось бы мне так поплясать теперь, - подхватила Бекки. - Вот
удивилась бы леди Блинки, вот ужаснулась бы леди Гризель Макбет! Тс! тише!
Паста сейчас будет петь!
Бекки взяла себе за правило быть особенно вежливой с профессиональными
артистками и артистами, выступавшими на этих аристократических вечерах; она
отыскивала их по углам, где они молча сидели, пожимала им руки и улыбалась
на виду у всех. Ведь она сама артистка, замечала она, - и совершенно
справедливо: в манере, с какой она признавалась в своем происхождении,
чувствовались откровенность и скромность, которые возмущали, обезоруживали
или забавляли зрителей, смотря по обстоятельствам. "Какое бесстыдство
проявляет эта женщина, - говорили одни, - какой напускает на себя
независимый вид, когда ей следовало бы сидеть смирненько и быть благодарной,
что с ней разговаривают!" - "Что за честное и добродушное создание!" -
говорили другие. "Какая хитрая кривляка!" - говорили третьи. Все они,
вероятно, были правы; по Бекки поступала по-своему и так очаровывала
артистов, что те, позабыв о простуженном горле, выступали у нее на приемах и
даром давали ей уроки.
Да, Бекки устраивала приемы в маленьком доме на Керзон-стрит. Десятки
карет, сверкая фонарями, забивали улицу, к неудовольствию дома э 200,
который не знал покоя от громкого стука в двери, и дома э 202, который не
мог уснуть от зависти. Рослые выездные лакеи гостей не поместились бы в
маленькой прихожей Бекки, поэтому их расквартировывали по соседним питейным
заведениям, откуда посыльные вызывали их по мере надобности, отрывая от
пива. Первейшие лондонские денди, сталкиваясь нос к носу на тесной лестнице,
смеясь спрашивали друг друга, как они здесь очутились; и много безупречных и
тонных дам сиживало в маленькой гостиной, слушая пение профессиональных
певцов, которые, по своему обыкновению, пели так, словно им хотелось, чтобы
из оконных рам повылетели стекла. А на следующий день в газете "Морнинг
пост" среди описания светских reunions {Собраний (франц.).} появлялась
заметка такого содержания:
"Вчера у полковника и миссис Кроули в их доме в Мэйфэре состоялся
званый обед для избранного общества. Присутствовали их сиятельства князь и
княгиня Петроварадинские, его превосходительство турецкий посланник
Папуш-паша (в сопровождении Кибоб-бея, драгомана посольства), маркиз Стайн,
граф Саутдаун, сэр Питт и леди Джсйи Кро-ули, мистер Уэг и др. После обеда у
миссис Кроули состоялся раут, который посетили: герцогиня (вдовствующая)
Стилтоп, герцог де ля Грюпср, маркиза Чеширская, маркиз Алессандро Стракшш,
граф де Бри, барон Шапиугер, кавалер Тости, графиня Слпнгстоун и леди Ф.
Македем, генерал-майор и леди Г. Макбет и две мисс Макбет; виконт
Пэддппгтон, сэр Хорее Фот, почтенный Бедунн Сэндг, Бобачи Беховдер и др.".
Читатель может продолжать этот список по своему усмотрению еще на десяток
строк убористой печати.
В своих сношениях с великими людьми наша приятельница обнаруживала то
же прямодушие, каким отличалось ее обращение с людьми, ниже стоящими. Раз
как-то, будучи в гостях в одном очень знатном доме, Ребекка (вероятно, не
без умысла) беседовала на французском языке со знаменитым тенором-французом,
а леди Гризель Макбет хмуро глядела через плечо на эту парочку.
- Как отлично вы говорите по-французски, - сказала леди Макбет, сама
говорившая на этом языке с весьма своеобразным эдинбургским акцептом.
- Это не удивительно, - скромно ответила Бекки, потупив глазки. - Я
преподавала французский язык в школе и моя мать была француженкой.
Леди Гризель была побеждена ее смиренностью, и чувства ее по отношению
к маленькой женщине смягчились. Она приходила в ужас от пагубных веяний
нашего века, когда стираются все грани и люди любого класса получают доступ
в высшее общество; однако же не могла не признать, что данная особа, по
крайней мере, умеет себя вести и никогда не забывает своего места. Леди
Гризель была очень хорошей женщиной - доброй по отношению к бедным, глупой,
безупречной, доверчивой. Нельзя ставить в вину ее милости то, что она
считает себя лучше нас с вами: в течение долгих веков люди целовали край
одежды ее предков; говорят, еще тысячу лет тому назад лорды и советники
покойного Дункана лобызали клетчатую юбочку главы ее рода, когда сей славный
муж стал королем Шотландии.
После сцены у рояля сама леди Стайн не устояла перед Бекки и, быть
может, даже почувствовала к ней некоторую симпатию. Младших дам семейства
Гонтов тоже принудили к повиновению. Раз или два они напускали на Бекки
своих приспешников, но потерпели неудачу. Блестящая леди Стаппигтон
попробовала было помериться с нею силами, но была разбита наголову
бесстрашной маленькой Бекки. Когда на нее нападали, Бекки ловко принимала
вид застенчивой ingenue {Простушки (франц.).} и под этой маской была
особенно опасна: она отпускала ядовитейшие замечания самым естественным и
непринужденным топом, а потом простодушно просила извинения за свои промахи,
тем самым доводя их до всеобщего сведения.
Однажды вечером, по наущению дам, в атаку на Бекки двинулся мистер Уэг,
прославленный остряк, прихлебатель лорда Стайна. Покосившись на своих
покровительниц и подмигнув им, как бы желая сказать: "Сейчас начнется
потеха", он напал на Бекки, которая беззаботно наслаждалась обедом.
Маленькая женщина, всегда бывшая во всеоружии, мгновенно приняла вызов,
отпарировала удар и ответила таким выпадом, что Уэга даже в жар бросило от
стыда. После чего она продолжала есть суп с полнейшим спокойствием и с тихой
улыбкой на устах. Великий покровитель Уэга, кормивший его обедами и иногда
ссужавший ему немного денег за хлопоты по выборам и по газетным и иным
делам, бросил на несчастного такой свирепый взгляд, что Уэг едва под стол не
свалился и не расплакался. Он жалобно посматривал то на милорда, который за
весь обед не сказал ему ни единого слова, то на дам, которые, разумеется,
отступились от него. В конце концов сама Бекки сжалилась над ним и
попыталась вовлечь его в разговор. После этого Уэга не приглашали обедать в
течение шести недель; и Фичу, доверенному лицу милорда, за которым Уэг,
конечно, усердно ухаживал, было приказано довести до его сведения, что если
он еще раз посмеет сказать миссис Кроули какую-нибудь дерзость или сделать
ее мишенью своих глупых шуток, то милорд передаст для взыскания все его
векселя, и тогда пусть не ждет пощады. Уэг разрыдался и стал молить своего
дорогого друга Фича о заступничестве. Он написал стихи в честь миссис Р. К.
и напечатал их в ближайшем номере журнала "Набор слов", который сам же
издавал. При встречах с Бекки на вечерах он всячески к ней подлизывался. Он
раболепствовал и заискивал в клубе перед Родоном. Спустя некоторое время ему
было разрешено вновь появиться в Гонт-Хаусе. Бекки была всегда добра к нему,
и всегда весела, и никогда не сердилась.
Мистер Уэнхем, великий визирь и главный доверенный его милости (имевший
прочное место в парламенте и за обеденным столом милорда), был гораздо
благоразумнее мистера Уэга как по своему поведению, так и но образу мыслей.
При всей своей ненависти ко всяким парвеню (сам мистер Уэнхем был
непреклонным тори, отец же его - мелким торговцем углем в Северной Англии),
этот адъютант маркиза не выказывал никаких признаков враждебности по
отношению к новой фаворитке. Напротив, он донимал ее вкрадчивой любезностью
ц лукавой и почтительной вежливостью, от которых Бекки порою ежилась больше,
чем от явного недоброжелательства других людей.
Каким образом чета Кроули добывала средства на устройство приемов для
своих великосветских знакомых, было тайной, в свое время возбуждавшей немало
толков и, может быть, придававшей этим маленьким раутам известный оттенок
пикантности. Одни уверяли, что сэр Питт Кроули выдает своему брату
порядочный пенсион; если это верно, то, значит, власть Бекки над баронетом
была поистине огромна и его характер сильно изменился с возрастом. Другие
намекали, что у Бекки вошло в привычку взимать контрибуцию со всех друзей
своего супруга: к одному она являлась в слезах и рассказывала, что в доме
описывают имущество; перед другим падала на колени, заявляя, что все
семейство вынуждено будет идти в тюрьму или же кончить жизнь самоубийством,
если не будет оплачен такой-то и такой-то вексель. Говорили, что лорд
Саутдаун, тронутый столь жалкими словами, дал Ребекке не одну сотню фунтов.
Юный Фелтхем *** драгунского полка (сын владельца фирмы "Тайлер и Фелтхем",
шапочники и поставщики военного обмундирования), которого Кроули ввели в
фешенебельные круги, также упоминался в числе данников Бекки; ходили слухи,
что она брала деньги у разных доверчивых людей, обещая выхлопотать им
ответственный пост на государственной службе. Словом, каких только историй
не рассказывалось о нашем дорогом и невинном друге! Верно лишь одно: если бы
у Ребекки были все те деньги, которые она будто бы выклянчила, заняла или
украла, то она могла бы составить себе капитал и вести честную жизнь до
могилы, между тем как... но мы забегаем вперед.
Правда и то, что при экономии и умении хозяйничать, скупо расходуя
наличные деньги и почти не платя долгов, можно ухитриться, хотя бы короткое
время, жить на широкую ногу при очень ограниченных средствах. И вот нам
кажется, что пресловутые вечера Бекки, которые она в конце концов устраивала
не так уж часто, стоили этой леди немногим больше того, что она платила за
восковые свечи, освещавшие ее комнаты. Стилбрук и Королевское Кроули
снабжали ее в изобилии дичью и фруктами. Погреба лорда Стайна были к ее
услугам, знаменитые повара этого вельможи вступали в управление ее маленькой
кухней или же, по приказу милорда, посылали ей редчайшие деликатесы
домашнего изготовления. Я считаю, что очень стыдно порочить простое,
бесхитростное существо, как современники порочили Бекки, и предупреждаю
публику, чтобы она не верила и одной десятой доле все! о того, что болтали
об этой женщине. Если мы вздумаем изгонять из общества всякого, кто залезает
в долги, если мы начнем заглядывать в личную жизнь каждого, проверять его
доходы и отворачиваться от него, чуть только нам не понравится, как он
тратит деньги, то какой же мрачной пустыней и несносным местопребыванием
покажется нам Ярмарка Тщеславия! Каждый будет тогда готов поднять руку на
своего ближнего, дорогой мой читатель, и со всеми благами цивилизации будет
покончено. Мы будем ссориться, поносить друг друга, избегать всякого
общения. Наши дома превратятся в пещеры, и мы начнем ходить в лохмотьях,
потому что всем будет на всех наплевать. Арендная плата за дома понизится.
Не будет больше званых вечеров. Все городские торговцы разорятся. Вино,
восковые свечи, сласти, румяна, кринолины, брильянты, парики, безделушки в
стиле Людовика XIV, старый фарфор, верховые лошади и великолепные рысаки -
одним словом, все радости жизни - полетят к черту, если люди будут
руководствоваться своими глупыми принципами и избегать тех, кто им не
нравится и кого они бранят. Тогда как при некоторой любви к ближнему и
взаимной снисходительности все идет как по маслу: мы можем ругать человека,
сколько нашей душе угодно, и называть его величайшим негодяем, по которому
плачет веревка, - но разве мы хотим, чтобы его и вправду повесили? Ничуть не
бывало! При встречах мы пожимаем ему руку. Если у него хороший повар, мы все
прощаем ему и едем к нему на обед, рассчитывая, что и он поступит так же по
отношению к нам. Таким образом, торговля процветает, цивилизация
развивается, все живут в мире и согласии, еженедельно требуются новые платья
для новых приемов и вечеров, а прошлогодний сбор лафитовского винограда
приносит обильный доход почтенному владельцу, насадившему эти лозы.
Хотя в ту эпоху, о которой мы пишем, на троне был великий Георг и дамы
носили рукава gigols {Буфами (франц.).}, а в прическах - огромные гребни
наподобие черепаховых лопат, вместо простеньких рукавов и изящных веночков,
какие сейчас в моде, однако нравы высшего света, сколько я понимаю, не
отличались существенно от нынешних, и развлечения его были примерно те же,
что и теперь. Нам, сторонним наблюдателям, глазеющим через плечи полицейских
на ослепительных красавиц, когда те едут ко двору или на бал, они кажутся
какими-то неземными созданиями, наслаждающимися небывалым счастьем, для нас
недостижимым. В утешение этим завистникам мы и рассказываем о борьбе и
триумфах нашей дорогой Бекки, а также о разочарованиях, которых ей выпало на
долю не меньше, чем другим достойным особам.
В то время мы только что позаимствовали из Франции веселое развлечение
- разыгрывание шарад. Оно вошло в моду у нас в Англии, так как давало
возможность многим нашим дамам, наделенным красотой, выставлять в выгодном
свете свои прелести, а немногим, наделенным умом, - обнаруживать свое
остроумие. Бекки, вероятно считавшая, что она обладает обоими названными
качествами, уговорила лорда Стайна устроить в Гонт-Хаусе вечер, в программу
которого входило несколько таких маленьких драматических представлений. Мы
будем иметь удовольствие ввести читателя на это блестящее reunion, причем
отметим с грустью, что оно будет одним из самых последних великосветских
сборищ, какие нам удастся ему показать.
Часть великолепной залы - картинной галереи Гонт-Хауса - была
приспособлена под театр. Ею пользовались для театральных представлений еще в
царствование Георга III, и до сих пор сохранился портрет маркиза Гонта с
напудренными волосами и розовой лентой на римский манер, как тогда говорили,
- в роли Катоиа в одноименной трагедии мистера Аддисона, разыгранной в
присутствии их королевских высочеств принца Уэльского, епископа
Оснабрюкского и принца Уильяма Генри в бытность их всех детьми примерно того
же возраста, что и сам актер. Кой-какую старую бутафорию извлекли с
чердаков, где она валялась еще с тою времени, и освежили дли предстоящих
торжеств.
Распорядителем праздника был молодой Бедуин Сэндс, в ту пору блестящий
денди и путешественник по Востоку. В те дни путешественников по Востоку
уважали, и отважный Бедуин, выпустивший in quarto {В четвертую долю листа
(лат.).} описание своих странствий и проведший несколько месяцев в палатке в
пустыне, был особой немаловажной. В книге было помещено несколько портретов
Сэндса в различных восточных костюмах, а появлялся он везде с черным слугой
самой отталкивающей наружности, совсем как какой-нибудь Бриан де Буа
Гильбер. Бедуин, его костюмы и черный слуга были восторженно встречены в
Гонт-Хаусе как весьма ценное приобретение.
Бедуин открыл вечер шарад. Военного вида турок с огромным султаном из
перьев (считалось, что янычары до сих пор существуют, и потому феска еще не
вытеснила старинного и величественного головного убора правоверных) возлежал
на диване, делая вид, что пускает клубы дыма из кальяна, в котором, однако,
из уважения к дамам курилась только ароматическая лепешка. Ага зевает,
проявляя все признаки скуки и лени. Он хлопает в ладоши, и появляется нубиец
Мезрур, с запястьями на обнаженных руках, с ятаганами и всевозможными
восточными украшениями, - жилистый, рослый и безобразный. Он почтительно
приветствует своего господина.
Дрожь ужаса и восторга охватывает собрание. Дамы перешептываются. Этот
черный раб был отдан Бедуину Сэндсу одним египетским пашой в обмен на три
дюжины бутылок мараскина. Он зашил в мешок и спихнул в Нил несметное
количество одалисок.
- Введите торговца невольниками, - говорит турецкий сластолюбец, делая
знак рукой. Мезрур вводит торговца невольниками; тот ведет с собой
закутанную в покрывало женщину. Торговец снимает покрывало. Зал разражается
громом аплодисментов. Это миссис Уинкворт (урожденная мисс Авессалом),
черноокая красавица с прекрасными волосами. Она в роскошном восточном
костюме: черные косы перевиты бесчисленными драгоценностями, платье сверкает
золотыми пиастрами. Гнусный магометанин говорит, что он очарован ее
красотой. Она падает перед ним на колени, умоляя отпустить ее домой, в
родные горы, где влюбленный в нее черкес все еще оплакивает разлуку со своей
Зулейкой. Но никакие мольбы не могут растрогать черствого Гасана. При
упоминании о женихе-черкесе он разражается смехом. Зулейка закрывает лицо
руками и опускается на пол в позе самого очаровательного отчаяния.
По-видимому, ей уже не на что надеяться, как вдруг... как вдруг появляется
Кизляр-ага.
Кизляр-ага привозит письмо от султана. Гасан берет в руки и возлагает
на свою голову грозный фирман. Смертельный ужас охватывает его, а лицо негра
(это опять Мезрур, уже успевший переменить костюм) озаряется злобной
радостью.
- Пощады, пощады! - восклицает паша, а Кизляр-ага со страшной улыбкой
достает... шелковую удавку.
Занавес падает в тот момент, когда нубиец уже собирается пустить в ход
это ужасное орудие смерти. Гасан из-за сцены кричит:
- Первые два слога!
Миссис Родон Кроули, которая тоже будет участвовать в шараде, подходит