Мей Лев Александрович. Ярмарка тщеславия

полком? - спросил Кроули, входя в комнату; он исполнял на своей макушке дуэт
двумя огромными головными щетками и с восхищением поглядывал из-под
свисающих волос на свою хорошенькую жену.
- Наверно, выплачет себе глаза, - отвечала Бекки. - Она уже раз пять
принималась хныкать при одном упоминании об этом, когда мы были вдвоем.
- А тебе, видно, решительно все равно, - сказал Родон, задетый за живое
бесчувственностью своей жены.
- Ах ты, гадкий! Да разве ты не знаешь, что я намерена ехать с тобой? -
воскликнула Беккн. - Кроме того, ты совсем другое дело! Ты идешь адъютантом.
генерала Тафто. Мы не состоим в строевых войсках! - сказала миссис Кроули,
вздергивая головку с таким видом, что супруг пришел в восторг и, нагнувшись,
поцеловал ее.
- Родон, голубчик... как ты думаешь... не лучше ли будет получить эти
деньги с Купидона до его отъезда? - продолжала Бекки, прикалывая
сногсшибательный бантик. Она прозвала Джорджа Осборна Купидоном. Она десятки
раз говорила ему о его красивой наружности. Она ласково поглядывала на него
за экарте по вечерам, когда он забегал к Родону на полчасика перед сном.
Она часто называла Джорджа ужасным ветреником и грозилась рассказать
Эмми о его времяпрепровождении и дурных сумасбродных привычках. Она подавала
ему сигары и подносила огонь: ей был хорошо известен эффект этого маневра,
так как в былые дни она испробовала его на Родоне Кроули. Джордж считал ее
веселой, остроумной, лукавой, distmguee, восхитительной. Во время прогулок и
обедов Векки. разумеется, совершенно затмевала бедную Эмми, которая робко
сидела, не произнося ни слова, пока ее супруг и миссис Кроули оживленно
болтали, а капитан Кроули и Джоз (вскоре присоединившийся к новобрачным) в
молчании поглощали еду.
В душе у Эмми шевелилось предчувствие чего-то недоброго со стороны
подруги. Остроумие Ребекки, ее веселый нрав и таланты смущали ее и вызывали
тягостную тревогу. Они женаты всего лишь неделю, а Джордж уже скучает с ней
и жаждет другого общества! Она трепетала за будущее. "Какой я буду ему
спутницей, - думала она, - ему, такому умному и блестящему, когда сама я
такая незаметная и глупенькая! Как было благородно с его стороны жениться на
мне - отречься от всего и снизойти до меня. Мне следовало бы отказать ему.
но у меня не хватило духу. Мне следовало бы остаться дома и ухаживать за
бедным папой!" Она впервые вспомнила о своем небрежении к родителям (у
бедняжки были, конечно, некоторые основания обвинять себя в этом) и
покраснела от стыда. "О, я поступила очень гадко, - думала она, - я показала
себя эгоисткой, когда забыла о них в их горе... когда заставила Джорджа
жениться на мне. Я знаю, что недостойна его... Знаю, что он был бы счастлив
и без меня... и все же... но ведь я старалась, старалась от него
отказаться".
Тяжело, когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую же
неделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, в чудный,
залитый лунным светом майский вечер, такой теплый и благоуханный, что все
окна были открыты на балкон, с которого Джордж и миссис Кроули любовались
спокойной ширью океана, пока Родон и Джоз были заняты в комнате игрою в
триктрак, - Эмилия сидела в большом кресле, всеми забытая, и, глядя на обе
эти группы, чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким гнетом
ложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а вот до чего дошло!
Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ей поистине мрачным.
Но Эмми была слишком робка, если можно так выразиться, чтобы заглядывать
туда и пускаться в плавание по этому безбрежному морю одной, без указчика и
защитника. Я знаю, что мисс Смит невысокого о ней мнения. Но, дорогая моя
мисс Смит, много ли найдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью
духа?
- Что за чудесная ночь, как ярко светит месяц! - сказал Джордж,
попыхивая сигарой и пуская дым к небесам.
- Как восхитительно пахнут сигары на открытом воздухе! Я обожаю их
аромат! Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли на двести тридцать
шесть тысяч восемьсот сорок семь миль, - прибавила Бекки, с улыбкой
поглядывая на ночное светило. - Разве я не умница, что еще помню это? Да,
да, мы все это учили в пансионе мисс Пинкертон. Как спокойно море, и воздух
совсем прозрачный. Право же, я, кажется, могу разглядеть французский берег!
- И взор ее блестящих зеленых глаз устремился вдаль, пронзая ночной мрак,
словно она действительно что-то видела вдали. - Знаете, что я собираюсь
сделать в одно прекрасное утро? - продолжала она. - Я убедилась, что плаваю
великолепно, и вот как-нибудь, когда компаньонка моей тетки Кроули...
знаете, эта старушка Бригс, - вы ведь помните ее?., такая особа с
крючковатым носом, с длинными космами! - когда Бригс отправится купаться, я
нырну к ней под кабинку и буду добиваться примирения в воде. Что, разве
плохо придумано?
Джордж расхохотался при мысли о таком подводном свидании.
- Что у вас там? - крикнул им Родон, встряхивая стаканчик с костями.
Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла к себе в комнату,
где могла проливать слезы без помехи.
Нашей истории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то забегать
вперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до завтрашнего дня, мы
будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобы читатель ничего
не упустил из нашего повествования. Подобно тому как на приемах у ее
величества кареты послов и высших сановников без промедления отъезжают от
подъезда, между тем как дамам капитана Джонса приходится долго ждать свой
наемный экипаж; подобно тому как в приемной министра финансов человек десять
просителей терпеливо ждут своей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за
другим, по вдруг в комнату входит депутат парламента от Ирландии или еще
какая-нибудь важная особа и направляется прямо в кабинет товарища министра
буквально но головам присутствующих: точно так же и романисту приходится в
развитии повествования быть не только справедливым, но и пристрастным. Он
обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей, но важным событиям мелочи
должны уступать дорогу. И, разумеется, обстоятельство, которое привело
Доббина в Брайтон, - то есть получение гвардией и линейной пехотой приказа о
выступлении в Бельгию и сосредоточение всех союзных армии в этой стране под
командованием его светлости герцога Веллингтона, - такое замечательное
обстоятельство, говорю я, имело все права и преимущества перед остальными,
меньшими по своему значению происшествиями, из коих главным образом и
слагается наша повесть. Отсюда и произошли некоторый беспорядок и путаница,
впрочем, вполне извинительные и допустимые. И сейчас мы продвинулись во
времени за пределы XXII главы лишь настолько, чтобы развести наших
действующих лиц по их комнатам переодеваться к обеду, который состоялся в
день приезда Доббина в обычный час.
Джордж или был слишком мягкосердечен, или же чересчур увлекся
завязыванием шейного платка, чтобы сразу сообщить Эмилии известие,
привезенное ему из Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней в комнату с
письмом поверенного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, что
жена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечто ужасное, и,
подбежав к супругу, стала умолять своего миленького Джорджа рассказать ей
все решительно. Получен приказ выступать за границу? На будущей неделе ждут
сражения? Сердце ее чуяло, что так и будет!
Миленький Джордж уклонился от вопроса о заграничном походе и, покачав
меланхолически головой, сказал:
- Нет, Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я получил
дурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, он порвал с
нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этим примириться, но ты, моя
дорогая, как ты это перенесешь? Читай!
И он дал ей письмо.
Эмилия с нежной тревогой во взоре выслушала своего благородного героя,
выражавшего ей столь великодушные чувства, и, присев на кровать, стала
читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественным трагическим видом. Но
по мере того как она читала, лицо ее прояснялось. Как мы уже имели случай
упоминать, мысль разделить бедность и лишения с любимым человеком отнюдь не
пугает женщину, наделенную горячим сердцем. Маленькой Эмилии такая
перспектива даже была приятна. Но потом она, как всегда, устыдилась, что
почувствовала себя счастливой в такой неподходящий момент, и, подавив свою
радость, сдержанно проговорила:
- Ах, Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли о
разлуке с отцом!
- Ну конечно! - ответил Джордж с выражением муки на лице.
- Но он не будет долго сердиться на тебя, - продолжала она. - Разве на
тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мой дорогой, мой милый
муж! Иначе я никогда себе этого не прощу.
- Меня беспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, - сказал
Джордж. - Что мне бедность! И к тому же, хоть я и не хочу хвастаться, но
думаю, что у меня достаточно талантов, чтобы пробить себе дорогу в жизни.
- Разумеется! - перебила его жена и подумала, что война скоро кончится
и Джорджа сейчас же произведут в генералы.
- Да, я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, - продолжал Осборн.
- Но ты, дорогая моя девочка? Как я перенесу, что ты лишена удобств и
положения в обществе, на которые вправе рассчитывать моя жена? Моя девочка -
в казармах; жена солдата, да еще в походе, где она подвергается всевозможным
неприятностям и лишениям. Вот что разрывает мне сердце!
Эмми, совершенно успокоенная мыслью, что только это и тревожит ее мужа,
взяла его за руку и с сияющим лицом стала напевать куплет из популярной
песенки "Старая лестница в Уоппинге", в которой героиня, упрекнув своего
Тома в холодности, обещает "и штаны ему штопать, и грог подавать", если он
останется ей верен, будет с ней ласков и не бросит ее.
- Кроме того, - промолвила она, помолчав, с таким прелестным и
счастливым видом, какого можно пожелать всякой молодой женщине, - две тысячи
фунтов - это же целая куча денег! Разве нет, Джордж?
Джордж посмеялся ее наивности. Вскоре они сошли вниз к обеду, причем
Эмилия, держа мужа под руку, продолжала напевать "Старую лестницу в
Уоппинге", и на душе у нее было легче, чем все эти последние дни.
Таким образом, состоявшийся наконец обед против ожидания прошел весело
и оживленно. Предвкушение похода отвлекало Джорджа от мрачных мыслей о
суровом отцовском приговоре. Доббин по-прежнему балагурил без умолку. Он
забавлял общество рассказами о жизни армии в Бельгии, где только и делают,
что задают fetes {Празднества (франц.).}, веселятся и модничают. Затем,
преследуя какие-то свои особые цели, наш ловкий капитан принялся описывать,
как супруга майора, миссис О'Дауд, укладывала свой собственный гардероб и
гардероб мужа и как его лучшие эполеты были засунуты в чайницу, а ее
знаменитый желтый тюрбан с райской птицей, завернутый в бумагу, был заперт в
жестяной футляр из-под майоровой треуголки. Можно себе представить, какой
эффект произведет этот тюрбан при дворе французского короля в Генте или же
на парадных офицерских балах в Брюсселе!
- В Генте? В Брюсселе? - воскликнула Эмилия, внезапно вздрогнув. -
Разве получен приказ выступать, Джордж? Разве полк уже выступает?
Выражение ужаса пробежало по ее нежному улыбающемуся личику, и она
невольно прижалась к Джорджу.
- Не бойся, дорогая! - промолвил он снисходительно. - Переезд займет
всего двенадцать часов. Это совсем не страшно. Ты тоже поедешь, Эмми!
- Я-то непременно поеду, - заявила Бекки. - Ведь я сама почти офицер
штаба. Генерал Тафто большой мой поклонник, не правда ли, Родон?
Родон расхохотался своим громоподобным смехом. Уильям Доббин покраснел
до корней волос.
- Она не может ехать, - сказал он. "Подумайте об опасности", - хотел он
добавить. Но разве не старался он доказать всеми своими речами, что никакой
опасности нет? Он окончательно смешался и замолчал.
- Я должна ехать, и поеду! - с жаром воскликнула Эмми. И Джордж,
одобрив ее решительность, потрепал ее по щеке, спросил всех присутствующих
за столом, видели ли они когда-нибудь такую задорную женушку, и согласился
на то, чтобы она его сопровождала.
- Мы попросим миссис О'Дауд опекать тебя! - обещал он.
Какое ей было дело до всего остального, раз ее муж будет с нею?
Казалось, им удалось отодвинуть разлуку. Да, впереди их ждала война и
опасность, но могли пройти месяцы, прежде чем война и опасность надвинутся
вплотную. Во всяком случае, это была отсрочка, и робкая маленькая Эмилия
чувствовала себя почти такой же счастливой, как если бы война вовсе не
предстояла. Даже у Доббина отлегло от сердца. Ведь для него возможность
видеть Эмилню составляла величайшую радость и надежду его жизни, и он уже
думал про себя, как он будет охранять ее и беречь. "Будь она моей женой, я
не позволил бы ей ехать", - подумал он. Но ее владыкой был Джордж, и Доббин
не считал себя вправе отговаривать товарища.
Обняв подругу за талию, Ребекка наконец увела ее от обеденного стола,
за которым было обсуждено столько важных дел, а мужчины, оставшись одни в
весьма приподнятом настроении, стали распивать вино и вести веселые
разговоры.
Еще за обедом Родон получил от жены интимную записочку, и хотя он
сейчас же скомкал ее и сжег на свечке, нам удалось прочесть ее, стоя позади
Ребекки. "Великая новость! - писала она. - Миссис Бьют уехала. Получи у
Купидона деньги сегодня же, так как завтра он, по всей вероятности, уедет.
Не забудь об этом. Р.".
И вот, когда мужчины собрались перейти к дамам пить кофе, Родон тронул
Осборна за локоть и сказал ему ласково:
- Осборн, голубчик! Если вас не затруднит, я побеспокою вас насчет той
безделицы!
Джорджа это очень даже затрудняло, но тем не менее он вручил Родону в
счет долга порядочный куш банковыми билетами, которые достал из бумажника, а
на остающуюся сумму выдал вексель на своих агентов сроком через неделю.
Когда этот вопрос был улажен, Джордж, Джоз и Доббин, закурив сигары,
стали держать военный совет и договорились, что на следующий день всем нужно
ехать в Лондон в открытой коляске Джоза. Джоз, вероятно, предпочел бы
остаться в Брайтоне до отъезда Родона Кроули, но Доббин и Джордж уломали
его, и он согласился отвезти всех в Лондон и велел запрячь четверку, как
подобало его достоинству. На этой четверке они и отправились в путь на
следующий день, после раннего завтрака. Эмилия поднялась спозаранку и очень
живо и ловко уложила свои маленькие чемоданы, между тем как Джордж лежал в
постели, скорбя о том, что у его жены нет горничной, которая могла бы ей
помочь. Эмилия же только радовалась, что может сама справиться с этим делом.
Смутная неприязнь по отношению к Ребекке переполняла ее; и хотя они
расцеловались на прощанье самым нежнейшим образом, однако нам известно, что
такое ревность, а миссис Эмилия обладала и этой добродетелью в числе других,
свойственных ее полу.
Нам следует вспомнить, что, кроме этих лиц, посетивших Брайтон и теперь
уехавших, там находился и еще кое-кто из наших старых знакомых, а именно
мисс Кроули и ее свита. Хотя Родон с супругой проживали всего в нескольких
шагах от квартиры, которую занимала немощная мисс Кроули, однако двери ее
оставались закрытыми для них так же неумолимо, как в свое время в Лондоне.
Пока миссис Бьют Кроули была подле своей невестки, она принимала все меры к
тому, чтобы ее возлюбленная Матильда не подвергалась волнениям, вызываемым
встречами с племянником. Когда старая дева отправлялась кататься, верная
миссис Быот сопровождала ее в коляске. Когда мисс Кроули выносили в портшезе
подышать чистым воздухом, миссис Бьют шла рядом с одной стороны, а честная
Бригс охраняла другой фланг. И если им случалось встретить Родона и его
жену, то, несмотря на то, что он всякий раз угодливо снимал шляпу, компания
мисс Кроули проходила мимо него с таким холодным и убийственным
безразличием, что Родон начал впадать в отчаяние.
- Мы могли бы с таким же успехом остаться в Лондоне, - говаривал
капитан Кроули с удрученным видом.
- Удобная гостиница в Брайтоне лучше долгового отделения на
Чансери-лейн, - отвечала его жена, обладавшая более жизнерадостным
характером. - Вспомни двух адъютантов мистера Мозеса, помощника шерифа,
которые целую неделю дежурили около нашей квартиры. Наши здешние друзья не
блещут умом, мой милый Родон, но мистер Джоз и капитан Купидон все же лучше,
чем агенты мистера Мозеса!
- Удивляюсь, как это исполнительные листы не прислали сюда вслед за
мною, - продолжал Родон все так же уныло.
- Когда их пришлют, мы сумеем ускользнуть от них, - ответила отважная
маленькая Бекки и затем указала своему супругу на великое удобство и выгоду
встречи с Джо-зом и Осборном, в результате которой Родон весьма своевременно
получил небольшую толику наличных денег.
- Их едва хватит для уплаты по счету гостиницы! - проворчал гвардеец.
- А зачем нам платить? - возразила супруга, у которой на все был готов
ответ.
Через лакея Родона, который по-прежнему поддерживал знакомство с
мужской половиной прислуги мисс Кроули и был уполномочен при всяком удобном
случае ставить ее кучеру выпивку, каждый шаг старой мисс Кроули был отлично
известен нашей молодой чете. Ребекке пришла в голову счастливая мысль
заболеть, и она пригласила того же аптекаря, который пользовал старую деву,
так что, в общем, супруги были осведомлены неплохо. К тому же Бригс, хоть и
вынужденная занять враждебную позицию, не питала злобы R Родону и его жене.
По доброте сердечной она не умела долго таить обиду, и теперь, когда причина
ревности отпала, ее неприязнь к Ребекке тоже исчезла, и она помнила только
ее неизменно ласковые слова и веселый нрав. Не говоря уж о том, что и она
сама, и горничная миссис Феркин, и все домочадцы мисс Кроули втайне стонали
под игом торжествующего тирана - миссис Бьют.
Как нередко бывает, эта хорошая, но не в меру властная женщина хватила
через край и немилосердно злоупотребляла своими преимуществами. За несколько
недель она довела больную до такого безропотного послушания, что несчастная
всецело подчинилась распоряжениям невестки и даже не смела жаловаться на
свою рабскую зависимость ни Бригс, ни Феркин. Миссис Бьют с неукоснительной
аккуратностью отмеряла стаканы вина, которые мисс Кроули ежедневно
дозволялось выпивать, к великому неудовольствию Феркин и дворецкого,
лишенных теперь возможности распорядиться даже бутылкой хереса. Она решала,
в каком количестве и в каком порядке давать мисс Кроули печенку, цыплят и
сладкое. Ночью ли, днем ли, утром ли - она подавала больной отвратительные
лекарства, прописанные доктором, и та глотала их так безропотно и смиренно,
что Феркин говорила: "Бедная моя хозяйка принимает лекарство покорно, что
твой ягненок!" Она предписывала катанье в коляске или же прогулки в портшезе
- одним словом, скрутила выздоравливающую старую леди так, как и подобает
распорядительной, заботливой, высоконравственной женщине. Если ее пациентка
делала слабые попытки сопротивляться и просила дать ей лишний кусочек за
обедом или немножко меньше лекарства, сиделка грозила ей немедленной
смертью, и мисс Кроули тотчас же сдавалась. "Совсем загрустила, бедняжка, -
жаловалась Феркин компаньонке, - за три недели ни разу не назвала меня
дурой!" В конце концов миссис Бьют решила уволить честную горничную, а также
толстого дворецкого мистера Боулса и самое Бригс и выписать своих дочерей из
пасторского дома, с тем чтобы потом перевезти дорогую страдалицу в
Королевское Кроули, - как вдруг произошел прискорбный случай, вынудивший
миссис Бьют отказаться от ее приятных обязанностей. Преподобный Бьют Кроули,
ее супруг, возвращаясь как-то вечером домой, упал с лошади и сломал себе
ключицу. У него началась лихорадка, появились признаки воспаления, и миссис
Бьют пришлось оставить Сассекс и отбыть в Хэмпшир. Она пообещала вернуться к
своему дражайшему другу, как только поправится Бьют, и уехала, оставив
строгие наказы всему дому насчет ухода за хозяйкой. Но едва она заняла свое
место в саутгемптонской карете, в доме мисс Кроули все вздохнули свободно и
ощутили такую радость, какой не знали уже в течение многих недель. В тот же
день мисс Кроули пропустила дневной прием лекарства; в тот же день, позже,
Боулс откупорил особую бутылку хереса для себя и миссис Феркин; и в тот же
вечер мисс Кроули и мисс Бригс разрешили себе партию в пикет вместо чтения
одной из проповедей Портиаса. Произошло то же, что в старинной детской
сказочке: палка позабыла бить собаку, и все мирно и счастливо вернулись к
прерванным делам.

Два-три раза в неделю, в очень ранний утренний час, мисс Бригс имела
обыкновение уходить к морю, занимать кабинку и плескаться в воде в
фланелевом купальном костюме и клеенчатом чепце. Ребекке, как мы знаем, было
известно это обстоятельство, и хотя она не выполнила своей угрозы нырнуть
под кабинку и застигнуть Бригс врасплох, под священной сенью тента, однако
решила атаковать компаньонку, когда та выйдет на берег, освеженная купаньем,
набравшись новых сил и, вероятно, в хорошем расположении духа.
Поэтому, поднявшись наутро очень рано, Бекки принесла в гостиную,
выходившую на море, подзорную трубу и навела ее на ряд кабинок. Она увидела,
как Бригс показалась, вошла в купальню и погрузилась в морские волны. Бекки
очутилась на берегу как раз в ту минуту, когда нимфа, на поиски которой она
явилась, ступила на прибрежную гальку. Это была премилая картина: берег,
лица купальщиц, длинный ряд утесов и зданий - все алело и сверкало в сиянии
солнца. Выйдя из кабинки, Бригс увидела Ребекку, которая ласково, нежно
улыбалась и протягивала ей свою хорошенькую белую ручку. Что оставалось
Бригс, как не принять это приветствие?
- Мисс Ш... Миссис Кроули! - сказала она.
Миссис Кроули схватила ее руку, прижала к своему сердцу и, поддавшись
внезапному порыву, обняла мисс Бригс и страстно ее поцеловала.
- Дорогой, дорогой друг! - произнесла она с таким неподдельным
чувством, что мисс Бригс, разумеется, сейчас же растаяла, и даже служанка
при купальне размякла.
Ребекка без труда завязала с Бригс долгий восхити тельный интимный
разговор. Все, что произошло, начиная с того утра, когда Бекки внезапно
покинула дом мисс Кроули на Парк-лейн. и кончая долгожданным отъездом миссис
Бьют, - все это мисс Бригс изложила обстоятельно и с чувством. Все признаки
болезни мисс Кроули и мельчайшие подробности относительно ее состояния и
лечения были описаны с той полнотой и точностью, которыми упиваются женщины.
Разве дамам надоедает когда-нибудь болтать друг с другом о своих
недомоганиях и докторах? Бригс это никогда не надоедало, а Ребекка слушала
ее без устали. Какое счастье, что милой, доброй Бригс, что верной, бесценной
Феркин было позволено оставаться с их благодетельницей во все время ее
болезни! Да благословит ее небо! Правда, она, Ребекка, как будто бы нарушила
свой долг по отношению к мисс Кроули, но разве не была ее вина естественной
и извинительной? Разве могла она отказать человеку, завладевшему ее сердцем?
В ответ на такой вопрос сентиментальная Бригс могла лишь возвести очи к
небу, испустить сочувственный вздох, вспомнить, что она тоже много лет тому
назад подарила кому-то свою привязанность, и согласиться, что Ребекка вовсе
уж не такая преступница.
- Могу ли я когда-нибудь позабыть ту, которая так пригрела одинокую
сиротку? Нет, - говорила Ребекка, - хоть она и оттолкнула меня, я никогда не
перестану ее любить, я посвящу служению ей всю свою жизнь! Милая моя мисс
Бригс, я люблю и обожаю мисс Кроули больше всех женщин в мире, как свою
благодетельницу и как обожаемую родственницу моего Родона. А после нее я
люблю всех тех, кто предан ей! Я никогда не стала бы обращаться с верными
друзьями мисс Кроули так, как поступала эта противная интриганка миссис
Бьют. Родон, - продолжала Ребекка, - у которого такое нежное сердце, хотя по
своим манерам и виду он и может показаться грубым и равнодушным, - Родон
сотни раз говорил со слезами на глазах, что он благословляет небо за то, что
у его дражайшей тетушки есть две такие изумительные сиделки, как преданная
Феркин и несравненная мисс Бригс. Если же, как он весьма опасается,
махинации этой ужасной миссис Бьют приведут к тому, что от одра мисс Кроули
будут изгнаны все, кого она любит, и бедная леди останется во власти этих
гарпий из пасторского дома, то Ребекка просит ее (мисс Бригс) помнить, что
собственный дом Ребекки, при всей его скромности, будет всегда для нее
открыт.
- Дорогой друг, - воскликнула она страстно, - иные сердца не забывают
благодеяний; не все женщины похожи на миссис Бьют Кроули! Впрочем, мне ли на
нее жаловаться, - прибавила Ребекка, - хоть я и была орудием и жертвой ее
козней, но разве не ей я обязана моим дорогим Родоном?
И Ребекка разоблачила перед мисс Бригс все поведение миссис Бьют в
Королевском Кроули, которое вначале было для нее загадкой, но достаточно
объяснилось впоследствии, когда вспыхнула взаимная любовь, которую миссис
Бьют поощряла всеми правдами и неправдами, когда двое невинных молодых людей
угодили в сети, расставленные им супругой пастора, полюбили друг друга,
поженились и оказались обездоленными благодаря ее хитрым проискам.
Все это было совершенно верно, и Бригс с полной ясностью поняла, что